С ней прибыли не менее четырех горничных, личная прачка, гладильщица, служанка, в чьи обязанности входило упаковывать и распаковывать чемоданы, дворецкий, непрерывно дававший распоряжения четырем лакеям, которые бегом исполняли его приказы. Кроме того, в ее свите был повар-француз (с двумя помощниками), который в приступе ярости выгнал из кухни штатного повара, а также кондитер, чтобы печь хлеб, булочки к чаю и сладости для герцогини. Через час после приезда все западное крыло огромного замка сверкало чистотой. Окна были вымыты, мебель переставлена. Из кухни доносился запах булочек с корицей.

Мария нервно мерила шагами коридор, а затем подошла к лестнице, поставила ногу на ступеньку и ухватилась рукой за перила. Каким глупым капризным ребенком нужно быть, чтобы написать это мерзкое письмо с просьбой об увольнении! Как она могла допустить, чтобы чувства взяли верх над разумом?

Позволит ли ей герцогиня в последний раз увидеться с ним, прежде чем отправит укладывать вещи? Даже сейчас Гертруда вместо нее купает, бреет, одевает и причесывает герцога, готовя к этому важному моменту.

Дверь гостиной открылась, и на пороге показался дворецкий герцогини Сидней, высокий сухопарый мужчина с крючковатым носом и тонкими губами. Он взглянул на Марию сверху вниз и презрительно фыркнул:

– Ее светлость герцогиня Салтердон готова принять вас.

Сидней провел ее в гостиную, где в огромном камине из итальянского мрамора ревел огонь. Через открытые окна в комнату проникал холодный ветер.

Герцогиня, одетая в широкое шелковое кимоно красного цвета, в ответ на реверанс Марии махнула рукой в сторону двух стоящих рядом стульев. Один из них был свободен, а на другом расположился полный мужчина с большой лысиной на макушке. Девушка узнала Эдкама, врача герцогини.

Тучный джентльмен тотчас же вскочил, улыбнулся и закивал головой, разглядывая Марию через монокль, отчего один из его выпуклых карих глаз казался больше другого.

– Здравствуйте, мисс Эштон. Я…

– Я знаю, кто вы такой, – с неожиданной горячностью воскликнула девушка. Круглый маленький человечек попятился, а герцогиня удивленно вскинула брови. – Вы, сэр, приехали, чтобы забрать его светлость.

– Совершенно верно, – ответил он.

– Хочу сразу заявить, – сказала она, расправив плечи и вскинув голову. – Что написала это письмо, находясь в дурном настроении… Не знаю, что на меня нашло. Наверное, даже самых стойких и мужественных неудачи могут иногда приводить в уныние.

Врач обменялся взглядами с герцогиней.

– Конечно, поведение его светлости достойно порицания, как я и описывала в письме, – добавила она, обращаясь к герцогине, которая, нахмурившись и слегка поджав губы, пристально смотрела на нее. – Но теперь вы сможете сами убедиться, что его состояние значительно улучшилось.

– Как вы сказали? – воскликнул Эдкам.

– Именно так. Значительно улучшилось, – она улыбнулась и кивнула.

Напряженно выпрямившаяся в своем кресле герцогиня расслабилась.

– Садитесь, мисс Эштон.

Мария робко опустилась на краешек стула, и внезапно появившаяся служанка подала ей горячий шоколад в черной фарфоровой чашке с золотым ободком.

Герцогиня подождала, пока наполнят ее чашку, а затем обратилась к Марии.

– Я совсем не понимаю, о чем это вы, милая. Я не получала никакого письма. Наш визит вызван тем, что Эдкаму необходимо еще раз осмотреть моего внука, прежде чем я приму окончательное решение.

– Решение?

Мария смотрела на герцогиню сквозь облачко поднимающегося от чашки пара, и слова «я не получала никакого письма» продолжали звучать в ее голове.

«Герцогиня не получала письма с просьбой об отставке… Этих истерических призывов как можно скорее найти ей замену, поскольку она не выдержит и двух недель в обществе ее ужасного внука».

Все еще можно исправить.

Она просто должна объяснить, что передумала.

– До меня дошли слухи о недостойном поведении Трея.

Мария на мгновение прикрыла глаза. Горячий шоколад застрял у нее в горле. Леди Дреймонд.

– Естественно, я сразу же вызвала Эдкама, – решительным голосом заявила герцогиня и бросила на доктора полный отчаяния взгляд.

– Но… – начала Мария.

– Вы, конечно, знаете, что состояния, подобные тому, в котором находится Салтердон, приводят к усилению меланхолии, сопровождающейся спорадическими вспышками агрессивности, – наклонился вперед Эдкам. – Это типично для таких повреждений – я имею в виду травму головы. К сожалению, наши больницы переполнены такими душевнобольными, и так будет продолжаться, пока мы не узнаем больше об устройстве человеческого мозга.

– Да, но…

– Таким образом, – перебила герцогиня, – мы пришли к печальному выводу, что в интересах моего любимого внука его следует содержать в условиях, соответствующих его состоянию.

– Там, где за ним будут присматривать… более квалифицированные специалисты, чьи знания и умение позволят контролировать его здоровье и поведение, – добавил Эдкам.

– «Роял Оукс»! – вскрикнула Мария. Чашка в ее руке задрожала и стукнулась о блюдце, и шоколад выплеснулся ей на колени.

– Конечно нет, – вскинула брови герцогиня.

– Все равно, больница. Его поместят вместе с сумасшедшими, которые воют, как собаки!

– Боже милосердный, – выдвинула герцогиня. – Впечатляющая картина, но совершенно неверная. Не забывайте, дорогая, речь идет о герцоге Салтердоне, а не о кузнеце Томе или бродяжке Молли.

– Но…

– Разве он не оскорблял вас? – спросил Эдкам.

– Да, но…

– Разве он не пытался задушить вас? – подала голос герцогиня.

– Да, но…

– И чуть не оторвал вам руки? – задал вопрос врач.

– Он…

– И разве я не говорила вам, мисс Эштон, что вы были моей последней попыткой избавить внука от этого решительного, но необходимого шага?

Мария откинулась на спинку стула; голова ее кружилась.

– Конечно, ваша светлость. И все же… – она на секунду зажмурилась, набрала полную грудь воздуха и, боясь, что ее опять перебьют, заговорила так тихо, что герцогиня была вынуждена наклониться вперед, чтобы расслышать слетающие с ее губ слова. – Я рада сообщить вашей светлости, что его речь значительно улучшилась. Он сам ест, одевается, читает мне вслух. А еще больше радости мне доставляет то, что он опять сел за фортепиано.

– Не может быть! – вырвалось у Эдкама.

– А его… поведение? – спросила герцогиня.

– Могу только сообщить, что вчерашний вечер и сегодняшнее утро прошли без обычных ссор. Он кажется более покладистым.

– Но это не означает, что приступы гнева не вернутся при малейшем раздражении, – заметил Эдкам. Задумчиво наморщив лоб, он встал и взял руку герцогини. – Моя дорогая Изабелла, вы не должны принимать все это близко к сердцу. Раньше тоже ведь были периоды улучшения, после которых он опять погружался в пучину безумия.

Глаза герцогини сияли, подбородок слегка дрожал.

– Я должна немедленно увидеть его, – прерывающимся голосом сказала она Марии.

– Гертруда сейчас как раз приводит его в порядок – ответила Мария и отставила чашку с шоколадом. – Если ваша светлость не возражает, я пойду проверю, готов ли он.

– Разумеется.

Когда Мария встала, герцогиня сжала ее руку мягкими, но на удивление сильными пальцами. В серых глазах старухи светились надежда и отчаяние.

Ободряюще улыбнувшись, Мария отстранилась и быстро вышла из комнаты. На пороге она остановилась на мгновение, белая как мел, а затем бросилась бегом по коридору.

«Господи всемогущий, они приехали, чтобы забрать его светлость, поместить его в одно из тех ужасных мест, где с людьми обращаются хуже, чем с дикими животными».

– Ему теперь лучше, – напомнила она себе вслух. – Гораздо лучше.

Взглянув на потолок, где среди ветвей олив резвились позолоченные ангелы, она прошептала:

– Это настоящее чудо, что его светлости стало лучше именно сейчас, когда они собрались увезти его. Может, милость Божья все-таки не оставила меня.

Перескакивая через ступеньки, Мария взбежала наверх и столкнулась с бледной как мел Гертрудой. Глаза экономки были вытаращены, платье порвано и перепачкано мыльной водой.

– Это все его светлость, – пробормотала она. – Боюсь, милая, все внезапно изменилось к худшему.

Мария обошла ее.

– Это невозможно…

– Как только я сообщила ему о приезде герцогини…

– Два часа назад все было прекрасно, Гертруда. Он сам ел и болтал…

– Как будто земля разверзлась, и из преисподней появился сам дьявол. Он не позволял ни мне, ни кому-либо другому ничего делать с собой. Боюсь, завтра один глаз Молли будет фиолетового цвета, как, впрочем, и мой зад…

Из противоположного конца коридора послышался грохот и крики. Из комнаты Салтердона выскочила горничная. Что-то пролетело над ее головой и ударилась в стену.

Когда Мария вошла, фарфоровая ваза просвистела над ее головой и разбилась о дверной косяк. Пол был весь усыпан осколками стекла, столы и стулья опрокинуты. Вид герцога привел девушку в ужас.

Она осторожно приблизилась к нему. Салтердон сидел в своем кресле и смотрел на нее сквозь упавшие на лицо спутанные волосы. Его широкие плечи вздымались от гнева. Волк вернулся… Дракон. В его глазах бушевало пламя, зубы были оскалены. Мария почувствовала, что сейчас лишится чувств.

– Нет, – тряхнула головой девушка. – Не сейчас. Вы не должны сейчас так себя вести. Я не позволю. Вы так далеко продвинулись. Я видела, чего вы достигли. Каким вы снова можете стать.

– Убирайся! – прорычал он.

– Нет. Я не позволю вам так обращаться с самим собой, со мной или с вашей бабушкой, – она подошла еще ближе, борясь со страхом, и позволила гневу овладеть собой. – Вспомните, кто вы такой, сэр. Вы…

– Я знаю, кто я такой, – презрительно усмехнулся он. – И не таким, как ты, напоминать мне об этом. Я имею несчастье быть герцогом Салтердоном, а ты… всего лишь прислуга, нанятая моей бабкой, чтобы сделать из меня подобие того человека, каким я был когда-то.

– А если ты еще этого не заметила, – добавил он с кривой улыбкой и развел руками. – Я больше не тот мужчина, каким был раньше.

– Вот, значит, в чем дело, – она опустилась на колени, ухватилась за кресло и посмотрела в его искаженное лицо, на секунду забыв об опасности. – Вы боитесь.

Он сжал ее голову ладонями. Его пальцы безжалостно вцепились в волосы Марии, откидывая ее голову назад, как будто он хотел сломать ей шею. От боли у нее из глаз потекли слезы.

– Вы боитесь своей беспомощности, ваша светлость, – сжав зубы, повторила она. – Потому что думаете, что все остальные перестанут считать вас мужчиной из-за того, что вы прикованы к креслу.

Салтердон с такой яростью притянул ее к себе, что она задохнулась от боли.

– Мужчина – это не только ноги, – продолжала Мария.

– Согласен, – усмехнулся герцог и, отпустив ее волосы, схватил запястье девушки и прижал ее ладонь к теплой выпуклости у себя между ног. Мария вскрикнула и попыталась вырваться, но он удерживал ее руку. – Чтобы быть мужчиной, нужна вот эта штука, а у меня она тоже не работает. Скажите, мисс Эштон, моя милая сиделка, которая развлекается с конюхами, что остается от мужчины, если он не в состоянии пользоваться ни ногами, ни членом?

– У него есть чувство собственного достоинства, – прошептала она. Ее щеки горели, а глаза были полны слез. – И еще душа, эта нематериальная субстанция, которая делает его достойным либо рая, либо ада.

– Неужели? – он притянул ее совсем близко, обхватил рукой ее горло и слегка сжал. – А как насчет тех, у кого нет души?

– В вас есть доброта, сэр. Нужно только признаться себе. Я поняла это вчера вечером по вашим глазам, которые сияли ярче, чем звезды в небе.

– О Боже. Не слишком ли мы поэтичны для шлюхи?

– Я не шлюха, сэр.

Губы Салтердона скривились в циничной усмешке, ноздри раздувались. Не отрывая от девушки своих серых глаз, он большим пальцем нащупал пульсирующую жилку на ее шее.

Наконец он отпустил ее. Она отстранилась, но осталась стоять на коленях, не в силах подняться на внезапно ослабевшие ноги. Кожа головы у нее горела, а отпечатки его пальцев на шее ощущались как крошечные следы от уколов. Только теперь она почувствовала, что ее захлестывает волна гнева. Она вся задрожала от внезапного разочарования (неужели прошлой ночью ей могло показаться, что она испытывает что-либо, помимо чувства признательности к капризному аристократу?). В конце концов, ей удалось подняться на ноги, и она, не оглядываясь, пошла к двери.

– Мисс Эштон! – крикнул он ей вслед, но она не остановилась. – Мария!

Сжав кулаки, Мария резко обернулась, и ее волосы упали на одно плечо.

– Я не давала вам разрешения называть меня по имени, ваша светлость. И не собиралась. Вы мне совсем не нравитесь, это уж точно. Все эти несколько недель я старалась не обращать внимания на слухи и сплетни по поводу вашего дурного характера, но теперь с сожалением вынуждена признать, что все это правда. Вы, без сомнения, заслужили печальную судьбу, которая вас ожидает.

– О да, – добавила она звенящим и готовым сорваться голосом. – Забыла сказать вам: герцогиня привезла с собой врача по фамилии Эдкам, который твердо убежден, что единственным выходом из положения является сумасшедший дом. Я, конечно, пыталась переубедить их. Но теперь я не сомневаюсь, что после того, как они увидят вас и свидетельства вашего агрессивного поведения, то поторопятся исполнить свои намерения. В любом случае, к ночи вы уже покинете нас, и, я надеюсь, вы сгниете в этом презренном месте, как помойная крыса, потому что именно этого вы и заслуживаете.

Она выскочила из комнаты прямо в толпу слуг, которые, вытянув шеи и вытаращив глаза, слушали ее оскорбительные слова. Они так взглянули на нее, как будто перед ними появилась сама смерть.

Гертруда протиснулась между двумя застывшими с открытыми ртами слугами, и, прежде чем заговорить, целых полминуты смотрела на Марию округлившимися глазами.

– И что нам теперь с ним делать, милая?

– Я… мне это безразлично.

В толпе слуг раздались вздохи и приглушенный шепот.

– Боже, – воскликнула Гертруда, ломая руки. – Кажется, его светлость скоро нас покинет.

– Вне всякого сомнения.

– Какой стыд. С тех пор как вы приехали, ему стало заметно лучше. Сегодня утром леред завтраком он сказал, что все это только благодаря вам.

Мария нахмурилась.

– Лгать грешно, Гертруда…

– Такими вещами не шутят, милочка. Он сказал: «Мисс Эштон, подобно весеннему воздуху и солнечному свету, ворвалась во тьму моего сознания».

Мария нахмурилась сильнее. Плечи ее поникли.

– Он улыбался, говоря это, – добавила Гертруда и фыркнула.

Из-за угла показалась служанка. Она бежала по коридору, подхватив юбку. Ее нижнее белье ослепительно сверкало, а огромный живот подпрыгивал.

– Ее светлость поднимается наверх, – объявила она взволнованным шепотом.

Все посмотрели на Марию. Гертруда подвинулась ближе.

– Если его все равно увезут, то, наверное, неважно, как выглядит его комната или он сам.

– Если бы у нас было время…

– Вы должны задержать ее, милая.

– Кто возьмет на себя смелость остановить герцогиню Салтердон?

– Думаю, кроме вас, некому.

– Он опять будет сопротивляться.

– Вряд ли, судя по выражению его лица в тот момент, когда вы сказали, что бабушка собирается увезти его. Он стал белым как мел.

Мария постаралась сосредоточиться, сообразив, что позволила своим оскорбленным чувствам, гневу и разочарованию взять верх над разумом. Ведь она действительно заметила тень страха в его обычно безжизненных серых глазах. При воспоминании об этом ей стало плохо.

– Да, – тихо сказала она. – Я попытаюсь задержать ее.

Гертруда улыбнулась и хлопнула в ладоши. – За дело, девочки, и поторопитесь. Вперед выступила Молли.

– Вы хотите, чтобы после этого я вернулась туда? – спросила она, показывая на свой заплывший глаз.

– У тебя вид как после воскресного вечера, проведенного в таверне Билла и Беверс. Поторопись, пока я не подбила тебе второй глаз.

Слуги, сжимая в руках метлы и корзины для мусора, как будто это были копья и щиты, направились в логово дракона. Мария закрыла глаза. Она со страхом ждала, что раздастся грохот, крики, и испуганные слуги выскочат обратно в коридор.

Ничего этого не случилось.

Она застыла, не в силах шевельнуться или вздохнуть. Щеки ее пылали от воспоминаний о минутах, проведенных в комнате Салтердона. Глупая, наивная и невежественная девчонка. Проведя два года у постели Пола и выслушивая его откровения, она должна была догадаться, что гнев и недоверие Салтердона вызваны совсем не его неспособностью ходить.

Но почему именно сейчас это так взволновало его?

– Мисс Эштон.

Заморгав, она повернулась к герцогине.

– Я хочу видеть внука.

– Нет.

– Прошу прощения?

– Он… еще не готов.

– Но вы сказали…

– Осталось совсем немного… Думаю, Гертруда уже заканчивает…

Герцогиня подошла ближе, так близко, что Мария увидела золотые искорки в глазах старухи – совсем как у ее внука. На девушку смотрели его глаза, доброта и человечность которых были скрыты за стальной завесой аристократизма.

В этот момент дверь открылась, и из комнаты вышла Гертруда. Она посмотрела на Марию, а затем перевела взгляд на герцогиню.

– Его светлость готов принять вас.

– Неужели? – ответила герцогиня, приподняв бровь, искоса взглянула на Марию и презрительно скривила губы. Она подождала, пока Гертруда уступит ей дорогу, и вошла в комнату.

Мария последовала за ней, держась на почтительном расстоянии. Она не решалась поднять глаза или вздохнуть, и держалась на ногах только потому, что Гертруда была рядом. Прошло довольно много времени, прежде чем она осмелилась взглянуть на Салтердона.

– Отлично побрит, правда? – зашептала Гертруда. – У меня было такое чувство, что он перережет мне горло этой проклятой бритвой, прежде чем я закончу. Теперь нам осталось только уговорить его постричься.

– А мне все больше нравятся его волосы, – пробормотала Мария, не отрывая взгляда от своего подопечного. Он сидел перед камином в кресле с высокой спинкой, и колеблющийся свет делал его точеное лицо похожим на мраморное. Он еще никогда не выглядел таким… красивым. Таким представительным. Таким… надменным и самоуверенным, совсем не похожим на того человека, который всего несколько минут назад положил ее ладонь себе между ног и назвал шлюхой.

Она не шлюха, черт бы его побрал! Она не… Хотя на какое-то мгновение, когда тепло его тела и его реакция на прикосновение ее ладони дошли до ее сознания, она почувствовала себя шлюхой. Да и сейчас чувствует… Господи, дай ей силы.

– Я одела его во все лучшее. Он всегда любил нарядиться. Потратил целое состояние на лондонских портных, а ткани ему привозили прямо из Китая. Выглядит внушительно, правда?

Герцогиня Салтердон остановилась перед креслом внука. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, а затем он сухо сказал:

– Прошу прощения, что не встаю, ваша светлость. Вы должны понимать…

– Разумеется. Единственное, чего я не понимаю, – почему ты на меня сердишься.

Он помедлил с ответом. Постороннему могло показаться, что разговор, которого он счел бы за благо избежать, оставляет его равнодушным. Но это было совсем не так.

Он был внутренне сосредоточен и несколько раз повторял фразу про себя, чтобы произнести ее уверенно и гладко. Мария застыла на месте, боясь вздохнуть. Она вспоминала вчерашний вечер, те несколько часов перед заходом солнца, когда, сыграв ей мессу Баха, он читал вслух «Викария из Уэйкфилда». Салтердон запинался на каждом слове, ругая себя за неловкость, повторял, взмокнув от напряжения, фразу еще и еще раз, пока слова плавно и без усилий не стали слетать с его губ. Закрыв лицо руками, она плакала, смеялась, и снова плакала.

Наблюдая за ним сейчас, за его напряженными плечами, желваками на щеках и вцепившимися в подлокотники кресла пальцами, она повторяла про себя: «Медленнее. Аккуратнее, ваша светлость. Не нужно торопиться. Расслабьтесь, и все получится само собой… и не обращайте внимания на те ужасные вещи, что я вам наговорила. Простите меня, простите меня, простите меня».

Гертруда взяла ее за руку, вывела в коридор и закрыла дверь. В это время слуга герцогини предложил Салтердону выпить. Сердце Марии замерло. Она открыла было рот, чтобы запротестовать, но Гертруда энергично затрясла головой.

– Он в порядке, милая. Оставь их одних.

– Ему трудно удерживать бокал. А что если он уронит его? Он почувствует себя униженным и…

Гертруда усадила Марию на стул и принялась приводить в порядок ее прическу, пострадавшую во время стычки с Салтердоном.

– Что это ты так разволновалась? – небрежно спросила экономка. – Ты ведь яснее ясного дала понять, что о нем думаешь. Назвала его помойной крысой…

– Нет! – вскрикнула девушка и повернулась к подруге. – Я этого не говорила. Я сказала, что хотела бы, чтобы он сгнил, как помойная крыса.

– Ладно, пусть так. Но ты не будешь отрицать свои слова, что тебя не волнует его судьба, и что он заслужил быть среди воющих безумцев.

– О Боже, – Мария опять опустилась на стул. Не удивительно, что отец ежедневно молился за ее пропащую душу. – Мне кажется, что его светлости нужен кто-то эмоционально более устойчивей. Он иногда пугает меня и злит. Но в другие минуты, несмотря на отчаяние, злость и страх, я ощущаю какую-то теплую волну внутри. Она умолкла, прикусив губу.

– Материнское чувство. Думаю, это присуще любой женщине.

– Ты не ошибаешься? – с притворной легкостью спросила Мария. – Материнское чувство?

– А что еще это может быть?

– Я… не знаю. Это не имеет значения. После того, что я сказала, мне все равно придется уехать, хочу я этого или нет… как только он расскажет ее светлости, какую вздорную сиделку она наняла.