Она не сделает этого! Она просто не в силах! Возможно, она упряма и своевольна, но не совсем глупа. Она попросит день или два на размышления, а затем попросит – нет, потребует, – чтобы ее перевели в более безопасное и подходящее место. А пока она не несет никакой ответственности за уродливого и несчастного внука герцогини.

После некоторых раздумий, преодолев страх, она вернулась в эту ужасную комнату, средоточие болезни и неотвратимой смерти, где обнаружила тихо плачущую у постели внука герцогиню. По обе стороны ее стояли Эдкам и Такли. Несмотря на гнев, первым побуждением Марии было броситься к хрупкой старушке и успокоить ее. Девушка почувствовала, что не многим довелось быть свидетелями слабости этой исключительной женщины. Но тем не менее она нуждалась в поддержке. Несмотря на отвращение к этому ужасному помещению и ее обитателю, потерявшему человеческий облик, Мария могла понять чувства беспомощности и отчаяния, охватившие герцогиню. То же самое она чувствовала по отношению к брату. Ее светлость понимала, что жизнь внука – ее жизнь и что его смерть, или даже ожидание этого ужасного события сделают мир таким мрачным, что один взгляд на него всколыхнет боль невосполнимой утраты.

– Трей, Трей, мой милый мальчик, – всхлипывала герцогиня, и голос ее дрожал от горя и гнева. – Что нам теперь делать? Как они могли допустить, чтобы ты стал таким… чудовищем? Как они могли так обращаться, с тобой? Ты же мой внук! Герцог Салтердон…

– Ну, ну, Изабелла, – успокаивал ее Эдкам. – Вам не нужно было приходить сюда. Вы не должны этого видеть. Мое сердце тоже разрывается от того, что Трей стал таким. Вы же знаете, что все эти годы я любил его, как сына…

– Я тоже, – сказал Такли.

Вошедшая вслед за Марией Гертруда раскрыла рот от удивления, и ее круглое лицо зарделось, когда она обнаружила, в каком ужасном состоянии находится комната.

– Боже, – застонала она, поспешила к герцогине, сделала реверанс и схватила ее за руки.

– Умоляю, простите меня, ваша светлость. Меня не было две недели, я приехала всего за несколько минут до вас. Уверяю, ваша светлость, больше такого ужаса не повторится.

Герцогиня ничего не ответила, а просто смотрела на неподвижную, как сама смерть, фигуру.

Гертруда презрительно фыркнула в сторону Такли и Эдкама, резко повернулась и вышла из комнаты, даже не взглянув на Марию. Из коридора послышались возбужденные голоса Гертруды и Молли.

– Безмозглая девчонка, о чем ты думала, когда позволила его светлости дойти до такого состояния?

– Хотела бы я посмотреть, как ты рискнешь подставить свою голову. Клянусь, он опасен – швыряет посудой…

– Скорее, ты была занята с этим конюхом Тадеусом. Я не стану порицать ее светлость, если она уволит тебя. И я сама позабочусь…

– Ничего ты не сделаешь, глупая старая корова, потому что знаешь, что больше не найдешь никого, кто согласится возиться с ним. Кроме того, мы обе прекрасно знаем, что ее светлость не хочет, чтобы вся Англия узнала, каким идиотом он стал.

Мария закрыла глаза и прислонилась к стене.

– К черту, – прошептала она. – К черту.

– Напишите мне, как только заметите какие-нибудь изменения, – распорядилась герцогиня, забираясь в карету, где ее уже ждали Такли и Эдкам.

– Разумеется, – ответила Мария. Кучер закрыл и запер дверцу.

Лицо герцогини, смотрящей на девушку из окна кареты, было землистого цвета, а глаза покраснели. Она с трудом выдавила из себя улыбку и спросила:

– Вам действительно нравится ваша комната? Можете сменить ее, когда пожелаете. Я чувствую, что ваше присутствие поможет ему…

– Комната чудесная, – заверила ее Мария. Герцогиня окинула взглядом фасад огромного замка.

– Я сказала слугам, что доверяю вам управление домом и всем, что касается здоровья моего внука.

– Это огромная ответственность, ваша светлость.

– С которой вы прекрасно справитесь, – уверенным тоном ответила старуха и, величаво вскинув брови, добавила: – Я почувствовала это, как только увидела вас: вашу силу и моральные качества. Полагаю, ваше присутствие поможет ему.

– Думаю, ему будет лучше с семьей и друзьями, – довольно смело заявила Мария, и герцогиня страдальчески сморщилась от ее слов. – Почему вы так скоро уезжаете, ваша светлость? Может, вам стоит задержаться на день-два и хотя бы убедиться, что я справлюсь с порученным делом?

– Если бы мои душа и сердце были молоды… Но душа измучена, сердце разбито. Я не в силах долго видеть его такого, милая. Я всегда тяжело переносила болезни детей. Поймите…

Герцогиня взмахнула рукой и на прощание еще раз слабо улыбнулась Марии. Карета покатилась по дороге.

Мария долго смотрела ей вслед, пока роскошный экипаж не скрылся за горизонтом и на мир опять не опустились зимнее безмолвие и запустение. Ей хотелось броситься вслед за герцогиней и попытаться еще раз объяснить ей, что одна мысль остаться наедине с ее внуком вызывает у нее такой ужас, какого она никогда не испытывала даже в присутствии отца.

Пошел редкий снег. Он укрывал все вокруг белой пеленой, сквозь которую кое-где проступала черная земля. Все выглядело таким безмятежным, что Мария не удержалась и подставила под холодные крупинки свои опущенные веки, нос, губы.

Они с Полом очень любили снег. Как здорово было скрыться от бдительного ока отца и резвиться, как щенки, строить снежные крепости, отважно скользить по тонкому льду пруда. В последние месяцы его жизни они часто подолгу смотрели в окно на падающий снег и делились друг с другом самыми сокровенными тайнами, воображали себя любовниками, представляли, что они вдвоем мчатся по заснеженным полям… целуются, пока их носы не становятся красными от холода, а дыхание не намерзает вокруг рта сверкающим инеем.

Увы. Это ее первая зима без Пола. Она вернулась в дом, заперла за собой дверь, устало прислонилась к ней спиной и закрыла глаза. Когда она снова открыла их, то наткнулась на любопытные и настороженные взгляды слуг.

Гертруда ободряюще улыбнулась ей.

– Я рада, что ты осталась, милочка. У меня такое чувство, что ты вдохнешь жизнь в этот старый дом. И даже поможешь его светлости.

– Надеюсь, – просто ответила Мария, совсем не уверенная в своих силах. Голова ее слегка кружилась от волнения. Желудок сжимали спазмы – то ли от беспокойства, то ли того, что она не ела со вчерашнего утра.

– Если хотите знать мое мнение, – послышался из ближайшего дверного проема голос Молли, – она не продержится и недели. Таких он съедает за чаем в тот же день…

– Ш-ш, – Гертруда бросила на служанку испепеляющий взгляд. – Я больше не потерплю подобных разговоров в своем присутствии. Если герцогиня чувствует, что девушка способна справиться с… с его светлостью, значит, так оно и есть. Его светлости пойдет на пользу, если за ним будет ухаживать такой ангел. Нам всем не помешало бы немного доброты и участия.

– Он просто разорвет ее, – ухмыльнулась Молли и для большей выразительности прищелкнула пальцами.

У Марии перехватило дыхание.

Молли медленно приближалась к остальным, уперев руки в бока.

– Может, расскажем ей, что он сделал с остальными, а?

Гертруда издала какой-то непонятный звук. Остальные молчали.

– Швырял тарелки им прямо в голову. Если ему удавалось дотянуться до них, то они разлетались по всей комнате, как куклы. За исключением мистера Догерти, который вылетел головой в окно. Жуткое зрелище, доложу вам, – она передернула плечами. – В его руках силы, как у десятерых мужчин, клянусь. А когда он рычит…

– Хватит! – крикнула Гертруда.

– Он не так уж плох, милая, – повернулась она к Марии, которая вся похолодела, представив себе рычащее чудовище, которое избивает несчастную сиделку, желающую помочь ему. – Конечно, у него бывают вспышки, но это можно понять. Когда-то он был энергичным и сильным мужчиной, не говоря уже о красоте…

– О красоте? – недоверчиво переспросила Мария.

– Точно, – мечтательно сказала незнакомая молоденькая горничная. – Он был к тому же еще и проказником. Не нашлось бы ни одной мамочки во всей Англии, которая не была бы на все согласна, чтобы выдать за него дочь…

Все захихикали, и Молли добавила:

– Держу пари, он наставил рога половине мужей Англии. Когда он заканчивал с одним, следующий уже ждал своей очереди. Конечно, сейчас все по-другому. Те глупые сучки, что увивались за ним, теперь и на милю не приближаются к дому. Даже эта разряженная леди Лаура…

– Не суй нос в его личную жизнь, – заявила Гертруда тоном, от которого половина слуг попятились. – Ты просто ревнуешь, что он не обращал на тебя внимания. Кстати, о ревности. Отстань от мисс Эштон, или будешь иметь дело со мной. Нечего ей больше делать, как только вздыхать по своре бездельников, которым ты позволяешь лазить тебе под юбку.

С возмущенным визгом Молли выскочила из прихожей, громко хлопнув дверью.

Воспоминания об обнаженной Молли, распростертой вместе с напарником на кухонном столе, вызвали краску смущения на щеках Марии – даже большую, чем мысль о том, что ей придется подняться наверх и предстать перед самим дьяволом. Собравшись с духом и приготовившись выполнять обязанности, к которым не возвращалась со дня смерти брата, она двинулась к лестнице.

– Кажется, сейчас самое время познакомиться с ним, – сказала она, обращаясь больше к самой себе, чем к окружающим.

Череда слуг потянулась вслед за ней по лестнице, и шаги множества ног на покрытом коврами полу напоминали топот марширующих солдат.

Вдоль ведущих в комнату его светлости коридоров с позолоченными фризами были расставлены бюсты королей и королев (несомненно, предков Салтердона). На стенах висели портреты в натуральную величину двух совершенно одинаковых мальчиков с большими глазами и бледными лицами. Дети играли с собаками или гордо восседали на спинах оседланных лошадей. Только остановившись перед дверью в комнату его светлости, Мария сообразила, что один из этих ангелочков был герцогом Салтердоном. Такая невинность…

Позволив себе оглянуться на Гертруду, которая пыталась приободрить ее слабой улыбкой, Мария толкнула дверь комнаты, готовая окунуться в холодный зловонный воздух и полумрак. Окинув взглядом замусоренный пол, тусклое пламя свечей, кровать под балдахином, на которой можно было различить неясные очертания человеческой фигуры, Мария откашлялась и переступила порог. Она чувствовала себя совсем не как Беовульф, входящий в жилище Грендель.

Она прокладывала себе дорогу среди разбитой посуды, перевернутой мебели и разбросанной одежды. Подойдя к окну, Мария набрала полную грудь воздуха и раздвинула занавески, разогнав при этом пыль, кружившуюся в тусклом зимнем свете, пробивавшемся сквозь закопченные окна.

– Гертруда, – позвала она.

– Да, мисс Эштон?

– С этого момента занавески должны быть открыты весь день.

– Да, мисс Эштон.

– Начнем с уборки комнаты. Принесите горячую воду, мыло и щетки. Снимите ковры и выбейте их. Я заметила цветы…

– Их доставляют из оранжереи, мисс.

– Я хочу, чтобы на каждом столе, в каждой щели, каждом уголке были цветы. Эту люстру необходимо почистить и зажечь.

– Сию минуту, мисс.

Повернувшись к своим подчиненным, Гертруда раздала приказания и хлопнула в ладоши. Слуги рассыпались по дому. Затем экономка перевела взгляд на кровать, и лицо ее сделалось усталым и озабоченным.

Мария ободряюще улыбнулась ей, подошла к кровати и, взявшись за занавеску, застыла в нерешительности, а потом еще раз вздохнула и отдернула ее.

Его светлость герцог Салтердон – она не могла различить черты его лица под спутанными вьющимися волосами и бородой – лежал в той же позе, как вчера вечером, завернутый в простыни, с открытыми, ничего не выражающими глазами, устремленными на балдахин. Прикрыв тыльной стороной руки нос и рот, она с опаской наклонилась и увидела, что грудь его слегка вздымается.

Задержав дыхание, она наклонилась ниже, пытаясь получше рассмотреть лицо герцога, которое оказалось еще страшнее, чем она думала. Несомненно, в нем не было ничего человеческого – ни проблеска разума! Его осунувшееся лицо – вернее, то, что она смогла разглядеть из-под отросшей бороды, густых бровей и копны спутанных волос, разметавшихся по грязной наволочке – напоминало лицо трупа. Вся дрожа, она провела рукой перед его глазами, готовая отдернуть руку при малейшем признаке того, что он может очнуться от забытья и наброситься на нее. Но он даже не моргнул.

Затем она повернулась к Гертруде.

– Сколько он так лежит?

– Не могу точно сказать, мисс. Я уже говорила вам, что отсутствовала две недели. Но еще до моего отъезда он решил укрыться здесь, как какой-нибудь дракон в пещере. Он не позволял никому поднять себя. Мы были вынуждены оставлять подносы с едой у его кровати. Иногда ему удавалось поесть… а иногда… – Гертруда заломила руки, и лицо ее стало печальным. – Он несколько дней отказывался от пищи, как будто хотел заморить себя голодом, пока, наконец, голод не брал верх…

Гертруда отвернулась. Мария обняла ее рукой за плечи, всматриваясь в искаженное болью лицо экономки.

– Что, Гертруда, милая? Расскажи мне. Я должна знать все, если собираюсь помочь ему.

Гертруда покачала головой, как будто воспоминания были невыносимы для нее.

– Я видела, как он пытается поесть, а еда выскальзывает из его рук, потому что у него нарушена координация, и он не может попасть в рот. У меня разрывается сердце, когда я вижу его таким, зная, каким он был раньше – гордым и красивым, воплощением аристократизма. Мы так гордились, что служим у него.

Горло Марии сжимали спазмы – она вспоминала о брате, так быстро превратившемся в свою собственную тень. Девушка прижала к себе убитую горем экономку. – Это и будет нашей главной задачей, милая Гертруда, – вернуть хозяину его былое «я». Ты поможешь мне?

– Конечно, милочка.

– Сначала мы должны вымыть комнату снизу до верху, а затем займемся его светлостью. Мне понадобится ваша помощь, чтобы убедить прислугу, что им ничего не угрожает.

– Это будет нелегко, мисс. Когда Бетти, некрасивая коротышка с косыми глазами и заячьей губой – ее обязанность выбрасывать золу, чистить и полировать каминную решетку – в прошлый раз вошла в комнату, он запустил в нее фарфоровой вазой и попал прямо в голову, вот сюда, – она прикоснулась рукой к уху. – С тех пор у нее все время звон в ушах, и она говорит, что и под страхом смерти не переступит порога этой комнаты. И кто посмеет упрекнуть ее?

– Но сейчас он выглядит довольно смирным, – Мария еще раз с опаской взглянула на кровать.

Гертруда понизила голос до шепота, и ее лицо исказилось от страха.

– Понимаешь, в том-то все и дело. Нельзя угадать, когда он очнется. Только что он лежал, уставившись в пространство, а через мгновение уже сжимает твое горло, как будто собирается задушить. О, я вся дрожу при одной мысли об этом.

Гертруда прикрыла рот ладонью и зажмурилась. Она тряслась всем телом, и Мария почувствовала, как сердце ее сжалось.

– Обещайте, что будете осторожны, – взмолилась экономка.

Мария кивнула. Во рту у нее пересохло.

– Тогда я присмотрю за остальными. Насупив брови, Гертруда двинулась к дверям, за которыми все еще толпились слуги. У порога она остановилась и оглянулась. Подбородок ее дрожал, а на лице было написано такое отчаяние, что Мария почувствовала себя как перед казнью.

– Удачи тебе, – сказала экономка и выскочила из комнаты.