ТОВАРИЩИ ОФИЦЕРЫ НА ЛОВЧЕМ ПРОМЫСЛЕ

Начальник Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского флота генерал армии Алексей Алексеевич Епишев на одном из совещаний политработников сказал: «Политорганам следует больше внимания уделять охотничьим коллективам. То, что сегодня у нас в армии называется охотой, давно стало обычной пьянкой, только в болотных сапогах».

ПРИОБЩЕНИЕ К ОХОТЕ

В сорок девятом году двадцатого столетия в Чите, в штабе войск Забайкальского военного округа я получил назначение на должность командира первого огневого взвода первой батареи 13 артиллерийского дивизиона 7-й отдельной Хинганской кавалерийской дивизии. Едва получив предписание, ощутил в душе холодок. Командир дивизиона, к которому мне надлежало явиться, носил фамилию Лютов. Подумалось, что и характер у него может быть подстать имени. Тогда дело — труба.

Ожидая встречи с новым командиром, я представлял самые разные варианты ее проистечения, но так и не угадал. Трудно поверить, но после представления Лютов завел разговор со мной не о службе. Оглядев меня, он спросил:

— Охотник? Ружье есть?

— Нет, — ответил я, растерявшись от неожиданного вопроса.

— Плохо, — сказал Лютов. — Оторвешься от коллектива.

— Ружье куплю, — сказал я. (Кто по такому поводу будет возражать командиру?)

— Тогда сразу подавай заявление. Примем в охотники.

Так в первую неделю службы на новом месте я стал членом КВО — коллектива военных охотников номер 100 (номер-то какой и кому он теперь принадлежит?) организации охотников Забайкальского военного округа.

Вторым шагом было приобретение ружья.

Сегодняшний охотник, вспоенный сладким молоком свобод из титьки российской демократии, даже не представляет, какие странные порядки царили во времена ушедшего в историю тоталитаризма.

Что сегодня нужно, чтобы приобрести охотничье ружье? Необходимо сходить в поликлинику, заплатить денежку, получить справку, что ты не учетный алкоголик и уж тем более не профессиональный псих. Ни у одного кандидата на выборах в губернаторы, мэры, депутаты Государственной думы, а уж тем более в президенты страны подобных верительных грамот не требуют. Охотники нынче слой особый и в их ряды просто так не проникнешь. Затем нужно посетить милицию, в очередной раз отсчитать рубли и только потом можно получить разрешение на приобретение охотничьего оружия. Все предельно демократично и целесообразно. Ну разве плохо, что кто-то в тебе заведомо подозревает алкаша и психа? Никто из нас на это не обижается, а протестовать по пустякам мы не приучены. Тем более, что понимание гражданской ответственности и личного участия в борьбе с терроризмом окупает все и возвышает охотника в собственном мнении.

Нельзя не заметить, что строгие демократические порядки приобретения охотничьего оружия начисто отбили у коварных террористов желание использовать его в противозаконных целях. Киллеры, убивают дилеров и менеджеров, брокеров и риэлтеров чаще всего из пистолетов, а также из снайперских винтовок и лучших в мире автоматов Калашникова, реже из завалящих «скорпионов» и «узи». Значит поставлен высокий барьер и протестовать не приходится. Поэтому иногда мне даже хочется ощутить себя в центре борьбы с терроризмом и снова купить охотничье ружье.

А что было в тоталитарные суровые времена? Гражданские права жестоко ограничивались. Чтобы купить охотничье ружье требовалось предъявить охотничий билет. Демократические вольности вроде справок психиатра и нарколога и разрешений милиции на ружье никто ввести не догадался. Поэтому я просто зашел в охотничий магазин и попросил показать ружья.

— «Тулку»? «Иж»? — спросил продавец.

Поскольку определенных пристрастий к ружьям у меня не имелось, я решил задачу просто:

— Покажите оба.

— Калибр? Шестнадцать или двенадцать?

«Тулка» шестнадцатого калибра мне понравилась сразу своим элегантным изгибом курков, тонкой ухватистой шейкой ложа. Но окончательно прельстило другое. В паспорте ружья сообщалось: «Ружье имеет тройное запирание, осуществляемое поперечным болтом „Гринера“ и рамкой затвора „Перде“. Гринер — черт с ним, одного Гринера я даже знал лично, но вот рамка Перде меня очаровала сразу. О другой рамке я уже не мог и мечтать.

— Беру «тулку», — сказал я. — Рисуйте чек.

Тогда же приобрел я и припасы — металлические гильзы, дробь, порох, устройство для снаряжения патронов с названием Барклай. Название это не только ласкало слух в той же мере, как «рамка Перде», но еще и воскрешало в памяти имя полководца из русской военной истории. Шик и блеск!

И все же, оставаясь стрелком, настоящим охотником я не стал. Что-то не позволило получать удовольствие от стрельбы по живым существам. Куда больше эмоций мне доставляли точные попадания в центр спортивной мишени.

Однако время, проведенное в кругу охотников, позволило мне наблюдать интересных людей, память о которых я пронес через многие годы, и могу о них рассказывать сколько угодно. Но в этот раз расскажу только о двух — майоре Зенкове и капитане Никише Кузнецове.

— Завтра едем на охоту, — объявляет командир полка офицерам. — Думаю, будет справедливо, если каждый захватит по бутылке.

Замполит тут же возражает:

— Прошлый раз, товарищ полковник, брали по бутылке и потеряли ружье.

— Тогда берем по две, — дает поправку командир.

— Когда брали по две, — вступает в обсуждение начальник штаба, — некоторые охотники не сумели найти машину.

— Все, товарищи офицеры, — подводит полковник итог, — Берем по три бутылки. Ружей не брать, из машины не выходить. Уезжаем в семь.

ЗЕНКОВ

Зенков был первым, кого я сразу заметил на общем построении дивизиона.

В послевоенные годы армия изрядно поизносилась. Офицерские шинели, не говоря уж о солдатских, походили на серые дерюжки, которые приходилось носить, хотя по срокам они выслужили все возможное и подлежали замене. Купить ткань и сшить за свой счет новую шинель в гарнизоне возможности ни у кого не было из-за отсутствия тканей в продаже.

Ленинградец Зенков, побывав в очередном отпуске, вернулся из северной столицы в новенькой шинели, сшитой из прекрасного темно-серого офицерского сукна. В нашем гарнизоне такая была только у командира дивизии генерала Ягодина, но у него она как и у всех выглядела изрядно поношенной. Потому некоторые подполковники, не знавшие Зенкова лично, при встрече с ним козыряли первыми — черт знает, что за птица этот майор в такой шикарной шинели, а наживать неприятности никому не хотелось.

Зенков командовал учебной батареей, где готовили сержантов для артиллерийских подразделений дивизии. Сам майор был настоящим воякой, как и большинство из офицеров дивизии, начавших войну на Западе и окончивших ее в Манчжурии.

Зенков прошел всю Европу и в качестве трофеев вывез оттуда экзотические слова для выражения эмоций. Русский мат он принципиально не употреблял. Самым слабым ругательством в его словаре было финское «Перкеле!», посильнее — польское «Пся кжев!», забойно звучало венгерское «Фа соль!» в переводе обозначавшее загадочный «деревянный член».

Произнесение этих слов Зенковым с разной степенью накала никого не обижало: попробуй оскорби русского, сказав ему «Фа соль!», а вот собственное раздражение чужие слова ослабляли и надежно компенсировали душевное равновесие.

Первый осенний долгожданный выезд на охоту произошел в дождливый сумрачный день. Дождь, даже небольшой в том краю создавал автомобилям немало трудностей. Дороги в степи грунтовые. А основа у грунта каменистая, твердая: бери в степи по компасу азимут и дуй по прямой вперед, сокращая время и расстояние. Но это в сухую погоду. В дождь все иначе. Вода быстро скапливается на поверхности, не имея возможности пройти глубоко в почву. Глинистый слой размокает и превращается в жидкую смазку, то и ело заставляя колеса машин буксовать. Вот и с нами случилась неприятное. На пути к заветному озеру, где предполагалось охотиться на перелетную птицу, в небольшой пологой лощинке мы сели в грязь.

Что ни делал шофер, машина не могла сдвинуться с места. Ничего подходящего, что можно подложить под колеса, в степи не было. Редкие шары перекати-поля, которые мы сумели собрать, буксовавшее колесо превращало в жалкие ошметки и выбраться из грязи не представлялось возможным, хотя все мы дружно толкали машину вперед.

— Перкеле! — в какой-то момент воскликнул Зенков. — Мы так никогда не вылезем!

Он стал быстро расстегивать пуговицы, сорвал шинель с плеч и бросил ее под буксовавшее колесо. Чудо-шинель шлепнулась в лужу. Протектор колеса подхватил ткань, хищно рванул ее на себя. Машина взревела и вырвалась из лужи.

Прекрасное творение портняжного искусства, завезенное в степь из Ленинграда, осталось лежать в грязи. Колесо сжамкало ее, перемазало в глине, превратило в мокрую поганую тряпку, нагнуться за которой Зенков даже не счел нужным.

Мы поехали дальше, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Никто не догадался пожертвовать своей старой заношенной шинелишкой во имя общего дела, и только в Зенкове страсть к охоте взяла верх над другими соображениями и чувствами. Все понимали — он ради нас совершил подвиг, близкий к броску на вражеский пулемет.

Тем временем зима катила в глаза и без шинели вступать в нее было невозможно. Лютов отдал распоряжение и майору Зенкову выдали прекрасный белый овчинный полушубок армейского образца, еще не бывший в носке. И снова в строю дивизиона майор стал выделяться ярким белым пятном.

В первый же морозный день Зенков с ружьецом отправился в степь, поискать удачи. И она явилась ему в лице корсака — степной лисицы, красивой и быстрой.

От неожиданности Зенков замешкался и когда прицелился, корсак резво отскочил и юркнул в нору.

Махнуть бы рукой и уйти — без собаки зверя из норы не выгонишь, — но охотничий дух закипел, душа забурлила азартом. Зенков собрал все кусты перекати-поля, которые ветер притащил в ложок под сопкой и забил их в нору. Поджег, рассчитывая на то, что дым выкурит корсака наружу.

Сухие стебли перекати-поля весело заполыхали, но огонь рвался вверх и дым в нору не тянуло.

Зенков решил переменить тактику. Он затоптал пламя, поплотнее забил тлевшие кусты в жерло норы, расправил полы тулупчика и уселся на землю, прикрыв отверстие казенной частью своего организма.

Зенков сидел и прислушивался. Под ним что-то похрустывало, потрескивало. В воздухе стало пахнуть вонючим едким дымом. Еще немного, решил майор, и можно вставать.

Вдруг седалище припекло, да так сильно, словно к голому телу приложили горячий утюг. Зенков резво вскочил. Однако зад припекало по-прежнему.

Он сбросил полушубок и увидел большую дыру, которая прогорела в месте, которым он запирал жерло норы. А зад все припекало. Пришлось спускать и ватные брюки. Ткань и вата уже тлели.

Чтобы спасти полушубок, пришлось его обкромсать почти по пояс. Так и ходил Зенков до конца зимы в овчиной душегрейке, которая едва прикрывала ему спину. Ко всему за испорченный полушубок потребовалось выплатить компенсацию.

Есть люди, которые ищут приключения. Зенкова приключения искали сами.

Если многих в смешные положения ставят обстоятельства, то Зенков для себя эти обстоятельства выдумывал сам.

Однажды весной мы выехали на реку Аргунь, где на ночевку в пойме, поросшей камышом, устраивались стаи перелетных птиц.

Зенков, кстати, отличный стрелок, уже взял несколько птиц, когда пришла неудача. Крупный селезень кряквы, метко срезанный влет, камнем рухнул на землю, со стуком хряснулся грудью о землю, но тут же вскочил и резво, волоча за собой подбитое крыло, побежал в сторону камышей.

— Фа соль! — выругался Зенков и бросился догонять убегавшую утку. — Вот зараза!

До камышей оставалось два шага и подранок мог навсегда скрыться в переплетении зеленых стеблей.

Зенков вскинул ружье. Бабахнул выстрел. Селезня подбросило, будто ему дали пинка.

Зенков подхватил утку и снова выругался. Заряд дроби тугой струей свинца ударивший в селезня, разнес его тело в клочья. Везти домой такой трофей не имело смысла…

Когда в следующий раз мы поехали на охоту, Зенков достал из патронташа латунную гильзу, помеченную зеленой краской, и показал мне:

— Знаешь, что это?

— Нет.

— Новинка, — сказал он и держа двумя пальцами патрон, подал его мне. — Моя рационализация. Для добивания подранков. Заряд уменьшенный.

Первая мысль: вот это да! Догоняя утку, обычным зарядом Зенков разнес ее в клочья. Капитан Шошин, пытаясь добить убегавшего от него гуся, ляпнул прикладом, попал по земле и сломал шейку ложа. А тут — заряд уменьшенный: чпок — и готово!

Надо ли говорить, что больше всех хотелось продемонстрировать всем свою новинку самому Зенкову. И случай быстро представился. На Никишу Кузнецова налетела стайка гусей-гуменников. После удачного выстрела один упал на землю. Пока Никиша выбрался из засады, гусь вскочил, отряхнулся и побежал.

— Добить? — предложил услугу Зенков.

— Валяй! — крикнул Никиша, который понимал — ему гуся уже не догнать.

Зенков вскинул свой «Зауэр» к плечу. Нажал на спуск.

Скажу — это было нечто!

Выстрела не раздалось. Вместо этого ружье зашипело так, словно на горячую сковороду плеснули холодную воду. Из правого ствола курясь, поднялась струя сизого дыма. Под шипящий пороховой аккомпанемент гусь скрылся в густых зарослях камыша.

— Перкеле! — заорал Зенков. — Пся кжев!

Он переломил стволы, выбросил стреляную гильзу, поднял дуло вверх, заглянул в казенник и не увидел света.

Уменьшенный заряд не сумел вытолкнуть из ствола ни пыжи, ни дробь. Наружу прорвались только пороховые газы.

В отчаянье Зенков приложил ствол к губам, надул щеки, дунул. Да где там! У пороха сил было побольше, но и их не хватило на то, чтобы выбить заряд наружу.

— Шомпол! — крикнул Зенков, сгорая от досады и злости. — У кого есть шомпол?

Шомпола с собой ни у кого не оказалось.

Разъяренный Зенков выхватил из патронташа все пять патронов, помеченных зеленой краской, и зашвырнул их в камыши.

До конца охоты он палил только из одного левого ствола, ругая после каждого выстрела, даже удачного, порох, пыжи, дробь и пернатых. Себя — ни-ни. Охотники себя не ругают.

О других приключениях, связанных с именем Зенкова, расскажу чуть позже. Сперва познакомлю с его постоянным напарником и оппонентом — с капитаном Никишей Кузнецовым, который ассистировал майору во многих его охотничьих подвигах.

ДРУЗЬЯ — СОПЕРНИКИ

В коллективе существовало и действовало железное правило: если договорились выехать на охоту в шесть утра, то ровно в шесть уезжали. Опоздавших не ждали, даже если бы задержался сам командир. Впрочем, проверить этого не удалось, поскольку Лютов никогда не задерживался и приходил к месту встречи первым…

Правило не ждать опоздавших мы называли «морским законом», а законы в те времена никто не смел оспаривать.

Однажды стылым осенним утром ровно в шесть наш «газик» тронулся в путь от дома и еще не набрал скорости, как на дорогу, размахивая ружьем, выскочил Никиша Кузнецов.

Сразу несколько кулаков забарабанили по крыше кабины, требуя остановки. Закон — законом, а уезжать из под носа у товарища — свинство.

Никиша подбежал к машине, ему через задний борт протянули руки и втащили в кузов.

— Поехали! — крикнул водителю Зенков.

Машина тронулась и вдруг кто-то спросил:

— Никиша, а где твой патронташ?

Отборные слова черного цвета, которые вырвались у Никиши от самого сердца, воспроизводить не стану.

И опять, нарушая регламент «морского закона» замолотили по крыше кабины чугунные кулаки.

«Газон» заскрипел тормозами и остановился.

— Братцы, я мигом!

Никиша выпрыгнул из кузова и застучал сапогами по твердой как камень земле.

Добежав до дома, он скрылся в подъезде.

Прошло несколько минут и мы увидели, что на бегу опоясывая телогрейку патронташем, к машине торопился Никиша. Ему протянули руки.

— Покатили!

Это сейчас у всех машин имеются замки зажигания и ключи, которыми в действие приводится стартер. У «газика» тех времен педаль стартера торчала из пола и ее, чтобы запустить двигатель, нажимали ногой.

— Вперед! — приказал командир.

Водитель надавил кирзачом на педаль.

— У-у-у-уу… — заурчал стартер. Двигатель, обычно отвечавший на этот звук взаимностью, на этот раз не отозвался и не заработал.

— У-у-ууу… — никакого толка.

— Все, — сказал Зенков убито, — Забыть патронташ — плохая примета. Знаешь, Никиша, ты кто после этого? Сливаем воду. Я так и думал — пути не будет…

Его прогноз оправдался. Машина не завелась. Вручную мы откатили ее за дом, где водитель занялся ремонтом, обещая все сделать к вечерней зорьке.

Никиша с ружьем и в патронташе, несмотря на воскресенье, пошел в дивизион.

— Ты куда? — спросил его.

— А, — он удрученно махнул рукой. — Пойду за плотником. Дурная баба дома делов наделала! Убил бы ее, заразу…

В тот же день мы уже знали, что произошло в те несколько минут, когда Никиша оставлял машину и носился за патронташем.

Он вбежал в подъезд, в несколько прыжков одолел лестницу, взлетел на второй этаж, вошел к квартиру, где жили две офицерские семьи, толкнул дверь своей комнаты. Она оказалась запертой. Боевая подруга — жена, которую он оставил дома всего несколько минут назад, куда-то успела уйти. В раннюю рань, черт ее подери!

Никиша вскочил в коморку, служившую кладовкой. Схватил лом, которым зимой обкалывали лед со ступеней крыльца. С ломом наперевес вернулся в квартиру и молодецким ударом вышиб дверь. Бросил лом. Схватил патронташ, который висел у входа на вешалке. Бросился бегом к лестнице и лицом к лицу столкнулся с дорогой супругой, что вышла из комнаты соседей. Увидев выбитую дверь и расколотую ломом филенку, всплеснула руками:

— Аспид! Ну, дурак оглашенный!

— А ты не шляйся когда не надо! — бросил ей в гневе Никиша. — Тебя никогда дома нет!

И умчался к машине. Что было дальше, уже известно…

Однажды вечером командиру позвонили с отдельного радиолокационного поста о том, что на озерко за сопкой, на которой стоял локатор, сели утки.

Пять минут на сборы, и мы укатили на озеро. Впрочем, точнее его стоило бы назвать большой высыхающей лужей, вокруг которой росла осока. Может быть именно потому место не понравилось стае, и когда мы приехали, она уже улетела. Посередине водоема плавала только одна кряква. Она либо не захотела улетать со всеми из-за своего гонора, либо прилетела позже и осталась здесь на ночевку в городом одиночестве.

Заметив охотников, птица заполошно сорвалась с места и решила улететь от греха подальше. Два выстрела прервали ее взлет. Стреляли Зенков и Никиша.

Первым к трофею подбежал Кузнецов. Он схватил утку и показал ее всем.

— Как я ее, а?!

— Пся кжев! — разозлился Зенков. — Это я ее. Все же видели!

— Нет, товарищи, — в свою очередь возмутился Никиша. — Это просто смешно. Я стрелял, а ты говоришь, будто утку завалил не я…

Зенков язвительно хмыкнул.

— Ты тоже стрелял, не спорю. Но мазанул. А влупил в нее заряд я.

— Нет, — Никиша взглянул на охотников, которые следили за их спором, — надо же, я мазанул! И кто это говорит! Да твоя дробь прошла мимо…

— Ладно, забери ее. Неси домой, раз она тебе так нужна.

— Мне нужна утка?! Да плевать я на нее хотел. Мне важен принцип. Промахнуться я не мог. И я докажу…

Никиша извлек из ножен охотничий нож с рукояткой из оленьего рога, повертел в руках утку, по следу крови нашел место, куда вошла дробина, сделал разрез и запустил в него пальцы. Мгновение спустя извлек наружу мятый комочек свинца.

— Вот! — Он повертел дробинку, внимательно разглядывая ее со всех сторон. — Точно, моя.

— Ну, — в изумлении выдохнул Зенков, — ты, брат, совсем… А может это моя? Чем докажешь?

— Не веришь?! Да я свою дробь узнаю с закрытыми глазами! На ощупь.

Все понимали бредовость аргументации, но никто в спор титанов не ввязывался. Узнать твой ли заряд поразил добычу или чужой по одной дробинке не возьмется даже судебная экспертиза, но доказать упертым спорщикам это вряд ли кто смог бы.

— На, — сказал Никиша и протянул утку Зенкову. — Я свое доказал, а пользуйся ей ты, если хочешь.

— Да не нужна она мне.

— Не хочешь? Тогда я ее кому-нибудь отдам.

Так старушке, которая пасла козу на окраине поселка подвалила удача — она получила трофей, который стал причиной размолвки двух стрелков.

Со временем эпизод забылся всеми, но отнюдь не Никишей.

Мы охотились на Аргуни и взяли неплохую добычу. В точно назначенное командиром время стали возвращаться к машине, чтобы ехать на ночевку.

Майор Зенков и Никиша Кузнецов вышли из прибрежных камышей вдвоем. Они несли гуся, держа его за крылья и широко растянув их в стороны, чтобы был виден гигантский размах — метра полтора не меньше. Голова гуся на безвольно обвисшей шее болталась у самой земли, желтые лапы вяло свисали из под живота.

— Ого! — раздался общий возглас. Все, кто стояли у машины не без охотничьей зависти оценили размеры и вес трофея.

— Мы завалили, — торжественно объявил Никиша. — Ничего воробышек, верно?

— Конгор, — определил капитан Коротков породу гуся. — Королевская птица…

Зенков и Никиша подошли к открытому заднему борту машины. В кузове уже лежала навалом добыча.

— Бросаем, — сказал Зенков Никише. — Раз, два…

Они в две руки раскачали гуся.

— Три!

Разом подбросили птицу вверх, метя в середину кузова.

Едва оба опустили руки, гусь сделал крыльями мощный мах. Шея выпрямилась, голова как копье нацелилась ввысь, желтые лапы подобрались под живот.

Еще один мах, такой же мощный как и первый, поднял птицу вверх. Она пролетела над кабиной машины и, не делая круга почета, по прямой, быстро набирая высоту, потянула к Аргуни.

— Стреляйте! Кто-нибудь! — истошно завопил Зенков.

Но выстрела не последовало.

Вторая статья нашего охотничьего морского закона требовала, чтобы стрелки возвращались на стоянку с разряженными ружьями, а к машине подходили, имея их в чехлах. И это правило строго соблюдалось.

— Перкеле, — выругался заграничном языке Зенков. Он не мог сдержать эмоций. — Пся кжев! Надо же так лажануться!

Никиша стоял рядом и улыбался.

— Как же вы так? — спросил я его, когда волнения дня улеглись и мы возвращались в гарнизон.

— Причем я? — искренне удивился Никиша. — Спроси лучше Зенкова, как это он…

— Что он?

— Как он стрелял.

— Вы же сами говорили, что ударили из двух стволов…

— Верно, говорили. Но, когда мы вскинули ружья, я понял — Зенков опять заведет спор о том, кто сбил птицу. А мне такие споры во, — Никиша чиркнул себя пальцем как ножом по горлу. — Я и решил ему уступить: пусть подавится. Потому пальнул для понта, но в сторону. Зенков вроде попал. Теперь ты видишь, как… Если бы гуся задела хоть одна моя дробина — он бы уже не взлетел. А теперь пусть Зенков переживает. Будь уверен, в душе он понимает, что произошло. Только никогда не признается. Все будет валить на нас обоих…

Лукавил ли Никиша? Думаю, нет. Охотники в своих рассказах никогда не лгут и ничего не выдумывают. Все, о чем они говорят — отражает их искренние убеждения и веру в то, что все произносимое — правда. А тот, кто верит каждому своему слову сам, разве он может считаться обманщиком?

Офицер возвращается с охоты и говорит жене: «Все, милая, в этом месяце мяса покупать не будем». «Что, убил лося?» — спрашивает жена. «Нет, просто все деньги пропили», — отвечает муж.

ВОЛЧЬЯ ИСТОРИЯ

Даурия — небольшой поселок в забайкальской степи и название известного романа Константина Седых, хорошего, но мало читаемого сейчас писателя. Я, говоря о Даурии, имею в виду поселок и окружающую ее степь.

Полки 7-й Отдельной Хинганской кавалерийской дивизии, расквартированные в Даурии, размещались в казармах, построенных в годы русско-японской войны. От домов офицерского состава до расположения нашего дивизиона минут пять — семь ходьбы. Чтобы попасть в часть к утреннему разводу много времени не требовалось. Майор Зенков по меньшей мере раз в неделю тратил на дорогу от трех до четырех часов.

Стылыми ночами (ожигающий свирепый ветер, трескучий мороз) майор вставал в три утра, брал ружье и шел в степь. Он знал волчьи тропы, по которым к гарнизону подходили звери. Их привлекал теплый дух армейских конюшен и надежда на поживу.

Сделав по степи крюк километров десять — пятнадцать к разводу майор Зенков появлялся в дивизионе и принимал рапорт дежурного по батарее.

Не реже двух раз в месяц Зенков возвращался с поля с добычей: на себе он тащил тушу волка. Звери, как правило, были огромные, размерами с телят. Матерые хищники ближе и нахальнее других подходили к поселку и встреча с охотником их особенно не пугала. Не знали они Зенкова.

За шкуру убитого волка в те времена охотникам выплачивали помимо ее стоимости премию — пятьсот рублей. Так что в зимнее время года Зенков имел неплохой приварок к офицерскому жалованию.

Изучив волчьи тропы, Зенков приобрел капкан и решил разнообразить охоту. С этой попыткой связано одно забавное происшествие. Как всегда оно было в духе Зенкова — смешным и неожиданным.

Офицерские дома в гарнизоне имели печное отопление. В каждой квартире стояла своя печь. На ней готовили еду и согревали жилье. Топили печи углем. Хорошо, когда удавалось достать черемховский — жаркий, промышленный с антрацитовым блеском. Чаще приходилось жечь харанорский — бурый, который сильно дымил и плохо грел. Дымоходы быстро забивала сажа — черная, липкая, плотная. За зиму, чтобы не вызвать пожара трубы приходилось чистить два, а то и три раза.

В один из зимних дней три солдата из артиллерийской мастерской нашего дивизиона пришли почистить трубу печки своего начальника — майора Доронина. Поднялись они на чердак, достали инструмент и вдруг увидели, что на крюке, вбитом в балку стропила, висит замороженная баранья туша. Холодильников в те времена никто не имел и мясцо зимой хранили на морозе. Чердак для такой цели кому-то из офицеров показался местом удобным и надежным.

Почистив трубу, артмастера ушли в дивизион, а ночью они снова вернулись к офицерскому дому. Тот, кто хранил барана на чердаке и не принял мер к его охране, не заслуживал снисхождения и мясо было обречено на отчуждение.

Всю ночь в артиллерийской мастерской горела печь, там рубили и резали на порции мясо, потом варили его в котле, жарили на вертелах и на сковороде.

Утром груду вареного мяса перенесли из артмастерской в солдатскую кухню. Сжевать за одну ночь такое количество мяса узкому кругу артиллерийских мастеров было трудно, а растягивать пиршество на несколько дней казалось опасным. Поэтому было решено выделить ДБ — добавку всему дивизиону.

Повар отнесся к благотворительной акции благосклонно. Только предварительно спросил:

— Случаем не свинья?

— Баранина, — успокоили его спонсоры.

Отношение к свинине в нашей дивизии после одного случая было строгим, почти мусульманским. А причиной тому стало удивительное происшествие.

На краю даурского гарнизона по дороге на стрельбище сразу за военным госпиталем располагалась воинская часть, отгороженная от мира трехметровым глухим забором. По слухам, за ним размещались склады медицинского оборудования и медикаментов. Через строгий КПП за забор проходили и оттуда выходили офицеры с узкими серебристыми погонами медицинского состава, украшенными змеями, которые пристрастились к выпивке. Это подтверждало слухи и гасило всякие сомнения.

Однажды на стрельбище строем шли солдаты разведвзвода одного из кавалерийских эскадронов. Разведчики — глаза и уши армии. Именно потому они и обратили внимание на мелочь, которая ускользала от солдат других специальностей: за высоким забором хрюкала свинья.

Ночью разведчики появились у примеченного заранее места. Подкопали под забором лаз, отыскали свинью, закололи ее, вытащили за забор, унесли в гарнизон, мясо сварили. Потом силами разведвзвода добычу съели, косточки обсосали, завернули в газету и выбросили подальше. Сытые и довольные легли спать.

А утром по дивизии уже шел шорох. Полки по очереди один за другим без оружия в полном составе выстраивали на плацу. Перед строем появлялись командир дивизии, начальник политотдела и неизвестный никому полковник в медицинских погонах. Именно он обращался к личному составу с проникновенным словом:

— Товарищи солдаты, сержанты и офицеры! В связи с чрезвычайными обстоятельствами должен объяснить вам опасность сложившейся в гарнизоне ситуации. Я возглавляю противочумный отряд центрального подчинения. Мы работаем с вирусами и бактериями, которые вызывают смертельные заболевания и могут использоваться в военных целях. В одной из наших лабораторий была свинья, которой привита культура опасной болезни. Сегодня ночью свинья пропала. Нет сомнения, что те, кто ее увели, свинью уже съели. Таким образом гарнизон оказался на пороге эпидемии. Последствия ее трудно представить. Я прошу тех, кто позаимствовал у нас животное и по незнанию употребил его в пищу, а также всех, кто имел дело со свинкой, выйти из строя и объявить об этом. Даю офицерское слово, что никто из участников этой истории не будет наказан. Единственное — мы отправим всех в карантин и сделаем все, чтобы они не заболели.