Хоуторны (№2) - Симфония любви

– Ее можно оставить на крайний случай. А сейчас можно подумать и о себе, например. Такая хорошенькая девушка должна мечтать об ухажерах и тому подобном. О том, чтобы встретить суженого и нарожать дюжину ребятишек.

– Я подумаю об этом, – ответила она, вздернув подбородок и приподняв бровь. – Когда встречу подходящего мужчину.

Он наклонился к ней, криво улыбаясь.

– И каким должен быть этот мужчина?

– Я не… знаю.

– Думаю, молодым, высоким и сильным. Вроде…

– Боюсь, ты становишься слишком дерзким.

– Каким?

– Полагаю, мне следует напомнить тебе о Молли.

– Молли? – его глаза на мгновение широко раскрылись, а румяные щеки еще больше порозовели. – Ты не можешь упрекать парня, если он не отказывается от того, что ему дают. Мужчина не может без этого. И женщина тоже.

Он наклонился к ней и ласково добавил:

– Возьмем, например, тебя. Такая красивая девушка. Твое тело вызывает страстное желание у любого мужчины. Прямо сердце замирает. С тех пор как ты появилась в Торн Роуз, я не могу думать ни о ком другом. Молли просто дешевая проститутка, чье желание я иногда удовлетворяю.

У нее перехватило дыхание, когда Тадеус прижал ее к себе, провел губами по щеке и коснулся языком мочки уха. Мария отстранилась, и он с жаром сжал ее запястье.

– Вынуждена напомнить тебе, Тадеус, что я не дешевая проститутка, – возмущенно воскликнула она.

– Конечно нет, – заявил он и так посмотрел на Марию, что ее глаза широко раскрылись от изумления. – HO ты ничего не можешь поделать с тем, что при виде тебя мужчины сходят с ума. Твоя внешность приводит в восхищение. Твои глаза, грудь…

Неожиданным движением он опрокинул ее на спину, прижал руками плечи девушки к земле и с кривой усмешкой смотрел, как она пытается вырваться.

– Ты сразу мне показалась недотрогой. Похоже, я оказался прав, но теперь это неважно. Так даже интереснее.

Она прищурилась. Все ее тело охватил жар.

– Держу пари, тебя еще никто никогда не целовал, правда? – рыжие брови Тадеуса поползли вверх, и он рассмеялся. – Провалиться мне на этом месте, если я ошибаюсь. Подумать только! Такая взрослая девушка – и ни разу не целовалась.

– Не вижу здесь ничего плохого.

– Конечно. Только это противоестественно, – хрипло заявил он и с силой приник своим приоткрытым влажным ртом к ее губам.

Мария не двигалась и не дышала, а только смотрела на его прикрытые, усыпанные веснушками, как и все лицо, веки и вспоминала искаженное лицо Молли, ее извивающееся в экстазе тело. Поцелуй казался бесконечным. Дыхание Тадеуса стало бурным, тело напряглось, его длинная худая нога, двигалась вверх, по ее ноге, задрав юбку до колена.

Он накрыл ладонью ее грудь. Мария вскрикнула, сбросила его руку и попыталась отвернуть свое лицо. Вкус его губ вызывал у нее отвращение и ярость.

– Хватит, – сквозь зубы сказала она и, высвободившись наконец, встала на колени. Ее волосы распустились и спадали на одно плечо, закрывая пол-лица. Губы Марии онемели, щека казалась поцарапанной.

Тадеус ухмылялся. На его лице отражались те же чувства, что в тот вечер на лице Молли.

– Понравилось, а? – хрипло спросил он.

– Нет, – безжизненным тоном ответила Мария и вытерла рот тыльной стороной руки.

– Неправда. Мужчина всегда знает об этом. Женщина пахнет по-особому, когда возбуждается.

Вдали послышался звук колокольчика. На мгновение облегченно прикрыв глаза, Мария вскочила. Тадеус пытался схватить ее за лодыжку, но она увернулась.

– Ты становишься слишком фамильярен.

– А кто в этом виноват? – его похотливая улыбка заставила девушку отшатнуться.

Мария бегом бросилась к дому. На пороге, уперев руки в бока и недовольно надув губы, стояла Гертруда. Экономка переминалась с ноги на ногу.

– Он проснулся и хмур, как медведь. Тебе лучше набраться терпения на сегодняшний вечер. А пока приведи в порядок волосы – они совсем растрепались. И стряхни с юбки прилипшую траву.

– Со мной что-то еще не в порядке? – спросила она, торопливо шагая вслед за Гертрудой по бесконечным коридорам.

– Точно. Ты могла бы держаться подальше от этого несносного конюха. Приличная девушка не должна портить себе репутацию общением с подобными парнями.

– Сомневаюсь, что дочь бедного викария достойна лучшего общества, – ответила Мария с такой горечью, что Гертруда замедлила шаг.

Экономка проводила Марию в ее комнату. Пока девушка торопливо расчесывала волосы и скалывала их на затылке в обычный тугой узел, Гертруда открыла шкаф и схватила платье, которое штопала сегодня утром.

– Я застираю пятна от травы, – недовольно вздохнула она.

– Боже милосердный! Ты поднимаешь такой шум, как будто мы занимались невесть чем. Это был всего лишь поцелуй. Я даже не придала этому особого значения.

Мария недовольно смотрела на свое отражение в зеркале, на потрескавшиеся губы.

Гертруда встала позади нее. С ее лица сошло озабоченное выражение, но тон оставался взволнованным.

– Послушай меня, девочка. Дважды нам приходилось из-за него расставаться с хорошей прислугой. Это были приличные девушки, пока не попали в его грязные руки. Он опозорил их, сначала сделав им ребенка, а потом отказавшись жениться.

– Можешь не беспокоиться, – твердо заявила Мария и вздрогнула, представив, что он опять касается ее.

– Это последние слова перед потерей невинности. И ты еще будешь отрицать, что он тебе нравится?

– Конечно, – выпалила она. – Буду!

– Тогда ты лжешь самой себе. Каждый раз, когда он входит в комнату, ты вспыхиваешь и смущаешься.

Она открыла рот, собираясь возразить, что смущается только из-за того, что видела его обнаженного, когда он занимался любовью с Молли на кухонном столе, а он, в свою очередь, тоже имел возможность видеть ее без одежды… И все это из-за ее склонности к мечтаниям. Но вместо этого она отбросила испачканное платье и взяла другое из рук Гертруды.

Экономка покачала головой и прищелкнула языком.

– Повторю тебе то, что мать говорила тебе с тех пор, как у тебя стала расти грудь: то, что Господь поместил между ног женщины, можно отдать лишь одному-единственному мужчине – единственной настоящей любви. Твоя девственность – самая большая жертва на алтарь любви.

– Моя мать ничего мне такого не говорила, – заявила Мария и, фыркнув, направилась к двери в комнату Салтердона.

– А должна была! – крикнула Гертруда ей в спину.

С раздраженным вздохом Мария наконец справилась с лентами чепца, затем схватила соломенную корзинку с клубками ниток и вбежала в комнату герцога, оставив что-то недовольно бормотавшую Гертруду в одиночестве.

Когда она подошла, Салтердон, как обычно, не обратил на нее внимания. Он неподвижно сидел у окна, и ветер ласкал его порозовевшие щеки.

– Простите, что опоздала. Я… – она прикусила губу, лихорадочно подыскивая оправдания своей задержке, а затем торопливо сказала: – Я писала письмо вашей бабушке.

Это не ложь, хотя и не совсем правда, подумала она, испытывая угрызение совести.

Он издал резкий звук – глубокий горловой смех, заставивший девушку удивленно взглянуть на него. В этой неожиданной усмешке слышались удивление и ярость. Затем он поднял на Марию свои серые глаза, и его губы искривились в циничной ухмылке. Она в замешательстве отступила и оглянулась. Ее взгляд упал на хорошо видное из окна лоскутное одеяло, расстеленное под голыми ветвями вяза, где всего несколько минут назад сидели они с Тадеусом.

Мария зарделась и на мгновение закрыла глаза.

– Разве у меня не может быть личной жизни? – с жаром спросила она и поставила корзину ему на колени. – Могу я хоть немного заняться собой? Никого не должно волновать, что я делаю в свободное время.

Салтердон опять рассмеялся. Прищурившись, он смотрел на нее, как на дешевую проститутку в таверне, и этот взгляд заставил ее вскинуть голову и сжать зубы.

– Вы гадкий извращенец, – взорвалась Мария и повернулась к выходу.

Он схватил ее за руку и рывком опрокинул к себе на колени, лицом вниз. Голова ее оказалась у самого пола, а ноги болтались в воздухе. Она вскрикнула, когда его рука сильно сжала ее ягодицы, а затем дернулась и снова вскрикнула, почувствовав, что он просунул под нее другую руку и стиснул ей грудь.

Брыкаясь и размахивая руками, она сползла на пол. Салтердон смеялся.

Откинув голову назад, Мария поднялась на четвереньки и полными слез глазами смотрела на герцога сквозь упавшие на лицо волосы.

– Вы низкий и жестокий человек! – голос ее и срывался, слезы ручьями бежали по щекам. – Подумать только, я уже была готова полюбить вас, поверить что вы довольно приятный, но просто непонятый человек.

Мало-помалу ухмылка исчезла с лица Салтердона.

– Все предупреждали меня, что вы животное, – процедила она сквозь зубы. – Но я не верила им. Я не верила, что человек может быть таким безнравственным и лишенным всяких моральных устоев.

Она закашлялась, прикрыв рот рукой и изо всех сил стараясь подавить клокотавшую в ней ярость. Она тряслась всем телом и делала попытки встать, стараясь держаться подальше от герцога. Он с каменным лицом продолжал смотреть ей прямо в глаза.

Наконец она поднялась и на несколько секунд прислонилась к подоконнику, пока не убедилась, что ноги держат ее.

Стараясь выровнять дыхание и справиться со своим гневом, она повторяла про себя поговорку: «Доброта питает душу, а жестокость разрушает ее». Но это не очень помогало, особенно когда она вспоминала, как его рука сжимала ей грудь.

Схватив упавшую на пол корзинку, и прижав ее к груди, она выскочила в коридор, прислонилась к стене и закрыла глаза.

Господи милосердный, как долго она еще выдержит такое?

Ребенком, чтобы унять вспышку гнева, она тщательно полоскала рот мыльной водой. Это помогало. Она скоро успокоится, если не будет видеть этого мерзавца. Как он посмел швырять ее, как мешок с мукой? Как ин посмел так бесстыдно приставать к ней? От одной мысли об этом ее бросало в дрожь. Даже теперь она ощущала, как его пальцы, подобно маленьким раскаленным уголькам, впиваются в ее грудь, заставляя вспоминать Молли и Тадеуса и то, как искажалось лицо Молли в блаженной и непостижимой агонии.

Закрыв глаза, Мария сглотнула и крепче прижала корзинку с нитками к животу. Колени ее подгибались, в груди саднило.

Затем она вернулась к двери.

Салтердон продолжал смотреть в окно. Он сидел спиной к ней, и прохладный ветерок шевелил его длинные темные волосы. В вечернем свете он выглядел мальчишкой, и ей вдруг стало стыдно за те ужасные, полные ненависти слова, что она бросила ему в лицо, которые порядочный человек, находящийся в здравом уме, не имеет права обрушивать на ближнего.

Испытывая отвращение к самой себе, Мария вернулась в свою комнату, бросила на пол корзину с клубками, схватила кувшин, плеснула побольше воды в умывальный таз и зачерпнула пригоршню жидкого мыла.

Она долго полоскала рот, яростно терла зубы и губы (так часто делал отец), пока не перестала злиться на себя, а затем в изнеможении оперлась на спинку кровати, чувствуя себя виноватой и перед хозяином, и перед собой. – Что я натворила? – вслух спросила она. Как бы отвечая на ее вопрос, поднявшийся ветер пошевелил занавески, отчего неяркие блики пробежали по суровому лику святого Петра на потолке. Создалось впечатление, что он погрозил ей пальцем.

«Я должна извиниться», – подумала Мария. Она подошла к двери в комнату герцога. Он сидел в той же позе, нахохлившийся и отрешенный. Расправив плечи, она приблизилась к нему и взглянула за окно на темнеющий сад. Хозяин не пошевелился и не издал ни звука, и она вопросительно взглянула на него, надеясь, что он подскажет ей путь к сближению. Но его лицо оставалось хмурым, губы крепко сжатыми. Очевидно, он не собирался облегчать ее участь. Внезапно ее осенило.

Ни слова не говоря, она ухватилась за спинку кресла, повернула Салтердона и покатила к двери, затем вытолкнула кресло из комнаты и повезла по длинным коридорам, с беспокойством ища знакомые приметы.

Наконец они оказались рядом с залом, где стояло пианино.

При свете дня комната производила неизгладимое впечатление. Солнечные лучи, проникавшие внутрь помещения сквозь световые люки и широкие окна, освещали портреты и натюрморты в позолоченных рамах, висевшие на обтянутых алым шелком стенах. Диваны, скамейки и позолоченные стулья, расставленные на некотором расстоянии друг от друга, чтобы оставить место для пышных дамских платьев, располагались в центре зала. Таким образом, присутствующие имели возможность не только наслаждаться звуками пианино, но и без помех рассматривать развешанные на стенах шедевры.

Взглянув на Салтердона, Мария увидела, как напряглись его плечи, а пальцы с силой сжали подлокотники кресла.

– Иногда, ваша светлость, перемена обстановки помогает исправить настроение. Возможно, человеку вашего ума и темперамента упражнения с клубками показались слишком скучными.

Он шевельнулся, пытаясь повернуть кресло и избежать встречи с этой комнатой…

– Нет, нет, – возразила она. – Лорд Бейсинсток говорил мне, что это ваша любимая комната. Он рассказывал, что мальчишкой прятался здесь и слушал вашу игру.

Его голова слегка повернулась.

– Вы разве не знали, ваша светлость? Похоже, лорд Бейсинсток очень завидовал вам и вашему таланту. Он говорил, что в свое время вы были настоящим виртуозом.

Он что-то рассерженно прорычал и попытался вырвать управление креслом из ее рук.

– Он также рассказывал, что ваш отец считал музыку занятием женщин и простолюдинов. Он заявлял, что не позволит сыну тратить время на женские глупости. Это не по-мужски и не годится для будущего герцога Салтердона. Мужчины должны быть финансистами, охотниками. Мне говорили, что после смерти родителей вы часами просиживали за фортепиано. Иногда ваше лицо было залито слезами.

– Как печально, – тихо продолжала Мария, не отрывая взгляда от затылка Салтердона. – Что человек вынужден зарывать в землю такой талант. В мире слишком мало музыки. Ваш дар мог бы приносить столько радости страждущим.

– Больше… никогда! – внезапно выкрикнул он и ударил кулаками по подлокотникам кресла.

Она вздрогнула, а затем, крепко обхватив дрожащими руками рукоятку на спинке кресла, покатила его к пианино.

– Нет, – запротестовал он.

– Не вижу смысла лишать себя…

– Увезите… меня… отсюда!

Она поставила кресло перед инструментом и отошла.

Салтердон смотрел на клавиши. Его побелевшие пальцы с силой стискивали подлокотники, на щеках играли желваки. Затем он поднял кулак и с силой опустил его на черно-белые пластинки.

Комната наполнилась резкими диссонирующими звуками. Он ударил по клавишам еще, а затем еще раз. Мария, не в силах больше вынести этой какофонии, схватила его руки и прижала к своей груди, чувствуя, как они дрожат.

– Остановитесь, – взмолилась она. – Вы опять поранитесь. Нет, я не отпущу вас, пока вы не пообещаете мне успокоиться.

– Нет! – выкрикнул он, и с силой оттолкнул девушку от себя. Она налетела на пианино, и комната опять наполнилась громкими звуками. – Оставьте… меня… черт возьми… в покое!

– Так не пойдет, ваша светлость. В любом случае, – она опять схватила его за руки, – я не могу пренебречь своими обязанностями и дальше терпеть ваше отвратительное и самоубийственное поведение. И прекратите нападать на меня, иначе мне придется снова связать вас.

– Сука!

– Герцогиня надеется на меня…

– Шлюха!

Салтердон опять оттолкнул ее, наклонившись при этом вперед. Кресло выскользнуло из-под него, и он всем телом навалился на Марию, прижав взвизгнувшую девушку к пианино.

Клавиши врезались ей в ягодицы, крышка упиралась в спину… Она с трудом дышала под тяжестью навалившегося на нее тела. Лицо герцога оказалось всего в нескольких дюймах от ее лица. Сердце ее замирало, дыхание участилось. Она вспомнила, как несколько секунд назад прижимала к груди руку герцога, и перед ее внутренним взором всплыло изображение двух сплетенных тел на кухонном столе перед горящим очагом: груди женщины были обнажены, а мужчина жадно ласкал их губами и языком. Только это были не Молли и Тадеус, Салтердон и…

– Я не шлюха! – крикнула она, задыхаясь. Ярость в глазах Салтердона постепенно гасла, сменяясь каким-то тусклым мерцанием. Тяжелым, почти сонным взглядом он смотрел на ее губы, и у Марии возникло странное чувство, будто нервы ее обнажены.

– Вы самый несдержанный человек из всех, что знаю, – прошептала она ему в самые губы и добавила, почувствовав, что он соскальзывает вниз: – Мне следует дозволить вам упасть. И оставить лежать здесь, может, это послужит вам уроком.

На его губах сверкнула улыбка, обезоруживающая и такая же неожиданная, как его оскорбительное поведение. Затем он ухватился за пианино обеими руками; плечи и руки его напряглись, на шее моментально вздулись жилы. Собрав все силы, Мария обхватила его за талию, нащупала ногами пол и вместе с Салтердоном сползла с пианино.

На несколько секунд они застыли, раскачиваясь из стороны в сторону. Его пальцы крепко сжимали худенькие плечи девушки, а она обвивала руками его талию. Наконец, она повернула его и позволила опуститься в кресло.

– Может быть, теперь… – она задыхалась, – ваша светлость не будет позволять чувствам брать над собой верх.

Он вытер взмокшие от пота лоб и щеки рукавом рубашки.

– Возможно, я тоже научусь лучше сдерживать себя, – добавила она мягче и заставила себя улыбнуться. – Я знаю, что ваша светлость обожает играть на пианино. Может, попробуете?

Он покачал головой, и выражение его лица вновь стало враждебным.

Мария выдвинула из-под блестящего черного инструмента скамеечку и поставила ее рядом с креслом. Затем она села, взяла его лежащие на коленях руки и, раскрыв сжатые в кулак пальцы, положила их на клавиши.

Прошло несколько томительных секунд.

Он сердито покачал головой и отдернул руки.

– Вы разучились играть? – небрежно спросила она и вновь положила его руки на клавиши. – Или вы просто запрещаете себе из-за отца?

Он схватил ее за руки и с такой яростью сжал, что чуть не сломал кости. Мария задохнулась от боли.

– Н-нет, – процедил он сквозь зубы, еще сильнее впиваясь пальцами в ее тело. – Это не ваше дело. Заткнитесь и убирайтесь отсюда.

Салтердон отпустил ее, и Марии показалось, что она вот-вот потеряет сознание. С трудом проглотив ком в горле, она смотрела, как он развернул кресло и, вращая руками колеса, поехал к двери.

– Я подумала, – в ее напряженном голосе звучало отчаяние, – что мы можем использовать пианино для тренировок.

Он остановился, не снимая рук с колес кресла. Мария подошла, взялась за спинку кресла и опять подкатила его к инструменту.

– Сосредоточьтесь и легко нажимайте на клавиши, ваша светлость. Возможно, это поможет восстановить координацию и способность сконцентрировать внимание. Я уверена, что в данных обстоятельствах ваш отец не стал бы возражать. Это ведь для тренировки, а не для удовольствия. Если хотите, я уйду… пока вы будете привыкать к инструменту.

Мария отступила к двери, а герцог остался неподвижен. Положив руки на колени, он не отрывал взгляда от клавиш. Она вышла и направилась к себе в комнату. Закрыв дверь, Мария прислонилась к ней спиной, а затем соскользнула на пол и уткнулась лицом в колени.

* * *

Тени удлинялись, и мало-помалу комната погрузилась в темноту.

Почему, зажмурившись, он видит вместо спасительной тьмы голубые глаза и волосы, похожие на лунное сияние? Как смеет она беспокоить его, преследовать, будить в нем глубоко запрятанные чувства, в которых он боится признаться самому себе.

Будь она проклята за то, что заставляет его переживать… надеяться… мечтать. За то, что захлопнула дверь в спасительное забытье… Женщина-ребенок с таким необычным лицом, одновременно соблазнительным и невинным. Если он опять погрузится во тьму, она покинет его.

Но где он тогда окажется? С чем останется?

Кто будет верить в него?

Глава 9

В предрассветной мгле Салтердон различал очертания кресла рядом с кроватью. Его одежда висела на дверце шкафа. Всю последнюю неделю он отказывался надевать ее, а также не подпускал к себе этих лицемерных слуг с кровожадно поблескивающей бритвой. У них одно на уме: перерезать ему горло. Скоро они ввалятся в дверь и, как муравьи, набросятся на него, пытаясь одеть и накормить. А потом появится она – мисс Эштон – с вызывающе вздернутым упрямым подбородком. Она будет взывать к его совести, воле к жизни, к характеру и гордости, пока у него не появится желание убить ее.

Назойливая девчонка с внешностью мадонны. Он даже мог бы назвать ее… возбуждающей, несмотря на ее упрямство. Он никогда не питал слабости к простолюдинкам. Все его любовные увлечения не выходили за пределы его класса: жена или дочь какого-нибудь лорда, барона и тому подобное. Хотя была одна девушка с иссиня-черными волосами и полными губами цвета спелой вишни, с которой – он уже почти забыл об этом – он повстречался в одной таверне в Суссексе. Он был… очарован ею… восхищен… Она ему чертовски понравилась… Он даже не спал с ней…

Сжав губы, Салтердон откинул простыню и стеганое покрывало и посмотрел на свои ноги, обтянутые теми же измятыми брюками, что и пять дней назад. Он стал спать в одежде с единственной целью – вывести из себя свою сиделку. Он испытывал странное удовольствие наблюдать, как она поджимала губы каждое утро, обнаруживая, что он не переменил одежды, не говоря уже о зараставшем темной щетиной подбородке.

Черт возьми, эта девчонка Эштон действовала ему на нервы своим вечным порханием и манерой разговаривать с ним, как с немым идиотом. Хотя последние несколько дней она была довольно молчалива. Она редко покидала свою комнату, ела одна и нарушала его уединение лишь для того, чтобы предпринять жалкую попытку преодолеть его упрямую и яростную враждебность.

Куда, черт побери, все подевались? С каких это пор прислуга стала спать до полудня?

Салтердон взглянул на кресло, с трудом различая в полутьме его массивный силуэт. Он мог легко коснуться его. Герцог осторожно протянул руку, а затем, стиснув зубы и дрожа от напряжения, со стоном бросил свое тело на сиденье. С его губ сорвались приглушенные проклятия, когда кресло стало отъезжать назад, и его тело повисло между сиденьем и кроватью. Кровь стучала у него в ушах, кожа, несмотря на прохладный воздух, стала влажной от пота. Салтердон цеплялся за кресло, как утопающий за соломинку.

Дверь в спальню открылась. «Дерьмо», – пронеслось у него в голове. Тадеус с охапкой дров и брикетами торфа на цыпочках шел к камину. Увидев повисшего между кроватью и креслом Салтердона, который дрожал от напряжения, пытаясь не упасть, слуга остановился. В темноте нельзя было различить выражения его лица.

– Ну-ну, – тихо произнес Тадеус. – Что у нас тут происходит? Похоже, его светлость совсем осмелел. И правда, осмелел.

Салтердон опять негромко выругался. Он упирался плечом в сиденье, а голова его лежала на подлокотнике кресла.

Тадеус бросил дрова в камин, отряхнул руки и остановился перед креслом, уперев руки в бока. От него пахло навозом и кисловатым лошадиным потом.

Он опустился на одно колено.

– Похоже, его светлости нужно немного помочь, а?

– Я… сам.

– Не думаю… сэр. Похоже, вы сейчас упадете и останетесь лежать на спине, как жук.

Тадеус усмехнулся, встал, подхватил Салтердона под руки и, пыхтя и отдуваясь, перетащил из кровати в кресло.

– Когда-то я был готов все отдать, чтобы оказаться на вашем месте, – наклонился он к уху герцога. – Но не теперь, сэр. Не могу себе представить, что я вынужден неподвижно сидеть и смотреть, как жизнь проходит мимо, видеть, что другие живут обычной жизнью. Скажите, ваша светлость, вам понравилось наблюдать, как на прошлой неделе я целовался с мисс Эштон?

– Чудесно, – прорычал Сал^ердон и сбросил ладонь Тадеуса со своей руки.

…Тадеус подкатил кресло к окну.

– Я, конечно, знал, что вы здесь. Забавно, но когда-то это я подглядывал, как вы занимались любовью с прекрасными дамами. Да, много хорошеньких девушек прошло через Торн Роуз и Виндхорст. Должен вам признаться, сэр, что иногда я представлял себя на вашем месте. Но они, конечно, не стали бы иметь дело со мной… простым конюхом. Вы дрожите, сэр. Позвольте мне принести плед. Не хватало, чтобы вы еще простудились.

Он укрыл колени Салтердона, подоткнул плед, а затем опять ухмыльнулся и сжал плечо герцога.

– Только между нами, ваша светлость. Мне очень нравится мисс Эштон. И я умею обращаться с такими, как она. Ее губы сладкие, как… спелая вишня. А грудь… Вы весь напряглись, сэр. Может быть, растереть вам плечи? Да, у нее чудесная грудь, такая упругая. Беда в том… Гертруда сказала мне, что мисс Эштон уезжает. Вот так. После ваших ссор она написала герцогине и заявила, что лучше оказаться в выгребной яме вместе с самим сатаной, чем продолжать терпеть ваши оскорбления. Она поклялась, что останется только до тех пор, пока герцогиня не найдет ей замену, желательно мужчину.

Тадеус отвернулся и принялся складывать дрова на каминной решетке, а Салтердон продолжал смотреть на свое отражение в оконном стекле. Его волосы в беспорядке разметались по плечам, глаза горели безумным огнем.

«Значит, ангел с волосами, как лунный свет, и коралловыми губами скоро исчезнет. Он ей надоел, как и всем остальным. Если только…

Мария Эштон не такая, как другие. Правда?»

В раздумье он повернулся и увидел, что Тадеус мечтательно смотрит на огонь. На его лице мелькали желтые блики пламени.

– Вы задаете себе вопрос, спал ли я с ней, – на лице слуги появилась кривая улыбка. – Согласитесь, было бы здорово ощутить ее тело, но теперь это вам недоступно. Только представьте, как я медленно снимаю с нее платье, открывая сначала белые плечи, а затем груди с маленькими твердыми сосками, сладкими, как мед. Представьте, как юбка спускается с ее бедер и запутывается вокруг щиколоток. Волосы у нее между ног, наверное, светлые и вьющиеся, лоно под ними алое, как кровь, глубокое, горячее, влажное и подвижное, как ртуть. И теперь из-за вас я могу всего этого никогда не узнать.

Отведя глаза, он ухмыльнулся и сглотнул.

– Мне правда жаль, что с вами случилось такое, – скучным голосом произнес он. – Но жизнь продолжается, ведь так? Нужно примириться с тем, что есть. И получать от этого удовольствие. Вы должны были отдать бандитам деньги и лошадь, и тогда им не пришлось бы бить вас по голове. Вы сваляли дурака, сэр.

С этими словами Тадеус вышел из комнаты, оставив Салтердона в одиночестве. Герцог смотрел на колеблющиеся языки пламени, и воспоминания о той ночи вспыхнули у него в мозгу, как оглушивший его удар, а представшее перед его внутренним взором изображение Марии Эштон, распростертой под Тадеусом Эдвардсом, непонятно почему причиняло боль.

– Негодяй, – бормотал он. – Извращенец.

* * *

При помощи многочисленных слуг Салтердона перевезли в библиотеку. Его дед, герцог Салтердон, очень гордился библиотекой Торн Роуз. Стены огромной залы были снизу доверху уставлены томами в кожаных переплетах. Здесь были книги по философии, медицине, сборники поэзии, пьесы. Среди произведений поэтов конца восемнадцатого столетия изредка попадались романы. К тому времени, как Трею исполнилось пятнадцать, он уже перечитал большую часть книг.

Через полчаса появилась мисс Эштон. Она была немного бледна (как, впрочем, и все последние дни), а под большими голубыми глазами залегли тени.

– Доброе утро, ваша светлость, – поздоровалась она и легко скользнула к письменному столу, поправляя сползающий на лоб кружевной чепец. На ней было обычное черное платье (аккуратно заштопанное и выглаженное Гертрудой) и пара кожаных туфель, протертых на носке. Из-под подола юбки на мгновение мелькнула довольно поношенная на вид сорочка.

– Надеюсь, вы хорошо отдохнули? Тадеус сказал, что вы рано проснулись. Он обнаружил вас в довольно опасном положении, – она наконец подняла на него глаза, в которых читались обычное неодобрение и разочарование.

Он задавал себе вопрос, что беспокоит ее больше: мятая одежда или небритое лицо. И эти круги под глазами – только ли результат переживаний по поводу того, что ее заперли в Торн Роуз с сумасшедшим?

– Это неразумно, сэр, пытаться самому встать с кровати. Вы могли оказаться на полу или, что еще хуже, пораниться.

Он ничего не ответил, размышляя о том, что черное совсем не идет ей, так же, как и этот приплюснутый старомодный кружевной чепец, под которым она прячет волосы…

Ее цвет – красный. Алое оживляет ее бледную кожу и подчеркивает голубизну ее огромных блестящих глаз. Хотя… теперь эти глаза не так блестят. Похоже, в них стоят слезы.

Губы девушки улыбались, но глаза оставались серьезными.

– Вы хорошо отдохнули, ваша светлость? Да? Нет? Может быть, вы сделаете усилие и попытаетесь ответить мне? Достаточно просто кивнуть и покачать головой.

Он прищурился, отметив, как плотно лиф платья стягивает грудь Марии, отчего она кажется меньше. Ей подошел бы корсет: высокая грудь, подобно двум белым подушкам, выступала бы из украшенного рюшами глубокого выреза.

Она нервно сглотнула. Плечи ее напряглись, а на лицо вернулось выражение отчаяния. Мария стояла у письменного стола, положив руку на стопку книг. Своим видом она напоминала суровую няньку или учительницу. А может, и нет. Скорее ребенка, играющего роль.

– Весь вчерашний вечер я размышляла о вашей неспособности к общению. И мне в голову пришла любопытная мысль – книги, – она улыбнулась и объявила. – Вы будете читать вслух.

Эти слова вывели его из странного оцепенения. «Черта с два», – подумал он и повернул свое кресло к двери.

В мгновение ока Мария оказалась перед ним, загородив проход.