Хоуторны (№2) - Симфония любви

Он и правда свихнулся. Что еще могут означать видения в форме голубоглазого ангела с фарфоровой кожей и облаком мягких пепельных волос, вторгающиеся в его туманное забытье. Несомненно, он окончательно утратил связь с реальностью. Иначе отчего бы ему вообразить, что он ощущает запах фиалок. А нежный женский голос и плеск воды – это лишь фантазии его поврежденного разума, разума, который слишком часто возвращался к воспоминаниям о прекрасных женщинах, длинноногих и благоухающих, готовых продать душу дьяволу, чтобы только оказаться в его постели… Все это было давно… и навсегда ушло.

Он превратился в дикого зверя. Чудовище. Сумасшедший. Женщина должна дойти до полного отчаяния, чтобы согласиться провести время в его обществе.

Глава 4

Он чудовище. Дикий зверь. Сумасшедший.

Марии снилось, что, проснувшись, она обнаружила склонившегося над ней герцога Салтердона. Черты его лица были почти неразличимы под львиной гривой волос и дикой спутанной бородой. Глаза его горели зловещим огнем, а руки лежали на ее груди. Только из его горла вырывался хриплый голос отца, утверждающий, что она орудие греха. Кто из богобоязненных мужчин обратит внимание на такую неряху?

В три часа ночи Мария проснулась. Она села в кровати, не сводя припухших глаз с глубокой тени перед дверью в его комнату. Неужели открыта? Она отчетливо помнит, что закрывала ее!

Она сползла с кровати и с бьющимся сердцем метнулась к двери. Дрожащими пальцами Мария нащупала ручку и убедилась, что дверь плохо прикрыта и заперта. Она попыталась успокоить дыхание, заставить сердце биться более ровно и сосредоточиться. Здесь ей нечего бояться. Ее ночные кошмары остались далеко… По крайней мере те, у которых лицо викария Эштона.

Их место заняли другие: человек, пугавший и оскорблявший слуг. Человек-зверь с повадками дракона, такой большой и страшный, что одна мысль о том, что он находится в соседней комнате, повергала ее в ужас.

Боже милосердный, кого она боится больше?

* * *

Гертруда взяла в ладони лицо Марии и прищелкнула языком.

– Держу пари, ты ночью не сомкнула глаз. Твои красивые голубые глаза вспухли, а под ними – синяки. Скажи Гертруде правду: ты скучаешь по дому?

Слабо улыбнувшись, Мария отстранилась и взмахнула листом бумаги.

– Последние несколько часов я посвятила составлению плана, что делать с его светлостью. Самое главное расшевелить его.

– Целый год мы пытаемся, но все бесполезно. Думаю, что если человек сдался, то ничего уже нельзя сделать… Ты не ответила на мой вопрос. Скучаешь по домашним?

– В жизни женщины наступает момент, когда ей лучше самой позаботиться о себе, Герти.

– Очень странно все это. Девушка твоего возраста уже давно должна была выйти замуж и обзавестись парочкой ребятишек.

Оглядев комнату, Гертруда заметила, что Мария убрала постель, не говоря уже о том, что еще вечером вылила воду из ванной, а утром наполнила кувшины свежей водой.

– Судя по этой комнате, ты была бы хорошей женой, – вздохнула Гертруда и указала на аккуратно застеленную кровать. – Немногие девушки смогут так ровно заправить углы.

– Мой отец был сторонником совершенства. Только тот, в ком нет никаких изъянов, и кто достигает наивысших результатов во всем, что он делает, попадет в рай.

Прищурив свои смеющиеся глаза, Гертруда взглянула на Марию и покачала головой.

– Похоже, у большинства из нас нет никаких шансов, правда?

Мария ничего не ответила, а просто сунула ноги в свои домашние туфли и прикрыла их юбкой, стараясь скрыть, что они изношены до дыр.

– А какая связь между стремлением твоего отца к совершенству и повязками на груди?

Мария отвернулась.

– Тебе не обязательно носить их здесь, – сказала Гертруда.

– Просто мне в них удобнее.

– Или безопаснее?

Мария опять не ответила и сделала вид, что собирает заметки, которые набросала в бессонные предрассветные часы.

– Насколько я могу судить, – заявила Гертруда. – Под этими повязками у тебя красивая фигура. Стыдно прятать ее из-за каких-то древних предрассудков. Ладно, неважно. Думаю, наступит время, когда ты почувствуешь потребность открыть их… когда встретишь парня, которому захочешь понравиться. Или, может, ты уже встретила его?

– Что заставляет тебя так думать? – Мария искоса взглянула на любопытную подругу.

Гертруда указала на россыпь скомканных бумаг на письменном столе.

– Похоже, тебе не просто было выразить свои чувства словами.

– Возможно, – ответила она, с грустью вспоминая Джона Риса. Скучает ли он по ней? Было ли чувство пустоты и одиночества результатом разлуки с единственным близким другом, если не считать Пола?

– Ерунда, милая. Все образуется. Чему быть, того не миновать. Как говорила моя мать, от судьбы не уйдешь. Если мы будем прислушиваться к своему внутреннему голосу, то найдем верную дорожку к своей судьбе.

Мария задумалась.

– Ты говоришь, что наша судьба предопределена свыше? И что нам нужно лишь найти верную дорогу, чтобы достичь счастья и благоденствия?

– Точно, милая. Когда кажется, что жизнь совсем плоха, можешь быть уверена, что во всех этих испытаниях есть смысл. Урок на будущее. Побеждая трудности, мы становимся сильнее. Если ты в это веришь, темная полоса в твоей жизни не будет казаться тебе такой непреодолимой. Фокус в том, чтобы не сосредотачиваться на безнадежности ситуации, а жить надеждой.

Глубоко вздохнув, Мария рассмеялась.

– Хорошо, милочка, – ответила Гертруда и выбежала из комнаты.

Мария с некоторой опаской опустилась на стул и, сложив руки на коленях, посмотрела на герцога Салтердона, сгорбившегося в инвалидном кресле. Голова его склонилась на грудь, грива темно-каштановых волос разметалась по выглядывавшим из-под грязной сорочки широким, но очень худым плечам.

– Вы выглядите совсем как Пол в те последние ужасные дни, когда душа его витала где-то между жизнью и смертью, – подумала она вслух. – Викарий Эштон верит, что подобные страдания посылаются господом для наказания заблудших душ. Вина Пола заключалась в том, что он любил женщину, которая принадлежала другому. Муж унижал ее всеми возможными способами. Во всех грязных тавернах двух соседних графств он рассказывал о своих издевательствах над ней. Он обращался с ней, как с вещью, ваша светлость, и публично избивал ее, если она осмеливалась противоречить ему.

Горло Марии сжимали спазмы.

– Однажды мой брат стал свидетелем жестокого избиения. Единственный его грех состоял в том, что он попытался остановить этого человека. И разве не преступление, что тот сломал Полу позвоночник? Ведь это верная смерть. Хотя… викарий Эштон объявил, что этот подонок имел право так поступить.

Она умолкла. Ей стало жарко, вероятно, от гнева и от того, что она так открыто и легко богохульствует.

– Викарий Эштон, ваша светлость, отвернулся от собственного сына и не виделся с ним вплоть до дня его смерти, – добавила она сердито. – Если такой добрый и милосердный человек, как мой брат, заслужил подобное жестокое наказание, то что же уготовано вашей светлости?

В лучах солнца над его головой кружились пылинки, а свет преломлялся в его волосах маленькими разноцветными радугами. Встав со стула, она осторожно обошла вокруг своего пациента, не отрывая взгляда от его лица. Рукава его ночной рубашки задрались вверх, обнажив предплечья. Она обратила внимание, что они выглядели сильными и сохранили остатки былого загара (наверное, он полуобнаженным катался на своих любимых арабских скакунах), но за многие месяцы пребывания в темной и мрачной комнате кожа приобрела желтоватый оттенок. Кисти его рук с набухшими голубоватыми венами напоминали оплывшие свечи, и ничего в этих желтых безжизненных ладонях не напоминало о том, какими они были раньше.

* * *

– Усадили? – спросила Мария, стоявшая спиной к ванне.

– Да, – ответил Тадеус. – Думаю, так ему удобно. Вздохнув, Мария повернулась. Вид обнаженного тела герцога несколько смутил ее. Его голова была откинута на край роскошной черной ванны, расписанной золотыми драконами. Ванна была даже больше, чем та, в которой она мылась вчера вечером. Достаточная даже для двоих, подумала она и зарделась от смущения, поймав на себе саркастический взгляд Тадеуса. В глазах его мелькали искорки – но не веселья.

Она кашлянула, взяла кочергу, подцепила ею лежавшую на полу ночную рубашку герцога и бросила ухмыляющемуся слуге.

– Гертруда ждет ее.

Тадеус и его товарищ отошли от ванны. Их рубашки стали влажными от горячего пара, лица раскраснелись. Кивком головы Мария отпустила их. Юноша, чьего имени она не запомнила, выскользнул из комнаты, а Тадеус остался на месте, не обращая внимания на брошенную ему рубашку.

– Ты что-то хочешь сказать? – спросила Мария, избегая его взгляда и чувствуя, что ее щеки пылают, как вчера вечером, когда она стояла перед ним обнаженная, и на ней не было ничего, кроме пахнущей фиалками воды.

– Угу, – ответил он и перенес вес тела на одну ногу.

Поза его была дерзкая и надменная, а лицо самодовольным. – Я задаю себе вопрос, почему ты до сих пор не рассказала Гертруде обо мне и Молли.

– Это не мое дело, – коротко ответила она и бросила на него взгляд из-под опущенных ресниц.

Он ухмыльнулся, но не выказал намерения уйти или подобрать рубашку.

– Что-нибудь еще?

Он пожал плечами.

– Просто я никогда не видел такие волосы, как у тебя. – Они напоминают лунный свет.

– Лунный свет?

– Такие же мягкие и отливающие серебром.

Мария зачесала назад выбившиеся из прически пряди волос и, опустив глаза, нахмурилась. В ее памяти всплыла картина с обнаженными Тадеусом и Молли.

– Держу пари, они красивее, когда распущены.

Она не ответила, и он, наконец, подобрал ночную рубашку и вышел, бросив взгляд сначала на Марию, а затем на герцога. На лице его застыло странное выражение.

После ухода Тадеуса Мария некоторое время стояла неподвижно. Она поняла, что молодой человек флиртовал с ней и что от его невинных комплиментов у нее перехватило дыхание. Не стоит поощрять такое его поведение, учитывая то, что происходило между ним и Молли, и особенно то, что случилось вчера вечером. Ведь даже одно понимание этого может заронить отвратительные семена тщеславия в ее душу.

Она заставила себя перевести взгляд на герцога и обнаружила, что это не помогло привести в порядок ее чувства. Облако пара поднималось над разрисованной драконами ванной. Тело Салтердона стало розовым, а волосы и борода заблестели от влаги.

Он выглядел совершенно естественно, как будто наслаждался отдыхом в горячей ванне. Если бы не его безжизненные глаза…

Ломая руки, она обошла вокруг, стараясь отвлечься от вида обнаженного человека в огромной ванне, где было достаточно места для двоих. Она должна вымыть его. Обнаженный незнакомец – не богобоязненный и невинный юноша, как Пол… а мужчина, у которого волосы росли не только на лице, но и на блестевших от пара руках и груди… человек, который годится ей в отцы… и который выбросил в окно одного из своих слуг.

– Господи милосердный! Если ты поможешь мне выдержать это испытание, клянусь… я никогда не позволю себе ни одной злой мысли об отце. Я и раньше давала себе клятвы, но теперь это всерьез. В конце концов, я делаю это ради того, чтобы спасти мать от этого подон… – она прикусила губу. – Черт! Господь не будет помогать человеку с такими злыми мыслями.

Она взяла два флакона с ароматическими солями с серебряного подноса, нервно провела пальцем по вензелю в форме буквы «S» и подошла к ванне. Стараясь не смотреть на герцога, девушка открутила крышки и высыпала содержимое обоих флаконов в ванну.

Над водой поднялось облачко пахнущего фиалкой пара.

Мария тяжело вздохнула.

Она ловко закатала до локтей рукава блузки – дальше было бы просто неприлично – достаточно того, что она погрузит руки в воду, где лежит обнаженный незнакомец! Медленно опустившись на колени рядом с ванной и не отводя взгляда от неподвижного лица своего подопечного, она окунула губку в воду, а затем выжала ее.

Она не могла удержаться, чтобы не рассмотреть повнимательнее это скорее звериное, чем человеческое лицо, спрятанное под гривой волос, которые, намокнув, стали виться. Ее охватило непреодолимое любопытство. Он одновременно и привлекал, и отталкивал ее.

У Салтердона был широкий лоб, черные как смоль густые брови и глубоко посаженные светло-серые глаза. Его высокие скулы, нос и рот говорили о решительном характере, а губы сложились в мрачную складку и, казалось, навсегда утратили способность и желание улыбаться.

– Привет, – ласково сказала Мария, заглядывая в невидящие глаза своего подопечного. – Вы слышите меня, ваша светлость?

Она осторожно провела влажной губкой по его лбу, затем быстро отдернула руку, а потом опять уже более медленно смочила ему щеки, коснувшись при этом серых потресканных губ.

– Меня зовут Мария, ваша светлость. Я приехала сюда, чтобы помочь вам. Вы меня слышите? – ласково, но настойчиво говорила она. – Вы еще живы? Можете дать мне какой-нибудь знак? Моргнуть или пошевелить губами?

Ничего.

Сидя на корточках и положив руки на край ванны, она смотрела на его неподвижные черты, пока вода не остыла, и тело ее хозяина не стало похоже на мрамор, став менее похожим на человеческое и более пугающим.

– Глупая девчонка, и что это на меня нашло? – сказала она вслух и принялась тереть его длинные и тяжелые руки. – Я, которую всегда было нелегко испугать, теперь стою здесь на коленях, молюсь и дрожу от страха. И все из-за чего? Даже дикий зверь подчиняется, если с ним обращаться по-человечески. А здесь не животное, а всего лишь человек.

Вода стекала с губки на его широкую грудь. Ее рука казалась детской на фоне его большого тела, и она подумала, что когда-то он был сильным и – если верить Гертруде – привлекательным мужчиной.

Засмеявшись, она на мгновение отвела взгляд. Привлекательным для женщин? Она не могла понять почему. Ей всегда казалось, что женщины из высшего общества ценят аристократическую внешность: изящество и красоту, от которых самая ветреная женщина замрет от восхищения. Вроде ее брата Пола, пленившего воображение всех молодых женщин деревни.

Герцог Салтердон, в отличие от Пола, обладал внушительной и пугающей внешностью. Правда, Пол не был ей чужим. Он рос и мужал на ее глазах. Она всю свою жизнь видела его тело, и в нем не было для нее ничего незнакомого и пугающего… в отличие от Джона Риса, единственного мужчины, к которому она испытывала определенное влечение, отдаленно напоминавшее любовь. Хороший, добрый и верный Джон. Если бы она согласилась выйти за него, то избежала бы этого затруднительного положения, когда ее привлекал и одновременно отталкивал этот человек, который был полной противоположностью тому, что она всегда считала привлекательным в человеческом существе, и тем более в мужчине.

Мария отошла от ванны и присела на краешек стула у камина. Капли воды падали с ее рук на пол. Она вся дрожала. Огонь в камине не согревал такую большую комнату.

Почему она не может отвести от него глаз?

Сейчас она видела только его склоненный профиль и устремленный в пространство взгляд. Прядь длинных влажных волос, свесившаяся через край ванны, неподвижно застыла в прохладном воздухе.

В комнату влетела Гертруда.

– Вы уже закончили, мисс? Позвать ребят, чтобы они вытащили его из ванны?

Не отрывая взгляда от одинокой пряди вьющихся волос герцога, Мария кивнула.

– Да. Хотя… нет. Его волосы… наверное, их нужно вымыть?

– Хочешь, чтобы я сама занялась этим, милая? Ты что-то выглядишь бледной.

Гертруда закатала рукава и крепкими, как у доярки, руками схватила кувшин с водой, зачерпнула пригоршню мыльной пены и стала тереть голову хозяина. Мария осталась сидеть на краешке стула, стиснув пальцами мокрую губку, от которой на ее юбке расплылось большое влажное пятно.

– Не то чтобы прислуга намеренно игнорировала его, – объясняла Гертруда, работая намыленными руками. – Просто он не всегда откликается на нашу заботу.

– У его светлости есть основания сердиться, – сказала Мария, наблюдая, как белая пена падает на обнаженное плечо герцога. Затем она взглянула в окно. Солнце опять скрылось за серыми облаками. Скоро пойдет снег.

– Но он не должен вымещать свой гнев на всех нас. Как бы то ни было… – Гертруда подхватила кувшин с холодной водой и вылила ему на голову. – Хотя сейчас это не имеет значения. Бедняга, душа его уже не с нами, хотя тело все еще здесь.

В это время принесли еду. Для герцога тарелку остывшей каши, а для Марии еще и ячменные лепешки с маслом и медом.

Хмуро посмотрев на заспанного слугу, который был не старше ее самой, Мария заявила:

– Это не подходит. Холодная каша для его светлости? Нет, сэр. Заберите это.

– Он все равно не будет есть, – подала голос Гертруда, пытаясь обернуть голову герцога мохнатым полотенцем.

– Я тоже, – сердито возразила Мария. – Принесите ему яйца-пашот и ветчину. И тарелку горячей каши, если не трудно. Посыпьте ее миндалем и сахаром – это поддержит его силы. Может, вы забыли, что он все еще ваш хозяин и что вы обязаны должным образом относиться к нему. Может, вы забыли, что когда-то он был человеком… нет, он и теперь человек, а не животное, независимо от его дикого вида и поведения.

– Угу, мисс, – ответил мальчик, и на его лице отразилось крайнее изумление. Схватив поднос с отвергнутой едой, он поспешно выскочил из комнаты. Повернувшись, Мария обнаружила, что Гертруда смотрит на нее блестящими от слез глазами. Она прижимала голову хозяина к своей груди и гладила его мокрые волосы. Подбородок ее дрожал.

– Какой стыд, – произнесла она сдавленным голосом. – Мы чуть не похоронили его заживо.

– Больше ни слова об этом, – строго сказала Мария и погрозила ей пальцем. – Как бы ты себя чувствовала, если бы была заперта в своем теле и неспособна говорить, но могла все слышать, а вокруг все только и говорили о неминуемой смерти?

– Так ты думаешь, что он нас слышит? – задохнулась Гертруда.

– Если силы или желание разговаривать покинули его, это не означает, что он неспособен слышать. Нет, Гертруда, человек обязан вынести все, что посылает ему Господь. Возможно, он немного покачнется под этим бременем, но того, кто верит в Божий промысел, нельзя сокрушить. Душа человека разрушается не от бед и напастей, а от греха. Я не знаю, каким человеком был его светлость. Только он сам может рассказать о силах добра и зла, борющихся за его сердце. Это битва между ним и ангелами. Слышит ли он нас? Откуда мы можем знать? Мы знаем только, что радости жизни отвлекают нас от собственных мыслей, сомнений и бед и возвращают к людям. Короче говоря, Гертруда, нужно заботиться о других, и горе обойдет тебя стороной.

* * *

Его светлость усадили в инвалидное кресло и подкатили к окну. Следуя указаниям Марии, слуги одели герцога в лучшие одежды: мягкую белую льняную рубашку, белый шелковый шейный платок» роскошные нанковые брюки и черные ботинки. Тем не менее одежда висела на нем, как на вешалке, и Мария поняла, каким крупным мужчиной он был когда-то.

Щегольской наряд резко контрастировал с его дикой внешностью. Темные волосы, чистые и сухие, пышным облаком окутывали его голову и спутанными волнами спускались на несколько дюймов ниже плеч. Нестриженая борода скрывала нижнюю часть лица.

Пододвинув стул, Мария уселась поудобнее и попыталась привлечь его внимание яйцами-пашот и поджаренной ветчиной.

– Один маленький кусочек, сэр, – ласково уговаривала она. Поднеся яйцо и вилку к его крепко сжатым губам, девушка заглядывала в его пустые глаза, но видела лишь отражение окна в серой радужной оболочке. – Или вы предпочитаете кашу, сэр? Туда положили масло и сахар. Это должно согреть вас. Ваши руки такие холодные.

Осторожно накрыв ладонью его руку, Мария оставалась в таком положении, пока его пальцы не согрелись… и даже дольше, потому что его рука казалась такой большой – совсем как у Пола – и за нее можно ухватиться, если отчаяние будет готово поглотить ее. Только рука брата всегда раскрывалась ей навстречу, чтобы поддержать и успокоить ее. Даже когда он умирал.

– Я и сейчас испытываю чувство стыда, когда вспоминаю, что именно он успокаивал меня, а не наоборот, – вслух размышляла она, крепче сжимая руку герцога. – Теперь я постараюсь оставаться сильной, чтобы дать вам утешение и поддержку, которых был лишен Пол из-за того, что я была слаба и напугана.

Она опять попыталась накормить его, но его светлость лишь безучастно смотрел в окно. День уже клонился к закату, и на величественных холодных холмах, возвышавшихся над равниной, залегли темно-серые тени.

Еда уже давно остыла, комната была вычищена до блеска, на всех столах расставлены благоухающие цветы. Мария молча сидела рядом со своим подопечным, время от времени поглядывая на него. На нее навалилась усталость: веки отяжелели, а сознание затуманилось, как холмы за окном.

Она задремала. Ей снился лежащий в кровати Пол, и на лице его сияла улыбка. Ей снилось, что он встал с постели, заявил, что совсем поправился, и в доказательство этого пустился в пляс. Ноги его были крепкими и сильными, как ветви дерева. Вдруг они с Полом превратились в детей и принялись носиться по лугам, гоняясь за бабочками и новорожденными ягнятами… Как его любили невинные дети и животные! Душа и помыслы его были чисты, а для заблудших и обиженных душ всегда находилась улыбка и пожатие руки, от которой – так казалось Марии – исходил теплый божественный свет.

«Доверься мне, сестричка, и ты всегда найдешь у меня сочувствие и поддержку», – говорил он еще ребенком. То же самое он повторял в последние минуты своей жизни, готовясь покинуть этот мир и предстать перед Господом.

Ее разбудил какой-то звук. С бьющимся сердцем Мария открыла глаза и поняла, что это был ее собственный плач. Встав со стула, она подошла к окну, прижала пылающий лоб к ледяному стеклу, посмотрела, как пар от ее дыхания оседает на нем, заволакивая туманом ее собственное отражение.

Распрямив плечи и вскинув голову, она торопливо вытерла слезы и повернулась к своему подопечному, который продолжал безучастно смотреть… на нее.

Нет, конечно, не на нее. В этих остекленевших глазах застыло печальное и задумчивое выражение. Возможно, он смотрит на те холмы, быстро исчезавшие за пеленой снега. Или погрузился в воспоминания о бешеной скачке на лошадях или грезит о какой-нибудь прекрасной даме, которую когда-то соблазнил здесь.

Он не смотрит на нее.

Как ни трудно было ей в это поверить, но пришлось признать, что… зверь просыпается, и что совсем скоро ее благополучие и даже само пребывание в Торн Роуз подвергнутся опасности.

Мария отступила назад и выругала себя за эгоизм.

– Стыдно, – громко сказала она и заставила себя поправить шерстяной плед на коленях герцога. Она торопливо подоткнула его и отстранилась.

– Пол напомнил бы мне, что какой бы тягостной иногда ни была наша жизнь, всегда найдется человек, которому еще хуже. И что мы всегда должны радоваться тому, что есть, благодарить Бога за то, что он дал нам крышу над головой, пищу, здоровье, друзей. Мой отец, напротив, говорил, что гнев Господа…

Она содрогнулась.

– Нет, не будем об этом, ваша светлость. Достаточно сказать, что добрый викарий верит, что Бог обрушивает на грешников неисчислимое количество самых жестоких кар. Я же считаю, что Господь добр, терпелив и снисходителен, независимо от наших грехов. Его рука всегда протянута нам. Все, что вам нужно, ваша светлость, – это вера, мужество и раскаяние.

Она села перед ним на стул и поставила локти на колени.

Его руки лежали поверх пледа, и Мария испытывала искушение коснуться их.

– Вы меня слышите? – ласково спросила она, вглядываясь в его заросшее бородой лицо. Никогда еще она не рисковала так близко подойти к этому человеку. От этой мысли дыхание у нее участилось, сердце забилось быстрее. Переполненная волнением и страхом, она закрыла глаза и сглотнула.

– Бывают лица, на которых морщины смотрятся совершенно естественно, – сказала она с деланным оживлением. – Лица, созданные для того, чтобы стать мрачными и злыми. Но вы – другое дело. Мне кажется, что ваши глаза светились озорством и весельем, ваши губы были всегда готовы растянуться в улыбке, и с них с легкостью соскальзывала дружеская шутка или непристойный комплимент хорошенькой молодой девушке. Больно видеть, что такое лицо искажено страданием. Если вы здесь, сэр, очнитесь и позвольте мне помочь вам. Черпайте силы в том, что я всегда буду рядом, и не только ради вашей бабушки, чья жизнь зависит от вашего выздоровления, но и ради вас самих.

Услышав какой-то шум в дверях, Мария подняла голову. Гертруда на цыпочках подошла к подносу с нетронутой едой, стоявшему рядом с креслом герцога.

– Есть улучшения? – сочувственно спросила экономка.

– Нет, – ответила Мария и откинулась на спинку стула.

Прищелкнув языком и покачав головой, Гертруда посмотрела на тарелку с яйцами и ветчиной.

– Я прикажу повару вечером приготовить для тебя что-нибудь вкусное. Такой слабой девушке нужно питаться как следует.

– Намек поняла, Гертруда. Обещаю вечером плотно поесть.

– Тебе сегодня лучше отдохнуть, милая. Повар приготовит чай с ромом. Будешь спать сном младенца, гарантирую.

Мария проводила Гертруду до двери. Экономка быстро прошла по коридору, открыла дверь в стене и исчезла за ней. Ее шаги, удаляясь, доносились с потайной лестницы для прислуги, а потом быстро затихли, когда дверь закрылась.

* * *

Как и обещала Гертруда, обед представлял собой настоящее пиршество: суп из жерухи, тушеная в сметане дичь и на десерт – что окончательно сразило Марию – сбитые сливки с вином и сахаром. Она села за стол только после того, как попыталась накормить герцога, которого пересадили на кресло у камина. Он неподвижно смотрел в огонь, и желто-оранжевые блики пламени освещали его лицо.

Мария удобно устроилась в кресле и, преодолевая чувство сонливости после сытного обеда, пристально посмотрела в лицо своего подопечного.

– Если бы у меня была книга, – негромко размышляла она вслух, – то я почитала бы вам. Полу нравилось, когда я читала ему. Он говорил, что богатый язык книг будит его воображение. Вы производите впечатление человека, который любит книги. У вас высокий и чистый лоб – верный признак ума. Вне всякого сомнения, вы способны глубоко чувствовать, вы склонны к разнообразию и ненавидите посредственность. И тем не менее продолжаете прятаться внутри себя. Интересно, почему? Чего вы боитесь, сэр? Что окружающие не будут уважать вас такого? Я считаю, что все зависит от того, каким человек сам себя ощущает.

Мария встала, обошла вокруг Салтердона и провела рукой (вот какой смелой она становится!) по его растрепанным волосам, легко коснулась нестриженой бороды. Разве в ее обязанности не входит проявлять заботу и ласку, поддерживая тем самым его тело и дух?

– Только глупец может из-за этого считать вас неполноценным.

Она остановилась спиной к огню, и взгляд ее упал на его длинные ноги, обутые в черные кожаные сапоги, доходящие до колен. Гертруда потратила полчаса, чтобы до блеска начистить эти роскошные ботфорты.

– Чудесные сапоги, – громко сказала Мария, и ее взгляд, скользнув по мягкой коже, остановился на колене герцога.

– Они отлично сидят на вас, – добавила она, заглядывая ему в глаза, которые, казалось, смотрят прямо на нее.

Мария опустилась на пол, взяла в руки его тяжелую ногу, без особых усилий стянула сначала один сапог, затем другой, поставила их рядом с камином, взяла обтянутую чулком ногу герцога к себе на колени и принялась растирать ее. Ее пальцы привычными круговыми движениями поднимались сначала вверх к колену, а потом снова опускались вниз. Она массировала так ноги Пола, когда он в течение многих месяцев лежал без движения. Пол делал вид, что это ему нравится, и довольно вздыхал, хотя Мария знала, что брат ничего не чувствует. Удовольствие было только воображаемым.

– Говорят, это усиливает кровообращение, – объяснила она, и немного усилила нажим. Ее руки энергично разминали мышцы, массировали колени, пока ей не показалось, что плоть под ее пальцами стала согреваться. Время от времени Мария поднимала взгляд к его лицу.

– Огонь в камине так удачно освещает вас, – говорила она. – Вызывает краску на лице и искорки в глазах.

Ее ладони скользнули по колену герцога и крепко обхватили его бедро. Девушка обратила внимание на его сильные мускулы и на то, как плотно обхватывают ногу брюки. Дорогая ткань искрилась всеми цветами радуги.

Внезапно в ее памяти всплыли образы Тадеуса и Молли, вызывая не страх, а какое-то смутно знакомое чувство беспокойства, которое она изредка ощущала в присутствии Джона – когда давала волю своему воображению, – и неопределенное желание, глубоко запрятанное, низменное и дикое, как сидящий рядом с ней человек. Веки Марии отяжелели, взгляд остановился на губах герцога, а ее рука медленно поползла вверх по его сильному бедру. Она представляла, что стоит в дверях кухни и наблюдает, как два человека извиваются на кухонном столе, и их кожа блестит от пота… только на нее смотрят глаза герцога, а стонущая и вскрикивающая от наслаждения женщина это…

– Мисс Эштон? Вскрикнув, Мария вскочила.

Из полумрака показалась фигура Тадеуса. Сердце Марии бешено билось. Она прижала руку к груди и отвела взгляд.

– Ты испугал меня, неожиданно появившись из темноты. На мгновение мне показалось…

– Что это он заговорил? – Тадеус даже не взглянул в сторону герцога. Он заложил большие пальцы рук под ремень и ухмыльнулся. – Думаю, это маловероятно.

– Нужно верить, Тадеус. Чудеса случаются. Мария пыталась взять себя в руки, отогнать от себя это возмутительное видение, справиться с захлестнувшей ее волной тревоги. Колени ее дрожали.