– А что Кресовский рассказывает?

– Он говорит, Основский условился с какими-то англичанами поехать в Блакенберг поохотиться на дельфинов. Но опоздал – не то на поезд, не то на трамвай, короче говоря, до следующего оставался целый час, и, вернувшись домой, он застал там Коповского. Представляете, что он увидел, если при всей своей кротости вышел из себя и, не побоявшись скандала, так отделал Коповского, что тот слег.

– Он настолько был влюблен в свою жену, что и с ума мог сойти или убить ее, – заметил Бигель. – Какой удар для него!

– Вот они, женщины! – воскликнул Свирский.

Поланецкий промолчал. Бигель в волнении ходил по комнате, охваченный жалостью к Основскому. Наконец, остановясь перед Свирским и сунув руки в карманы, сказал:

– И все-таки я ничего не понимаю.

Свирский, не отвечая, обернулся к Поланецкому.

– Помните, что я вам о ней в Риме говорил, когда писал портрет вашей жены? Старик Завиловский жаворонком ее называл; теперь понятно, почему: у жаворонка и другое название есть: «сквернавка». Ну и женщина! Я догадывался, что нестоящая, но не думал, что до такого дойдет… И с Коповским притом… Теперь мне многое становится ясным. Коповский ведь целыми днями торчал у них; сначала делал вид, будто за Линетой Кастелли ухаживает, потом – за Стефанией Ратковской, а на деле-то они все это придумали с хозяйкой дома для отвода глаз. Экий ловкач! Линетка на обед, Анетка на десерт! Недурненько устроился!.. Они небось еще соперничали между собой. Одна ему авансы, другая – того пуще, лишь бы на свою сторону перетянуть. Думаете, тут не играло роли женское тщеславие?

– Вы правы, – сказал Поланецкий. – Основская всегда была против брака Коповского с Линетой, потому и сватала ее с таким рвением за Игнация. А когда они, несмотря ни на что, все-таки сблизились, она пошла на все, лишь бы его удержать. Это давний роман.

– Теперь я начинаю понимать, – сказал Бигель. – Грустная история!

– Грустна»?.. – переспросил Свирский. – Напротив, для Коповского даже очень веселая… Хотя не все коту масленница! Ему теперь не позавидуешь. Основский ведь, пожалуй, не слабей меня – с утра до вечера спортом занимался, чтобы не пополнеть и жене не разонравиться. Ах, как он ее любил! Редкостной доброты человек, очень его жаль! И чего ей только не хватало? И любовь, и состояние, и преданность поистине собачья – все у нее было, и все втоптала в грязь. Кастелли – та хоть не обвенчана была.

– А они и вправду разошлись?

– Настолько вправду, что она даже уехала уже. Можно вообразить, что там было, если такой вот Основский решился бросить ее.

– Интересно, на что она будет жить, – заметил практичный Бигель. – Состояние-то все его.

– Если уж сразу не убил, так и с голода не даст помереть. Не такой он человек. Кресовский говорит, он остался в Остенде, чтобы потребовать удовлетворения у Коповского. Но тот еще с неделю в постели пролежит. А уж потом дуэль. Ну, а пани Бронич с племянницей укатили в Париж.

– А как же свадьба?

– Да какая тут свадьба! После столь явной измены между ними, разумеется, все кончено. Зло не остается безнаказанным. Остались и они у разбитого корыта. Ха-ха! Пускай теперь поищут себе за границей какого-нибудь князя Крапулеску – у нас после ее поступка с Завиловским на ней разве что жулик женится либо дурак. Завиловский больше уж не воротится.

– То же самое и я говорил Поланецкому, – заметил Бигель, – а он ответил: «Как знать!»

– Э-э! Вы и в самом деле думаете?..

– Не знаю! Ничего не знаю! – сказал Поланецкий с раздражением. – Ни за что и ни за кого не поручусь, даже за самого себя!

Свирский удивленно посмотрел на него.

– Гм, может, вы и правы, – отозвался он немного погодя. – Скажи мне кто вчера, что Основские разойдутся, я бы счел его за сумасшедшего.

Свирский попрощался, торопясь в мастерскую, а потом – встретиться с Кресовским, с которым условился пообедать, чтобы разузнать подробности этой скандальной истории. Бигель с Поланецким остались одни.

– За содеянное всегда приходится расплачиваться, – сказал задумчиво Бигель. – Знаешь, меня поражает, до чего упала у нас нравственность! Взять хотя бы такую вот пани Бронич с этой Кастелли или Основскую… Что за безнравственные, испорченные и к тому же глупые существа! Чего в них только не намешано, сам черт не разберет, претензии непомерные, а ведут себя, точно горничные! При одной мысли противно становится, правда? А такие люди, как Игнаций или Основский, страдают из-за них.

– Логика здесь бессильна, – мрачно ответил Поланецкий.

Бигель снова, принялся расхаживать, причмокивая и крутя головой, потом с просиявшим лицом вдруг остановился перед Поланецким и хлопнул его по плечу.

– Эх, старина! Зато хоть мы с тобой вытянули счастливый билет в жизненной лотерее. Тоже святыми не были, да бог простил, потому что не забирались воровским манером в чужие дома.

Поланецкий, не отвечая, стал собираться уходить.

Как нарочно все складывалось так, чтобы дергать ему нервы. И видеть, слышать все это было не только больно, мучительно, но уже просто смешно. И хотелось иногда забрать с собой Марыню и скрыться куда-нибудь в глушь, подальше от этого омерзительного жизненного фарса, который становился все несносней. Но он понимал, что не сделает этого, хотя бы из-за положения Марыни. Однако переговоры о покупке Бучинека, уже близкие к завершению, прекратил, решив подыскать себе летнее пристанище в другом, не столь близком и доступном месте. Вообще люди стали его тяготить; казалось, будто он попал в водоворот, из которого никак не выбраться. Иногда просыпался в нем прежний энергичный, здравомыслящий человек, и он в недоумении спрашивал себя: «Какого черта? Почему из-за проступка, какие тысячами совершаются каждодневно, я каюсь и винюсь так непомерно?» Но чувство справедливости говорило: как для врача существуют прежде всего больные, а не болезни вообще, так и в нравственном смысле есть виновники, а не только отвлеченное понятие вины. И за то, что один переносит с легкостью, другой расплачивается жизнью. И тщетно он старался перед собой оправдаться. Вина его, как человека с принципами, который всего полгода как женился на такой женщине, как Марыня, и вскоре должен был стать отцом, была безмерна и непростительна, и ему подчас не верилось даже, что он мог так поступить. И теперь, возвращаясь домой под впечатлением этого несчастья с Основским, он не мог отделаться от мысли, что и сам виноват в случившемся. «Я, – говорил он себе, – член акционерного общества, которое фабрикует такие отношения и таких женщин, каковы Кастелли и Основская». Бигель прав, говоря об упадке нравственности, подумалось ему, и вот эта-то атмосфера общей снисходительности благоприятствует пороку и тлетворна. Ведь яснее ясного, что случившееся – не следствие несчастного стечения обстоятельств, исключительной страсти или пылкого темперамента, а плод всеобщей распущенности, и имя таким грехам – легион. «Вон только среди моих знакомых – и Тереза Машко, и Основская, и Линета, – думал он, – а кого им противопоставить? Одну мою Марыню!» В ту минуту ему не пришло в голову, что, кроме Марыни, есть среди его знакомых и пани Эмилия, и пани Бигель, и Елена Завиловская, и Стефания Ратковская. И посреди всеобщей испорченности и легкомыслия Марыня представилась Поланецкому столь чистой, преданной и непохожей на других, что он даже растрогался. «Она совсем иного склада, как из другого мира!» – подумалось ему. И сразу вспомнилось, что и Основский считал свою жену исключением; но он тут же с негодованием отмел эту мысль. «Основский ошибался, а я не ошибаюсь». Никакой скептицизм с Марыней не вязался. Сомневаться в ней было бы не только глупо, но и подло: ничему дурному в ее душе просто не было места. Болотная птица и гнездится ведь только на болоте. Как-то Он сказал ей в шутку: вздумай она носить ботинки на высоких каблуках, ее, пожалуй, совесть заела бы от неловкости, что она обманывает людей. И в этой шутке была доля правды. И он увидел ее так явственно, как только могло нарисовать напрягшееся воображение. Увидел ее пополневшую фигуру, ее изменившееся, но по-прежнему обаятельное лицо с этим чуть великоватым ртом и ясными, кроткими глазами – и разволновался.

«Мне и правда достался счастливый билет в жизненной лотерее, – подумал он, – но я не сумел оценить своего счастья». За содеянное надо, по словам Бигеля, расплачиваться. Поланецкому и самому это не раз приходило в голову, и теперь вдруг стало страшно. «Зло не остается безнаказанным, в силу какого-то закона оно отражается, как возвратная волна, – думал он, – значит, я тоже буду наказан». И ему внезапно показалось полнейшим недоразумением его слишком безмятежное счастье, такая жена, как Марыня. Ведь это противоречит закону, по которому зло возвращается, как волна. Но что из этого следует? А то, что Марыня может, например, умереть родами. Или Тереза из мести обронит какое-нибудь словечко, которое западет ей в память, будет мучить и доведет в конце концов до горячки. Для этого не нужно даже и рассказывать всего. Достаточно похвастаться, что она дала ему отпор. «А вдруг она сейчас как раз у Марыни, – испугался он, – и если зайдет речь о мужчинах, один игривый намек – и все кончено…»

При одной мысли об этом у него волосы зашевелились на голове, и домой он явился совершенно взбудораженный. Но Терезы не было, а Марыня передала ему записку от Елены Завиловской, которая просила к ней зайти после обеда.

– Боюсь, не хуже ли Игнацию, – забеспокоилась Марыня.

– Не думаю. Я забегал к нему утром на минутку. Елена была занята, совещалась с нотариусом Кононовичем, но и его, и Стефанию я видел. Он себя чувствовал хорошо, оживился даже, поговорив со мной.

За обедом Поланецкий решил поделиться с женой новостью, услышанной от Свирского; ведь скрыть все равно не скроешь, а выложит кто-нибудь неожиданно – это ее слишком потрясет, чего он вовсе не хотел.

И на вопрос, что слышно в конторе и в городе, ответил:

– В конторе – ничего нового, а в городе говорят о размолвке между Основскими.

– Между Основскими?

– Да. Что-то там вышло у них в Остенде. И, кажется, из-за Коповского.

– Стах! Что ты говоришь? – сказала Марыня и покраснела.

– Говорю, что слышал. Помнишь, я еще сказал тебе о своих подозрениях вечером на помолвке у Игнация? Оказывается, я был прав. Короче говоря, там скандал и вообще дела плохи.

– Но ты же говорил, что Коповский – жених панны Кастелли?

– Был женихом, а сейчас не знаю. Они могли и порвать.

Марыня разволновалась и стала расспрашивать мужа. Но тот сказал, что подробности дойдут скорей всего через несколько дней, а больше пока ничего неизвестно, и она принялась жалеть Основского, которому всегда симпатизировала, и возмущаться Анетой.

– Я думала, его преданность подкупит ее и привяжет, но, значит, она просто его недостойна. Прав Свирский, плохо отзываясь о женщинах.

Дальнейший разговор был прерван Плавицким, который после раннего ресторанного обеда явился поделиться с ними «свежей новостью», о которой судачил уже весь город. Новость в передаче Плавицкого приобрела весьма фривольный колорит, и Поланецкий, подумал, что хорошо сделал, заранее подготовив жену. Плавицкий, правда, упомянул, каких строгих правил были женщины «прежних времен», но происшествие явно раздразнило его любопытство и очень позабавило.

– Вот разбойница! Вот проказница! – заключил он. – Ничего не боялась! И никого не пропускала!.. Бедняга Основский! Никого, никого!

И с этими словами поднял брови, испытующе глядя на Марыню с Поланецким, будто проверяя, вполне ли они улавливают смысл этого «никого». Но Марыня только поморщилась.

– Фу! Стах! – сказала она. – Как это гадко и пошло!