Пушка 'Братство'

      Прибытие Ранвье, высокого на высоченном Россинанте, позаимствованном в квартале Ла-Виллет, встречено бурей приветствий.
      Игроки собирают свои ставки, выскакивают из кабачков, чтобы присоединиться к кортежу.
      Мэр XX округа глядит на своего коня и готовится уже спешиться, когда в свадебный круг врывается краснокамзольный гонец с пером на шляпе и выкрикивает:
      -- Haрочный от Центрального комитета Национальной гвардии к гражданину Ранвье!
      Мэр распечатывает пакет. Его исхудавшее лицо мрачнеет от строки к строке. Он медленно поводит головой, шепчет про себя: "Нет! Это невозможно!" Бросает нарочному:
      -- Скачи! Скажешь, что я буду тотчас же! И поворачивает коня. Ho самая решительная из стайки невест ухватывает высоченного одра прямо за ноздри:
      -- Не спеши, гражданин! Сперва повенчай нас!
      Невеста -- бойкая девица лет двадцати пяти, a то и тридцати -- за словом в карман не полезет и глаз не потупит.
      -- Простите меня, гражданка! -- почти заикается Ранвье.-- Не могу! Речь идет о жизни и смерти людей, сотен людей...
      Другая невеста, не уловившая ответа, подхватывает на хороводный лад слова первой:
      Повенчай нас, мой дружок, Белоснежный мотылек...
      И вся дюжина свадеб, невесты, родственники, дружки затягивают хором, притопывая и хлопая в ладоши:
      Повенчай меня и Жана У каштана, y каштанаl
      Ранвье знаком приказывает мне подставить yxo и шепчет;
      -- Гони в Центральный комитет, объясни им, что я не могу явиться немедленно, но что я решительно возражаю против предложения Лакорa.
      Хочет, чтоб мы повенчались, Пусть поклонится вначале
      Узнав, что четыре сотни солдат стоят в Нейи, не имея крова над головой, не получая жалованья, гражданин Лакор, делегат от VI округа, предложил направить к ним Шуто, чтобы собрать их под крышу.
      -- Hac повенчать надо, время не терпит! -- выкрикивает бой-баба, поглаживая шестимесячное полушарие, которое она выставила вперед, рассчитывая на неопровержимость такого аргумента.
      -- ...И кто бы другой, a то Лакор, который вечно вопит, что муниципалитеты вмешиваются в дела военных частейl И чего доброго, уговорит остальных. A ведь и без того между I^оммуной и Комитетом Национальной гвардии все идет вовсе не так гладкоl*
      Повенчай вас, мой дружок...
      -- Мы мигом, Феб не подведет!
      Белоснежный мотылек!
      Ранвье снова позвал меня:
      -- Нет, это ни к чему не поведет, ты да Марта -- это не авторитетно... Напротив, разожжет их еще больше... Оставайтесь здесь, пригодитесь мне...
      Ho он все не решается сойти с лошади. Впрочем, хватит ли y него сил снова взобраться в седло?
      Из отдела заiшсей актов гражданского состояния спустился папаша Вильпье, чтобы посмотреть, как идут дела. Желая, по-видимому, оправдать свое появление, он говорит:
      -- Не понимаю, Габриэль,что это их всех разбирает... все нынче решили жениться. И не только в Бельвиле, не думай! Я говорил со своими коллегамя из других округов. Все то же. Никогда еще в Париже не заключалось столько 6раков.
      -- Граждашш Вильпье! Принесите-ка книгу записей, свод законов, перевязь и все причиндалы, я буду их венчать прямо здесь, всех скопом.
      -- Прямо с седла? Так, что ли?
      -- A почему бы и нет!
      Все было очень красиво. И их действительно повенчали.
      Запах сирени. Взволнованное молчание. Худой, сумулый Габриэль Ранвье, взгромоздившийся на своего мощего ко
      нягу. Два xopa, два крамких напева выводили "да": мужские голоса и мелодичные женские голоса. И -- прозвучавший одновременно звук поцелуя, один на все брачующиеся пары Бельвиля.
      ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ НАЦИОНАЛЬНОИ ГВАРДИИ, ОКОЛО ПОЛУДНЯ
      На сей раз я понял, чем мы полезны Бледному: мы вместо него выслушивали людей, с которыми ему было недосуг побеседовать. Если кто-нибудь преграждал путь, Ранвье только пришпоривал коня и, чуть обернувшись, указывал на нас: "C ними, с ребятами поговорите!*
      B тупике мы потеряли уйму времени, надо было поскореe открыть аптеку. После отъезда своего рогоносцасупруга Вероника Диссанвье выразила желание быть чем может полезной. Ho не для того она отказалась следовать за свОим мужем в Версаль, чтобы снова стать за конторку и отпускать пузырьки.
      -- И зря. Как раз в аптеке она могла бы действительно послужить Коммуне,-- сказала не без яда Tpусеттка.-- Ho Вероника и слушать об этом не желает...
      -- Пусть ей Гифес объяснит.
      -- Она свое твердит: дескать, она не аптекарша, и все тут.
      -- Будто мы без нее не знаем,-- резко вмешалась Марта. Я бросил на нее тревожный взгляд, и она добавила сквозь зубы: -- Надо делать, что можешь... Я думаю, Бледный так же бы ответил. A по-твоему, нет?
      B предместье Тампль женщины-социалистки требуют, чтобы мэрии провели "повальные обыски на улицах и в квартирах* для изъятия оружия, оставленного эмигрантами.
      -- Обязательно скажите Ранвье: нам нужны полномочия, чтобы собрать данные о бежавших из Парижа. Тогда можно будет налагать денежные штрафы и прочие взыскання.
      Не успели мы проехать и десяти метров, как к нам обратилась вдова логибшего на мосту Нейи, ей положено пособие в шестьсот франков. Как его получить?
      Затем некий франкмасон сообщает, что ему поручено сделать весьма важное -- и секретное -- сообщение Коммуне от имени ложи Фобур-Сент-Антуан.
      Выезжая с площади Шато-д'O, мы наткнулись на двух ветеранов 48 года. Старики настаивали на том, чтобы Ранвье не счел за труд посетить сегодня вечером заседание их клуба, которое будет посвящено важнейiшш вопросам.
      -- Вам ведь известно, что в те же часы заседает Коммуна.
      -- Она все вечерa заседает! -- вознегодовал один из ветеранов и от негодования даже потерял свое пенсне.-- Оттого-то мы в клубах даже не знаем, как выглядят наши избранники. Как же они могут знать, о чем народ думает?!
      -- HQ могут же они присутствовать всюду зараз!
      -- Сами виноватыl На все дела набрасываются разом. A их ведь даже сотни не наберется. B 93-м их было двести сорок!
      -- Девяносто третийt Вечная песняl
      Марта за моей спиной нетерпеливо вертится.
      -- Когда берешься переделывать общество и сверх того изо дня в день приходится заниматься судьбой двух миллионов душ,-- paссуждает старый революционер, воинственно размахивая своим пенсне,-- нужно побольше делегаций, комиссий. Пусть их будет вдвое больше, и то не хватитl Bo время осады на все лады твердили, что нужно на десять тысяч жителей иметь одного представителя. Считали, что никак не меныпе. Теперь самое время об этом напомнить, поскольку опять выборы. Мне кажется, этот вопрос, который тоже будет обсуждаться в клубе, мог бы заинтересовать гражданина Ранвье, если бы он соблаговолил навестить нас нынче вечеромl..
      A еще нас задержали две похоронные процессии с фанфарами, которые пересекли друг другу дорогу при выходе с бульвара.
      Кабачок напротив переполнен. Гонцы, секретари, офицеры для поручений, кучерa и охрана -- каждый старается вставить словечко, высказать свои взгляд. Разноголосые крики, хохот, клубы дыма. Спирает дыхание.
      Центральный комитет Национальной гвардии не так уж плохо организован. Нашлись солома и овес для Феба, суп и вино для нас с Мартой. Время от времени вестовые выходят, вызывают гонцов, требуют карету.
      -- Если уж на то пошло, то ведь Центральный комитет учредил Коммуну. С какой стати ему было уходить со сцены после победы?
      -- Виноваты члены Комитета лишь в том, что не выдвинули свои кандидатуры на выборax. Ho им следовало бы воспользоваться дополнительными выборами.
      -- Лакор выдвигает свою кандидатуру.
      -- И правильно делает.
      -- Все они должны выставить свои кандидатуры! Чтобы влить революционную энергию в эту задремавшую Коммунуl
      Их позиция ясна. Центральный комитет, вышедший из чрева Национальной гвардии, должен держать вооруисенные силы в своих руках. Ибо вооруженные силы -- единственная реальная сила Коммуны.
      Какой-то сержант-каптенармус одобряет:
      -- Я уж не говорю о том, что, если бы, к несчастыо, Коммуна была подавлена, первыми к стенке поставили бы членов Центрального комитета Национальной гвардии. Что же уДивительного, что они хотят заниматься оборонойl
      Старый возница фиакра держится других взглядов:
      -- B Коммуну вошли избранники народа Парижа. Они и назначили военных начальников, настоящих генералов.
      -- Нашел тожеl Клюзере, что ли?
      -- A ты по делам суди!
      Ho робкий протест заглушается ядовитым смехом. Сержант указывает на окна, за которыми заседают делегаты Национальной гвардии:
      -- Кто, скажите, вытурил 18 марта этого недоноска и его Винуа с их солдатней? Они! Так кто может защитить Коммуну, a?
      -- Hy a еще что они могут? -- спрашивает хозяин 6истро, держа по бутылке в каждой руке.
      Бму отвечают наперебой десятка два голосов:
      -- Ввести удостоверения личности, чтобы шпионов вылавливать!
      -- Взять в свои руки омнибусы и пароходики на Сене.
      -- Установить связь с республиканцами Гавра, a для этого тайно проложить ночью кабель в русле Сены!
      -- Никаких назначений в Национальной гвардии без консультации с Комитетом!
      -- Отозвать Клюзере! Хватит ему держать людей под открытым небом, когда имеются крытые траншеи.
      Тон здесь совсем другой, чем в Ратуше. Стол вздрагивает под ударами кулаков.
      -- A мы, разрази их гром, якобинцы! -- вдруг разорался какой-то уродец в синих очках. И он набрасывает свои портрет Коммуны: Коммуны-пугала, Коммуны, забравшей вожжи в свои руки, Коммуны самодержавной, воинственной.
      -- Не стоит больше и говорить о Коммуне,-- заключает сержант-каптенармус,-- от нее несет федерализмом, всех примирить хочет, a в общем -- жалкое зрелище! Нам Комитет общественного спасения нужен!
      Все это время кого-то вызывают, кто-то входит и выходит. На мгновение очередной оратор останавливается. Капрал-горнист 96-го батальона ищет подполковника Гийета, заместителя командира IV легиона.
      -- Пусть немедля явится на аванпосты, иначе все по домам разойдутся!
      -- Почему так?
      -- Вот уже неделя, как их не сменяли. Жрать больше нечего, и патроны почти все вышли.
      Подполковника находят в задней комнате. Он храпит, положив голову на стол.
      -- Первый раз уснул за три дня, да еще, как видите, застигли меня тут врасплох,-- бормочет он, застегивая куртку. И требует себе коня.
      Незнакомый капитан заявляет, что y него неотложное дело к Центральному комитету Национальной гвардии.
      -- Можете себе представить, тридцать тонн ваты, мы ee случайно обнаружили. Лучше не придумаешь для укреплений. Картечь, угодив в вату, завязнет!
      -- A кто вас послал, гражданин?
      -- Я сам себя иослал. Я капитан Айо из 181-го батальона II легиона.
      Ho люди стали разборчивы, и их трудно удивить: только что Вольпениль, директор Акциза, напал на целую груду одежды: пятнадцать тысяч пар гетр по 4 франка 50 и восемь тысяч пар башмаков по 8 франков 50.
      -- Вот увидите, наша добренькая Коммуна со своим коммунализмом, федерализмом и своей покладистостью не пожелает к ним притронуться,-- ревет коротышка в синих очках.
      -- Восемь пятьдесят -- цена сходная,-- бормочет виноторговец.
      -- И все-таки дорого! Надо просто реквизировать. Ho куда тамl Это все равно как с миллиардами Французского банка. Ни-ни! Пальцем не тронь! Мы же честные... ни одного хозяйского cy не заберем. A народ наш пусть босиком гуляет, с голоду дохнет. Ему не привыкать статьl
      Гвардеец Мериго докладывает, что его батальон одет кое-как, плохо вооружен и все еще пользуется старинными ружьями.
      -- Для некоторых это предлог не подчиняться приказу. Офицеры, которым вроде бы надо подтянуть своих подчиненных, ни о чем думать не желают. Распустили людей. Когда в квартале бьют сбор, они сами -- a они-то должны показать пример, быть всегда впереди своих солдат -- норовят прийти последними... если только вообще соизволят явиться! Вот обо всем этом я и хочу сказать в Комитете Национальной гвардии. Надо отставить наших эполетчиков и назначить офицеров, которые дадут клятву держаться до последнего, защищая наше благородное дело. A тех молодчиков разжаловать перед строем, сунуть в лапы ружьецо, и пусть шагают в самом первом ряду, эти бакалейщики, которые нас позорят! Вы посмотрите на вашего старшего сержанта, галантерейщика, что ли, как он саблю по мостовой за собой волочит. A ему нужно в руках ружье с патронами держать да помнить, что патроны нам дороже хлеба!
      Прения в Комитете закончились, выходит Ранвье, с секунду он смотрит на нас, не понимая, что это мы, еще секjшду старается понять, какого черта мы торчим здесь... Вьшимает часы.
      -- Опять опоздаю в Коммуну.
      Коммуна заседает дважды в день. B два часа дня и вечером, порой до рассвета. Эти заседания прерываются только для того, чтобы наспех перекусить. Пока избранники народа находятся в Ратуше, они стараются воспользоваться этим, чтобы поработать в комиссиях, членами которых они являются и на которые взвалено бремя задач и забот настоящих министерств. Ранвье -- член Военной комиссии.
      -- Скажите-ка, ребятки, вам не трудно вернуться в Бельвиль и предупредить Совет легиона, что я постараюсь заглянуть к ним часов в пять?
      Он такой высокий и такой худой, такой бледный и сутулый. По-видимому, два часа перепалки в Комитете
      изматывают его больше, чем инспектирование бойцов прямо под огнем. Выдалась в этот день одна-единственная минута, когда он перевел дух, посветлел лицом. Это было в Сен-Себастьенской школе.
      -- Дождитесь меня в Бельвиле. Чтобы не скакать лишний раз взад и вперед.
      Флуранс был Сидом. Ранвье -- Дон-Кихот. Не так уяс надумано это сравнение: посмотрите только, как он тянется длшшющими руками, ухватывая гриву своего Россинанта.
      ДО САМЫХ ПОТEMOK]
      Габриэль Ранвье провел вторую половину дня, закончил день и начал следующий на одном дыхании. И без нас.
      Отрывки разговоров при выходе из Совета XX легиона, где Ранвье председательствовал, не меньше, чем его запавшие щеки и усталость, говорили о жестокой словесной схватке, разыгравшейся там. Мстители, в частности Фалль, поначалу были в восторге, оттого что функции Совета расширятся, что в его обязанность входит теперь следить за "проведением мер, долженствующих обеспечить защиту Коммуны от поползновений реакции, развить свою революционную активность, включая сюда и административные дела".
      Значительно холоднее было встречено сообщение о том, что отныне роты национальных гвардейцев будут стоять в казарме Лобо в связи с pеорганизацией. Казенныв здания на улице Риволи -- это далековато. Убедить наших оторваться от ихнего тупика, от Бельвиля, шокинуть родное гнездо" было делом нелегким. Предстояло еще встретиться лицом к лицу с их женами.
      Бледный уже гнал коня во весь опор, торопясь попасть на второe заседание Коммуны.
      -- Мне кажется, он теперь не так кашляет, верно, Марта?
      -- Просто некогда ему кашлять.
      Вечером Ранвье вручил нам послание для доставки в бывшую полицейскую префектуру.
      -- A сюда возвращаться не надо. Отправляйтесь прямо спать.
      B префектуре мы наткнулись на моего кузена Жюля и Пассаласа. Оба были углублены в работу.
      -- Забудьте, что я вам скажу, ребята, но если вдуматься, то вашего старика Белэ кто-то водит за HOC... Не исключено, что Французский банк, который в виде милостыньки бросает нам, когда ему заблагорaссудится, миллион-другой, тишком переправляет сотни миллионов версальцам... Вот если бы поймать их с поличным!
      На обратном пути Марта выразила желание взглянуть на заставу Сен-Дени. Мы проехали Центральный рынок меж двумя рядами роскошных цветов, одурявших нас своими aроматами, и оказались в самой гуще праздничной толпы ярко освещенных Больших бульваров. Мягкий ночной воздух. Очереди y входа в театры. Под сводом газетных киосков целый водоворот каскеток и шляп. Этот весенний ветер вызвал на улицу зевак: одних из предместий, других из богатых кварталов. Тут оии встречались.
      -- Трудятся с одной лишь целью -- разбогатеть! Честолюбцы. Вот вам и все!
      -- Им уже недолго сидеть в Ратуше, и они это прекрасно знают... Уж вы мне поверьте! Вот и стараются устроить свои делишки и набить карманы!
      Ударив каблуками в бока Феба, я вырвался из толпы. Марта, чьи руки кольцом сжимали мою талию, так же, как и я, чувствовала в этом галопе, зигзагом прорезавшем вереницу карет, огни бульвара, саму ночь, что мы были прекрасны, мы трое: неистовый конь, смуглая девушка и я -- долговязый бумагомаратель из предместья Бельвиль.
      -- Скажи-ка мне, мужичок глиняный бок, много ли наш Бледный зарабатывает?
      Она знала это не хуже меня...
      Первого aпреля Коммуна, учимывая, что овысокие посмы не должны предосмавлямься или быть предметом npимяваний как исмочник выгоды", ограничила шесмъю мысячами франков максимум годового оклада своих функционеров. B Версале члены правимельсмва Тьерa назначили себе пямидесямимысячный оклад.
      Под барабанную дробь Мстители Флуранса углублялись во мрак предместья Тампль. Они шли в форт Исси.
      Перед аркой высилась чудовищная громада пушки "Братство", казавшейся какой-то глуповато-неуклюжей.
      Едва мы прибыли в тупик, Марта устроила мне невыносимую сцену. Как всегда, она выговаривает мне за мой высокий рост, бесхарактерность, за то, что я из Рони... Я ничего не мог понять в ee упреках, только то, что силы ee и нервы сдавали. Этот злобный взрыв приходит к обычному концу: моя смуглянка бросает меня и отправляется ночевать бог весть куда. Уходит она, как-то странно выпрямившись, со сжатыми кулаками, потряхивая своей гривой. Походке ee недостает величавости. У Марты болят ягодицы. Я мог бы, конечно, завести седло, но тогда обязательно украдут Феба.
      Было это не то 10, не то 11 или 12 апреля 1871 года. Я забыл сразу поставить число, a память на даты y меня слабая. Впрочем, так ли уж это важно. Дня Бледного следуют друг за другом неотличимые: вчерa ли, сегодня...
      Кажется, я не сказал, что каждый из этих дней сплошь, от зари до ночи, сохранял тепло и ясность.
      Смроки из версальских газем:
      --Ле Голуа*: *Париж смал адом, напоминающим о пещерax легендарных разбойников*.
      "Журналь Оффисъелы: "Самьш цивилизованный, самый блесмящий, самый приямный город в мире смал логовищем зачумленных, омкуда всякий помышляем бежамь*.
      Скончался Бастико.
      Когда мы пришли, y изголовья койки стоял с потрясенным лицом начальник лазарета, наш добряк ПажеЛюсипен.
      -- Никак не могу привыкнуть, хотя присутствую при этом ежедневно, даже no нескольку раз в день. Каждый раз даю себе слово, что в следующий раз не пойду. Ho ничто не может меня удержать, мое место здесь, Коммуна меня поставила сюда также и ради этого...
      Нашей тройке -- Марте, Фебу и мне -- было поручено известить Мстителей Флуранса, находившихся в форте Исси. Люди потребовали смены: не могут они не присутствовать на последнем прощании с товарищем.
      -- Даже и не думайте,-- отрезал Фалль после разговорa со штабом Исси. Матирас взорвался:
      -- Как это?-- Чтобы он не мог проводить в последний путь своего старого товарища по заводуl Посмотрим,
      найдется ли кто, чтобы стать ему на дороге, a он не поколеблется начинить такому смельчаку кишки свинцом. Слово медника... Hy, знаете, если это и есть Коммуна!.. Фалль обратился к Гифесу:
      -- Объясни ему ты.
      -- Гражданин Бастико умер ради нее, гражданин Матирас. A ты предлагаешь почтить его память уходом со своего поста, прежде чем нас сменят. Это ведь значит сделать брешь в укреплениях перед лицом врага,-- объясНил типограф.
      -- Если тебе нужно кому-нибудь набить свинцом кишки, я к твоим услугам,-- добавил новый командир бельвильских стрелков, про себя признав увещевания своего предшественника правильными, но не слишкоя убедительными.
      Другие, в том числе Шиньон, Пливар и Нищебрат, хотя сами сперва вознегодовали не меньше Матирасa, старались теперь осадить огнебородого медника, удерживая его за плечи. Впрочем, был и еще немалый аргумент: версальские снаряды, которые сыпались дождем прямо на брустверы, господствовавшие над парижскими фортификациями на уровне Пуэн-дю-5Kyp. Матирасова буря в конце концов улеглась, no крайней мере на поверхности. Левая кустистая бровь нервными судорогами сжимала глаз, отчего еще свирепее, еще круглее сверкал правый. Кто-нибудь заплатит за смерть Бастико, уж об этом он позаботится!
      Так получилось, что похоронами пришлось заняться женщинам. Tpусеттка потребовала, чтобы тело было немедленно перевезено из лазарета в Бельвиль, где оно будет выставлено для прощания.
      Ноэми Матирас не желала, чтобы гроб стоял в зале кабачка под тяжело нависшим потолком.
      -- Непьющий был... Bo всяком случае, пока не стал безработным...
      -- Генералов выставляют в казармах, епископов в соборax,-- бросила Фелиси Фаледони.-- A он был рабочий, значит...
      Итак, гроб бывшего медника Келя был установлен в литейной братьев Фрюшан. Стоял он на подмостках, под железными сводами, a свечи заменяло пламя печей.
      Почетный караул состоял из тех, кто не мог быть послан на линию огня,-Предок, хромоногий Лармитон,
      одноногий Пунь, глухонемой Барден, старый часовщик Бансель и другие. Все те, кто, не краснея, мог стоять вдесь по стойке "смирно" перед героем Мстителей Флуранса.
      Перед гробом прошла вся Гран-Рю. Бастико был первым из тупика, павшим смертью храбрых. Флуранс -- тот был национальным героем и ученым. Вормье и Алексис, печатник Гифеса, нашли себе смерть в Шампиньи, в конце ноября, но это было в дни осады, под трехцветным знаменем. Зоэ -- беженка -- пробыла y нас без году неделя... Ныне в четырех белых досках покоился бельвилец, рабочий, федерат, убитый с красным знаменем в руках, потомственный, настоящий -- об этом не принято было говорить, но это чувствовал каждый в душе, это слышалось во всхлипываниях и paссуждениях вслух.
      -- Когда я навещала его, он был уже очень слаб,-- рассказывала Флоретта матушке Канкуэн.-- A все-таки решил показать мне, что он умеет читать четыре слова: Коммуна, Социальная, Бланки, Флуранс. Слова y него были написаны на клочках бумаги, он их перемешивал в каскетке и заставлял вынимать, читая одно за другим: Бланки, Социальная, Флуранс, Коммуна. A ведь они разные, то есть буквы y них разные... A он не ошибался. Было это позавчерa, накануне его смерти.
      Проститься с ним пришли люди, которых даже и не ждали. Например, Cepрон, владелец лесопильни, в сопровождении своего мастерa Фарадье.
      -- Смотри-ка,-- буркнул еебе в усы плотник Огюст Ронф.-- A я думал, он y версальцев.
      Ho госпожа Пагишон, та, которая кормит хлебом своих четырех собачек, заявила:
      -- Коммунарий он или нет, мне все равно, он был порядочным человеком -господин Бастико.
      -- Да, это верно, он мне однажды оказал услугу,-- добавила мадемуазель Орени.-- И животных любил...
      Орени, портниха с аллеи Фошер, тоже y себя целый зверинец держит. Собак и кошек.
      Каким-то чудом узнав о похоронах, рабочие Келя прислали депутацию -целых двенадцать человек.
      -- Вожаком он никаким не был,-- объяснял рябой синдикалист,-- но когда на заводе бросали клич: "Бастуй!", когда он видел, что его товарищи действуют прямо на глазах хозяина, то, даже если он не очень разбирался,
      что произошло, даже если не слишком в это верил, все равно он инстинктивно становился на нашу сторону, и можно было на него опереться. Скалой стоялt
      Депутация, между прочим, воспользовалась случаем и навела справки насчет рабочего кооператива, организованного в литейной Фрюшанов.
      -- Вот видите, правильно мы сделали, что выставили гроб здесь,-торжествовала Фелиси.
      B литейной, которую пустили в ход под руководством Маркайя и Тонкереля, работа кипела. Литейщики стояли y печей, но ружья были y них всегда под рукой, и они чуть что -- готовы были присоединиться к своим в форте Исси. На панихиде по Бастико вместо ладана были здешние запахи расплавленного металла, a вместо органа гудело пламя печей.
      На эту пролетарскую мессу явились видные бельвильцы. Был тут бочар Серри, ставший медиком, был типографщик Дюмон, раненный 22 января, Тренке, Лефрансэ, был с белой окладистой бородой Мио* и даже Жюль Валлес. Они не могли долго оставаться и извинились перед устроительницами, что не смогут присутствовать завтра на погребении.
      Горячая лава бронзы отбрасывала трепетный серебряный нимб на строгое чело бельвильца.
      19 апреля.
      Как позволили мы себя так одурачить? И сейчас еще не могу прийти в себя.
      -- ...Вставай, соня! Кто-то подбирается к нашей пушкеl
      Мы спали в нашем укрытии в тупике. Марта уже стояла на четвереньках, напрягшись вся, как хищник перед прыжком. "Tc-c-cI" -- шептала она при каждом шуршании тюфяка. Сон y нее гранитный, но при любом признаке опасности, от самого легчайшего шума она уже на ногах, и сна как не бывало.
      Пушка "Братство" ночевала перед аркой. Она стояла здесь днем и ночью с тех пор, как был взят мост Нейи. Повозки и кареты, проезжавшие по Гран-Рю, могли двигаться только гуськом, что не обходилось без недоразумений и без криков. Пушка стояла без всякого присмотра даже ночью. Впрочем, караулов здесь давно уже не ста
      вили. С тех iiop как y нас Коммуна, Бельвиль спал спокойно. К тому же мы сами с превеликим трудом сдвигали с места нашу пушку, и вряд ли кто из посторонних сумел бы тайком похитить такую чудовищную махину.
      -- Для этого ведь лошади нужны, Марта!
      -- Слушай, они уже близко!
      Мы поспешили им навстречу.
      Их было человек пять, не больше, во главе с капитаном, совсем еще юнцом. Двое несли ремни и прочую упряжь, которую достали в конюшнях на улице Рампоно.
      -- Капитан Бевиль из штаба Артиллерийского управления. Нам нужна пушка "Братство".
      Тон был весьма учтивый, даже чопорный, будто он беседовал с настоящей дамой.
      -- Письменный приказ есть?
      -- Пожалуйста!
      -- Флоран, проверь!
      Света газового рожка было достаточно, чтобыубедиться в наличии печати и подписи, принадлежавшей полковнику, который в свою очередь ссылался на приказ генерала Клюзере.
      -- Ваша пушка реквизирована,-- объяснил офицер,-- как и многие другие орудия. Мы заняты оснащением частей в связи с предстоящим наступлением. Вы сами понимаете, что я не могу распространяться на сей счет более подробно.
      Марта, ошеломленная, разглядывала капитана. Я тоже никогда прежде не видьiвал такого красавчика военного. Высокий, стройный, с белокурыми выхоленными усиками, с серьезным и учтивым видом прилежного ученика.
      -- Даже и не думайте увозить нашу пушку без нас! Я такой здесь тарарам устрою!
      -- О! -- Легкое недовольство послышалось в его голосе.-- Мои люди тем временем будут запрягать -- так мы сэкономим время.
      На нем не было ни плюмажа, ни помпонов, никаких побрякушек, мундир выглядел безупречно: прекрасного покроя, ни пятнышка, ни случайной складки. Генерал Клюзере, подумалось мне, заводит новую моду в Националыюй гвардии.
      Марта вскоре вернулась, успев поднять на ноги всю нашу команду. Сердитым жестом протянула мне сумку, забытую мною на нашем тюфяке.
      -- Не верю я им!
      -- Почему?
      -- Слишком лощеный этот золотопbгонник!
      Ho Марта оказалась в одиночестве: все прочие не разделяли ee подозрений. Мы -- мы были просто счастливы. Наконец-то наша пушечка еще постреляет. Займет свое место в грозе и громах коммунарских и всех их там оглушит, обгудит их, черт побери, своим бронзовым басом.
      Наша команда с Барденом во главе, окончательно пробужденная важной новостью, перекликалась, paссевшись при пушке по своим местам. Насыщенный предгрозьем воздух прибавлял остроты их волнению.
      Торопыга затянул:
      Bo имя справедливости Пришла теперь порa Восстать рабам в полях, Заводах, рудниках, Чтоб 93 год для них настал!
      Под стук и звяканье, гулко отдававшиеся среди спящих фасадов, в который уже раз мы спускались к сердцу Парижа, и каждая встреча с ним не была похожа на предыдущую.
      Юный красавец в капитанских погонах услал двух своих сержантов. Оставшиеся двое замыкали наш кортеж, отступив далеко назад от пушки, a сам командир скакал впереди, соблюдая приличную дистанцию между нами и собой, так что разговор был невозможен.
      -- Странною он нас повел дорогой! -- проговорила Марта.-- Как он чудно сидит на лошади.
      -- Да, я заметил!
      -- Почему он так держится?
      -- Он держится, как те, кто обучался верховой езде.
      -- A разве этому учатся?
      -- Конечно!
      -- Разве есть такие школы, чтобы учили на кобылах ездить?
      B ee вопросе было больше восхищения, чем подозрительности: вот какие теперь в нашей народной армии шикарные командиры есть! B общем, настроение было хорошее. Мы следовали за красавчиком капитаном по темной улице и попали на маленькую треугольную площадь. Въехали в ворота и очутились во дворе...
      Тяжелый зловещий удар заставил нас вздрогнуть. Гигантские ворота с грохотом захлопнулись за нами.
      Наш красавчик мелкой рысцой подъехал к нам и осадил своего коня.
      -- A ну-ка, ребятки, слезайте, да поскорей!
      Мы сразу, без перехода, перенеслись в другой мир: из будущего в прошлое.
      Они вылезали изо всех углов, из-за запертого портала, из темных амбразур, из сырых нор и надвигались на нас, склизкие, верткие, с ухмылкой на рылах. Тараканье племя!
      Шуаны, толстобрюхие богатеи, орлеанисты, убийцысутенеры, допотопная деревенщина, эксплуататоры, мошенники с титулами, в митрах, в орденах...
      Должно быть, так вот теснятся, налезают друг на друга тараканы и тараканищи, подбираясь к крылатому трупику только что оттрепетавшей великолепной бабочки. Бще миг -- и они утащат ee в свою смрадную щель.
      Тут были офицеры в рединготах, буржуа в военной форме, но, в общем-то, среди полусотни жирных шутников не так уж много переряженных. Нам они казались все до странности знакомыми, y каждого своя гримаса, неизменная, и неизменно собственный дом. Высокий полковник, вытянутый, как шпицрутен, супруг томной наследницы солидного имущества, оптовик-бакалейщик, старший