АППАРАТНЫЙ РАНЖИР

В самом начале моей службы в «Красной Звезде» мой начальник полковник Иван Иванович Сидельников предупредил:

— Ты будешь чувствовать себя в Москве провинциалом, пока не поймешь все аппаратные тонкости.

По ходу разговора я понял, что речь шла о тонкостях, определявших жизнь нашей вышестоящей организации — Главпура — Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота.

— Может расскажете о них, — попросил я, — чтобы быстрее войти в курс дела.

— Нет, о таком не расскажешь, — сказал Сидельников, — Все это нужно понять собственным разумением испытать на своей шкуре.

Позже я понял почему мой начальник не стал распространяться. В строгих и мрачных коридорах Главпура, за плотно закрытыми дверями шла постоянная незаметная постороннему взгляду, но опасная борьба, полная интриг, тайного подсиживания и явного угодничества. Борьба, целью которой было завоевание более удобного места под солнцем — за более высокие должности, генеральские звания, за блага, из высокого положения вытекавшие. Рассказывать обо всех такого рода хитросплетениях отношений было трудно и ко всему опасно: а вдруг я доложу кому-нибудь о нашей беседе? Так что совет «понять аппаратные тонкости» был достаточно нейтральным и в то же время полезным.

Познавать закулисные тонкости приходилось все годы службы. Вот лишь один случай.

Проходило обычное для тех времен собрание партийного актива Центрального аппарата Министерства обороны СССР. Мне поручили подготовить для газеты протокольную информацию о событии. В материале главное место должно было занять перечисление чинов и фамилий присутствовавших на собрании военачальников.

Перед началом собрания, имея на то все полномочия и нужные допуски, я занял место в глубине сцены Центрального дома Советской Армии и стал помечать фамилии маршалов и генералов, которые проходили меня к местам в президиуме.

Написать текст казенного сообщения «Вчера в Москве состоялось…» ну и тому подобное — дело обычное. Написал, подошел к главному редактору генералу Макееву, который сидел в президиуме, передал ему бумажку. Макеев прочитал текст, качнул головой и сказал:

— Теперь покажи Калашнику. Пусть завизирует.

Генерал-полковник Михаил Харитонович Калашник был одновременно первым заместителем начальника Главпура и начальником управления пропаганды и агитации. Короче, являлся для армии таким же серым кардиналом, как для всей компартии тогда многоизвестный, а ныне уже всеми забытый Михаил Андреевич Суслов.

Сказать, что Калашник отличался особым умом было бы натяжкой, но то, что он так и сочился аппаратной ушлостью — это несомненно. Определенную легковесность Михаила Харитоновича, как мыслителя, компенсировало твердое знание что можно говорить и писать, чего нельзя. В своем генеральском кресле Калашник сидел прочно, без малейшего покачивания. Дело в том, что в годы войны его пути пересекались с путями великого вождя Леонида Ильича Брежнева, а тот верных друзей ценил, и наиболее верных всячески поддерживал. Сам начальник Главпура генерал армии А. Епишев, член военного совета Московского военного округа генерал-полковник К. Грушевой, М. Калашник и другие — были птенцами брежневского гнезда, и это обеспечивало им твердое положение в военной иерархии, что в свою очередь гарантировало постоянность хвалебного песнопения Брежневу в армейской пропаганде.

В перерыве собрания я подошел к Калашнику и показал ему текст заметки, которую уже прочитал Макеев.

— Хорошо, — сказал Калашник.

— Можно засылать в печать?

— Ты что?! Конечно, нет. — отказ был категоричным. — Такие вещи так не делаются.

Спросить «А как?» было бы полным признанием своей некомпетентности, хотя я и в самом деле раньше такого рода информации не готовил.

— Что прикажете? — задавая вопрос, я постарался продемонстрировать максимальную готовность бежать туда, куда мне укажут, рыть землю там, где потребуется.

— Кончится собрание, бери в машину, захвати своего генерала и поедем в Главпур к Епишеву. Там все и решим.

«Захватить» своего генерала я не мог. Куда актуальней был вопрос, захватит ли он меня в свою машину. Что если вдруг Макеев уже подрядился подвезти кого-то из безлошадных чинов до здания министерства.

Я нашел Макеева в группе генералов, которые толпились в глубине сцены у стола с минеральной водой. Шаркнул ножкой, изобразил на лице высшую степень почтения к большим звездам.

— Николай Иванович, Михаил Харитонович просил после собрания ехать к Алексею Алексеевичу для уточнения содержания информации. Вот текст. Разрешите мне ехать в редакцию?

Произнося эти слова, я даже не догадывался, насколько они не вписываются в традиции аппаратных тонкостей. Это только со стороны казалось, что главному редактору можно и не брать с собой в чертоги высокого начальства бравого солдата Швейка в подполковничьем звании, если все можно сделать и самому. Правила номенклатурных игр требовали иного подхода. За все должен отвечать самый маленький исполнитель, и брать его ответственность на себя никакой начальник не стал бы. Мою просьбу к главному редактору взвалить на свои плечи даже такой пустяк, как согласование с Епишевым информация о министерском собрании, можно было расценить проявлением беспредельного нахальства или скрытого желания подставить своего шефа под удар. В любом случае, если у кого-то возникнут претензии к публикации, Макеев должен был иметь возможность с возмущением потребовать: «Ах, подать сюда Тяпкина-Ляпкина» и Тяпкину-Ляпкину, то бишь мне, надлежало тут же оказаться под начальственной дланью.

— Поедешь со мной, — распорядился Макеев. — Ты писал, ты и доведешь материал до конца.

Приехали на улицу Маршала Шапошникова, ныне снова получивший название Колымажного ряда. Прошли в здание Главпура. Поднялись к кабинет начальника. Миновали приемную, в которой сидел помощник Епишева добрейшей души полковник Воронов, вошли внутрь святилища.

Епишев прошел к своему столу, снял китель, аккуратно повесил его на спинку кресла и сел.

— Читай.

Я начал с заголовка.

— Гарнир пропусти, — остановил меня Епишев. — Читай список лиц…

— «На собрании присутствовали, — начал я, — министр обороны Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский…

Прочитал и сделал паузу. Посмотрел на умные, озабоченные ритуалом священнодействия лица моих высоких начальников.

— Дальше, — разрешил Епишев.

— Начальник Генерального штаба Маршал Советского Союза М.В. Захаров…

— Ну вот, поехал! — Калашник недовольно скривил губы. -

Почему я должен напоминать тебе, как надо писать? — И тут же, почти взахлеб продекламировал. — Начальник Генерального штаба, тире, первый заместитель министра обороны… Нельзя же в самом деле так обрезать должности…

— Сделано, — доложил я с подобающей степенью рвения.

Макеев старался не смотреть в мою сторону. Епишев крутил в пальцах авторучку.

— Дальше.

— Начальник Главного политического управления генерал армии А.А. Епишев…

— Ну нельзя так! Нельзя! — Калашник сморщился как от зубной боли и пристукнул ладонью по столу. — Сколько можно так самовольничать? Надо писать: «Начальник Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота». Неужели не понятно, что по газете во всех вооруженных силах сверяют жизнь?

Макеев не выдержал и бросил на меня бронепрожигающий взгляд: ах, ты, раздолбай Мамай губастый! Как же тебе не стыдно подставлять так себя, меня и газету!

— У меня так и написано, — пытался оправдаться я. — А прочитал для сокращения времени.

— Нет! — Калашник поднял перст указующий. — Изволь в вопросах принципиальных обходиться без всяких сокращений.

— Хорошо, дальше, — сказал Епишев.

— «Главнокомандующий ракетными войсками стратегического назначения Маршал советского Союза Н.И. Крылов…»

— Стоп, стоп, — теперь уже по столу постучал Епишев. — Дальше должностей не перечисляй. В конце концов мы даем в газете не штатное расписание. Называй только звания.

— «Маршал Советского Союза Н.И. Крылов, Маршал Советского Союза В.И. Чуйков…»

— Стой, не спеши, — остановил меня Калашник и посмотрел на Епишева. — Я думаю, Алексей Алексеевич…

Тот утвердительно кивнул, хотя Калашник так и не сообщил того, о чем он думает. Видимо, мой промах государственным мужам был столь очевиден, что им хватило простого намека.

— Кто там у тебя по списку после Чуйкова? — задал вопрос Калашник.

— Главный маршал авиации Вершинин.

— Отлично. Кто еще?

— Маршал авиации Судец.

— Вот их и пиши. Потом вставишь Чуйкова.

— Постой. — Епишев отставил чашку из которой временами прихлебывал чаек. — После Судеца… — сказал и посмотрел на меня. — Как правильно склонять его фамилию? Судеца или Судца?

— Есть две возможности. Если по правилу молодца, то склоняется так: молодец — молодца. Значит, надо говорить Судца. Если склонять по правилу подлеца, то будет: подлец — подлеца. Тогда надо говорить Судеца.

— Значит, я не ошибся, — Епишев позвенел ложечкой по чашке. — После Судеца пиши: генерал-полковники М.Х. Калашник и П.И. Ефимов. После них укажи — маршал и все такое, — Чуйков…

Так впервые я попал к самому котлу политической кухни, на которой варилось хлебово официальной информации, предназначенной миллиону читателей. Именно таким был тираж «Красной Звезды» в те годы.

Обычный читатель, бросив взгляд на заметку о собрании партийного актива центрального аппарата министерства обороны вряд ли читал ее до конца, а уж тем более никогда не вникал в то, чья фамилия за чьей следует. Те, кто знали Чуйкова по войне, воевали под его началом, узнавали из заметки, что Василий Иванович еще жив и даже посещает собрания. И невдомек таким читателям было, что место, на котором помещена фамилия прославленного героя Сталинграда, до миллиметра измерено и определено дошлыми политиками, которым нет никакого дела до того, что фамилия Чуйкова (даже не маршала, а еще генерала) вошла в советскую и российскую военную историю и останется в ней на веки вечные, пока останутся в памяти людей понятия Сталинград и Сталинградская битва, а о генерале Калашнике вкупе с его коллегой по Главпуру генералом Ефимовым по большому счету никто никогда не вспомнит. Для тех же, кто выстраивал фамилии высоких участников собрания по номенклатурному ранжиру куда важнее было отразить не то, кто сколько стоит на самом деле для истории, а то, что думают об этом человеке в данный момент чиновники в Центральном комитете «родной ленинской партии», что в последнем разговоре сказал о нем действующий министр обороны или начальник генерального штаба.

История — это мертвое прошлое. Политика — живое настоящее и чтобы усидеть на своем хлебном месте, чтобы не чувствовать, как под тобой качается стул, надо постоянно угадывать, кто за кем стоит в иерархии действующей власти.

Не менее получаса мы утрясали список фамилий, пока наконец не получили разрешение возвращаться в редакцию, где по графику уже должен был подписываться в свет завтрашний номер газеты.

Вернувшись в редакцию, я быстренько перепечатал заметку, отнес ее на подпись Макееву и заслал в типографию. Казалось бы — дело сделано, но оказалось не так.

Когда Макеев получил для чтения первую страницу газеты, где на видном месте стояла информация о прошедшем собрании, меня вдруг вызвали в его кабинет.

Макеев был не один. Рядом с ним, склонившись над плечом и почтительно заглядывая через него в набранный текст, стоял дежурный по номеру полковник Федор Халтурин, один из тонких знатоков главпуровского политеса. Какую арию он успел спеть Макееву, пока они находились вдвоем, не знаю, но генерал вдруг сказал:

— Ты больше не уточнял у Калашника список?

Моя провинциальная серость сразу поперла наружу.

— Николай Иванович, я точно записал все, что говорилось у Епишева. Ошибки исключены…

— Я бы все же уточнил еще раз, — вкрадчиво предложил Халтурин Главному.

Теперь я понимаю: послать бдительного дежурного подальше Макеев не мог. Случись что, начнется разбирательство и тот обязательно доложит: я предлагал еще раз все проверить, меня не послушали. Ставить себя под удар Главный не хотел.

— Звони Калашнику, по «кремлевке».

Макеев указал на телефон кремлевской АТС — большой аппарат цвета слоновой кости с бронзовым гербом СССР в центре наборного диска. Одно время аппараты правительственной связи именовали «вертушкой», позже стали называть «кремлевкой».

Признаюсь честно — я ощутил себя неуютно. Меня подставляли. Как должен был отнестись высокий начальник к подчиненному, с которым только полчаса назад обсуждал какой-то вопрос и вдруг тот вновь его спрашивает правильно ли понял указания? Стоит ли держать на ответственной должности дурака, который не может с первого раза понять, что от него требуется?

— Может вы сами позвоните, Николай Иванович? — спросил я, заранее зная, что получу отказ.

— Звони, звони, время уходит.

Макеев раскрыл и положил передо мной толстую телефонную книжку с номерами абонентов Кремлевской АТС.

Я набрал номер квартиры Калашника.

— Михаила Харитоновича можно?

— Он уже уехал на дачу.

— Давно?

— Уже должен быть там.

Главный и Халтурин внимательно наблюдали за мной.

— Что там?

— Уехал на дачу.

— Звони туда.

Я снова закрутил диск телефона.

Ответила женщина — жена или домработница — не знаю.

— Михаила Харитоновича, пожалуйста.

— Минутку. Он только вошел. Снимает фуражку.

«Ну, все, — мелькнула тревожная мысль, — сейчас схлопочу упрек за тупость, глупость и нахальство, за неспособность схватить сказанное с одного раза. Затем, если кто-то перемножит эти качества, производное будет определяться одним словом — „некомпетентность“.

— Слушаю, Калашник, — суровый голос не оставлял надежды на спасение.

— Михаил Харитонович, прошу прощения, но я по поводу заметки. Той, которую мы уже обсуждали с вами. Может стоит еще раз проверить фамилии?

Произнося эти слова, я даже пригнулся, ожидая, когда мне врежут по шее. И вдруг услышал облегченный вздох: