– Я и представить себе не могла, что дорога из Хаддерсфилда займет два дня. Мы даже не останавливались, чтобы поесть, только сегодня утром зашли в таверну за Ланкаширом… Наверное, я опоздала к чаю?

Ответа не последовало.

– Стыдно признаться, но это моя первая разлука с домом и семьей. Вы давно работаете в Торн Роуз?

Молчание.

Мария нахмурилась.

Воздух был холодным и сырым, как в склепе, окна и дверные проемы образовывали устремленные ввысь арки с контрфорсами. Все это выглядело таким мрачным и пустынным, несмотря на роскошь, что никак не вязалось с подходящей для больного ребенка обстановкой. У парня, за которым ей придется ухаживать, без сомнения, непростой характер. «Без света нет радости. Без радости нет жизни!» – часто повторял Пол с ясной улыбкой.

Маленькое полутемное помещение, куда привели Марию, располагалось наверху. Преодолев четыре лестничных пролета, они оказались среди расположенных в ряд одинаковых крошечных комнат для слуг, где свободного места было ровно столько, чтобы лечь или встать с постели. Одинокий серебристый луч, пробивавшийся сквозь задернутую занавеску единственного окна, светлой полосой лежал на полу у кровати. Вошедшая первой горничная нащупала лампу, зажгла ее и недоверчиво взглянула на Марию.

– Не понимаю, почему герцогиня выбрала именно тебя, чтобы ухаживать за ним. Клянусь, у нее не в порядке вот здесь, – она постучала пальцем по лбу, еще раз окинула взглядом Марию и покачала головой. – Надеясь на чудо, она привозила сюда мужчин, каждый из которых был в три раза больше тебя, но ни один не выдержал дольше двух недель. Все уехали, заявив» что скорее небеса разверзнутся, чем они проведут еще один день с… этим чудовищем.

– Какие жестокие слова! Любую одинокую душу или сердце можно спасти добротой и терпением.

Горничная фыркнула, приподняв брови.

– Ты его еще не видела. Ладно, неважно. Скоро сама все узнаешь, – сказала она и добавила, двинувшись в сторону двери: – На твоем месте я бы запиралась. Никогда не знаешь, кому вздумается вломиться к тебе ночью. В прошлом месяце виконтесса Крепшой проснулась и обнаружила, что человек, руки которого гладят ее тело под ночной рубашкой, вовсе не муж, а незнакомец в маске. Целых два часа он насиловал ее. Кроме всего прочего, у нее опустошили шкаф с бельем. Двумя днями позже ее лучшая сорочка была обнаружена висящей на позорном столбе в Найчелс Холлоу.

– И кстати, – добавила она после эффектной паузы, – на этой стороне расположены комнаты для женщин, на той – для мужчин. Ночные проделки влекут за собой немедленное увольнение – судя по твоему виду, ты понимаешь, о чем я.

Она фыркнула и еще раз недоверчиво оглядела Марию.

– Ванная в конце коридора. Она общая. Гертруда, старшая экономка, обещает поставить умывальники в каждую комнату, если сможет продлить кредит у местного лавочника – ни черта у нее не выйдет с этим проклятым кредитом. Я всегда ей говорила. Мы и так здесь слишком хорошо питаемся. Так что пока будешь мыться здесь – и чтобы долго не засиживалась.

– А когда я увижу мастера Салтердона? – крикнула Мария вслед горничной и, не получив ответа, бросилась к двери.

Худая фигура девушки исчезла в темноте, и все смолкло. Мария посмотрела сначала в одну сторону, затем в другую, и перед ее мысленным взором пронеслись образы разбойников и обезглавленных рыцарей. Вскинув голову, она вернулась в комнату, закрыла дверь и со вздохом прислонилась к ней.

Признается ли она даже самой себе, что события последних дней ошеломили ее? Всего за четыре дня она поступила на работу к герцогине Салтердон, уехала из единственных знакомых ей дома и деревни и оказалась в таком чужом мире, какой и вообразить себе не могла. Впервые в жизни она была одна, по-настоящему одна. Один росчерк пера герцогини – и размеренная и большей частью безрадостная жизнь, которую она вела все девятнадцать лет, растаяла, как дым.

Она свободна… Свободна от унылой правильности отца, от его жестокостей, творимых именем Господа. Свободна от того, что превращает в ад жизнь ее матери. Но куда подевалась радость?

Из маленького окна был виден бесплодный клочок земли и высыхающая, лишенная листьев рябина, на голых ветвях которой расселись грачи. Не найдя утешения в унылом пейзаже, Мария присела на край кровати, положила сцепленные руки на колени и уперлась взглядом в стену, слишком усталая и голодная, чтобы даже рассмотреть как следует крошечную комнату, украшенную одной или двумя картинами и с выцветшим потертым ковриком, делавшим пол теплее.

Дома в такое время она готовила отцу ужин: чаще всего баранью ногу подаренную одним из прихожан. Дрова потрескивали в печи. Скоро в кухне станет невыносимо жарко. Она откроет окно и впустит вечерний ветерок, чтобы тот высушил капли пота на ее лбу. Если ее мать сможет заставить себя стряхнуть апатию, то станет тихим голосом рассказывать о тех далеких годах, когда была девушкой… когда парни выстраивались перед ее домом в надежде взглянуть на нее. Мать и дочь могут даже посмеяться вместе… пока не вернулся викарий. Они могут даже набраться храбрости и поговорить о Поле.

Боже всемогущий, как она^стала. Последние несколько дней ей пришлось вынести угрозы и обвинения отца, слезы матери. Бессонными ночами она возвращалась к своему решению покинуть дом и единственного человека, который осмеливался любить ее, несмотря на жестокость отца.

Милый Джон… Поможет ли разлука разобраться в чувствах, которые она испытывает к нему?

Минуты шли за минутами.

Наконец она, вздохув, встала с кровати, подошла к двери и открыла ее.

Где сейчас «это чудовище»? Бедный парень, лишенный понимания и участия. Какое ужасное событие в его короткой жизни могло стать причиной такого скверного характера? Она знала только, что его родителей нет в живых. И что чуть больше года назад произошел несчастный случай, в результате которого молодой человек остался… искалеченным, хотя ей неизвестно, насколько сильно. Герцогиня отказывалась говорить на эту тему.

Мария тихонько двинулась по коридору, а затем вниз по лестнице. Любопытство заставляло ее заглядывать в незапертые двери. И каждый раз она поражалась открывавшейся перед ней роскоши: увешанные зеркалами или облицованные мрамором стены, хрустальные подсвечники, мозаичный паркет и золоченые колонны.

К тому времени как ей удалось найти дорогу на первый этаж, слуги начали зажигать лампы и огромную люстру, которую они опустили при помощи лебедки и троса. Более сотни свечей отбрасывали яркий свет на широкие лестницы, барельефы, мраморные стены и полы, на расставленные повсюду большие китайские вазы с пальмами и папоротниками.

Движимая любопытством, Мария забиралась все дальше в глубь дома, в темноту. Коридоры стали узкими, облицованные мрамором и деревом стены сменились кирпичными и каменными, а канделябры на стенах отбрасывали тусклый свет. Откуда-то тянуло теплом и запахом пищи. Лицо и пальцы девушки согрелись, а в животе заурчало от голода.

Дойдя до ведущей вниз винтовой лестницы, Мария остановилась. Она смотрела на грубые ступеньки, на красные и желтые блики света на каменных стенах, прислушивалась к странным, приглушенным расстоянием звукам голосов.

Кухня. Ну конечно! Возможно, если она пожалуется повару, что за весь день съела только немного каши на завтрак, тот даст ей кусок хлеба с маслом и чашку теплого чая. Что-нибудь, чтобы унять неприятное сосание под ложечкой. Может быть, ей даже удастся перекинуться с ним несколькими словами, и тогда она избавится от усиливающейся растерянности.

Она неслышно спустилась вниз… и замерла на пороге.

На высоком столе перед пылающим очагом лежали два обнаженных, блестящих от пота сплетенных тела. Руки и ноги двигались, как будто в борьбе, пальцы сжимали волосы, лица были искажены, как будто от боли и наслаждения одновременно.

– Давай, Тадеус. Быстрее! Пока никто не наткнулся на нас, – хриплым голосом вскрикивала уже знакомая Марии служанка, впиваясь ногтями в обнаженные плечи юноши, блестевшие, как мрамор.

– Никто нас не найдет, Молли, – отвечал он, и его бедра ритмично двигались вверх-вниз между ног девушки. – Я посмотрел. – О Господи, ты прелесть. Какие красивые соски! – воскликнул он и уткнулся лицом в грудь служанки, целуя ее, лаская губами и языком.

Мария сглотнула, но была не в силах сдвинуться с места.

Молли обвила ногами талию юноши и приподнялась ему навстречу, ее голова качалась из стороны в сторону, а белые груди колыхались, как тяжелые шары, при каждом толчке, каждом сокращении его мускулистых ягодиц, при каждом объятии его рук. Из-под копны растрепанных рыжеватых волос капли пота стекали по лбу и вискам парня.

– О Боже. Боже, – всхлипывала Молли по мере того, как убыстрялись его движения. – Я умираю. Умираю.

– Господи милосердный, – услышала Мария свой шепот, а когда мужчина поднял голову, и она встретила взгляд его темных глаз, то смогла лишь молча открыть от удивления рот.

Его глаза на мгновение расширились, а затем сощурились. Его взгляд и улыбка парализовали ее, как будто, обрушивая свое крепкое стройное тело на Молли, он занимался любовью именно с Марией – и так до того момента, пока он, вскрикнув, не вскинул голову.

У Марии перехватило дыхание. Она отпрянула, повернулась, и бросилась назад в прихожую, где кожаные подошвы ее туфель заскользили по полированному мрамору. Перебирая ногами, Мария ухватилась за стол, чтобы не упасть. С горящим лицом и бьющимся сердцем она застыла, наклонившись и балансируя на одной ноге. В ее голове одна за другой проносились сотни проповедей отца о плотских грехах, обрекающих душу на вечные муки. Безо всякого сомнения он нашел бы несколько подходящих фраз по поводу этого прибежища порока… и того, что она с неприличным восхищением наблюдала за этим низменным занятием.

Она взлетела вверх по ступенькам, не разбирая дороги, бегом миновала один длинный коридор, затем другой, пока, задохнувшись и обнаружив, что заблудилась, не прислонилась к стене. Перед ее внутренним взором тут же во всем ее блеске отчетливо всплыла непристойная сцена, от которой ее бросало в жар. Нечто похожее, только слабее, она уже испытывала раньше: в обществе Джона (хотя он, очевидно, не разделял ее чувств) и когда Пол шепотом делился с ней впечатлениями от свиданий с необыкновенно красивой и не менее распутной молодой женой деревенского кузнеца. Но теперь, в отличие от тех случаев, Мария вся дрожала. Во рту у нее пересохло.

Казалось, прошло не меньше часа, прежде чем жар ее тела угас под действием окружающего холодного воздуха, а волнующие ощущения, которые возникли, когда она подглядывала за любовниками, превратились в разочарование и досаду.

Придя в себя и сообразив, что окончательно заблудилась в лабиринте коридоров Торн Роуз, Мария принялась бродить от галереи к галерее, слишком ошеломленная, чтобы замечать окружавшее ее великолепие, все больше расстраиваясь и сердясь на затруднительное положение, в котором она оказалась. Единственное, чего она хотела – вернуться в свою комнату и спрятаться там. Забыть последние события. Хотя вряд ли ей удастся избавиться от растущего беспокойства. Молчание не сможет бороться с тревогой, которую она ощутила, в первые минуты в Торн Роуз, когда окончательно поняла, что ее теперь не согреет тепло домашнего очага. Одинокая душа, заброшенная в чужой мир.

Нет, она должна отбросить эти мысли. «Строй планы на будущее и не задумывайся о сегодняшнем дне, потому что он уже история», – часто повторял Пол, будучи уже на смертном одре. Даже перед лицом неминуемой смерти он не потерял твердости и присутствия духа.

Если бы она обладала его силой и смелостью…

Мария, толкая незапертые двери, заглядывала в комнаты с покрытой пыльными чехлами мебелью. Какая странная и мрачная обстановка, неподходящая для ребенка. Никаких признаков радости, беззаботности, ни единой игрушки, ни одной живой души, если не считать слуг, заполнивших величественный замок. О чем думала герцогиня, так старательно пряча внука?

Мария все сильнее ощущала потребность разыскать своего подопечного и познакомиться с ним… Эти вечерние часы они проведут вместе… Возможно, она научит его одной или двум песенкам… Они вместе будут сражаться с этим ужасным одиночеством и, несомненно, быстро подружатся. В мрачных коридорах зазвенит детский смех – она все сделает для этого. И когда утром приедет герцогиня, у нее не останется сомнений, что Мария может найти общий язык с мальчиком и понять его проблемы.

Добравшись до ярко освещенного коридора, Мария остановилась. Пыль здесь, похоже, тщательно вытерли, а диваны и стулья не были укрыты ветхими чехлами. Витые медные подсвечники на стенах были начищены до блеска.

Совсем другое дело! Сами стены, казалось, источали великолепие и утонченность. Воздух наполнился ароматом свежих цветов в хрустальных вазах, которые блестели на расставленных вдоль коридора столиках.

Большинство комнат по обеим сторонам длинного коридора были открыты. Каждая гостиная, будуар или спальня была заполнена шедеврами мебельного искусства, достойными музея. Даже в самых смелых мечтах Мария не могла представить себе, что увидит нечто подобное, внушающее благоговейный трепет. Наконец ей удалось выбросить из головы события последних дней и часов и ухватиться за тонкую ниточку надежды, приведшую ее в Торн Роуз.

Она повернулась на цыпочках и широко раскинула руки. Прикусив губу и прикрыв пальцами рот, она затравленно озиралась, как будто ожидала, что сейчас из темноты на нее с кулаками набросится отец, изрыгая проклятия по поводу такого легкомысленного и возмутительного поведения.

Какое облегчение, что ее встретила лишь одна тишина. Она почти счастлива.

Надежда вытеснила сомнения, и Мария двинулась по устланному ковром холлу, весело напевая про себя, готовая к встрече со своим юным подопечным.

Оказавшись перед закрытой дверью, девушка остановилась и нерешительно постучала. Ответа не последовало. Осторожно приоткрыв дверь, она заглянула в просторную темную комнату, окна в которой были закрыты тяжелыми бархатными шторами. Воздух был холодным и неподвижным, как в склепе, а запах…

Мария зажала нос, и в ее памяти всплыли далеко запрятанные воспоминания о последних ужасных месяцах жизни брата. Она сразу узнала отвратительный запах смерти и разложения. Он витал в непроницаемом воздухе, как сама смерть.

Стараясь не шуметь, Мария открыла дверь пошире и, насторожившись, проскользнула в наводящую ужас комнату.

На полу лежали осколки фарфора: разбитые тонкие чайные чашки, расколотые суповые тарелки. В дальнем углу холодной комнаты стояло брошенное инвалидное кресло. Ни один уголек не светился среди отсыревшей золы в камине. Только в изголовье кровати в собственном расплавленном воске мерцала единственная свеча, и ее пламя, слишком длинное из-за необрезанного фитиля, плясало в опасной близости от прозрачных занавесей, спадающих с балдахина.

– П-привет, – произнесла она тихим дрожащим лосом. – Есть здесь кто-нибудь?

Нет ответа.

– Мистер Салтердон? Тишина.

Проглотив застрявший в горле ком и прикрыв нос и рот тыльной стороной ладони, Мария осторожно переступила через осколки фарфора и приблизилась к массивной кровати. Сердце ее гулко стучало, колени дрожали.

– Мистер Салтердон? – позвала она еще раз надтреснутым голосом.

Дрожащими пальцами она ухватилась за занавеску балдахина и отодвинула ее в сторону.

Здесь, в темноте, лежала какая-то фигура. Сощурившись, она присмотрелась внимательнее. Определенно, это не детское тело – слишком массивное, широкое и…

– О Боже! – выдохнула Мария и отпрянула, почти не слыша хруста фарфоровых осколков под ногами.

– Боже, – громко повторила она, затем в ужасе повернулась, бросилась к двери, распахнула ее настежь и, споткнувшись о складку ковра, понеслась по длинному коридору, пока не оказалась на верхней площадке лестницы. Здесь она изо всех сил ухватилась за перила и закричала:

– Помогите! Кто-нибудь! О Господи, – всхлипнула она, обращаясь к появившейся снизу из темноты фигуре, – быстрее! В той комнате мертвец!