Потом взрыв. Убежать уже невозможно. И Виктор бросился к снарядам, схватил шашку и швырнул ее далеко в сторону. А швырнуть далеко и сильно он мо"
      жет. Вот уже несколько лег Иващенко прочно удерживает первое место по штанге. И вообще человел он решительный. Однажды, сняв на колхозном поле более ста противотанковых мин, Иващекко заявил, что на данном участке их больше нет. Но тракторист начал сомневаться в словах юноши и к пахоте не приступал. А время было горячее, и председатель колхоза метался от тракториста к бойцам, не зная, что делать. Тогда Иващенко разозлился, посадил на трактор двух своих бойцов, и они вспахали все поле восемьдесят семь гектаров.
      Так поступает Иващенко при выполнении заданий.
      Но был случай, когда прорвалась в нем ненужная лихость после служебных дел. И суровое наказание было...
      Полковник задержал свой взгляд на молодом лейтенанте. Ему вдруг стало жалко, что так строго наказали человека, но тут же вспомнился разговор, который ему передали. Когда Иващенко объявили приказ, он спокойно заметил: "Ну что ж, наказали за дело, а убиваться не буду. Пусть падают духом те, у кого нет веры в свои силы. Такие за первым взысканием получат еще десять. А, я быстро выправлюсь". И это не осталось словами...
      Умные и смелые люди. Мастера высшего класса.
      - А вы хорошо понимаете, на что идете? - после долгой паузы спросил полковник.
      - Так точно, товарищ полковник! - отрапортовав Иващенко. - Мы обо всем подробно говорили. Если потребуется, мы готовы жертвовать жизнью.
      Полковник грустно посмотрел на него:
      - Этого очень мало, лейтенант.
      Что же еще можно требовать от человека, если он готов отдать свою жизнь?
      * * *
      Валя решила попросить внеочередной выходной день, а отработать в воскресенье. Не потому, что сегодня уезжает Гурам, а просто накопилось много домашних дел. Если бы она хотела из-за него, то незачем и выходной брать. Поезд отходит в шесть, а она кончает в пять. В крайком случае, можно было отпроситься на час раньше.
      Получив разрешение, Валя вернулась домой, помыла полы, кое-что постирала, прибрала в комнате. Чем заняться дальше, она не знала. Странно, казалось, так много дел, а вот забыла. Память какая-то стала...
      Ну что ж, сегодня в столовую она не пойдет, а сварит себе обед на два дня. Если заглянет подруга, хватит и ее накормить. Пожалуй, на первое придется сварить суп с фасолью. Гурам прав, это очень вкусно.
      В магазин она шла медленно, оглядываясь, но как только завернула за угол, начала торопиться. На счастье, в это время покупателей мало, и она не задержалась. По дороге домой вспомнила, что давно уже у нее лежит подворотничок Гурама. Машинально ускорила шаг. Ей теперь безразлично, будет ли у Гурама еще один чистый подворотничок, и, конечно, он не придет за этой тряпочкой, но постирать ее все-таки надо.
      Если явится, пусть не считает ее мелочной.
      Подворотничок оказался чистым и лежал в ящике комода. Но раз уж она его достала, решила немного освежить и подкрахмалить.
      Потом готовила обед, и тут выяснилось, что забыла купить лавровый лист, который очень нужен. Ей было страшно досадно. То и дело поглядывая в окно, она не могла решить: идти за ним или нет? Будь дома хозяйка, можно было бы сбегать. Нет, обойдется без лаврового листа. В магазине, конечно, сейчас много людей, а она взяла выходной не для того, чтобы торчать там.
      Когда сварился обед, было уже четыре часа. Обычно Валя обедала в два. Но сейчас есть еще не хотелось. Села отдохнуть у окошка. То ли она сильно устала, то ли просто задумалась, но когда взглянула на ходики, был уже шестой час. Ей пришла мысль пойти прогуляться. В самом деле, почему она должна сидеть дома в выходной день.
      Надев свое любимое платье, вышла, не зная, куда направиться. В центре можно встретить знакомых, начнут расспрашивать, почему в рабочий день гуляет, а объяснять не хотелось. Машинально пошла в сторону железнодорожного полотна, взобралась на высокую насыпь, и здесь ее внимание привлек вокзал и перрон, заполненный людьми.
      Она смотрела на толпу, но неожиданно подошел поезд и все загородил. На каждом вагоне табличка "Москва - Батуми". За два часа до Батуми станция Лакчхуги. От станции до дома десять минут ходу. Если много вещей, можно взять такси...
      Какой минный состав - четырнадцать вагонов!
      Первый багажный, потом почтовый. Ресторан почти в центре, а по бокам спальные вагоны прямого сообщения. Зачем, интересно, такие большие буквы, через весь вагон. Солдаты в таких вагонах не ездят...
      Сквозь окна она видела, как в купе и в проходах суетятся пассажиры, и все это были незнакомые, чужие люди. На запыленной стенке вагона надпись:
      "Мягкий - 32 места"... А в жестком - шестьдесят.
      Значит, во всем поезде - шестьсот тридцать два...
      Сколько пассажиров! И каждого, наверно, кто-нибудь провожал, и всем уезжать очень грустно.
      Нет, не всем грустно. Есть такие, которых ждут.
      Эти с радостью едут... Гурама тоже ждут - отец и виноградники...
      Интересно, в каком он вагоне?.. Когда приедет домой, вторую кровать, приготовленную для нее, выставят...
      До отхода поезда оставалось минут пять. Глаза забегали по вагонам. В тамбурах стало тесно, и теперь ничего не увидишь. И почему они все толпятся в проходах?
      Мелькнула и скрылась за чьими-то спинами фигура солдата...
      Со стоном тронулся поезд. Валя пошла, не отрывая глаз от вагонов, всматриваясь в каждое окно. А они уходили быстро, потом побежали, и вот уже в мелькающих стеклах все слилось. Отчетливо видна фигурка кондуктора с флажком на последней площадке.
      Валя остановилась у маленькой березки, обхватив рукой ствол.
      Поезд набирал скорость, извивался на стрелках.
      Потом вытянулся в прямую линию, несколько минут удалялся, и вдруг паровоз нырнул куда-то вправо, исчез и втянул за собой весь состав.
      Стройная, худенькая, с выбившейся прядью волос, стояла Валя, держась за березку, и смотрела на длинные нити опустевших рельсов. Что она здесь делает и почему стоит? Из-за того же поворота, куда нырнул поезд, показался паровоз, а за ним красные вагоны.
      Товарный состав быстро приближался.
      Ни о чем не думая, она сорвала с березки веточку, за которой потянулась полоска коры от молодого, неокрепшего ствола, и пошла обратно. На краю насыпи обернулась. Товарный поезд подходил к станции.
      На стволе березки остался белый след, как оголенная рана. Заживет она или погибнет березка? Но Валя не смотрела на березку и не видела раны. Она спустилась с насыпи.
      На улице было оживленно. Взад-вперед шли люди, проносились автомобили, автобусы, трамваи.
      Валя смотрела по сторонам и видела незнакомый, чужой город. Ей вдруг стало жаль маму. После смерти отца она осталась одинокой.
      Откуда-то доносилась музыка, кто-то расхохотался у нее за спиной, громко кричала мороженщица, выхваляя свой товар... Она живет в этом большом и шумном городе, ей здесь весело, а мама совсем одна. Если в самые ближайшие дни к ней не переедет брат, как он собирался, Валя сама отправится к маме. Нельзя допускать, чтобы человек был одинок. Можно все перенести, кроме одиночества.
      Незаметно Валя подошла к дому. Вот тут, на крылечке, они всегда прощались. Часто, сидя здесь, она ждала его. Старые, покосившиеся ступеньки, жиденькие перильца. Он все хотел поправить, да так и не выбрался. Ваня Махалов оказался прав. "Ты, - говорил он, - от Гурама не дождешься, поломать - он мастер".
      Гурам горячился, но тоже отшучивался, а вот так и не сделал...
      Идти домой Вале не хотелось. Сидеть сейчас одной в комнате невыносимо. Хорошо бы Ваня с ребятами зашел. Но разве теперь они придут! Без Гурама никто из них никогда не приходил. А как их повидать, не идти же ей в казарму. Она бы, конечно, пошла, но стыдно.
      Медленно и тяжело поднялась по ступенькам. Хозяйка еще не вернулась, в комнате было темно. Не зажигая света, Валя села на кровать. На аккуратную, беленькую, девичью кровать. Как же теперь жить?
      * * *
      Есть среди минеров мастера, обладающие не только знаниями, но и каким-то особым чутьем. В их числе и начальник штаба инженерных войск округа полковник Сныков. На его груди несколько рядов орденских ленточек и два ромба военных академий.
      Все тайны мины, плоды самой изощренной фантазии вражеских "королей" минного дела, он познал не только в академиях, но главным образом в жизни. Он уже не молод, в движениях его пальцев возможно нет былой микронной точности, но обмануть его на минном поле невозможно.
      Полковник Сныков срочно вылетел в Курск. По пути с аэродрома Диасамидзе подробно рассказал о создавшемся положении. Ему не терпелось узнать мнение Сныкова. А минер торопиться не может.
      - Есть восточная пословица, - улыбнулся Сныков в ответ на вопрос Диасамидзе, с которым давно был знаком. - "Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать". - И уже серьезно добавил: - Я должен посмотреть сам.
      У ямы собрались три полковника: Диасамидзе, Сныков и начальник политотдела Тарабрин. Наступил решающий момент и решающий смотр. Первым заговорил Сныков.
      - Яму готовили очень опытные и умные люди, - сказал он. - Разбирать пирамиду, бесспорно заминированную, даже немедленно после закладки ее очень рискованно. Но прошло пятнадцать лет, и каждый год, каждый день и час работали против нас. Против нас были дожди, грунтовые воды, физические свойства металлов и многое другое...
      - Так какой же вывод? - ке вытерпел Диасамидзе.
      - Вывод ваша комиссия сделала правильный, - 1зердо сказал Сныков. - По всем законам, по логике событий надо тщательно подготовить и осуществить взрыв на месте...
      - Но меня поражает другое, - помолчав, продолжал Сныков. - Поражает, как проведены разведка и вскрытие грунта. Я думаю, что даже академическая юазработка опытных военных инженеров не предложила бы лучшего решения. Мне кажется, что схема работ может служить образцом для офицерской учебы. И что еще более важно - точность и чистота, с какой выполнена схема и произведено вскрытие. Это очень большой и важный этап. И он уже пройден.
      Вывод о людях, я думаю, ясен, - закончил он, Наступило долгое молчание. Каждый углубился в свои мысли.
      Диасамидзе был горд оценкой, которую пол учили офицеры. В нем нарастала уверенность в их силе, в том, что они выполнят и следующий, наиболее ва/киый этап.
      О многом задумался полковник Тарабрин. Если бы еще день назад его спросили, кто лучшие люди части, наиболее дисциплинированные и знающие, на которых можно положиться, он, не задумываясь, назвал бы капитана Горелика, старшего лейтенанта Поротикова, лейтенанта Короткова, старшину Тюрина и еше многих воинов. Если бы предстояли какие-то всесоюзные испытания, он со спокойной душой послал бы этих же людей. Почему же он сейчас так задумался?
      Всему личному составу рота Горелика ставилась в пример. На занятиях, конференциях и собраниях звучали призывы партийных работников равняться на згу роту.
      И вот пришло испытание. Может ли он сейчас с такой же спокойной душой и совестью повторить свои слова о том, что они выполнят любое задание? И полковник вдруг чувствует, что не может.
      Так что же, это была только шумиха или пустая агитация?
      Полковник начинает придирчиво перебирать в памяти биографии и дела людей. При тайном голосовании в члены партийного бюро Горелик получил самое большое число голосов. А почему за него все голосовали? Потому, что он любит людей, дорожит ими, учит их; потому, что он скромен, исполнителен; потому, что в наиболее опасную минуту он удалил подчиненных и один разминировал, бомбу; потому, что так он поступает всегда.
      А вот вспомнился большой портрет младшего сержанта Ивана Махалова и очерк о нем в городской молодежной газете. Это его, начальника политотдела, спросила редакция, кто является лучшим воином части. И, перебирая в памяти два года службы Махалова, он видел лишь примеры героизма на минных полях, мастерского владения техникой, горячего патриотизма.
      А почему рисковал своей жизнью кссамстгий на первый взгляд Камил Хакчмоз? В тот памятней день в одном из районов Белгородской области заложили в канаву несколько десятков снарядов, извлеченных с колхозных полей, и подожгли огнепроводный шнур.
      И вдруг из лесу, где, казалось, и легковой машине не протиснуться, выскочил грузовик и направился к канаве Хакнмов бросился к снарядам и вырвал горящий шнур за несколько секунд до взрыва.
      Чем придирчивее полковник разбирал биографии людей, тем тверже становилась вера в них. Нет, не пустые слова говорил он раньше.
      Так почему же он сейчас в нерешительности? Это ведь re же самые люди. Что же он боится проверки, когда до нее дошла очередь?
      С той или иной оценкой можно пройти любую проверку. Но здесь цена проверки - жизнь людей. Есть же предел и человеческим возможностям. Выполнима ли вообще поставленная задача? Люди, которым он глубоко верит, берутся за нее.
      - Что будем решать? - нарушил молчание Диасамидзе,
      - Не лучше ли принять решение после разговора с ними, - предложил Тарабрии.
      - Прежде чем составить окончательное мнение, мне надо задать им несколько вопросов, - добавил Сныков.
      Разговор состоялся в том же кабинете директора гипсового завода, где теперь установили круглосуточное дежурство ставшего по оцеплению.
      - Понимаете, лейтенант Иващенко, этого очень мало, - повторил свои слова Диасамидзе, когда офицеры вошли.
      Полковник снова заговорил, но тон его теперь был какой-то не официальный, а товарищеский, даже дружеский.
      - Если вы готовы во имя Родины жертвовать собой, это хорошо. Но готовы ли вы жертвовать другими? Может быть, десятками людей. Ведь если придется делать взрыв на месте, не погибнет ни один человек. Можно вывезти оборудование предприятий, и чщерб будет не очень большой.. Если же вы начнете работать и произойдет взрыв... Сами понимаете, что это значит.
      - Так мы же не на смерть идем, товарищ полковник, - сказал капитан. Ну к чему мне сейчас умирать? - улыбнулся он. - Мы с женой ждем ребенка, к празднику получаем квартиру, еду на курсы, о которых давно мечтал. Вот и Поротиков получает комнату в новом доме... Нет, - заключил он решительно, - мы выполним задание.
      - Вот это-то меня и интересует, - вмешался Сныков. - На чем основана ваша уверенность? Как вы собираетесь действовать, понимаете ли, что пирамида внутри минирована?
      - Разрешите докладывать? - спросил капитан.
      - Прошу вас.
      - Мы понимаем, что яма может быть минирована, - начал он, - но люди у нас опытные. Работать будем спокойно, не под обстрелом же, как на войне.
      Значит, сможем во всем спокойно разобраться. Просчета здесь не допустим. Главная опасность, по-нашему, - разрушения, причиненные снарядам. Но сейчас они не" взрываются. Значит, и не взорвутся, если не растревожить их.
      - Очень важная мысль! - не выдержал Сныков. - Это самое главное, капитан. Если, извлекая снаряды, вам удастся сохранить их в том же положении покоя, в каком они находятся, задача будет выполнена.
      - Ну, а если в глубине полуразрушенного взрывателя обнаружится сыпь гремучей ртути? - спросил Сныков, помолчав.
      - Мы думали об этом, товарищ полковник, - ответил капитан. - Решили так: снаружи на взрыватель наложим пластинку из глянцевого картона и забинтуем так, чтобы она не могла двигаться. Тогда внутрь не попадет ни одна пылинка. Такой снаряд придется отвозить, держа на руках...
      - А вообще как думаете перевозить?
      - В прицепе с песком. Мы отказались от первой мысли буксировать прицеп танком. Правда, в танке, на случай взрыва в пути, не пострадают люди. Но болев вероятен взрыв от сильного сотрясения. Думаем, что бронетранспортер на резиновом ходу надежнее.
      Полтора часа продолжалась беседа. Были обсуждены мельчайшие детали, предусмотрены десятки возможных неожиданностей.
      Пока это была лишь беседа, еще никто не сказал, что офицерам позволят взяться за это дело, но такая мысль уже не казалась абсурдной, как в первый момент.
      Через час в кабинете председателя облисполкома было принято решение: снаряды вывозить.
      С этого момента все резко изменилось. Состояние раздумий, сомнений, нерешительности окончилось. Все пришло в движение. Как в бою, напряженно работал специально созданный штаб. Оказалось, надо решить уйму проблем, ответить на десятки вопросов, предусмотреть все возможные случайности, чтобы в ходе работ не было никаких задержек.
      Руководство всей организационной работой взял на себя полковник Диасамидзе. Техническое руководство операцией легло на полковника Сныкова и его помощника подполковника Склифуса. Были разработаны конструкции многих приспособлений, инструмента, выбрана дорога для транспортировки снарядов и место их подрыва, вычерчены схемы различных промежуточных операций, определены средства и методы связи.
      Готовились железнодорожники, работники предпркятгй и учреждений, находившихся в опасной зоне.
      Политическую работу возглавили партийные и советские организации города: ее предстояло вести главным образом среди населения.
      В середине дня капитан приказал собрать роту в Ленинской комнате. Он стоял на плацу и смотрел, как потянулись туда солдаты.
      - Что скажут они сейчас? Как поведут себя?
      На глаза вдруг попался рядовой Урушадзе. Капитан подозвал солдата.
      - Вы разве не успели уехать? - спросил он и, не дожидаясь ответа, мягко добавил: - Вы уже отслужили, Урушадзе, можете заканчивать свои дела и ехать.
      Слова командира переполнили чашу терпения Гурама Утэушадзе.
      - За что, товарищ капитан! - выпалил он, побагровев.
      "За что?" - этот вопрос мучил Гурама весь день.
      Еще вчера он перестал понимать, что происходит. Началось с Вали. Чем больше он думал о ссоре с ней, тем более нелепым казался ему их разрыв. Что с ней случилось? Ее упрямство просто непонято. А он вскипел и, как мальчишка, ушел. Что же это, шутки? Надо пойти к ней и серьезно поговорит ь.
      Пойти к ней? Нет, этого он не сделает ни за что.
      Почему должен идти он? Ссору затеяла она. Отказалась ехать она. Что же он должен, бежать за ней?
      Нет, первого шага он не сделает. Если она поняла, чю натворила глупостей, пусть найдет и способ исправить их. А если не поняла, значит, нет в ней души и жалеть о ней нечего.
      Первую половину вчерашнего дня Гурам только об этом и думал. Но последующие события вытеснили мысли о Вале.
      Группу солдат вызвали на разведку опасного и сложного объекта. Его не позвали. Это впервые за годы службы. Он всегда считался опытным разведчиком минных полей, и первым неизменно посылали его. Если направлялось два или три солдата, Гурама назначали старшим. Он ни разу не подвел командира.
      Что же случилось теперь? Почему от него отказались? Почему вдруг перед самым отъездом он стал никому не нужен?
      Солдатский день заполнен до отказа. Кто из солдат не мечтал в трудную минуту получить хоть один свободный часок! А если целый день? И отоспался бы вволю, и на речку б сходил, и в кино... Но это только мечты, которые никогда не сбываются. В зной и в чудесные летние вечера он в сапогах, часто с полным снаряжением, делает свое солдатское дело - несет службу.
      И вот у Гурама совершенно свободный день. Но он не знает, куда себя девать. О нем все забыли. Он никому не нужен. Оговорили его, что ли? Он вдруг начинает понимать, что и отношение товарищей к нему резко изменилось. Все смотрят косо, почти не разговаривают...
      Ну хорошо, этой девчонке любая блажь в голову может прийти, а что же с командиром, а? Он три года служил. Его называли лучшим пулеметчиком и отличным минером. А теперь ему выразили недоверие.
      Гурам хотел обратиться к лейтенанту или старшине, но их целый день нет. На несколько минут появился командир взвода. "Некогда, некогда, Урушпдзе", - бросил он на ходу и убежал.
      Что же, так и уезжать домой? Поставить в штабе печать, тихонько собрать пожитки и так уйти из казармы, с этого плаца, где пережито столько горестных и радостных минут?..
      На вечерней поверке, когда назвали его фамилию, он ответил особенно четко. Потом дежурный по штабу послал его со срочным пакетом к генералу на квартиру. Там долго сидел, пока генерал рылся в своих бумагах и что-то писал. В казарму попал после отбоя, ребята уже спали.
      Даже это маленькое задание немного подняло настроение. С важными документами к генералу первого попавшегося не посылают. Ночью его снова одолевали мысли о Вале. А утром все, наскоро позавтракав, разошлись.
      Есть ли более горькое чувство, чем сознание, что ты не нужен! Это чувство накалялось в нем, и к моменту сбора роты его горячая южная кровь билась в висках. О снарядах он был уже наслышан и понимал, что сбор роты в такое необычное время связан с особым заданием.
      Таково было состояние Гурама, когда его остановил командир.
      - За что, товарищ капитан? - повторил Гурам. - За что не доверяете?
      - Отставить, Урушадзе, - спокойно и даже ласково сказал капитан. - Вы один из лучших солдат, но вы отслужили свой срок, а люди пойдут на задание, связанное с большим риском.
      - Пока я не сдам в военкомат проходное свидетельство, до тех пор я солдат, - твердо сказал Гурам. - Так вы меня учили.
      Капитан улыбнулся. Конечно, в тоне Урушадзе было что-то такое, чего не должно быть в разговоре с командиром, какой-то вызов. Но было в словах солдата столько горькой обиды, такое неподдельное горе, что офицер не мог сделать ему замечания.
      - Хорошо, рядовой Урушадзе, идите в строй.
      Словно мать приласкала обиженное дитя. Пулеметчик, силач, солдат Гурам Урушадзе проглотил тугой комок, улыбнулся и, козырнув: "Слушаюсь, товарищ капитан", совсем счастливый пошел к зданию. Через несколько шагов он обернулся, взглянул украдкой на капитана и побежал, точно боясь опоздать.
      Такое привычное, незаметное и простое слово "рядовой" будто согрело душу. Да, он рядовой, он в рядах, вместе со всеми, со всей великой армией. Он идет в строй.
      Капитан подробно объяснил солдатам создавшуюся обстановку. Он не сгущал красок, но и не скрывал опасности.
      - Нам надо шесть человек, - закончил он. - Пойдут только те, кто добровольно изъявит желание.
      Первым поднялся младший сержант Иван Махалов. Лицо у него было, как всегда, добродушное, на щеках ямочки, только немного удивленное. "Раз надо, сделаем, о чем разговор", - казалось, выражал его взгляд.
      Вторым встал Дмитрий Маргишвили, а дальше уже ничего нельзя было разобрать, потому что поднялась вся рота.
      В помещении стало тихо. То, что произошло, не было неожиданностью для командира роты. И все же он с волнением ждал этой минуты. Она настала. Лучшего результата не могло быть, а сердце продолжало колотиться, и он ничего не мог произнести.
      Со стороны каждый бы решил, что он думает - кого отобрать. Но этот вопрос у него был уже давно решен. Он лишь ждал, чтобы мысленно намеченные люди пошли добровольно. И они поднялись первыми.
      Капитан обвел взглядом присутствующих.
      - На выполнение специального задания, - сказал он, отчеканивая каждое слово, - назначаются следующие товарищи: старшина Тюрин Михаил Павлович, сержант Голубенке Василий Иванович, младший сержант Махалов Иван Аркадьевич, рядовой Хакимов Камил, рядовой Маргишвили Дмитрий Иванович, рядовой Урушадзе Гурам Сарапионович. Названным товарищам остаться, остальным разойтись!
      Через несколько минут прибыла еще одна группа воинов-добровольцев, выделенных в распоряжение капитана из других рот. Это были: специалист по взрывам электрическим способом лейтенант Селиванов Анатолий Антонович, лучший водитель бронетранспортера рядовой Солодовников Николай Макарович и радисты-отличники: рядовой Чекрыгин Александр Николаевич, рядовой Бочаров Иван Васильевич.
      Капитан начал инструктаж. Последний кнструкта;к перед завтрашним днем.
      ...Уже темнело, когда он возвращался домой. До чего же глупо все получилось. Дома его ждут гости.
      Наверно, все собрались. Они принесли под-ар-ш ко дню его рождения. Они будут поздравлять его. Они хотят веселиться.
      Ну что ж, придется веселиться. Иначе он поступить не мог. Рассказать все Полине в ее состоянии бесчеловечно.
      В комнату он вошел веселый, улыбающийся. Встретили его шумными приветствиями. Никто не догадался остановить патефон, и все старались перекричать ансамбль песни и пляски имени Александрова, исполнявший "Красноармейскую походную".
      * * *
      Старшина Тюрин поднял группу в пять тридцать.
      Вся казарма спала. Только зтим и отличался сегодняшний подъем от остальных. Так же, как всегда, тщательно заправляли конки. Так же быстро умывались и ели ту же нехитрую солдатскую пищу. И все же что-то особеннее было в начавшемся дне. Постт сллись во двсре, на краю огромного учебного плаца.
      Хмуро, туманно, зябко. Маленькая группа согетскгч воинов. Люди шести национальностей из шести советских республик, спаянные солдатской дружбой и дпсциплиной, единые в стремлении выполнить свей долг перед Родиной.
      Все ли они вернутся на этот плац?
      Командир роты сказал последние напутственные слова. Он не отличался красноречием, и все, что было сказано, Иван Махалов слышал не один раз. Но сегодня эти знакомые слова звучали иначе, в них открывался новый, особый смысл.
      Если разобраться, то Иван был не очень доволен службой. Уже с первых ее дней секретарь партийного бюро Баскалов рассказывал солдатам о древнем русском юроде Курске. Может быть, здесь, где стоит РХ казарма, шли битвы против татар, монголов и половцев, где-то здесь шла кровавая резня князей, с этг.п городом связана история русского государства.
      Неисчислимое количество битв происходило к а курской семле. Но больше всего от бесед Баскалопа осталось в памяти "Орловско-Курсксе направление".
      Дважды знала Советская Родина это направление.
      15 октября 1919 года Ленин и партия указали на его первостепенное значение и послали сюда лучших своих людей. Ворошилов... Орджоникидзе... легендарная конница Буденного... Здесь наголову был разбит Деникин, рвавшийся к Москве. Вот это были схватки! Но и их превзошли сражения на Орловско-Курском направлении во время Великой Отечественной войны. Здесь рождались герои, здесь гибли герои, покрывая себя бессмертной славой. А кто в девятнадцать лет не мечтал стать героем!
      И грустно было Ивану Махалову, что ему досталась только учеба, строевая подготовка, караульная служба, а если нет провинившихся, то и очередные наряды на кухне. Сиди и чисти картошку. И как нарочно, одна за другой шли беседы о боях, проведенных частью, куда он пришел служить.
      Иван Махалов словно видел весь ее боевой путь.
      Он "11иво представлял себе картину, как, окруженные со всех сторон гитлеровцами, насмерть сражались его однополчане; как в самый трудный момент комиссар Ермаков, оставаясь во главе бойцов, передал старшине Сурозову знамя и приказал вынести святыню части из огненного кольца.
      Здесь, на плацу, где стоял теперь Иван Махалов, он принимал присягу под этим боевым, простреленным знаменем.
      Да, было время... Сражения, штурмы, пороховой дым... А ему и вспомнить нечего будет. И все-таки он думал: "Ну что ж, и я бы смог..."
      Капитан подал команду "Вольно!", но приказал не расходиться.
      Всэм, кто был сегодня на плацу, приходилось участвовать в парадах, смотрах, от них всегда требовали подтянутости, чистоты, аккуратности, и они старались выполнять эти требования. Да, попробуй не выполни:
      увидит старшина, командир взвода, командир роты или старшие командиры, уж кто-нибудь да обязательно заметит несвежий подворотничок или другой непорядок.
      Будет стыдно.
      В эту минуту на плацу едва ли кто сделал бы им замечание. Но все машинально подтягивались, поправляли л руг на друге одежду, ремни. Во всей обстанозке плаца, такой знакомой и привычной, было сегодня что-то новое, неизведанное.
      Приглушенно, точно перед выходом в бой, гудел мотор бронетранспортера. Он стоял неподалеку, но сквозь туманную дымку виднелся лишь его угловатый силуэт.
      На фоне тяжелого серого неба одиноко поднимались два высоких столба с толстой перекладиной и недвижно спускались вниз кольца на длинных веревках.
      Немного дальше - черные громады затянутых в брезент танков.
      Никто не ощущал страха. Было торжественно, радостно и немного жутко.
      - К машине!
      Быстро и бесшумно заняли места в бронетранспортере. Рядом с водителем Солодовниковым сел командир роты.
      Тишина.
      - Все на местах? - оборачивается капитан.
      - Так точно! - отвечает старшина Тюрин.
      - Поехали!
      Будто прожекторы, ударили фары. Сильнее загудел мотор, машина тронулась, медленно обогнула здание и осветила одинокую фигурку с автоматом у шлагбаума.
      Часовой прикрылся рукой от света, и Солодовников тут же погасил фары.
      Туман рассеялся. Начиналось хорошее осеннее утро. Бронетранспортер выехал на улицу Дзержинского. Она пересекает две крутые горы, на которых стоит город. Первые трамваи уже спускались с этой немыслимой крутизны, миновав седловину, карабкались вверх к центральной площади города площади Ленина.
      Как удерживаются они на рельсах, почему не летят, не кувыркаются, трудно понять.
      Тормозя двигателем, Солодовников спустился вниз, а потом долго выбирался на гору. Преодолев подъем, быстро миновали короткую прямую улицу Ленина, и перед солдатами открылся как на ладони Кировский район.
      Со всех улиц и переулков шли люди и, точно горные ручейки, стекались на широкую центральную магистраль, к которой приближался бронетранспортер.
      Десять тысяч, человек покидали район.
      Из дома в дом, из квартиры в квартиру шли агитаторы, терпеливо объясняя необходимость оставить свои жилища, поторапливали, помогали престарелым.
      Жители и раньше знали о том, что им придется временно эвакуироваться. Трижды в день по радио передавали наименования улиц, переулков, площадей, попавших в опасную зону. И все-таки только теперь в полной мере ощутилась эвакуация.
      С горестным чувством уходило население.
      Вот красивый особняк. В большой комнате на столе посуда, остатки завтрака. Девушка перед зеркалом, торопясь, пудрится, красит губы.
      - Верочка, - говорит пожилая женщина, - выпей хоть стакан чаю, что сегодня за наказание...