- То, да не то. В сущности-то оно, конечно, так, да как ты прямо-то это выскажешь? Нельзя, мой друг, прямо сказать - перед иностранцами нехорошо будет - обстановочку надо придумать. Кругленько эту мысль выразить. Чтобы и ослушник знал, что его по голове не погладят, да и принуждения чтобы заметно не было. Чтобы, значит, без приказов, а так, будто всякий сам от себя благопристойность соблюдает.
      - Трудная эта задача. Любопытно, как-то вы справляетесь с нею?
      -- Да вот вчера "общие положения" набросали, а сегодня и "улицу" прикончили. Написали довольно, только, признаться, не очень-то нравится мне!
      - Помилуйте, Иван Тимофеич, чего лучше! - обиделся Прудентов, который, по-видимому, был душою и воротилой в комиссии.
      - Порядку, братец, нет. Мысли хорошие, да в разбивку они. Вот я давеча газету читал, так там все чередом сказано: с одной стороны нельзя не сознаться, с другой - надо признаться, а в то же время не следует упускать из вида... вот это - хорошо!
      Иван Тимофеич уныло покачал головой и задумался.
      - Да, нет у нас этого... - продолжал он, - пера у нас вольного нет! Уж, кажется, на что знакомый предмет - всю жизнь благопристойностью занимался, а пришлось эту самую благопристойность на бумаге изобразить - шабаш!
      - Да вы как к предмету-то приступили? исторический-то обзор, например, сделали? - полюбопытствовал Глумов.
      - Какой такой исторический обзор?
      - Как же! нельзя без этого. Сперва надобно исторический обзор, какие в древности насчет благопристойного поведения правила были, потом обзор современных иностранных по сему предмету законодательств, потом - свод мнений будочников и подчасков, потом - объяснительная записка, а наконец, уж и "правила" или устав.
      - Так вот оно как?
      - Непременно. Нынче уж эта мода прошла: присел, да и написал. Нет, нынче на всякую штуку оправдательный документ представь!
      - То-то я вижу, как будто не тово... Неведомо будто, с чего мы вдруг эту материю затеяли...
      - Позвольте вам доложить, - вступился Прудентов, - что в нашем случае ваша манера едва ли пригодна будет.
      -, Но почему же?
      - Да возьмем хоша "Современные законодательства". Хорошо как они удобные, а коли ежели начальство стеснение в них встретит...
      - Голубчик! так ведь об таких законодательствах можно и не упоминать! Просто: нет, мол, в такой-то стране благопристойности - и дело с концом.
      - Нельзя-с; как бы потом не вышло чего: за справку-то ведь мы же отвечаем. Да и вообще скажу: вряд ли иностранная благопристойность для нас обязательным примером служить может. Россия, по обширности своей, и сама другим урок преподать может. И преподает-с.
      - Ах, да разве я говорю об этом? Но ведь для вида... поймите вы меня: нужно же вид показать!
      - А для вида - и совсем нехорошо выйдет. Помилуйте, какой тут может быть вид! На днях у нас обыватель один с теплых вод вернулся, так сказывал: так там чисто живут, так чисто, что плюнуть боишься: совестно! А у нас разве так возможно? У нас, сударь, доложу вам, на этот счет полный простор должен быть дан!
      Возник спор, и я должен сказать правду, что Глумов вскоре вынужден был уступить. Прудентов, целым рядом неопровержимых фактов, доказал, что наша благопристойность так близко граничит с неблагопристойностью, что из этого созидается нечто совершенно своеобразное и нам одним свойственное. А кроме того: заграничная благопристойность имеет характер исключительно внешний (не сквернословь! не буйствуй! и т. п.), тогда как наша благопристойность состоит не столько в наружных проявлениях благоповедения, но в том главнейше, чтобы обыватель памятовал, что жизнь сия есть временная и что сам он - скудельный сосуд. Так, например, плевать у нас можно, а "иметь дерзкий вид" - нельзя; митирологией заниматься - можно, а касаться внутренней политики или рассуждать о происхождении миров - нельзя.
      - А ведь он, друзья, правду говорит! - обратился к нам Иван Тимофеич, точно, что у нас благопристойность своя, особливая...
      - А еще и на следующее могу указать, - продолжал победоносный Прудентов, - требуется теперича, чтобы мы, между прочим, и правила благопристойного поведения в собственных квартирах начертали - где, спрошу вас, в каких странах вы соответствующие по сему предмету указания найдете? А у нас - без этого нельзя.
      - Правда! - торжественно подтвердил Иван Тимофеич.
      - Правда! - откликнулись и мы.
      - Иностранец - он наглый! - развивал свою мысль Прудентов, - он забрался к себе в квартиру и думает, что в неприступную крепость засел. А почему, позвольте спросить? - а потому, сударь, что начальство у них против нашего много к службе равнодушнее: само ни во что не входит и им повадку дает!
      - Правда! - подтвердил Иван Тимофеич.
      - Правда! - откликнулись мы.
      - Уж так они там набалованы, так набалованы - совсем даже как оглашенные! - присовокупил Иван Тимофеич, - и к нам-то приедут - сколько времени, сколько труда нужно, чтоб их вразумить! Есть у меня в районе француз-перчаточник, только на днях я ему и говорю: "смотри, Альфонс Иваныч, я к тебе с визитом собираюсь!" - "В магазин?" - спрашивает. "Нет, говорю, не в магазин, а туда, в заднюю каморку к тебе хочу взглянуть, как ты там, каково поживаешь, каково прижимаешь... републик и все такое"... Так он, можете себе представить, даже на меня глаза вытаращил: "не может это быть!" - говорит. Вот это какой закоснелый народ!
      - И вы... да неужто же вы так и оставили это? - возмутились мы с Глумовым до глубины души.
      - Что ж... я?! повертелся-повертелся - вздохнул и пошел в овошенную... там уж свою обязанность выполнил... Ах, друзья, друзья! наше ведь положение... очень даже щекотливое у нас насчет этих иностранцев положение! Разумеется, предостерег-таки я его: "Смотри, говорю, однако, Альфонс Иваныч, мурлыкай свою републик, только ежели, паче чаяния, со двора или с улицы услышу... оборони бог!"
      - Что ж он?
      - Смеется - что с ним поделаешь!
      - Однако ж, какую власть взяли!
      - Вольница - одно слово.
      - Так вот по этому образцу и извольте судить, каких примеров нам следует ожидать, - вновь повел речь Прудентов, - теперича в нашем районе этого торгующего народа - на каждом шагу, так ежели всякий понятие это будет иметь да глаза таращить станет - как тут поступать? А с нас, между прочим, спрашивают!
      - Чтобы нигде, ни-ни... упаси бог!
      - Нам нужно, чтоб он, яко обыватель, во всякое время всю свою обстановку предоставил, а он вместо того: "Не может это быть!"
      - Правда! - подтвердил Иван Тимофеич.
      - Правда! - откликнулись мы.
      Точно так же не выгорел и вопрос об исторической благопристойности, хотя Глумов и энергически отстаивал его.
      - Позвольте вам доложить, - возразил Прудентов, - зачем нам история? Где, в каких историях мы полезных для себя указаний искать будем? Ежели теперича взять римскую или греческую историю, так у нас ключ от тогдашней благопристойности потерян, и подлинно ли была там благопристойность - ничего мы этого не знаем. Судя же по тому, что в учебниках об тогдашних временах повествуется, так все эти греки да римляне больше безначалием, нежели благопристойностью занимались.
      - А у нас этого нельзя! да-с, нельзя-с! - подтвердил Иван Тимофеич и при этом взглянул на нас так внушительно, что я, признаться, даже попенял на Глумова, зачем он эту материю шевельнул.
      - Кто говорит, что можно! - оборонился Глумов, - но ежели древние греческие и римские образцы непригодны, так ведь у нас и своя история была.
      - А насчет отечественных исторических образцов могу возразить следующее: большая часть имевшихся по сему предмету документов, в бывшие в разное время пожары, сгорела, а то, что осталось, содержит лишь указания краткие и недостаточные, как, например: одним - выщипывали бороды по волоску, другим ноздри рвали. Судите поэтому сами, какова у нас в древности благопристойность была!
      - Голубчик! да ведь не всем же... Ведь мы с вами... происходим же мы от кого-нибудь! В России-то семьдесят миллионов жителей считается, и у всех были отцы... Уцелели же, стало быть, они!
      - По снисхождению-с.
      Словом сказать, и на исторической почве Прудентов оказался неуязвимым. И что всего досаднее: не только Иван Тимофеич явно склонился на сторону дельца-письмоводителя, но и Молодкин самодовольно и глупо хихикал, радуясь нашему поражению.
      Оставалось последнее убежище: устные предания, народная мудрость, пословицы, поговорки. Но и тут Прудентов без труда восторжествовал.
      - Насчет народной мудрости можно так сказать, - возразил он, - для черняди она полезна, а для высокопоставленных лиц едва ли руководством служить может. Устное-то предание у нас и доселе одно: сколько влезет! - так ведь это предание и без того куда следует, в качестве материала, занесено. Что же касается до поговорок, то иногда они и совсем в нашем деле не пригодны. Возьмем, для примера, хоть следующее. Народ говорит: по Сеньке шапка, а по обстоятельствам дела выходит, что эту поговорку наоборот надо понимать.
      - Почему же так?
      - А потому что потому-с. Начальство - вот в чем причина! Сенек-то много-с, так коли ежели каждый для себя особливой шапки потребует... А у нас на этот счет так принято: для сокращения переписки всем чтобы одна мера была! Вот мы и пригоняем-с. И правильно это, доложу вам, потому что народ он глуп-с.
      - Да еще как глуп-то! - воскликнул Иван Тимофеич, - то есть так глуп, так глуп!
      Напоминание о народной глупости внесло веселую и легкую струю в наш разговор. Сначала говорили на эту тему члены комиссии, а потом незаметно разразились и мы, и минут с десять все хором повторяли: ах, как глуп! ах, как глуп! Молодкин же, воспользовавшись сим случаем, рассказал несколько сцен из народного быта, право, ничуть не уступавших тем, которыми утешается публика в Александрийском театре.
      - А вы еще об народной мудрости изволите говорить! - укоризненно заключил Прудентов, обращаясь к Глумову.
      - И все-таки извините меня, а я этого понять не могу! - не унимался Глумов, - как же это так? ни истории, ни современных законодательств, ни народных обычаев - так-таки ничего? Стало быть, что вам придет в голову, то вы и пишете?
      - Прямо от себя-с. Имеем в виду одно обстоятельство: чтобы для начальства как возможно меньше беспокойства было - к тому и пригоняем.
      Теория эта хотя и давно нам была знакома, но на этот раз она была высказана так безыскусственно, прямо и решительно, что мы на минуту умолкли, как бы под влиянием приятной неожиданности.
      - Любопытно! - произнес, наконец, Глумов, первый стряхнув с себя гнет очарования.
      - А коли любопытно, так не угодно ли с трудами нашими ознакомиться? предложил Прудентов. - Нам даже очень приятно, что образованные люди прожектами нашими интересуются. Иван Тимофеич! дозволите?
      Разумеется, Иван Тимофеич охотно согласился, и Прудентов прочел:
      УСТАВ
      о благопристойном обывателей в своей жизни поведении
      Общие начала
      "Ст. 1-я. Всякий обыватель да памятует, что две главнейших цели пред ним к непременному достижению предстоят: в сей жизни - благопристойное во всех местах нахождения поведение, в будущей - вечное блаженство.
      Ст. 2-я. Обе сии цели, составляя начало и конец одной и той же, от веков предустановленной и начальством одобренной, цепи, состоят, однако же, в заведовании двух совершенно отличных ведомств. А именно: первая ведается обыкновенными, от гражданского начальства учрежденными властями, вторая же подлежит рассмотрению религии.
      Ст. 3-я. Благопристойность, составляющая предмет настоящего устава, по существу своему разделяется на внешнюю и внутреннюю. По месту же нахождения обывателя, на благопристойность, обнаруживаемую: а) на улицах и площадях; б) в публичных местах и в) в собственных обывателей квартирах.
      Ст. 4-я. Внешняя благопристойность выражается в действиях и телодвижениях обывателя; внутренняя - создает себе храм в сердце его. А посему, наиболее приличными местами наблюдения за первою признаются: улицы, площади и публичные места; последнюю же всего удобнее наблюдать в собственных квартирах обывателей.
      Ст. 5-я. Сии общие начала, взятые в нераздельной их совокупности, составляют краеугольный камень, на котором зиждется все последующее здание благопристойности. А равным образом и изречение: начальству да повинуются, ибо всуе приказания отдавать, ежели оные не исполнять".
      - Это - общие начала, - сказал Прудентов, прерывая чтение и самодовольно поглядывая на нас, - имеете сделать какое-либо замечание?
      Вместо ответа, мы взяли Прудентова за руку и долго и с чувством жали ее.
      - Не только ничего не имеем, - сказал Глумов взволнованным голосом, но даже... удивительно это, голубчик, как вы в нескольких штрихах все истинные потребности времени обрисовали! Именно, именно так: "собственные квартиры"! - вот где настоящая нить завязки романа гнездится! Само провидение вам, друг мой, внушило эту мысль!
      - Итак, будем продолжать-с.
      Пар. 1-ый
      О благопристойном поведении на улицах и площадях
      "Ст. 1-я. В отношении благопристойного поведения на улицах и площадях, город разделяется на три района. Первый обнимает собой набережную реки Невы от крайних пределов Английской набережной и оканчивая Литейным Двором; затем, идя по Литейной улице до конца оной, поворотить по Невскому проспекту до Большой Морской, а оттуда идти по Конногвардейскому бульвару и вновь вступить на Английскую набережную. Второй район составляют остальные части города по сю сторону Невы, за исключением Рождественской и Нарвской частей, а равно и Васильевский остров по 14-ю линию включительно. В третий район входят прочие местности, а также Сенная площадь.
      Ст. 2-я. Внутренняя благопристойность во всех сих районах требуется одинаковая. Что же касается до благопристойности внешней, то, дабы предоставить обывателям возможные по сему предмету облегчения, только в первом районе предписывается благопристойность безусловная; затем во втором районе допускается благопристойность меньшая против первого района; в третьем же районе разрешаются и прямые от внешней благопристойности уклонения.
      Ст. 3-я. Все вообще площади, улицы и переулки предоставляются в распоряжение публики; а посему обывателям не возбраняется посещение их, как для прогулок, так и для прочих надобностей, кроме, впрочем, вводящих в соблазн.
      Ст. 4-я. Всякий приходящий на улицу или площадь имеет право обращаться на оных свободно, не стесняя себя одною стороною или одним направлением, но переходя, по надобности, и на другую сторону, а равным образом заходя и в ближайшие переулки. Но без надобности, а тем паче с явным намерением затруднить надзор, соваться взад и вперед воспрещается.
      Ст. 5-я. Однообразной формы одежды для пребывания на улицах и площадях не полагается. Всякий да будет одет, как сам пожелает и как состоянию его приличествует. Но само собой разумеется, что выражение "одежда" должно быть принимаемо в настоящем его значении, и что никакой игры слов по сему поводу не допускается.
      Ст. 6-я. Разрешается, при встрече с знакомыми, остановившись или по желанию и продолжая совместно путь, вступать в приличный разговор. При сем под выражением "приличный разговор" следует разуметь: а) воспоминания о приятно проведенном времени; б) предположения о возможности такого же времяпровождения в ближайшем будущем; в) расспросы о здоровье начальствующих лиц, а равно родных и близких, не опороченных по суду; г) воспоминания о слышанном и виденном на экономических обедах; д) анекдоты из жизни цензоров Красовского и Бирукова; е) рассказы из народного быта и ж) вообще всякие легкие изречения, кои не могут подать повода для превратных толкований. Но "критика" безусловно возбраняется.
      Ст. 7-я. Поговорив между собою, обыватели, ежели они при этом не сделали другого какого-либо противузаконного проступка, могут разойтись, и не докончив начатой материи, за что никакому взысканию не подвергаются.
      Ст. 8-я. Воровать, грабить и тем паче убивать не дозволяется вовсе. Лица, учинившие таковые поступки, немедленно отводятся в ближайшую будку, оттуда в подлежащий квартал, а затем и в часть.
      Ст. 9-я. Тем не менее, ежели кто заметит со стороны проходящего явное покушение на его собственность или жизнь, то не должен о сем заявлять неистовым голосом, а обязывается, ухватив покушающегося за руку, держать крепко, дабы не вырвался.
      Ст. 10-я. Ежели бы, паче чаяния, случилось, что потерпевшее лицо, не будучи в состоянии удержать обидчика, выпустит его, то таковой случай надлежит считать неосуществившимся от независящих обстоятельств.
      Ст. 11-я. При встречах с знакомыми дамами, предоставляется, отдав учтивый поклон, расспрашивать о здоровье. Буде же встретится дама незнакомая, то таковой поклона не отдавать, а продолжать путь в молчании, не дозволяя себе никаких аллегорических телодвижений.
      Ст. 12-я. Вообще, да ведомо будет всем и каждому, что особа женского пола есть существо слабое и снисхождения заслуживающее. Посему не тот достоин похвалы, кто оную с правого пути на погибельный совратит, а тот, кто и заблудшую в лоно целомудрия водворит.
      Ст. 13-я. Относительно образа мыслей, яко дара сокровенного, никаких правил, в какой силе оный содержать, не полагается. Тем не менее дабы не оставить желающих без надлежащего в сем случае наставления, предписывается будочникам, при проходе мимо них обывателей, делать соответствующие духу времени предостережения.
      Ст. 14-я. Но ежели бы в выражении лица обывателя была замечена столь явная злоумышленность, что и сомневаться в оной нельзя, то таковый, без потери времени, приводится в съезжий дом для исследования.
      Ст. 15-я. При найме извозчиков, ежели надобность сия возникнет в первом районе - следует безусловно воздерживаться от сквернословия; во втором районе - воздерживаться лишь по мере возможности; в третьем же районе воздержание или невоздержание оставляется на волю каждого, с тем лишь ограничением, дабы сквернословие прилагалось не по произволу сквернословящего, но по заслугам сквернословимого.
      Ст. 16-я. Лица дворянского происхождения да памятуют, что ношение бород им несвойственно, а право ношения усов присвоено лишь лицам военного звания. Равным образом, и о прическе сказать надлежит, что оная не должна быть ни слишком длинною, ни слишком короткою. Лучшая прическа - средняя.
      Ст. 17-я. Петь и свистать (но не громогласно) не возбраняется, ибо сие означает удовольствие. Для начальства же ничто столь не приятно, как ежели подчиненные, без унылости и во всем расположась на волю оного, время проводят.
      Ст. 18-я. Проходя мимо памятников, надлежит, замедлив шаги, изобразить на лице восторженность. Если же, по причине охлаждения лет или вследствие долговременной и тяжелой болезни, восторженность представляется трудно достижимою, то заменить оную простою задумчивостью. Как восторженность, так и задумчивость будут в сем случае служить доказательством твердого намерения обывателя уподобиться сим героям, дабы впредь проводить время так, как оные при жизни своей проводили, за что и удостоены от начальства монументов.
      Ст. 19-я. Когда таковых вознамерившихся подражать монументам обывателей наберется достаточно, то всем им составляется подробный список, который и препровождается в особую монументную комиссию. Сия же последняя, при рассмотрении списков, руководится тою мыслию, что, чем более будет воздвигнуто монументов (хотя бы и средних размеров), тем охотнее всякий будет содержать в своем сердце ожидание столь отличной награды и в сем ожидании почерпать повод для добродетельной жизни.
      Ст. 20-я. При входе в баню, воспрещается снимать с себя одежду прежде, нежели обыватель войдет в притвор.
      Ст. 21-я. При встрече с лицами высшими предоставляется выражать вежливое изумление и несомненную готовность претерпеть; при встрече с равными - гостеприимство и желание оказать услугу; при встрече с низшими снисходительность, но без послабления.
      Ст. 22-я. Подавать нищим не возбраняется, но полезно при сем напоминать им, что только тот хлеб сладок, который добывается трудом.
      Ст. 23-я. Ибо только то отечество процветает, которое, давая труду исход и направление, в то же время оплодотворяет его соответствующим капиталом, а в случае отсутствия такового - кредитом, с обязанностью взятое своевременно с надлежащими процентами уплатить. Что вполне подтверждается и собеседованиями, производимыми на экономических обедах.
      Ст. 24-я. Равным образом и о монетной единице не лишне здесь упомянуть. Тщетно будем мы употреблять выражение "рубль", коль скоро он полтину стоит; однако ежели начальство находит сие правильным, то желание его надлежит выполнить беспрекословно. Так точно и в прочих человеческих делах.
      Ст. 25-я. Все, что в сих правилах не указано, яко невозбраняемое, тем самым уже ставится в разряд возбраненного. В случае же сомнения, лучше всего, не продолжая прогулки, возвратиться домой и там размыслить".
      Голос Прудентова смолк.
      - Все? - спросил Глумов.
      - Покуда - все-с. А там пойдут правила о благопристойном поведении в банях и других публичных местах, и наконец, о благопристойности в собственных квартирах.
      - Голубчик! Флегонт Васильич (так звали Прудентова)! позволь мне часика на два твой устав! Я тебе в "общие начала" - чуточку "злой и порочной воли" подпущу! Нельзя без этого, друг мой! Голо!
      Предложение это было сделано так искренно и, притом, с таким горячим участием, что Прудентов не только не обиделся, но, вместо ответа, простер к Глумову обе руки, вооруженные проектом устава. И мы вдруг, совершенно незаметно, начали с этой минуты говорить друг другу "ты".
      - Вот и прекрасно! - продолжал Глумов, - кстати, позволь уж и параграф об улицах просмотреть. Шероховатости местами попадаются; сейчас: "при входе в баню", и тут же следом: "при встрече с лицами высшими" - нехорошо, братец!
      - Да, уж поправь! сделай милость, поправь! - присовокупил свою просьбу и Иван Тимофеич, - я ведь и сам... Вижу, что не тово... например: "равным образом, и о монетной единице"... а почему "равным образом", и точно ли "равным образом" - сказать не могу!
      - Поправлю! все поправлю! А главное - "злой и порочной воли" подпустить надо! Непременно подпустить. Потому что без этого, понимаешь ты, ведь и в "квартиры" войти неловко! А коли "злая и порочная воля" есть, так везде тебе вход открыт!
      Глумов сложил устав вчетверо и бережно положил его в карман. Потом, с свойственным ему любезно-вызывающим видом, взглянул на Ивана Тимофеича и продолжал:
      - Иван Тимофеич! а ведь мы... нет, угадай, с чем мы к тебе пришли?
      - Водки, что ли, велеть подать? - натурально прежде всего догадался Иван Тимофеич.
      - Ан вот и не отгадал! Водка - само собой, а помнишь об парамоновской "штучке" ты нас просил? Ведь Балалайкин-то... со-гла-сил-ся!
      - Ну, слава богу!
      - И денег, знаешь ли, сколько выпросил?.. ты-ся-чу шестьсот! Совсем! и с будущим судебным разбирательством, ежели таковое возникнет!
      - Слава богу! слава богу! вот это... ну, слава богу! Ссслава богу! повторял Иван Тимофеич, захлебываясь и пожимая нам руки, - ну, надо теперь бежать, обрадовать старика надо! А к вечеру и вам весточку дам, что и как... дру-з-з-з-ья!
      Мы повеселели окончательно, так что Глумов позволил даже себе пошутить с Молодкиным, обратившись к нему с вопросом:
      - Ну, а ты, Афанасий Семеныч! что ты молчишь, приуныл? как будто благопристойность-то эта не совсем тебе по нутру?
      На что Молодкин очень мило ответил:
      - У меня своя часть - пожары-с! А благопристойности этой... признаюсь, я даже совсем не понимаю!
      IX
      Придя домой, мы нашли Очищенного уже возвратившимся из бани. Он прохаживался в довольно близком расстоянии от шкапа, в котором хранился графин с водкой, но, к чести нашего друга, мы должны были сознаться, что в отсутствие наше ничего в квартире у нас не пропало.
      - Вот, брат, могли ли мы думать, выходя сегодня утром, что все так прекрасно устроится! - сказал мне Глумов. - И с Балалайкиным покончили, и заблудшего друга обрели, а вдобавок еще и на "Устав" наскочили! Ведь этак, пожалуй, и мы с тобой косвенным образом любезному отечеству в кошель накласть сподобимся!
      Слова эти настроили нас на благодушный лад. А так как праздного времени у нас было пропасть, то мы решились посвятить его благопотребно-философическим размышлениям. Наше случайное привлечение к участию в работах комиссии по составлению "Устава благопристойности" представило для таких размышлений обильный и вполне подходящий матерьял. В самом деле, не предопределение ли это? Стоит только подпустить в "Устав" с воробьиную погадку "злой и порочной воли" (а это вполне теперь от нас зависит), и доступ в квартиры сделается свободным навсегда! Не то чтобы доступ этот не был свободен и прежде - нет, в этом отношении мы новаторами назваться не можем! - но прежде этот необходимый акт общественной безопасности производился как-то грубо, а потому казался неестественным. Охочий человек молча приходил в квартиру, молча же отмыкал помещения, и на вопрос; чего вы ищете? не мог даже ответить порядком, какая вещь из квартирной обстановки ему приглянулась. Разве такая форма ограждения домашнего очага может быть названа удовлетворительною? Напротив того, теперь, благодаря нашему просвещенному содействию, тот же охочий человек совершит то же самое, но при этом скажет: по слухам, в этой квартире скрывается злая и порочная воля - извольте представить ключи! Кто же позволит себе найти это требование ненатуральным?
      - Да, господа, - сказал Глумов, - нередко и малые источники дают начало рекам, оплодотворяющим неизмеримые пространства. Так-то и мы. Пусть эта мысль сопутствует нам в трудах наших, и да даст она нам силу совершить предпринятое не к стыду, но к славе нашего отечества!
      Разумеется, я ничего не имел возразить против такого напутствия, а Очищенный даже перекрестился при этом известии и произнес: дай бог счастливо! Вообще этот добрый и опытный старик был до крайности нам полезен при наших философических собеседованиях. Стоя на одной с нами благопотребно-философической высоте, он обладал тем преимуществом, что, благодаря многолетней таперской практике, имел в запасе множество приличествующих случаю фактов, которые поощряли нас к дальнейшей игре ума.
      _ К. стыду отечества совершить очень легко, - сказал он _ к славе же совершить, напротив того, столь затруднительно, что многие даже из сил выбиваются, и все-таки успеха не достигают. Когда я в Проломновской губернии жил, то был там один начальствующий - так он всегда все к стыду совершал. Даже посторонние дивились; спросят, бывало: зачем это вы, вашество, все к стыду да к стыду? А он: не могу, говорит: рад бы радостью к славе что-нибудь совершить, а выходит к стыду!
      - Ах, черт возьми!
      - И даже как, я вам доложу! перешел он после того в другое ведомство, думает: хоть там не выйдет ли чего к славе - и хоть ты что хошь! Так в стыде и отошел в вечность!
      - Однако!
      - И когда, при отпевании, отец протопоп сказал: "Вот человек, который всю жизнь свою, всеусердно тщась нечто к славе любезнейшего отечества совершить, ничего, кроме действий, клонящихся к несомненному оного стыду, не совершил", то весь народ, все, кто тут были, все так и залились слезами!
      - Еще бы! разумеется жалко!
      - И многие из предстоявших начальствующих лиц в то время на ус себе это намотали!
      - Намотали-то намотали, да проку от этого мало вышло!
      - Это уж само собой. А вот, что вы изволили насчет малых источников сказать, что они нередко начало большим рекам дают, так и это совершенная истина. Источнику, даже самому малому, очень нетрудно хорошей рекой сделаться, только одно условие требуется: понравиться нужно.
      - Отчего же ты сам...
      - Удачи мне не было - вот почему. Это ведь, сударь, тоже как кому. Иной, кажется, и не слишком умен, а только взглянет на лицо начальничье, сейчас истинную потребность видит; другой же и долго глядит, а ничего различить не может. Я тоже однажды "понравиться" хотел, ан заместо того совсем для меня другой оборот вышел.
      - Бедный ты, бедный!
      - Да, сударь. Состоял я в то время под следствием, по делу о злоупотреблении помещичьей власти, и приехал в губернию хлопотать. Туда-сюда, только и говорит мне один человек: дело твое, говорит, даже очень хорошо направить можно, только постарайся _ему_ понравиться. И научил он меня, знаете, на смех: съезди, говорит, к обедне, вынь за здравие просвирку и свези _ему:_ страсть как он это любит! Так я и сделал. Приезжаю это к нему, прошу доложить, а сам просвирку в руке держу. Выходит. Взял мою просвирку, повертел в руках, разломил пополам, потом начетверо... И вдруг: так ты, говорит, боговдухновенную взятку мне хотел всучить... вон!!
      - Не понравился, значит?
      - То-то, что я совет-то того человека не в надлежащей силе понял. Просвирки-то _он_ действительно любил, да с начинкою.
      - Стало быть, если б ты в ту пору истинную потребность угадал, так, может, и теперь бы течение имел, да выкупными свидетельствами поигрывал.
      - Беспременно-с. "Понравиться" - в этом вся наша здешняя жизнь состоит. Вот, например, с одним моим знакомым какой случай был. Начальник у него был вроде как омраченный. Все дела департаментские на цифры переложил, на всякий предмет свою особую форму ведомства преподал и строго-престрого следил, чтобы ни в одной, значит, графе ни одного пустого места не оставалось. Только однажды подали ему ведомость - он ее и так и этак, и сверху вниз и снизу вверх, и поперек - недостает четь копейки, да и шабаш! Взбунтовал весь департамент, ищут, шарят - нет четь копейки! А он, знакомый-то мой, знал. Пришел это прямо к начальнику пред лицо и говорит: вот она! И точно, стали это, по указанью его, проверять - тут как тут! Сейчас это его в баню сводили, на счет канцелярских остатков вымыли, одели, обули - и первым человеком сделали!
      Пример этот навел нас на мысль, что, независимо от уменья "понравиться", в жизни русского человека играет немаловажную роль и волшебство.
      - Загляните в любую книжку "Русской старины", "Русского архива" - что найдете вы там, кроме фактов самого поразительного волшебства? - выразил свое мнение Глумов.
      - Да что, сударь, в "Русскую старину" заглядывать - и нынче этого волшебства даже очень достаточно, - подтвердил Очищенный, - так довольно, что иногда человек даже не мыслит ни о чем - ан с ним переворот.