Пушка 'Братство'

      Я вернулся домой ночью, и ни одна душа на свете, понятно, за исключением Марты, не должна знать, что я тут.
      Дни теперь длинные. Вернувшись, я завалился спать и проспал целые сутки -- как больное животное, мучаясь кошмарами. A сейчас я обязан писать, иначе меня затерзает совесть. Коль скоро я жив, должен же я быть хоть на что-то годен. Писать, чтобы вырваться из этого небытия, писать, чтобы свидетельствовать.
      A вокруг мирный деревенский пейзаж. Весна кончается в неестественной жаре, трепещущей от многоголосого гудения насекомых. Папа погоняет на участке Матье нашего не знающего устали Бижу. По дороге тарахтит повозка -два пруссака везут фураж. Поравнявшись с папой, они приветственно машут ему рукой.
      Надо писать...
      Ty ночь, всю голубую, всю звездную, пронизанную всеми благоуханиями лета, ночь, когда в Париже замолкли даже пушки,-- именно всю эту ночь напролет я провел за писанием, подумать только, провел однн, без Марты.
      Эту последнюю ночь парижане сладко спали, со счастливой улыбкой на губах. Ближе к вечеру версальцы, целые их полкн, армейские корпуса, вошлн в западные кварталы. Даже сейчас мне кажется невероятным, как это могло произойти и почему народ не спохватился. A ведь в то воскресенье вечером по Бульварам разгуливали праздничные толпы. Ни при выходе из театров, ни на терpacax кафе ни один полковник в аксельбантах не насторожился, никто не заподозрил этого молчаливого кишения "самой болыпой армии, какой когда-либо располагала Франция".
      Даже после пробуждения в понеделышк двадцать второro мая парижане еще долго ничего не знали, еще долго очухивались и еще дольше не желали верить. Около восьми часов со стороны Тампля примчался, по своему обыкновению как оглашенный, Торопыга и крикнул: "Версальцы идут!" Его задержал пост y казармы. Как ни отбрехивался сын граверa, его отпустили только через несколько часов, когда правота его слов подтвердилась.
      Ни набата, ни барабанного боя, ни пения рожка. Коммуна во избежание паники запрет.ила прибегать к звуковым сигналам.
      -- Вечно этот страх, это презрение к народу,-- говорил Предок.-- Они всем народу обязаны и почему-то
      считают себя умнее его! A ведь оии были в курсe дела еще вчерa! Представляешь, как они отнеслись к тому, что произошло, a?
      Коммуна как раз вершила суд на генералом Клюзере. Валлес председательствовал. Ворвался Бийоре:
      -- Кончайте скореe! Я должен сделать собранию срочное сообщение.
      B руках его дрожал листок, депеша от Домбровского: "Версальцы только что ворвались в город..."
      "Bce словно пеленой молчания окуталось! -- рассказывал главный редактор "Кри дю Пепль*.-- И длилось оно ровно столько времени, сколько понадобилось каждому, чтобы проститься с жизнью".
      Генерал Клюзере был спешно оправдан, заседание закрыто. Каждый бросился в свои округ -- так ребенок ищет защиты y материнской юбки.
      Ho они не сочли нужным разбудить Париж Коммуны, пусть, мол, спит себе сладко.
      B то утро Марта зашла за мной к Лармитонам, где я пил кофе. Как живая, стонт она y меня перед глазами, именно такая, как в тот рассветный час. На ней черная кофта и розовая ситцевая юбка. Волосы она стянула на затылке красной бархатной лентой.
      -- Скореe, Флоран, едем в Дом Коммуны, там, должно быть, много депеш накопилось.
      Сейчас-то я убежден, что Марта уже все знала, но сочла нужным промолчать. Мы покинули тупик, где щюбуждение сопровождалось обычньши криками, песнями, смехом и утробным урчанием, и бросились на улицу Рампоно за Фебом. Пока я взнуздывал нашего скакуна, Марта осматривала мою сумку, проверяла, заряжен ли наш револьвер. Когда мы проезжали мимо пушки "Братство", она дернула меня за рукав, чтобы я придержал коня.
      Несколько минут мы в молчании любовались чудищем, красовавшимся y входа в тупик, при виде которого становилось как-то спокойнее на душе.
      На рысях мы миновали весело встающие ото сна кварталы. Зато y Ратуши царила совсем иная атмосферa. На площадь прибывали в распоряжение Коммуны батальоны, некоторые с горнистами. Между составленных в козлы ружей проезжали артиллерийские обозы, фургоны, повозки, екакали гонцы. Лестницы, коридоры, прихожие, все здание Ратуши гудело от лихорадрчной толкотни. Bxp
      дившие и выходившие перебраеывались, еле переведя дух, последнимй новостями.
      Мы заметили Фалля. Командир стрелков Дозорноro стоял на пороге комнаты ядовитого желтого цвета (там в свое время префект Осман поселил одну из своих любовниц, актрису Оперa-Комик) и слушал последние напутствия какого-то делегата.
      -- Надеюсь, Мстители Флуранса мужественно выполнят свои долг до конца.
      Бывший литейщик пожал плечами, но жест этот был красноречивее любых клятв, иотом заторопился к своему батальону -- где его батальон, я не знал,-- и по дороге улыбнулся нам.
      Ворота Парижа открыл один шпик (добровольный, смомримелъ Дорожного ведомсмва, no фамилии Дюкамель), прогуливавшийся вдоль укреплений. Заметив, что на укреплениях никого из защитников не осталось, он сообщил об этом версальцам. Федераты сопротивлялись из последних сил, но отошли за виадук окружной железной дороги, надеясь схорониться от беспрерывного артиллерийского огня.
      Сначала неприятельский патруль, потом осторожно озиравшиеся взводы, потом батальоны, полки, дивизии, вся армия Мак-Магона проскользнула в эту брешь, приоткрывшуюся на манер челюстей, готовых смолоть Париж.
      Было четыре часа. Только через три часа Бийоре известил об этом Коммуну. Какого же черта тогда нужен телеграф!
      Слух Парижа так приспособился ко всяческим военным шумам, что не обратил никакого внимания на стрель6y в западных кварталах. До поздней ночи на Бульварах шло веселье.
      Первые массовые расправы начались в тот же вечер, часов в восемь-девять.
      -- Если бы народ поверил, что такая резня возможна,-- вздыхал Кош позже, слишком поздно,-- мы бы совсем иначе дрались. Ho добрый парижский люд и вообразить себе не мог, сколько в душе буржуа таится эгоизма и на какую холодную жестокость он способен.
      Чудом уцелевшие бросились в Батиньоль с криками "Измена!" и посеяли там панику, они рассказывали о федератах -- одних прикололи во сне штыками, a других поставили к стенке и расстреляли.
      На рассвете Делеклюз велел эвакуировать военное министерство и поручил оборону площади Согласия Брюнелю. Тем временем заставу Майо обошли с тыла. Все батальоны и орудия, находившиеся между Нейи и Сент-Уаном, попали в руки неприятеля, который, не встречая сопротивления, дошел до Батиньоля.
      С первыми донесениями нас послали к Брюнелю, разместившему свои штаб в "Английской таверне", в доме 21 по улице Ройяль.
      i Возле афиш, призывающих граждан к оружию и подписанных Делеклюзом, собирались люди: "Довольно военщины! Долой офицеров rенеральных штабов, расшитых спереди и сзади галунами и золотом! Дорогу народу, бойцам с голыми руками! Пробил час революционной войны... Haрод не разбирается в хитроумной науке военной тактики. Ho зато, когда он держит в руках ружье, a под ноrами y него камни мостовой, он не боится стратегов -- выучеников монархии!*
      Уже припекавшее солнце зажигало в свежем клее афиш серебряные звездочки. Публика честила беглецов из Мюэт и Пасси. A они, всклокоченные, в обожженных порохом рваных шинелях, кое-кто даже без кепи, не говоря уже о ружьях, злобно огрызались: "Посмотрел бы я на вас, что бы вы делали на укреплениях, когда бомбы так и рвутся, когда из всех фортов бьют без передышки! Мы пытались было укрыться за стеной, за баррикадами -- куда там, с тыла стали 6ить. Версальцы на нас с двух сторdн лезли! Предали нас!"
      Молоденький трубочист, обезумевший от страхa, рассказал, что он сам видел с крыши какого-то дома на Римской улице, как версальцы расстреляли восемь захваченных ими федератов. A других по дюжине сводят в парк Монсо, где идут беспрерывные расстрелы... Толпа встречала эти рассказы насмешливым ворчанием: чего только эти трусы не наболтают!
      И тем не менее некоторые уже всерьез подумывали о баррикадах. Хозяйки запасались хлебом, мясом, овощами. Лавки запирались, владельцы кафе втаскивали обратно в помещение столики и стулья, хотя лишь недавно расставили их на тротуаре. Только что наклеенные воззвания были замараны углем. По пустынным улицам проносились на всем екаку гонцы и артйллерийские упряжки.
      У входа в "Английскую таверну* полагалось показывать пропуск, но мы предъявили зеленую карточку, выданную нам Коммуной, с указанием фамилии, имени и занятия, словом, пропуск не хуже настоящего, в которой мы до последнего времени особой нужды не испытывали.
      Вышедший только вчерa из тюрьмы Брюнель не сидел без дела. Под его командованием как раз укрепляли дома справа и слева по улице Ройяль, на отрезке между улицами Буасси-д'Англа и Сен-Флорантен. Особняк герцога Крийона, с одной стороны, и морское министерство, стоявшее напротив, были превращены в форты; Брюнель велел также преградить баррикадой вход с улицы Ройяль на площадь Согласия. Если учесть, что сюда примыкала еще гигантская баррикада Гайара-старшего, получился мощный редут, тем более что на насыпи y Тюильри стояли пушки, державшие под обстрелом Елисейские Поля.
      Когда мы, то есть Феб, Марта и я, прибыли к месту назначения, уже началось. При желании и при известном риске можно было разглядеть на площади Этуаль трупы версальцев и лужи крови, поблескивающие на солнце.
      Версальцы, не встречая сопротивления, отважились дойти до Триумфальной Арки. Оказалось, что Париж не заминирован, сточные канавы не превращены в пороховые погреба, земля и вовсе не разверзлась y них под ногами. Они осмелели.
      -- Ждите! Ждите, пока они не подойдут ближе! -- скомандовал Брюнель своим артиллеристам.
      Внезапно насыпь Тюильри увенчалась огненной короной в громовых раскатах взрывов. Версальцы бросились к Дворцу Промышленности, многих скосило с близкого расстояния.
      Слышен был грохот артиллерийских обозов, которые вытребовали себе в подмогу версальцы. Обходным маневром справа они заняли оставленные федератами Елисейские Поля. Прискакал гонец и сообщил, что неприятель выходит на площадь Сент-Огюстен через улицы Морни и Аббатуччи.
      B "Английской таверне" Брюнеля не оказалось. Он осматривал баррикады и, не выпуская из рук тросточки, шел через площадь, где рвалась картечь. Вот тут-то яподуr мал, и даже сейчас мне стыдно, что я мог так подумать, что Коммуна, видать, с ума сошла, раз доверилась этому человеку, котороro сама же посадила в тюрьму. Внешне
      он напомнил мне Росселя, такие же тонкие черты, такой же пронзительный взгляд, такой же резкий голос, и даже козлиная 6ородка тоже каштановая.
      Чтобы вручить Брюнелю послание от Ранвье, нам пришлось ждать, пока он закончит разговор с управляющим клубом на улице Ройяль.
      -- A я настаиваю, господин Бертоден. Где нужно пробить ход, чтобы установить непосредственную связь с улицей Фобур-Сент-Онорэ?
      -- Господин генерал, стены уж больно толстые!
      -- Если кирка не возьмет, взорвем.
      Измученные, озлобленные стрелки, который удалось уцелеть после бойни y заставы Майо, рассказывали, что когда они шли по улицам XVI округа, то чувствовали всей спиной издевательские взгляды буржуа. Сзади со стуком распахивались ставни, вывешивались трехцветные знамена.
      -- Ни в жизнь нам в здешних богатых кварталах не зацепиться, это не то, что y нас!
      Брюнель внимательно прочел врученное нами послание и сразу же сжег его на спичке, которую привычным жестом поднес к записке адъютант.
      -- Господин генерал, ответ будет?
      -- Будет.
      -- Нам подождать?
      -- Зачем ждать? Ответ -- да. Скажите Ранвье, Брюнель сказал "да". Можете считать себя свободными.
      На площади Оперы, на самом углу бульвара Капуцинок, подметалыцики возводили баррикаду из винных бочек и бочек для поливки улиц. На Вандомскую площадь свезли десятки триддатифунтовых орудий; персонал "Кафе де ла Пэ" вывинчивал абажуры y газовых рожков и заклеивал крестообразно бумажными лентами зеркала. Мы продвигались с трудом: баррикады росли как грибы под ураганным огнем с Трокадеро. Все время приходилось их объезжать.
      -- A нам плевать, гонцы вы Коммуны или нет! Сворачивай!
      На улице Монмартр расклеили воззвание делегатов II округа: "Версальцы вошли в Париж, но Париж станет их могилой. Все мужчины на баррикады, все женщины за шитье мешков. Мужайтесь! Провинции спешат нам на помощь..."
      B тесных улочках, куда мы поневоле сворачивали, Феб врезался в маленькие группки рединготников, бросавших нам вслед злобные взгляды.
      Иной раз приходилось слезать с коня и вести его под уздцы, чтобы он не сломал себе ног на развороченной мостовой, среди нагромождения булыжника, чтобы легче было ему пробираться среди этого кишения стариков, женщин, детей, перетаскивавших камни и не обращавших на нас ни малейшего внимания, но широко расступавыrахся перед пушкой, которую волоком волокли гражданки во фригийских колпаках с подоткнутыми подолами юбок.
      На тротуарax улицы Риволи, под аркадами, с расстоянием в двадцать метров группа от группы залегла возле составленных в козлы ружей рота федератов. A посреди мостовой за военным оркестром, игравшим "Песнь отправления", печатал шаг батальон, батальон гневных, и вместе с бойцами шли женщины с ружьями за плечами, a одна даже с ребенком на руках. Впереди на великолепном черном жеребце -- Домбровский с белым как мел лицом. Подальще, y церкви Сен-ЗКермен-л'Оксеруa, мальчишки рубили на куски скамейки и выкатывали бочата. Баррикада, преграждавшая вход в сквер Сен-Жак, достигала почти шести метров высоты, и сразу было видно руку мастерa: возводили ee каменщики, было их с полсотни, a туча детворы подвозила им на тачках со скверa землю.
      Тысячи федератов по-прежнему ждали чего-то y Ратуши, хмурые, молчаливые. Ни песен, ни смеха, даже никто не хихикнул, a ведь было над чем. Бойцы передавали друг другу только что вышедшие газеты, заполненные победными реляциями: две штуки я сунул себе в сумку.
      "Салю Пюблик", статья Maрото:
      "B последний час. Воскресенье, 21 мая, утро.
      Новая победа, одержанная Домбровским над версальцами... Семнадцать митральез бьют одновременно, и больше трех тысяч версальцев падают как подкошенные... Господа версальцы, ежели вы по-прежнему льститесь на наши укрепления, милости просим, начинайте третью атаку..."
      Газета "Политик":
      "Когда брешь будет пробита, они очутятся лицом к лицу с людьми непоколебимыми. Вот тогда-то не нужна будет артиллерия, тогда надо и должно рассчитывать только на личную отвагу бойцов. B свете этого совершенно ясно,
      что федераты значительно превосходят своих противников. Это неоспоримо доказывают новые атаки, предпринятые ночью y Мюэт и y заставы Майо, когда одновременно проводился отвлекающий маневр в Отейе; версальцы потерпели поражение во всех названных выше пунктах и вынуждены были отступить в беспорядке, понеся значительные потери*.
      Через чемыре часа после вморжения версальцев и через час после официального уведомления Военный делегам, сам чесмнейший Делеклюз, счел своей обязанносмью написамъ воззвание, которое mym же было расклеено no городу: "Наблюдамелъный пункм на Триумфальной Арке oмрицаем вморжение версальцев, во всяком случае скопления неприямелъских войск в этом районе не замечаемся. Командир секмоpa Рено, только что ушедший от меня, уверяем, что все это npocmo паника и что засмава Омей не захвачена неприямелем; если нескольким версальцам и удалосъ прорвамься, ux mym же oммеснили. Я разослал шмабных офццеров и вменил им в обязанносмь привесми в качесмве подкрепления одиннадцамь бdмальонов и не покидамъ ux, прежде чем они не будут paссмавлены на предназначенных им nocmax".
      Можете вообразить себе растерянность, потом и гнев солдат, побывавших в западной части города. По Парижу пополз приказ: каждый в своем квартале. И этот приказ отвечал потаенным, самым, так сказать, нутряным желаниям разуверившихся отныне во всем федератов: разойтись по домам, очутиться на своей улице, среди своих, подчиняться команде местных, давно знакомых командиров. Там все станет ясно и понятно, все образуется, иначе и быть не может. Коммуна борется за правое дело, значит, не погибнет. Умирают люди, ну a если суждено умереть, что ж...
      На площади y Ратуши собралось теперь больше трех тысяч федератов: кто сидел, кто лежал y орудий, зарядных ящиков и повозок, ждали приказа. Проносились гонцы, бросая: "Bce идет хорошо!* Строились роты, предшествуемые горнистом, и отбывали к площадй Согласия, на линию огня. Время от времени в оконном проеме появлялся ктонибудь из членов Коммуны в красной перевязи и вместо речи провозглашал только: "Да здравствует Коммуна! Долой версальцев! Победа или смерть!*
      На одном из дворов муниципального здания Жюль Валлес, в круглой шляпе и кожаных гетрах, с тросточкой в руках, вручал от имени Коммуны митральезу и красное знамя женскому отряду, и тридцать женщин, все с черными траурными повязкаминалевойруке, на негосмотрели испуганно; в отряд зачислили тех, y кого от вражеской пули погиб муж, брат или сын. Простоволосые, подоткнув подолы юбок, они впряглись в митральезу и повлекли ee к баррикаде на Пале-Ройяль.
      A тем временем главный редактор "Кри дю Пепль" уже взывал к какому-то ветерану 48 года:
      -- Ваше место не здесь! Идите вместе с другими! Устройте совет. Решите что-нибудь! Неужели же вы ничего не предусмотрели? Ox, черт!..
      Свидетельства очевидцев трагически совпадали: всех федератов, попавших в руки версальцев, систематически расстреливают. И началось это с первых же минут прорыва. Однако XVI округ резко отличался от округов, населенных простым людом и проникнутых революционным духом. Все эти дома, стоявшие в глубине парков и садов, принадлежали богачам, знати, издавна тяготевшим к Версалю; парижане наводнили центр столицы, надеясь скрыться от непрерывного обстрела. Нашим федератам нечего было рассчитывать на поддержку этих кварталов; нескольким ротам, собранным наспех Домбровским, не удалось здесь задержаться. Таким образом, версальцы без особых трудностей достигли Елисейских Полей. Gледовательно, эти массовые расстрелы пленных при всем желании нельзя было объяснить просто яростью солдат в умопомрачении боя; не могло быть речи также и о репрессиях, коль скоро Коммуна еще не применила декрета о заложниках, коль скоро Париж еще не был предан огню.
      -- Решение об этой резне было принято заранее и отнюдь не сгоряча. Просто дан такой приказ,-- уверял мой кузен Жюль, которого мы встретили в понедельник утром на ступеньках Ратуши.-- Между Версалем и Парижен идет борьба не на жизнь, a на смерть, и лучше осознать это сразу.
      Эд, Teo Ферpe, Шардон, Верморель и Тренке -- бланкистский генеральный штаб -- обосновались в кабинете Риго, в бывшей полицейской префектуре. Поначалу эти революционеры считали победу возможной. Они все еще надеялись, что версальские пехотинцы, такие же бедняки,
      как и наши, воткнут штык в землю. Ho тут в самый разrap жарких споров пришло неопровержимое известие: враг систематически расстреливает пленных. Стало ясно, что отныне все надежды на братание несостоятельны. Тогда бланкисты решили запереться в центре города вместе с заложниками, вэорвать все мосты и драться насмерть!
      -- Риго сказал: заложники сдохнут вместе с нами; потом пошел за своим Монмартрским батальоном и вернулся... один. Его бойцы не пожелали за ним следовать, они хотят драться в своем квартале, y своего порога. К счастью еще, Мстители обороняют город... Пойду посмотрю, что там делается.
      Мы глядели вслед Жюлю. Мелко перебирая коротенькими ножками, выпятив мощную грудь, он петлял по площади меж составленных в козлы винтовок. Потом оглянулся и крикнул нам:
      -- До евиданья, други-приятели, увидимся в этом мире. Или же нигде никогда не увидимся!
      Стихийно возникавшие перед Ратушей бивуаки сердито переговаривались. Разгневанные взгляды бомбардировали балкон. Федераты упрекали Коммуну главным образом за недостаток энергии.
      Гонцы, прибывшие от Лисбонна, сообщили, что Тюркосы Коммуны и Дети "Пэр-Дюшена" -- два недавно сформированных соединения добровольцев -защищали вместе со 151-м батальоном улицу Муфтар y Обсерватории, но два других батальона XII округа отказались выступить на улицу Деламбр, где шли бои: "Каждый в своем квартале!"
      B последние дни гражданин Лисбонн показал себя настоящим стратегом. Так, на улице Вавен он велел втащить десятифунтовое полевое орудие на третий этаж какого-то дома! И с этой высоты пушка била по версальцам, скопившимся на бульваре Монпарнас.
      B сутолоке коридоров я потерял Марту. A когда нашел, она уже успела повидать Ранвье и даже кое-кого из знаменитого Артиллерийского управления:
      -- Живенько едем за нашим "Братством"! Пушки нужны -- не хватает.
      Солнце Аустерлица позлатило Тампль.
      Обхватив меня обеими руками, смуглянка выкрикивала мне на yxo подхваченные в кулуарax новости: говорят, Коммуны уже не существует; двадцать делегатов собра
      лись, чтобы решать, a что решать? Лишь трепать по обыкновению языком и в конце концов разойтись.
      -- Каждый в своей мэрии -- вот что они заявляют. A всем прочим пусть занимается Комитет общественного спасения!
      Теперь со всех колоколен доносилось гудение набата. Навстречу нам проскакал кавалерийский эскадрон, проехали артиллерийские упряжки, прошел строевым шагом взвод моряков под рев приветственных возгласов, рвавшихся с балконов и из окон: "Да здравствует Коммуна!" Мы вдруг почувствовали себя как-то неловко, будто в чемто провинились: наша пушка "Братство" опоздала. Справа и слева в лабиринте улочек, где теснится рабочий люд, барабаны били сбор. На перекрестках перед лавчонками виноторговцев целые роты стариков и взводы ребятишек распределяли между собой ружья и патроны. Мы замешкались, и, желая скореe попасть в тупик, я пришпорил и без того нервничавшего Феба, a самого меня прншпоривала наша смуглянка.
      Перед аркой женщины Дозорного выворачивали из мостовой булыжники. Первым делом они возвели небольшую стенку с амбразурой для пушки "Братство". Когда Марта заикнулась, что орудие придется увезтй, Tpусеттка подняла крик, a за ней дружно заверещали все наши бабенки.
      -- Мы за нее небось сами платили! Пушка наша. Пускай здесь и остается!
      Впрочем, и упряжки не было. Единственный, среди присутствовавших при этой сцене мужчин -- дядюшка Лармитон, попытался было утихомирить разбушевавшихся фурий. Однако, поняв, что все его резоны ни к чему, колченоrий сапожник отступился, но иа прощанье крикнул:
      -- Стало быть, вам угодно ждать версальцев здесь! Хотите, чтобы они весь Париж перерезали, вам на это плевать, вас только один Бельвиль интересует... Что ж, чудесно. Hy a я лично пойду им навстречу. Желаю посмотреть, может, удастся что сделать, a не просто сидеть дома и томиться, вдруг можно их хоть чуточку задержать. Пускай я калека, a беру на себя одну баррикаду. Постараюсь уложить как можно больше версальцев. A вам, гражданочки, разрешите дать один совет: запаситесь
      кастрюльками, приготовьте масло и керосин и лейте на голову тьеровским солдатикам!
      Должно быть, впервые в жизни так надрывался и кричал дядюшка Лармитон. Пристыженные этими словами, женщины глядели ему вслед. A кроткая Леокади, его маленькая старушечка, засеменила вслед за мужем, догнала возле Фоли; и вовсе не затем она его догоняла, чтобы удержать дома, a чтобы повязать ему кашне, которое он в спешке забыл. A еще через десяток шагов они, старые влюбленные, обменялись последним поцелуем, a ведь он, как говорят, точно такой, как и первый поцелуй.
      Тело его нашли на следующий день к вечеру в газетном киоске на улице Ренн. Командир Детей "Пэр-Дюшена" прислал к нам с этим сообщением одного своего юного бойца:
      -- Ваш старичок сидел на стуле в киоске, удобно так расположился, между колен поставил табуретку, a на нее пристроил мешочек с патронами. Стрелял он по вокзалу Монпарнас. Пульнет, перезарядит, пульнет... Метко бил. Не торопился. Только иногда снимет очки и протрет их краешком кашне. A мы за баррикадой на него все глядели, друг другу на него показывали. Мы даже как-то злиться начали. Благо бы фанатик, так нет -- опрятненький такой старичок, сидит спокойно, как за верстаком. Варлен, командовавший баррикадой на углу KpуаРуж -- вы бы только посмотрели, не баррикада, a настоящая крепость,-- сколько раз нам велелувести прочь деда, да где там!.. Поди подойди, так и жарят, так и жарят. A старичок бахнет из ружья, потом махнет нам рукой -- не отойду, мол, и все так спокойненько, миленько, с улыбкой; целый час он поливал версальцев. Когда они пошли в наступление, он все еще стрелял. Мы их отогнали, мы по ним из пушек картечью били. Вы бы посмотрели, киоск весь сплошь изрешетило! A он так и остался сидеть на стуле, в очках, улыбающийся, мертвый. A к блузе пришпилил записку:
      "Гражданин Лармитон, Эзеб-Клодьен,
      ремесленник, сапожник.
      Дозорный тупик в Бельвиле".
      Дети "Пэр-Дюшена" положили тело, завернутое в одеяло, на стол, который Тереза Пунь вытащила из кабачка. Tpусеттка хотела было сама заняться похоронами, но вдруг раздался страшный крик:
      -- Не трогайте его!
      Леокади.
      Тем временем женщины Дозорного хлопотливо затыкали тюфяками окна, выковыривали ломом тумбы и каменные ступени. Они, даже не моргнув, отпускали своих ребятишек в пекло 6оя. Предпочли бы пожертвовать своими отпрысками, чем своей пушкой.
      -- Поскорей возвращайся! -- крикнула Фелиси Фаледони сыну.
      -- Hy разве мать понимает, что говорит,-- проворчал горбун, кинув взгляд на труп Лармитона.
      -- Если бы Предок был здесь,-- вздохнула Марта,-- ов бы им растолковал.
      -- Поди им растолкуй! Они же сумасшедшие! И он тоже ничего бы не добился.
      -- Нет, добился, отвел бы Tpусеттку в сторону и поговорил бы с ней!
      Ко второй половине дня все вдруг встряхнулись, приободрились, федераты уже не шатались кучками без толку, не болтали зря y дверей кабачков. Каждый знал, что ему полагается делать; нет, не так -- знал, что он сам считает нужным делать, по собственному выбору. На улице не был о ни души, зато через каждые двадцать метров люди деловито вспарывали мостовые, рыли траншеи, наполняли мешки землей, устраивали бойницы и амбразуры, и все это с подъемом, весело, с шуточкой, что сейчас мне, в моем capae в Рони, кажется прямо невероятным.
      -- A сверхy положим узлы с тряпьем, глядишь, пули увязнут...
      -- Сыпьте землю на мостовую, удобнее будет лежа стрелять! -_....
      -- Митральезу сюда, отсюда она без промаха косить будет всех, кто на улицу сунется.
      -- Идите в мэрию, пусть вам дадут талоны на реквизицию хлеба!
      -- И на вино не забудьте!
      -- Одеяла бы тоже не помешали!
      -- На что тебе одеяла, замерзнуть боишься, что ли?
      -- Мертвых прикрывать...
      -- Матушка, a секач-то на что, неужто заячье рагу приготовлять собираешься?
      -- Нет, красавчик, по черепушкам щелкать будем, когда патронов не хватит.
      Каких только разговоров не наслушались мы по дороге, вернее, схватывали на лету обрывки разговоров под милым майским солнцем. Предместья готовились к Великому празднику.
      Взгромоадившись чуть ли не на гриву бронзовому льву, что на площади Шато-д'O, какой-то очкастый старик со струящейся бородой обращался к слушателям, переходившим с места на место, не разгибавшим спину, не подымавшим голов.
      -- Еще один клубный брехун выискался...
      -- Это ты зря, Марта! Этот вовсе не ломается. Просто читает новое воззвание. Чтобы всем сэкономить время. И он ни к каким ораторским приемам даже и не прибегает. Послушай сама.
      "Haрод, свергающий королей, разрушающий Вастилии, народ 89 и 93 годов, народ Револющш, не может допустить, чтобы в один день все плоды свободы, добытой 18 марта... К оружию!.. Ибо Париж с баррикадами неодолим!.."
      Вырывающие из мостовой булыжники даже глаз на него не подымали, но в их "да-вай", в их "взя-ли" звучало ликование.
      Гвардеец из охраны Центрального комитета Национальной гвардии, одетый в куртку зуава с поясом из синей шерсти, в красные панталоны, в черные гетры и в кепи бретонских мобилей, поравнявшись с акцизным чиновником, катившим впереди себя бочку, крюшул:
      -- Эй, Сатурнен! Зачем лезешь в- чужие дела? Ты ведь до сих пор даже в клубе не появлялся, a уж о наших батальонах и не говорю!
      -- A сейчас я здесь, кузен. Раныые я Коммуну вашу недолюбливал, это верно, a теперь возненавидел Версаль как чуму -- всю их поповскую братию, аристократишек и богачей!
      -- И ты сумеешь драться, кузен? Ты же пацифист известный!
      -- Еще как! И без поповского благословения. Пусть палачи боженьку призывают.
      Люди вокруг стали прислушиваться: чиновник рассказывал своему родственнику об обязательных публичных молитвах, введенных на прошлой неделе по всей Франции. Предлагалось молить господа о "прекращении бедствий, от коих мы страждем".
      -- Ты, кузен, должно быть, не знаешь, что Тьер приказал окропить святой водой своих разбошrаков-солдат и устроил по этому поводу торжественную мессу на плато Сатори!
      Бия себя кулаком в грудь, акцизный чиновник под аплодисменты всех, y кого руки в эту минуту не были заняты переноской булыжника, провозгласил:
      -- Я сам -- пусть вам скажет мой кузен, он мне приходится двоюродным братом по отцу,-- прежде мухи не мог убить... Прожил сорок девять лет, семь месяцев и три дня настоящим ягненком, a теперь предпочитаю подохнуть тигром, лишь бы попы снова не забрали власть!
      Снаряды падали на крыши соседних домов, но никто не мог сказать, как глубоко проникли в пределы Парижа версальцы в этот полдень 1871 года.
      На Авронское плато спускается вечер. Мама сунула мне в люк маленькую мисочку с супом, такие носят с собой в поле землепашцы.
      -- Hy как, сынок, все хорошо?
      -- Прекрасно, мам.
      -- Только потише разговаривай. И не слишком там ворочайся. Из Парижа какие-то двое приехали, остановились в харчевне в Рони. Bcex расспрашивают. Спи снокойно, сынок.