Рассказывая о маршалах и генералах, было бы грешно не вспомнить о лейтенантах.

Генералы — мудрость командного корпуса, лейтенанты — его цвет. Будущее армии и флота, их боевая готовность на каждый данный момент истории таковы, каковы стоящие в строю лейтенанты.

Генералы сановны, солидны, вдумчивы. Они прежде чем что-то сделать, размышляют, взвешивают многие «за» и «против».

У полковников «за» и «против» поменьше. Их решения возникают быстрее.

А вот лейтенанты — это поистине народ действия. Они чаще сперва подают команду, а уже потом начинают соображать что к чему. И нередко именно натиск лейтенантов сокрушает строгую логику генералов противника и приносит успех в бою.

Нередко, но не всегда.

— Что такой мрачный сегодня? — спрашивает ротный командир лейтенанта, командира взвода.

— Сам не пойму. Вроде и не болен, а смотреть ни на что не могу. Меланхолия.

Капитан хохочет.

— Со мной тоже такое бывает. Но мы с женой сразу ложимся в постель. Два захода и меланхолию как рукой снимает. Советую попробовать.

— Не откажусь, — сказал лейтенант и ушел. Вернулся в роту часа через два.

— Понравилось? — спросил капитан.

— Ваша жена — да. А вот диван вам надо купить новый. Этот очень скрипит.

ЛЕЙТЕНАНТ ВОЛОДЯ

«Меньше взвода не дадут, дальше Кушки — не пошлют». Так формулировался фундамент философского оптимизма у лейтенантов моей офицерской юности. Теперь молодым офицерам и Кушки бояться незачем — она далеко за пределами России и в жаркой дыре, охраняя свои рубежи, службу несут туземцы, помогай им аллах!

Лейтенанта Володю офицерская мудрость не подвела. Едва он прибыл в полк — ему сразу же дали взвод, а взводу — задание.

— Надо, — приказал комбат, — оборудовать спортивный городок… Для этого вам предстоит откопать ямы для гимнастических снарядов. Времени — два часа.

— Есть! — ответил лейтенант, лихо бросив пальцы под козырь. Задача — не задача, семечки! До того, как две звездочки украсили его погоны, он сам не раз и не два рыл, а потом зарывал одни и те же ямы — для физической закалки и умственной тренировки: тяжело, в ученье, нисколько не легче в бою. Надо не думать о трудностях, а просто работать!

— Разобрать лопаты! — играя командирским голосом, возвестил солдатам свое решение лейтенант.

Взвод прибыл на указанное место. Начали копать. И сразу выяснилось: лопаты не в состоянии одолеть мореную твердь площадки.

Принесли киркомотыги. Взялись разом. Пошел звон, будто в кузне. Острые носы кирок ударялись о камень-железняк, глухо звенели; черенки обжигали ладони сухим огнем.

А стрелка часов (командирских!) бежала по циферблату, неумолимо приближая срок доклада.

— Старшина! — приказал лейтенант. — У нас есть ящик взрывчатки для занятий подрывников. Доставить сюда. Проведем заодно тренировку.

Ящик доставили.

Лейтенант взял толовую шашку. Цветом и формой она напоминала кусок мыла, в обиходе именуемый банным.

Вопрос: сколько их, таких вот обмылков, потребуется для того, чтобы расковырять необходимых размеров яму? Как выбрать, чтобы не было много или мало, что предпочесть — пересол или недосол?

Лейтенант предпочел пересол. Недосол — признак слабости в командирских коленках. Фукнет обмылок — а ямы не обнаружится? Позор! Лучше уж пусть будет она поглубже и шире нужной. Лишек всегда можно засыпать.

— Закладывай! — приказал лейтенант. — И не жалей!

Заряд уложили в лунку. Засыпали щебенкой. Умяли.

— Всем отойти! — приказал лейтенант.

Поскольку на плацу укрытий не имелось, солдаты отбежали шагов на сто и залегли.

С подчеркнутым спокойствием Володя поджег шнур. Не торопясь, сохраняя офицерское достоинство, прошел к месту, где лежали солдаты. Прилег рядом, со всеми. Взглянул на часы. Громко предупредил:

— Внимание! Сейчас ахнет.

Угадал точно.

Ахнуло. Здорово ахнуло. Ввысь взметнулся столб пыли и гальки. Со звоном рассыпались окна в казармах и офицерских домах. Птицы — галки, воробьи, вороны — все, что ютилось на деревьях и под крышами гарнизона, — подняли переполох, взмыли в небо. Даже ленивые голуби, ожиревшие на остатках солдатских харчей миролюбцы, подброшенные эхом войны, оторвались от крыш и, суматошно махая крыльями, умотали подальше от опасного места.

Когда с неба, с чистого, мирного, хлынул на землю дождь камней, когда эти камни пулеметной дробью застучали по плацу, лейтенант с запоздалым испугом понял: чуток перестарался.

Стихло не сразу. Где-то звенели выбитые стекла. Шумели люди. То и дело с высоты возвращались булыжники-рекордсмены, постаравшиеся взлететь повыше других. Они падали, поднимая клубы пыли, перекатывались по плацу, прежде чем находили подходящее место.

— Встать! — приказал лейтенант и взглянул на солдат. — Все целы?

— Все, — ответил нестройный хор голосов. Володя оглядел подчиненных, с ног до головы покрытых серой пылью, и засмеялся.

Солдаты грохнули тоже. Они пережили опасность — раз. Два — лейтенант, как и все, был хорош — будто повалялся в куче цемента.

Несколько минут спустя прибежал дежурный по полку.

— Что тут? — спросил он. — Доложите! Лейтенант не успел отрапортовать,. как увидел командира полка. Он лихо выпрыгнул из слегка притормозившего «газика» и подбежал к месту происшествия.

Оглядевшись, полковник подошел к яме, измерил ее на глазок, потом посмотрел на солдат, стоявших полукругом, на лейтенанта, растерянно озиравшего дело рук своих. Спросил:

— Все целы?

— Так точно, — ответил лейтенант.

— Считаем, — сказал полковник, — что всем нам сегодня здорово повезло. Скажу больше, лейтенант, ты спас полк от страшного ЧП. Представляешь, если бы ты человек пять положил? Ну, молодец, лейтенант! Люди целы — это главное. А вот ущерб ты возместишь. Это немного. Вагон стекла купишь. Все дома в гарнизоне остеклять надо. Яму…

— Яму мы засыплем, — с готовностью подставился лейтенант.

— Зачем же?! — спросил полковник. — Такая хорошая яма! В гарнизоне другой такой нет. Я тебе дам еще один ящик тола. Немного расширишь — и у нас бассейн будет. Только воду я тебя заставлю таскать ведрами. Одного. Ясно?

Лейтенант задумался. И это размышление стало первым шагом на пути его командирского становления.

Позже лейтенант Володя стал полковником Владимиром Возовиковым, военным журналистом и писателем. Он ушел из жизни безвременно, оставив после себя несколько талантливо написанных книг.

На концерте солдатской самодеятельности офицер играет на рояле.

— Шопен? — спрашивает жена мужа-полковника.

— Что ты, милочка! Это капитан Иванов из второй роты. Будет раскланиваться — сама увидишь.

ГРИША — ЛЕЙТЕНАНТ С БАЛАЛАЙКОЙ

Что должен уметь лейтенант? На такой вопрос лишь один ответ: все!

Все. И это не преувеличение. Настоящий лейтенант, если и не делает за годы службы всего, что должен, то лишь из-за нехватки времени.

Лейтенанта Гришу командир дивизиона встретил на стрельбище.

— Казарму побелили?

— Так точно, еще вчера.

— Свинопаса на подсобное хозяйство выделили?

— Так точно.

— Наглядную агитацию оформили?

— Так точно.

— Как отстрелялся взвод? — переходя к главному, спросил майор с обычной суровостью в голосе.

— Отлично, товарищ майор! — ответил Гриша, не скрывая гордости.

— Добро! — похвалил командир. — Вижу, на тебя можно положиться.

— Так точно! — опрометчиво подтвердил Гриша, не уловив в голосе майора нотки, предвещавшей, что прямо сейчас ему могут в очередной раз оказать доверие.

— Ну и добре, — сказал майор. — Завтра — полковой смотр самодеятельности. Надо выручать дивизион. Больше некому. Выставишь хор…

— Товарищ майор, — взмолился Гриша. — Какой хор! Завалим мы… Подведем… не готовились…

— Что за ответ: «подведем», «не готовились»? Песни взвод поет?

— Так точно. «Катюшу».

— Что еще?

— Пока ничего нового не разучили.

— Маловато, — сказал майор. — А инструментами владеешь?

— Балалайку знаю. «Светит месяц».

— Вот и отлично, — подвел итог командир. — Завтра выступишь. Защитишь честь.

Чтобы не дать лейтенанту возможности отступления, подал ему руку.

— До завтра.

И ушел.

На следующий день к вечеру в клубе начался смотр. Как правило, талантов в таких случаях обнаруживается тьма-тьмущая. Кто-то исполняет популярные песни голосом популярного певца. Другой работает под иллюзиониста, вызывая восторг зрителей, когда фокусы не удаются…

В назначенный срок, в соответствии с программой, настала пора выступать лейтенанту Грише. Он вышел на сцену, держа в руке балалайку с той особой военной ловкостью, с которой старые солдаты держат карабин у ноги. Растерянно оглядел зал. Заметив вдохновляющие улыбки своих, успокоился: Слегка поклонился.

— Русская народная песня «Светит месяц», — объявил ведущий. И легким движением руки повел в сторону лейтенанта. — Соло на балалайке командир взвода такой-то… Прошу!

В зале плеснуло несколько вежливых хлопков.

Лейтенант сел на скрипучий стул. Умостил на коленях балалайку. Аккуратным движением пальцев тронул струны. Инструмент зазвенел. Мелодия, чем-то напоминавшая скрежет ножа на точильном камне, поплыла в зал: «Светит месяц, светит ясный…»

Вот лейтенант тряхнул головой, поддавая жару, и уже быстрее повел тот же мотив:, «Светит месяц, светит ясный…»

Скованность, обычная для начинающих народных артистов, уже прошла, и Гриша в такт своей музыке вскрикнул: «И-эх!» И опять ударил ту же фразу: «Светит месяц, светит ясный…»

В зале заулыбались. Поплыли улыбками лица мудрых членов жюри. А когда лейтенант снова ударил «Светит месяц», всем стало ясно — музыкант, кроме этой части мелодии, ничего другого играть не умеет.

Раздался хохот. Но лейтенанта такая встреча не огорчала. Лихо прикрикивая «И-эх!», он точил и точил мотивчик, не сходя с занятых позиций.

Хохот в зале стал клиническим. Казалось, еще немного — и кому-то сделается плохо.

Закрыв лицо руками, хохотал замполит.

Начальник штаба, строгий и неулыбчивый мизантроп, реготал диким басом, то и дело опрокидываясь на спинку стула.

Заместитель по строевой, захлебнувшись в смехе, уже утратил силу и только икал, судорожно вздрагивая всем телом.

И над этим разгулом безудержного регота царил он один — непоколебимый в своем спокойствии лейтенант.

Командир полка, сдерживая рыдания, поднялся с места и приказал:

— Все! Хватит! Кончай!

— Не умею, — коротко доложил лейтенант.

И, снова тряхнув чубом, воскликнул «И-эх!» и задробил еще быстрее: «Светит месяц, светит ясный…»

— Занавес! — приказал начальник клуба. — Давай занавес!

О замечательном концерте говорил весь гарнизон. Лейтенант Гриша стал знаменитостью. Не берусь судить, сколько любителей музыки в нашей дивизии слыхали в те годы о Шаляпине или Собинове. О лейтенанте Грише знали все.

Те, кому выпало счастье попасть на концерт, всячески раздували славу артиста. И когда Гриша, спокойный и гордый, шел по улочкам тихого городка, люди подталкивали друг друга локтями, оборачивались: «Вон он идет!» — «Кто?» — «Кто-кто! Лейтенант с балалайкой, вот кто!»

— Товарищ полковник, — докладывает при встрече старательный лейтенант. — Ваше приказание выполнил.

— Я вам не отдавал никаких приказаний, — удивляется полковник.

— Если честно, я ничего и не делал.

САМ Я — ЛЕЙТЕНАНТ

Случай, о котором рассказываю, относится ко времени, когда водку расширенно производили и неограниченно пили, более того, слагали о зловредном спиртном стихи и песни. И не было на народную голову лысого Горбачева с фиолетовой кляксой на лбу, который бы вдруг объявил антинародную войну трехголовому зеленому змию, во всеуслышанье заявив, что не питие, а перестройка мышления на новый лад должна стать веселием на Руси.

Мы — грешные дети тяжелых лет тоталитаризма (ах, как стыдно признаваться в грехах своих тяжких, ах, как стыдно!) — не отставали от старшего, добротно проспиртованного поколения, употребляли и воспевали.

Искренне извиняюсь перед трезвыми членами добровольного общества, но и я воспевал! Было! Не выкинешь слова из песни, а факта из биографии. Было! Поскольку не было в те времена на нас меченого фиолетовой печатью Михаила Сергеевича Горбачева с его сухим законом.

А история моя началось с приказа. Вызвал как-то командир дивизиона.

— Через неделю — смотр взводов на лучшую песню. От третьей батареи назначен твой взвод. Надеемся — не урони…

Рука автоматически подлетела к фуражке.

— Слушаюсь, товарищ подполковник. Не уроним…

И сразу заработала мысль.

Что пели солдаты в то время?

это неизменный марш второй батареи.

это фирменная походная нашей — третьей.

Рассчитывать с таким репертуаром на приз дивизии не приходилось. Значит, надо было петь что-то такое, что заставило бы рукоплескать и слушателей, и членов жюри. А что?

В годы учебы в Тбилисском горно-артиллерийском училище я узнал силу строевой песни. Понял — она с одной стороны требует вдохновения, но с другой дарит удивительный душевный подъем. Петь без сердца нельзя. Без вдохновения — песня не песня.

Мы пели весело, радостно.

Из ворот училища курсантский строй выходил на глухую улочку Камо, брал твердый шаг и запевал нечто пристрелочное, чтобы проверить голоса, настроить души.

Переулком выходили на Плехановский проспект и оказывались на одной из немногих прямых, ровных и красивых тбилисских улиц.

Покрытая асфальтом, затененная густой листвой могучих платанов, по вечерам, когда спадала жара, она становилась прогулочной аллеей. Сюда выходили погулять, подышать воздухом, который даже в центре города в те годы еще не пах бензиновым перегаром.

Запевал курсант Маракушев. Чистым, буквально прозрачным, звеневшим как хрусталь голосом он выводил слова:

Морозная дрожь пробегала по спине, заставляя сердце сжиматься с томительной сладостью. Шаг людей обретал особую тяжесть. Мерный стук подошв по асфальту придавал строю грузную монолитность атакующей фаланги древнегреческих пехотинцев — пелтастов.

Когда же, выведя на самую-самую высоту тонкую нить хрустальной мелодии, Маракушев подходил к концу строфы, строй ударом мощным и дружным подхватывал:

И словно крылья вырастали за спиной. Будто сотня людей становилась вдруг одним человеком, сильным, красивым, радостным…

Конечно, надеяться на повторение такого чуда составом взвода артиллеристов-огневиков, в котором народу раз, два и обчелся, не приходилось. Но я, как тогда показалось, нашел неплохой ход.

Вечером перед поверкой собрал солдат и рассказал им свой замысел — озорной, рисковый, но вполне законный. Солдатам он понравился.

Тренировки начали на другой день.

Мы уходили в степь подальше от чужих глаз. За небольшой горушкой отмерили площадку, которая по размерам соответствовала гарнизонному плацу. Разметили двумя грудками камней срезы трибуны командования и стали тренироваться.