К тому же новый Военный делегат Коммуны не слишком горячий сторонник выборности военачальников: не понравился ваш приказ -- и вы, уважаемый военачальник, при ближайших выборax полетите к чертям. Следовательно, дисциплину поддержать невозможно, полагает Клюзере, ибо победа достигается обычно в результате ряда не слишком приятных для выполнения приказов.
      -- Hy что ж! Koe в чем он правl -- сквозь зубы цедит Марта.-- Каждому хотелось бы командовать, да не y всех это получается... Ой, мужичье чертово, не щипли ты меня! -- обрушилась она на меня.
      Бельвильцы смущенно посматривают на Фалля, a он закуривает свою трубочку-носогрейку.
      Предок все не унимается:
      -- B июне 48-го Клюзере был награжден лично Кавеньяком. За что? За то, что "захватил y восставших одиннадцать баррикад и три знамени*. Ho когда восторжествовала Империя, наш народный усмиритель не полу
      чил своей доли пирога и тогда-то и подался в социалисты, именно из-за этого, a не из-за чего другого! Война для него -- коммерция. Он продает свое искусство тому, кто больше заплатит. Говорят, в Америке северяне дали ему генеральский чин. Hy что ж, это еще можно понять -- y них никого не было... Ho вот что Бакунин ему доверил командный пост в Лионе, хотя бы даже на один день... Кош упрямо повел носом с еще не зажившими следами рубцов:
      -- Послушай, старик, мы строим из того материала, какой есть! Не будем злопамятны. Каждый человек вправе избрать для себя другой путь, и уж тем более хороший.
      -- A кроме того, y нас есть Домбровский,-- вмешивается Янек, который не любит подковырок в спорax.-- Ярослав -- вот это революционер, настоящий! Он это делом доказал, да и военный опыт y него огромный.
      Бельвильцы распрямляют плечи. На этот счет все согласны. Даже Предок считает, что, с тех пор как поляк взял командование в свои руки, все на западном направлении переменилось.
      Домбровский, выходец из бедной дворянской семьи, офiщер pусской армии, принимаем учасмиe в полъском воссмании 1863 года. Приговоренный к 15 годам ссылки, бежим из-nod конвоя, когда naрмию ссылъных прогоняюм через Москву, no nymu следования в Сибирь. Добирaемся do Парижа. Bo время осады предлагаем свои услугit Трошю, который омклоняем его предложение. Назначенный Коммуной на самый угрожаемый учасмок, он помещаем свои шмаб прямо в Нейи. Справа от него cmoum со своими часмями его брам Владислав. Домбровскому было могда 35 лем.
      Нашему Пальятти при первой встрече с Домбровским не очень-то понравился этот щеголь с его слишком аккуратно подстриженной эспаньолкой; но позднее ему пришлось видеть, как Домбровский прогуливался под пулями, презревопасность. Федераты, следовавшие за изящным поляком под обстрелом митральез, готовы были за него в огонь и в воду.
      Дискуссия разгорается с появлением новых посетителей. Люди проходят под аркой отдельными группками, объединенными профессией, ремеслом или родом оружия,
      a то и местожительством: тут и извозчики с улицы Map, и газовщики с Ребваля, каменотесы с Американского рудника, рабочие с лесопилки Cepрона, кучерa с Рампоно, паровозные машинисты, мясники с боен Ла-Виллета и даже матросы с канонерок, бросивших якорь y Нового Моста.
      Знакомое ржание зовет нас на улицу, нас -- то есть меня и Марту. На тротуаре, y ног Феба, привязанного возле аптеки, с трудом поднимается с земли рослый бригадир и бормочет:
      -- Разрази меня гром! Стоило пять лет служить в африканских стрелках, чтобы теперь снова три года месить грязь!
      Дозорный собирается вокруг четверки национальных гвардейцев из 137-го батальона и слушает их рассказ о том, как народ сжигал гильотину перед мэрией XI округа.
      -- Она, сволочь, никак огню не поддавалась. Не дуб, не осина, имени ему нет, дерево смерти, одним словом, "карающее древо", как его называли.
      -- Ух, граждане, -- говорит капрал, -- только ради того, чтобы уничтожить эту гнусную махину, стоило бороться за Коммуну!
      B capae, где держали гильотины, федераты обнаружили одну с пятью отверстиями, чтобы одним махом сносить пять голов.
      -- Мы такой и не видывали. Нам смотреть было некогда, подожгли столбы, балки -- и все! Старались особенно к ней не прикасаться, уж больно омерзительно. Сволочь!
      Подкомимем XI округа обнаружил гильомину вереальцев на улице Фоли-Ренъо, позади мюрьмы Ла-Рокемм. Досмоверно извесмно, что оно, была сожжена перед cmaмуей Вольмеpa под восморженные клики сомен и сомен граждан: смермную казнь!"
      Двенадцать рабочих с боен притаскивают тушу быка. Бельвильцы жарят его прямо в кузнице. Барден взваливает себе на спину еще один бочонок вина, чтобы хватило на всех. Это уже третий. Все поют.
      Какой-то национальный гвардеец с сединой в волосах ведет возле колонки беседу с нашими кумушками. Он все медлит около пушки:
      -- Hy, чем/мы были, скажите, a? До Коммуны. Скотинкой. Рождались на соломе, жили в трущобах. Каждый кусок хлеба был потом полит.
      Если не считать кепи, ремня и куртки, вид y него совсем не военный. На нем широченные велюровые штаны, сильно потертые, сплошь в заплатах, можно сказать, из дедовского наследства штаны. Разговаривая, он взмахивает искалеченной правой рукой.
      -- Вот эти три пальца я оставил хозяину при штамповке. Шакал этот решил, что больше я ему не нужен, раз я стал калекой! Это я-то, потомственный, можно сказать, пролетарий. Что уж тут говорить, оказался теперь я нуль, да что там -- меныне нуля. A все-таки y меня остался вот этот да вот этот еще -- он выставил вперед большой и указательный пальцы,-- есть чем держать приклад и нажать на спусковой крючок. Коммуна -- она девка славная, черт меня дери! При ней я снова что-то значу!
      Бум-уум-зии... Шарле-горбун дует в ламповое стекло, как в рожок, желая изобразить на потеху детям громыхание пушки "Братство". Привлеченные странными звуками, подходят три пилыцика от Cepрона и двое подмастерьев из булочной Жакмара.
      Сказочно-пьянящий aромат разливается вокруг, раздвигает стены -просторно становится в нашем тупике,-- тот незабываемый запах, который так по сердцу народу: запах хорошеro, сочного мяса. Да, парни с боен не додвели, такого мясца мы давно не видали. Слышно, как с наслаждением жуют люди, слышна сытая отрыжка, мы заслужили это винцо.
      -- На Елисейских Полях, y кукольников, переполненный зрительный зал. Когда падает снаряд, Пьерpo придумывает какую-нибудь новую шутку, колотит эту скотину Баденге.
      -- Скажите-ка, граждане,-- спрашивает один из поджигателей гильотины,-a верно ли, что из этой самой пушки на мосту Нейи пуляли малые ребята?
      -- A как же! -- орет Tpусеттка во всем своем великолепии и широко разводит руками y бедер, будто это она сама подарила миру всю нашу шумную ребячью ватагу.
      -- Господи боже мой, что это за дети! -- жалобно произносит Мари Родюк, скрестив на груди руки, но тут же спохватывается: этот привычный жест в данном случае
      неуместен, и, прикусив губы, она заводит руки за спину. Селестина Худышка ворчит:
      -- Что ж это, больше, значит, некому защищать Коммуну, кроме сопляков?
      -- A что! Если бы все ребята так стреляли, как наши бельвильские, неплохо было бы! -- высокомерно бросает Селестина Толстуха.
      Марта решает: самая порa напомнить, что нашу пушечку следует вернуть на укрепления, западные или там южные, это уж как хотят, нам-то все равно, лишь бы fсподручнее было доставать сбиров и наемных убийц, которых поставляет клерикально-роялистская реакция версальских шуанов...".
      Фалль отводит Марту в сторонку:
      -- Ради бога, Марта, не гонись ты за этим! У нас свои виды на пушку. Потом объясню...
      Марта относится к этому недоверчиво. Она уловила несколько слов из беседы, которая происходила между командиром Мстителей и Ранвье: "Пусть ребята состоят при пушке, без них не обойдешься".
      -- Так чем же ты недовольна? Это ведь здорово! -- говорю я.
      -- Дурачок долговязый! Если бы они действительно собирались снова пустить в код пушку, они бы нас отставили!
      -- Да почему?
      -- Слишком они нас любят! Пролетарий, он, знаешь, дурень, боится, как бы чего с его детворой не приключилось!
      Как будто в подтверждение этих слов Tpусеттка и Фелиси торжественно преподносят нам два самых лучших куска мяса. Я благодарю Tpусеттку, но только я; наша смуглянка держится холодно, не скрывает своего недоверия.
      Чуть обугленное, a местами недожаренное мясо, истекающее жиром и обжигающее пальцы, напоминает нам знаменитую плавку в рождественскую ночь. Мы становимся в очередь под лафетом, в нетерпеливую очередь стремящихся утолить вином жажду, возле пасти винной бочки, которую уже снова успели наполнить.
      Вечер совсем весенний. Вдалеке слышна канонада, как в самые страшные дни осады. Смех становится громче, кто-то снова затягивает песню. Марта уселась на первую
      ступеньку лестницы, которая поднимается над столярной мастерской, навес над ней шатается, с тех пор как Кош вытащил оттуда несколько опорных балок, понадобившихся для доделки лафета. Вытянув скрещенные руки, скрытые складками юбки, Марта загляделась на темнеющее небо, впрочем, безо всякой грусти. Огромные, черные, как агат, глаза ee пылают огнем. Время от времени она без всякой связи, вздыхая, произносит какую-нибудь фразу: "A на мосту Нейи Желторотый и Ордонне держались совсем неплохо. Видишь, все-таки мужчины" ... или: "Феб... иногда мне кажется, будто он чует, где пролетит пуля..."
      Я вытер о камни мостовой блестевшие от жира руки. Потом помыл их y колонки.
      Какое это подспорье -- слово, написанное на бумаге, само писание, возможность писать, держать в руках перо или карандаш.
      Марта вздыхает:
      -- Вот есть люди, y которых своя кровать. Стараяпрестарая. Они на этой кровати рождаются. Им эту кровать передают, когда они женятся. И в этой кровати они зачикают детей. Они умирают на этой кровати, как умерли их отцы и как умрут их дети. Теперь и y меня есть свое ложе. У меня, y первой в семье. Moe ложе -- Коммуна.
      B неясном свете пугливо бродит какой-то подросток. Да ведь это Мартен Мюзеле из Рони!.. Как он вырос, окреп. Лицо загорело на деревенских просторax.
      -- Мне там невмоготу стало. Чего только не наслышишь5я в нашем Рони! Что столица, дескать, в руках темных элементоз...
      -- Моих родителей видел?
      -- Заходил к ним. Они здоровы. Твой отец один со всем хозяйством управляется. У меня посылочка для тебя, кажется, рубашки, мать сшила...
      -- A может быть, правы они, Мартен!
      -- Да что ты! Они даже во сне грезить не умеют. Просто спят. Просто гниют.
      Даже закрыв rлаза, я не моry уже представить себе такую жизнь. Огонь в кузнице никнет, запах угля смешивается с запахом жареного мяса. У колонки федерат из V округа рассказывает о дереустройстве Пантеона в соответствии с декретом об отделении церкви от государства;
      отправление культов отныне не финансируется государством, a имущество религиозных конгрегаций национализируется.
      -- Haродищу там собралось уйма! -- Он загибает один за другим пять пальцев правой руки.-- Журд объявил, что Пантеон опять станет местом успокоеняя Великих Людей, ввиду чего церковь св. Женевьевы будет закрыта для богослужений. Гражданин Дюпюи, кузнец, и ярмарочный торговец Шампелу взобрались на фронтон храма. Отпилили перекладины y креста и водрузили на нем гигантское красное знамя. Знамя сшили в комитете женщин-социалисток V округа. A оно, будь я проклят, затрепетало, зашелестело там наверхy! Тут весь народ как загорланит! Пушка рявкнула. Артиллерийский салют... На улице Суффло, друг ты мой, стекла в домах все до одного повыскакивали. Десять батальонов прошли торжественным маршем. Все фанфары играли "Песнь отправления".
      Каменотесы и мясники с бойни затянули y входа в кабачок "Пляши Нога":
      Bo французском городе милом Живет железный люд, Жар души его как горнило, Где тело из бронзы льют.
      Марта опять вздыхает:
      -- A y деревенских ноги в землю врастают, и оттого душа y них корой покрыта.
      Перед закрытой типографией стоят Вероника Диссанвье и Гифес и шепчутся, не стесняясь посторонних. Уже больше недели, как аптекарь Диссанвье куда-то скрылся. По улице Пуэбла с холма Бютт-Шомон под дробь барабана движется на запад батальон федератов. Яркая звезда загорается над городом.
      Теперь к поющим присоединились кучерa, газовщики и пилыцики:
      С Maрсельезой вперед шагали, Девяносто третий шел год -- Отцы Бастилию брали, Им пушки ee не в счет...
      Мартен Мюзеле рассказывает:
      -- Один из членов Коммуны появился на площади y нас в Рони. И прочел обращение: "Брат, тебя обманывают.
      У нас интересы общие... Вот уже сколько веков тебе, крестьянин, тебе, поденщик, твердят, что собственность -- священный плод труда, и ты этому веришь..." На членв Коммуны была красная перевязь, он доказывал, что, если бы это была правда, крестьянин давным-давно в богачах бы ходил, ведь из века в век он спину гнет. Ho богатеют как раз те, кто никогда ни хрена не делал и не делает.
      -- A те что на это?
      -- Как только о "дележе" зашла речь, крестьяне сразу по домам разбежались, позаперлись там. Только и слышно было, как хлопали ставни и гремели засовы, хуже, чем когда от пруссаков прятались. Тот парень так и остался на площади один-одинешенек. Какие-то сопляки в него камнем швырнули, a он словно глас вопиющего в пустыне: "Париж,-- дескать,--. волнуется, он поднялся, хочет изменить законы, которые дают богатьм власть над тружениками... Помогите же Парижу победить! Земля крестьянину, станки рабочему, работу всем*.
      -- A те, должно быть, за своими ставнями слушали?
      -- Еще бы! A за жандармами все-таки пошли.
      -- Забрали его?
      -- Нет! Он, как свои тирады кончил, сразу исчез. Смелый, но на рожон лезть не пожелал.
      Надо было мие остаться в Рони. Таи, в нашей пустыньке, больше нашлось бы дела, чем среди пролетарской братии в Бельвиле!
      На улице Ребваль поют солдаты:
      О муза предместий, впередl B бой барабан зоветl На баррикаде над нами Республиканское знамяl
      Мальчишки. Это ребятня из Жанделя пришла выпить стаканчик в честь пушки.
      Под навесом в неверном, затухающем свете кузнечного горна кучка говорунов спорит насчет стратегии.
      -- A я вот сам читал в правительственном "Оффисьеле", так что это вовсе не слухи...-- утверждает кривоногий старик, секретарь канцелярии по регистрации актов гражданского состояния.-- Отчет от 6 апреляi "B целом наша позиция -- это позиция людей, которые сознают, что они в своем праве, и терпеливо ждут, когда их атакуют, наше дело -- обороняться..." И еще 8-го: "Строго
      придерживаться оборонительной тактики, таков приказU
      -- Чтобы обороняться, Социальная республика должна ринуться вперед! -рычит федерат, по прозвищу Краснобай, машинист из Ла-Виллета.-- Врезаться в самую гущу! Вот и вся хитрость!
      -- Клюзере правильно рассчитал: отсиживаться за фортами и ждать, как оно получится,-- бросает краснодеревец Шоссвер.
      -- Значит, пускай Тьер, стервец, живет себе в свое удовольствие! -возмущается папаша Патор.-- Развяsкем ему руки, чтобы он мог пойти на всякие махинации с пруссакамиl
      -- Снова осада? Ни за что! -- вскрикнула мадемуазель Орени.-- Париж теперь в тисках, помощи ждать веоткуда, на sтот раз все может кончиться совсем плохо!
      Гости неболышши группками покидают тупик. Прощаясь, они вежливо объясняют, что, мол, приходится рано вставать, работы невпроворот: кому школы открывать, кому церкви закрывать, кому приводить в порядок мастерские, снова пускать в ход фабрики...
      Пьеделу, ломовик с Американского рудника, слышал от кого-то y заставы Роменвиль, что Бисмарк возвращает Тьеру тысячи пушек и митральез, захваченных пруссаками в Меце и в Седане.
      Между мем Тьер перегруппировывал свои силы. До cux nop он не paсполагал досмамочными резервами. И вом Винуа заменяюм Мак-Магоном. После семи месяцее плена седанский банкром мечмаем о paсправе, хочем вымесмимь на naрижанах унизимелъную капимуляцию перед npуссакамиs Поскольку доброволъцев наскресми не удалосъ, Жюль Фавр омправился в шмаб Висмарка и мам выплакал себе позволение увеличимь численный сосмав армии ceepx предусмомренного условиями перемирия. Канцлер с инмеpесом следил за мем, как француэы убиваюм друг друга, но меперъ он испугался, как бы пример Коммуны не подейсмвовал на немецких социалисмов. Фавр подписал соглашение, no коморому tправимелъсмво даем заверение, что еойска, собранные в Версале, будут исполъзованы только npомив Парижа". При "мом условий победимель соглашался довесми численносмь французской армии do восьмидесями мысяч, замем do cma десями мысяч и, наконец, do cma семидесями мысяч человек. Победимель ускорил
      возвращение чемырехсом мысяч пленных, коих изолировали, помесмили в месма, досмамочно удаленные от населения и npеобразованные в специальные лагеря генерала Дюкро, где ux холям, xffрошо кормям и щедро выплачиваюм содержание. Первыми no просьбе Фавра были освобождены офицеры. Penaмрианмов сначала coсредомочили в Безансоне, Оксере и Камбре. Пруссия обещала содейсмвовамь ux мранспоpмировке через оккупированные ею meppumopuu. Девямого aпреля Версаль моржесмвенно оммечаем эму "национальную победу* банкемом, на который были приглашены иносмранные послы.
      ДЕНЬ PAНВЬЕ
      УЛИЦА СЕН-СЕБАСТЬЕН, ДЕСЯТЫИ ЧАС
      Бледный назначил нам свидание здесь. Поручил купить газеты и отнести записку гражданину Жан-Батисту Клеману, ведающему в Артиллерийском управлении боеприпасами. Записка была скреплена подписью генерала Клюзере,
      Марта ворчала y меня за спиной. Hy ясно, она тоже против генерала, служившего y янки, для нее он из тех военных аристократов, которые мечтают об одном: отнять y нас пушки и передать их артиллерийскому парку, в распоряжение Генерального штаба.
      B бывшем церковном училище Сен-Себастьен делегат Габриэль Ранвье, он же Бледный, председательствует на собрании, посвященном замене "сестер" и "братьев" христианской школы светскими учителями. Председательница местного "Союза женщин для обороны Парижа и ухода за ранеными", дородная белошвейка, докладывает, что удаление церковников происходило вполне мирно:
      -- Несколько богомольных девиц притворно рыдали на груди святых сестер, изображая мучительное расставание! Да нашлась еще дюжина взрослых учеников, бросавших нам вслед камни. Тем дело и ограничилось. B общем, мы не жалуемся...
      На улице Бернардинцев в школе для девочек с десямок фурий взяли npucмупом классы и пороли do крови учимельниц свемской школы. B школе Кармелимского ордена эми базарные бабы сбросили дирекмрисy с лесмницы.
      Женщины из "Союза для обороны* нашли школьное помещение в состоянии невообразимой запущенности.
      Они вычистили всю грязь, не забыв ни одного уголка, устроили туалетные комнаты, организовали школьную столовую. Они заменили "распятия и прочие символы, оскорбляющие свободу совести*, букетами сирени и "правдивыми плакатами* вроде: "Невежество -- рабство. Образование -- свобода".
      Налицо оказалось не более тридцати учащихся из трехсот записанных, что не помешало Ранвье выступить с краткой речью:
      -- Мои маленькие друзья! Коммуна поручила мне сказать вам, что о вас она думает в первую очередь. Коммуна добивается того, чтобы все дети, даже самые бедные -- и прежде всего бедные,-- могли есть досыта, никогда не страдали бы от холода, чтобы они росли крепкими и здоровыми, чтобы им было доступно все самое лучшее, все духовные богатства. Коммуна призывает вас быть великодушными, любить истину, справедливость, свободу, то есть равенство как в правах, так и в обязанностях. Сейчас, когда я говорю с вами, тысячи честных граждан, не задумываясь, отдают свою жизнь, чтобы вам выпало хоть немного больше счастья, чем им. Никогда не забывайте об этом! Маленькие мои друзья, любите Коммуну, как Коммуна любит вас.
      Марта вздыхает:
      -- Как это здорово -- взять да прогнать боженьку...-- Она еле сдерживает слезы.
      Толстая белошвейка полагает, что преподавание в наших школах, даже в светских школах, неудовлетворительно, что нужно ускорить обучение. Женщины из "Союза" и новые учителя решают обойти все батальоны и все дома в квартале и призвать всех, кто умеет читать и писать, взять на себя этот долг чести и обучить грамоте не менее шести обитателей квартала.
      -- Когда наши мужья несут караул на укреплениях, y них случаются пустые часы. Достаточно одного грамотея на отделение. Ведь им там нечем заняться. Мужчиныто не вяжут...
      Ранвье тут же составляет записку, которую мы отвезем гражданину Вайяну*, Делегату просвещения.
      Эмому "минисмру* был мридцамь один год. Эдуар Вайян, выпускник Школы гражданских инженеров, член
      Инмернационала, связанный с бланкисмами, сосмоявший в nepеписке с великим немецким философом Людвигом Фейербахом, высмупил с призывом "ко всем лицам, изучавшим вопросы всеобщего и профессионального обучения*, поделимъся опымом насчем свемского обязамелъного и беспламного на ecex его cмупенях начального и профессионального образования.
      У ЛИТЕЙНОЙ БРАТЬЕВ ФРЮШАН, ДЕСЯТЬ ЧАСОВ УТРА
      Ранвье был 6уквально похищен литейщиками на углу улицы Ренар.
      -- Мне некогда! Надо присутствовать на бракосочетании, и не в одном месте...
      -- Минутку. Очень важно!
      Гражданину Ранвье не удалось направиться с улицы Сен-Себастьен прямым путем в Бельвиль. Представительницы женщин-социалисток из Ла-Виллет подстерегли его y выхода из школы и сообщили, что ими замечен подозрительный транспорт: несколько фургонов с продовольствием готовятся выехать из Парижа. Пришпоривая коня, делегат неожиданно появился y складов, где он, выяснив, в чем дело, тут же реквизировал груз мяса и направил его по назначению: в Куртиль, престарелым. Коня пришлось сменить.
      Что касается господ Фрюшанов, то они как сгинули еще 18 марта, так и не появлялись! Литейщики взломали ворота, дабы впустить комиссаров, коим "Коммуна поручила составить список мастерских, покинутых их владельцами, уклоняющимися от выполнения своего гражданского долга и не считающимися с интересами трудящихся"*.
      По совету Предка рабочие решили пустить литейную Фрюшанов в ход. Они учредили "Кооперативное рабочее общество".
      -- Ты вот что скажи, старик,-- спрашивает Шашуан,-- a когда эти брательники вернутся?..
      -- Hy-y... Арбитражный суд установит условия, на которых кооперативы будут выкупать y вернувшихся владельцев их предприятия. Так что времени еще предостаточно.
      Газема tЯСурналь де Версалъ* от 19 aпреля оплакиваем хозяев: "Их капимал, плод ux сбережений, равно как и ux орудия мруда, экспропpuированы, конфискованы, pacпределены между личносмями, объединившимися в общесмва под руководсмвом дикмаморов, на условиях, которые будут усмановлены no ux усмомрению,.. Таким образом, предпринимамели и хозяева усмраняюмся декремом".
      Предложение это обрадовало бельвильцев, внушило им веру в свои силы. Рабочие с лесопильни Cepрона, машинисты из Ла-Виллета, металлисты Щарона, каменотесы Американского рудника обратились к своим друзьям литейщикам с просьбой разрешить им присутствие на их собраниях одного-двух делегатов, "чтобы поучиться искусству и методам обходиться без капиталистов*. B свою очередь мастер Тонкерель выразил пожелание, чтобы рабочий кооператив литейной братьев Фрюшан связался с другими мастерскими и фабриками, которые рабочие взяли в свои руки, чтобы сопоставить опыт, a может быть, также и для того, чтобы чувствовать себя менее одинокими.
      Ранвье ответил, что Коммуна создаст комиссию, на которую возложит задачу "уничтожения эксплуатации человека человеком -- последней формы рабства -- и организации труда через общества, объединенные на базе коллективного и неотчуждаемого капитала*.
      -- У меня десятки свадебных обрядов в мэрии, не могу же я заставить их дожидаться,-- говорит он, поглядев на часы.
      -- Комиссии нам недостаточно,-- бросает Маркай.
      -- Ho... по моему мнению, вы действуете вполнв правильно,-- добавляет делегат, не отрывая глаз от своей луковицы, где стрелки так и бегут.-- Вам на месте виднее, вы в моих советах не нуждаетесь.
      -- Нам, гражданин, нужны не просто хорошие слова.
      -- Так чего же? Давайте кончим с этим делом!
      -- Нам требуются три вещи. Ежели в порядке важности, то пожалуйста: время, металл и деньги!
      Бледный трижды воздевает руки к железным балкам свода литейной, после чего соглашается присесть на трибуне из кирпичей, попросту говоря -- на печи, лицом к лицу с литейщиками.
      Кооператив рабочих литейной братьев Фрюшан выработал обширные проекты, которые гражданин Ранвье заносит в свои потрепанный блокнот. Пункт первый: возобновить отливку пушек, на этот раз, конечно, для Коммуны. Пункт второй: создать профессиональное училище литейщиков.
      -- Ремесло y нас замечательное! -- восклицает Тонкерель.-- B Бельвиле десятки ребят мечтают научиться ему, и они, по-моему, правы. У нас здесь есть прекрасные мастерa.-- Первая трудность -- это время: время, для того чтобы трудиться, время, чтобы обучать, и время, чтобы воевать. Ведь никто из наших пролетариев не согласится уйти со своего боевого поста, из рядов Мстителей Флуранса.
      Ранвье похлопывает себя по кармашку, где y него лежат часы, с понимающим видом.
      -- За двумя зайцами погонишься,-- посмеивается Фигаре.
      -- A вот и нет,-- возражает Маркай.-- Все дело в организации.
      -- A насчет организации...-- насмешливо подхватывает Труйэ.-- B Коммуне y вас, конечно, хорошие парни...
      B конце концов, развивает свою мысль Маркай, нужно только освободить литейщиков от набивших оскомину воинских нарядов, от расхаживания по укреплениям, когда ничего, в сущности, не делаешь, на это годятся и люди, не имеющие серьезной профессии. B общем, тревожить вас надо только тогда, когда запахнет порохом. Тогда, конечно, не теряя времени, мы сунем ключ под двери школы или мастерской и схватим ружья. На этот случай и все с той же целью экономии времени надо бы предусмотреть быструю переброску бойцов: реквизировать два омнибуса, к примеру.Апо окончании бояте, кто уцелеет, немедленно возобновляют преподавание и литье.
      -- Насчет тех, кто уцелеет, это ты верно сказал, -- замечает Сенофр не то всерьез, не то в шутку,-- чтобы научить малышей секретам сплавов, мне и одной лапы хватит.
      -- A проблема помещений для школ? Об этом ты, Маркай, позабыл! -вмешивается Легоржю.
      B вопросе о профессиональном обучении они особенно честолюбивы. Обучение будет вестись на практике, на месте, прямо y печей, но и теория займет много времени.
      -- Надо бы реквизировать монаетырскую школу для
      мальчиков, она тут рядом,-- предлагает Барбере, поглаживая длинные, как y старого галла, усы. Снова Маркай:
      -- Нам металл нужен, иначе наша лавочка не откроется.
      -- Славно звонят y Иоанна Крестителя,-- намекает Барбере.
      -- Мы могли бы отливать такие пушки, которые пели бы еще лучше, чем наше "Братство",-- бросает Сенофр.
      Все громко смеются, с нежностью поглядывая на меня и Марту.
      Ранвье заполняет блокнот.
      -- Вы еще насчет денег говорили...
      -- Мы не наличными просим,-- отвечает, смущаясь, Маркай,-- не звонкой монетой... Мы желали бы, чтобы Коммуна давала нам заказы в первую очередь.
      -- Право на предпочтительные подряды предоставляется рабочим обществам,-- подсказывает Предок соответствующую формулу.
      -- Все это касается Франкеля из Комиссии труда,-- одобрительно говорит Ранвье.-- Он как бы ваш министр. С ним вы сговоритесь наверняка. Он веыгерец.
      Двадцамь семь лем. Золомых дел масмеp. B 1864 году, призванный в npусскую армию, он своди-m знакомсмво с Бебелем и Якоби*, содержавшимися в крепосмu Кенигшварц, Bo время поездки во Францию в Лионе вступает в Инмернационал. Apесмованный no обвинению в заговоре в мае 1870 года, Лео Франкель вмесме со своими моварищами заявляем, что Инмернационал вправе быть "непрерывным заговором всех угнеменных и всех эксплуамupуемых*. (Этот невысокий венгерец, золотых дел мастер, сказал своим судьям: "Цель Международного товарищества не повышение заработной платы трудящихся, но полное ушrчтожение наемного труда, который представляет собою не что иное, как замаскированное рабство".)
      Выйдя из мюрьмы 5 сенмября 1870 года, избранный 26 марма делегамом от XIII округа, Франкель писал 30 марма Карлу Марксу: "Если мы сумеем коренным образом npеобразовамь социальный cмрой, революция 18 марма будем самой резульмамивной изо всех имевших месмо do cux nop. Дейсмвуя так, мы добъемся решения краеуголъпых проблем грядущих социальных революций...*
      МЭРИЯ, ОДИННАДЦАТЬ ЧАСОВ
      Ранвье все труднее и труднее взбираться в седло. К счастью, всегда находятся охотники его подсадить.
      На углу улицы Пуэбла подмастерье булочника Орест останавливает Марту, Феба и меня:
      -- Мне хотелось бы перекинуться словечком с Бледвым, да он притворился, что меня не заметил!
      -- С чего ты это взял? Его просто ждут на свадебные обряды там, в мэрии!
      -- A вы не могли бы ему сказать, вас он послушается...
      Рабочим-пекарям надоело ждать, когда выполнят наконец обещание насчет запрещения ночного труда в булочных. Они решили собраться и идти к Ратуше.
      -- Я не хотел останавливать вас возле булочной, a то Жакмар мог услышать,-- добавляет, потупясь, альбинос.
      -- Это как же? -- возмущается Марта.-- Ты дрейфишь перед своим орангутангом вонючимl Да еще теперь, когда y вас Коммунаl И еще жалуешься, что приходится работать ночью? Так тебе и надоl У Бледного дела поважнее, чем с такими pохлями, как ты, возиться!
      -- Рохлями, pохлями, еще посмотришь, какие мы pохли, пекари!
      Я натягиваю поводья и говорю:
      -- Ты ee не очень слушай, Орест! A поручение твое выполним, скажем Бледному.
      Как всегда, вся ярость Марты оборачивается теперь против меня.
      -- Вечно я y тебя неправа, пахарь несчастный! Что мое слово, что Фебова кругляшка, тебе это едино,-- рычит она мне в спину.
      20 aпреля пекари демонсмрировали перед Рамушей, Было ux mpu сомни.
      Как красива наша Гран-Рю перед бельвильской мэрией! Дюжина свадебных кортежей терпеливо ждет, коротаа время в песнях и шутках. Хоть и бедность, и всевозможные ограничения -- вторую уже осаду переживаем! -- бельвильцы последнее выгребли из сундуков, выпороли зашитое в подкладки. Невесты все в белом, одно-единственное пламенеет пятно -- красный цветок на груди, упоительная сердечная рана...