Не поле перейти

      Я им, конечно, приготовил отпор, какого они еще не видели. И весь расстроенный ушел, ищу Карин. Никто, кроме нее, не мог им сказать, что я в "Дружбе" был.
      Только стал ей претензии, а она как из пулемета: "Никогда, - говорит, я тебя не любила, хотела человека из тебя сделать, а ты просто русская свинья и вон навсегда отсюда". И пока говорила, по щекам меня - раз, раз, раз... Ну, и я нервами сдал, сам пощечину ей отвесил. Не за то, что по щекам, - слова ее больней били. И сейчас вот здесь ноет, как вспомню, как я не мог раскусить раньше.
      На другой вечер заходят ко мне трое в штатском.
      Одного я узнал сразу. Он из американской разведки, охранял Ивана и Женю. Поэтому я не сопротивлялся, когда они без всяких разговоров обыскали мои вещи и повели в машину, отвезли в полицей-президиум. Здесь дежурный потребовал у меня пистолет и бандитский механизированный нож. Я ответил: пистолета у меня нет, - а нож достал. Он был с кнопкой, выскакивал сам, но пользовался им для хлеба и пищи.
      Дежурный взял нож, посмотрел в какую-то папку и сказал: "Приметы совпадают". Меня обыскали и отвели в камеру. Утром взяли на допрос, дали мне на подпись бумаги. Теперь я уже так легко не подписывал, потребовал переводчика.
      Делать им нечего, вызвали. Обвиняли меня в том, что являюсь советским шпионом, езжу по немецким городам, а потом во Франкфурт-на-Майне, где что видел, передаю советской военной миссии. При этом пытался изнасиловать немецкую девушку Карин Локштедт, угрожал ей пистолетом и ножом, шантажировал, на что прилагается ее личное заявление, а также медицинская экспертиза о побоях и вещественное доказательство - нож, приметы которого обозначены в ее личном заявлении.
      Кончил читать переводчик, об чем-то меня спрашивают, трясут за плечо, а я молчу, чисто языка лишился. Потом потихоньку кровь по своим местам пошла, и мне полегче стало. Про миссию, говорю, никакого понятия не имею и все начисто неправда, а Карин знаю хорошо, и вызывайте ее на очную ставку, и сами послушаете, что произойдет, потому что я с ней уже который год живу и еще неизвестно, кто над кем насилие свершил.
      "Мы и сами хотели, - отвечают, - но она отказалась, боится вас видеть". На этом допрос закончился.
      Целый месяц полицейские или следователи меня не вызывали. Зато энтээсы весь месяц давали о себе знать.
      Первым пришел в камеру батюшка - отец Леонид в церковном обряде. Ахал, охал, сказал, что надо подобрать хорошего адвоката и тогда все будет хорошо.
      Смеется он надо мной, что ли? Где же на это деньги взять? "Заблудшего сына, - говорит, - церковь и русские люди никогда не оставят". И на самом деле пришел адвокат. Многие энтээсы меня посещали, Карин присылала посылки, в письмах просила прощения.
      Когда пришел Горачек, сказал, что видел ее в прокуратуре, она просила свидания, но ей не разрешили.
      Да что же это за человек такой? На кого она работает? И что со мной хочет сделать? Не просто же это?
      Пока сидел в одиночной камере, много о ней думал. Вспомнил, как в Москву уезжала, и некоторые вещи теперь по-другому проявились. Отправлялась она с немецкой выставкой как переводчица химической фирмы "Гест". Узнал про это во время моих поисков работы и правды, когда в который уже раз приехал во Франкфурт. Остановился у нее, как раз сборы шли. У нее штук двадцать писем было с адресами на русском языке и с готовыми советскими марками.
      Только в тюрьме подумал: значит, подпольные письма в Москве опускать будет, чтоб не знали, что из ФРГ.
      И денег много было в пачках. Тогда не пришло в голову, а в камере не сомневался: не для себя, кому-то везла. Или чтоб подкупить можно было.
      И еще одно соображение выплыло: ехала от немецкой фирмы, а паспорт привезли и провожали американцы. Мне она не разрешила на аэродром ехать, а кто за ней прибыл, я видел. Я у нее случайно целую кучу адресов московских нашел. Инженеров разных, учителей, таксистов, и на каждом проставлена профессия. Я из ревности ей недовольство высказал, а она как крикнет: "Не смей к моим вещам прикасаться!" И только в камере подумал: нет, не щуры-амуры это, а посерьезней.
      Чтобы с этим закончить, скажу: был суд, про шпионаж и военную миссию разговоров не было, замяли они это все, а за насилие с побоями судили. Карин не пришла. Адвокат их на лопатки разложил, доказал все как было. Много журналистов и корреспондентов наехало, вся печать про это писала, и все-таки месяц тюрьмы дали. Правда, месяц я уже отсидел, сразу выпустили, а радости нет никакой. Что я теперь и кто я?
      Куда деваться?
      Поехал к Горачекам, они хорошо ко мне относились и провокаций моих не добивались.
      Вы как хотите, а я не признаю энтээсов антисоветчиками. Они только так числятся, ну работа у них такая. К примеру, возьмите Жору Чикарлеева. Ему под шестьдесят, а может, уже и перевалило, а его по отчеству назвать ни у кого язык не повернется. Жора и Жора. Он у них на самой грязной работе. Один раз на советский корабль явился, когда эскадра с визитом приходила, туда всю публику без разбора пускали.
      Люди ходят толпами, им интересно, а Жора по закоулкам рыщет. Увидел одинокого матроса, обернулся по сторонам - никого нет - и сует моряку листовку.
      Матрос смотрит и говорит: "Да мне ж двадцать суток строгого дадут или судить будут, - тоже осматривается матрос по сторонам и тоже видит: никого нет, - а за тебя, гада", - и бах Жору во всей одежде за борт.
      Он потом подробно рассказывал, требуя возмещения за ущерб в здоровье и в одежде как потерпевший в борьбе против коммунизма. Заплатили ему хорошо:
      действуй, мол, и дальше смело. Он и действовал. К советским не то туристам, не то спортсменам на улице пристал, про свой "Посев" толкует, подарить, говорит, могу. Его гонят, последними словами обзывают, а он идет и идет, свое толкует. А они в какой-то тихий сквер свернули, может, и надо было им, а может, заманывали, только набили морду так, что долго в синяках ходил. Правда, за это заплатили ему хорошо, потому что вещественное доказательство побоев представил. Хотя многие сомневались: может, все выдумал, может, по пьянке где досталось, - но все-таки окончательно признали как героизм против советского режима и членом редакции "Посева" назначили.
      Был случай, когда он в Париж попал и к советским аспирантам заявился, у них комната там была. Заявился и начал ту же пластинку крутить. А они выход епу загородили, говорят - сейчас полицию позовем. Он в слезы, боится - бить будут. После того случая в сквере его еще раз били, с тех пор он всю жизнь стал бояться, что будут бить. Поднимет кто-нибудь руку просто так, без назначения, а Жора рывком лицо прикрывает. Свои же над ним и потешаются. Чуть что - махнут рукой, он и шарахается.
      Одним словом, сжалились над ним тогда в общежитии, отпустили. Примчался он домой, рассказывает:
      "Слезами, - говорит, - я их на пушку взял. Никогда, говорю, больше не буду, а они, дураки, и поверили".
      Вот вам Жора! Другой бы про такую стыдобу со всех сил зубы зажал, а он хвастается. Думаете, по дурости? Нет, он на такой стыд с полным сознанием идет, ну, как женщина на стриптизе или в бардаке. Ей уже не стыдно, это ее такой заработок. Так и Жора своего стыда не стыдится, поскольку за это платят.
      Он своего нигде не упустит. Вот трудно поверить, а ему за журнал "Молодой коммунист" гонорар выплатили. Он его всегда с собой носит, всем показывает.
      А там, и верно, его фамилия есть, написано, что он последний подонок. Когда показали Жоре этот журнал первый раз, он три дня от радости пил. "Вот, - говорит, - как против меня силы мирового коммунизма поднялись". Ну, понятно, вознаграждение потребовал и на законном основании получил. А за что получать, ему без разницы. Но и его понять надо, а не только судить. Лет ему порядочно, профессии или ремесла не имеет, куда ни тыркался, везде неудачи. Сколько лет назад на Вьетнам подался, думал, подвезет, а видит - там и убить могут. Тоже правильно рассудил, и понять человека можно, когда сбежал оттуда. Ну, а что ему теперь делать? В энтээсах хоть платят исправно, вот и старается. Да что Жора! Для всех энтээсов нет больше радости, если их советская печать пропечатает. Они тогда поздравляют друг дружку, в своих журналах про это сообщения делают, столько шуму поднимают, героями ходят. Один раз на свое письмо из Москвы ответ получили. Так ни кснца ни края радости не было.
      Переписку затеяли, стали говорить, что иентр СБОЙ и агентуру в Москве организовали, а оказалось, их журнал "Крокодил" разыгрывал, потешался и про все напечатал с фотографиями и письмами. В таких дураках они остались, им бы только вывеску менять, а они опять в хвастовство не хуже Жоры. Кто-то из их детей сказал, у Горачеков разговор происходил: "Что же вы радуетесь? Над вами же смеются. Это еще у Чехова описано, как один с газеткой бегал, всем свою фамилию показывал, а напечатано было, как его в пьяЕОМ виде извозчик сбил".
      На его слова только рукой махнули; ничего, мол, ты не понимаешь. А он и верно не понимал, что даже за такое, как "Крокодил" поиздевался, им деньги платят.
      Ну, а с другой стороны, что им делать, скажите, если все они по рукам и ногам Гитлером связаны?
      Влез по пояс, полезай по горло. Начать хоть с Романова, он у них почти самый главный, а тридцать лет назад в Днепропетровске при немцах редактором газеты уже состоял и Гитлера возвеличивал, пока тот живой был. А сейчас что? Поезжайте во Франкфурт в район главного вокзала ночью, там одно место есть, где теплые собираются... Обязательно там Романова встретите. Его за это три раза брались судить, особенно один раз, когда мальчика к столу хотел привязать, а тот такой крик поднял, что люди сбежались. А чем кончилось? В третий раз американцы выручили. После Гитлера они ж его подобрали, по их речке и плывет, их воду и пьет. И про такого вдруг напишут, что он антисоветчик, вот и радуется. Да любой генерал из Пентагона антисоветчик, и получается, будто они на равных. Чего ж ему не радоваться.
      Такой же Гитлером мазанный Артемов еще в войну в фашистском лагере служил, кадры провокаторов готовил, гестаповец. Околович сколько жизней погубил, и все у них такие. Не знаю только про Тарасову, она редактором "Граней" состоит, такой журнал у них есть. Не иначе тоже из гитлеровцев, но точно заверять не берусь, не знаю. Знаю только, что славу она большую имела. Ее отец во время войны много богатства из Украины повывез, говорят, на целый музей хватило бы. А после его смерти она и начала пировать. Такие гулянки закатывала, с выездами, со слугами, как в кино. Она мужчин любила и сама их себе подбирала, даже из тех, с кем знакома не была. И про эту ее славу все знали, она самой высокой квалификации в этом деле числилась. Может, книг начиталась и досконально изучила - есть такие особые магазины с вывесками "Секс", - а может, от природы у нее такие способности, только гремела она своей квалификацией и тем, что денег на мужиков не жалела. А пришло время, денежки-то кончились. И годы уже не те, и мужчинам платить стало нечем. Вот вся она и есть. Антисоветчик - это если идеи у него, а ее главная идея теперь безвозвратно не вернется, она всю свою идею уже поизрасходовала.
      Ваше дело, я не против, только не советую вам про энтээсов писать. Если напечатаете, вы им такой праздник устроите, лучше рождества Христова. Целый год напоминать про это будут. И по всем регистрациям такую статью проведут, и сами печатать про нее сто раз будут, и американцам докладывать как положительный пример.
      Ну, опять я в сторону от своей жизни свернул. Чтоб кончить когда-нибудь мою историю, скажу - выпустили меня из полиции, энтээсы встречают, зовут к Горачекам. К ним было и направился, деться пока некуда.
      Только пошли, а тут Карин. На шею бросилась, плачет, целует, умоляет прощения. К ней и поехал, и тошно от самого себя стало. Думаю, все-таки лучше, чем к энтээсам, ничем не хотел больше ихней зависимости. Даже адвоката отработал им. Отработал крещением. Тут на одну руку взялись Карин и батюшка. И Горачек им помогал, тоже агитировал за крещение. Все горе оттого, что ты некрещеный, говорят. И Карин поддерживает:
      все плохое, что между нами было, все очистится. Зачем им надо было, так и не понял, но обязанным быть не хотел. Черт с вами, думаю, крестите.
      И устроили надо мной комедию. Собрались в воскресенье утром в церкви, сунули мне сверток. "Иди, - говорят, - вон туда, переодевайся, это рубаха. Только все сними и даже носки". А трусы, спрашиваю, тоже снимать? "Нет, трусы можно оставить". Снял я все, надел рубаху, а она до самого пола. Рукава широкие, только пальцы выглядывают. Вышел, сунули мне в руки горящую свечу, и началась моя срамота. Поднял шею вверх, иду, как Иисус Христос, за батюшкой, обеими руками божественно свечку несу, слова за ним повторяю. Походили несколько раз вокруг, потом поставили меня в оцинкованный бак с водой, и батюшка сверху стал опрыскивать.
      Потом обед был богатый. А ночь тревожная получилась. Лежит рядом Карин, посапывает. А ведь задумали они что-то надо мной сделать. Она же собственными руками меня в тюрьму загнала, а я лежу как дурак с нею.
      Ни разу не заснул, пока дождался утра. Похлопотала она вокруг завтрака, поцеловала и выпорхнула.
      А я никому ничего не сказал, к вокзалу направился.
      И пошел по второму кругу каторги свободного мира на два года. Не буду про него рассказывать, он как и первый. А конец вам известный: советский консулат выдал мне визу в Советский Союз.
      Полагаю так, что судить меня не будут, я же столько мук принял, любое законное наказание перевыполнил. А если будут, так любую кару за спасение приму.
      ПАУТИНА
      Есть люди, которые располагают к себе с первой же встречи. Именно таким оказался Анатолий Богданович Мартынов, ответственный работник Всесоюзного объединения "Союззагранпоставка". Обаятельный человек, интересный собеседник, он немало поездил по миру и многое повидал в жизни. Но вот интересная деталь - за границей Анатолий Богданович проводит, пожалуй, больше времени, чем дома, - да и познакомились мы с ним лет десять назад за пределами Родины, - но о других странах говорить не любит. Он хорошо рисует и, даже сидя на заседаниях, делает какие-то наброски. Это его хобби.
      Каждый раз, когда он бывал в Москве, мы обязательно встречались. Однажды и отпуск провели вместе на юге. Помню, греясь на пляже, я рассказывал ему об одной встрече за рубежом с открытыми врагами нашей Родины. Он сидел, глядя куда-то вдаль или, вернее, никуда не глядя, задумавшись, не реагируя на слова, которые, как мне казалось, не могли не вызвать определенных эмоций. Когда я кончил, он оставался в той же неподвижной позе, ушедший в себя. Откровенно говоря, я подумал, что он не слушал меня.
      Только минуты через две он как бы встряхнулся и задумчиво сказал:
      - Могу рассказать и вам кое-что. Теперь это уже не секрет.
      Вот его рассказ.
      - В 1967 году я полгода провел в Канаде, - начал он. - Работал в коммерческом центре выставки "ЭКСПО-67". В Монреале среди деловых людей, с которыми приходилось общаться, был Джеффри Вильяме - представитель фирмы "Барнет Дж. Дансон Ассошиейтс лимитед". Ее контора находилась в Квебеке на Драммонд-стрит, Это был удивительно приятный человек. Выше среднего роста, спортивного склада, с открытой улыбкой и чуть красноватым, как у ирландцев - а он и был ирландцем, - лицом. Веселый, жизнерадостный, казалось, беззаботный, он тем не менее отличался большой деловитостью и бескорыстно помогал мне в делах. Хорошо зная фирмы и коммерческую конъюнктуру, порой давал мне весьма полезные советы. Естественно, я был ему благодарен, тем более что и мое свободное время он всегда старался как-то скрасить.
      Он никогда не был в Советском Союзе, с жадностью расспрашивал о нем, искренне восторгаясь нашими достижениями, хотя многое ему казалось странным и непонятным. Однажды, например, Вильяме предложил мне давать консультации фирмам, что, по его словам, могло бы стать для меня хорошим бизнесом. Речь шла о самых элементарных вещах, публикуемых в наших проспектах и каталогах, и моя задача заключалась в том, объяснял он, чтобы сообщать о наиболее важном и интересном. Организацию такого бизнеса для меня полностью и, естественно, без вознаграждения он брал на себя. Об этой своей идее говорил, широко улыбаясь, явно ожидая моей благодарности. Когда я действительно, поблагодарив его, сказал, что у нас это не принято и частным бизнесом советские люди не занимаются, он был просто поражен. Как? Почему? Странные порядки.
      Как человека предприимчивого, его довольно часто посещали подобные идеи. Наталкиваясь на мое неизменное - "у нас это не принято", он все более поражался. Как же это человек с такими коммерческими способностями, как у меня (а он не скупился на комплименты), находясь за границей, не может воспользоваться случаем честно заработать. Особенно удивил Джеффри мой отказ от одного его предложения.
      Время от времени мы с Вильямсом обменивались мелкими сувенирами. Однажды я подарил ему нарисованный мною русский пейзаж. Выслушал от него целый каскад комплиментов. Неожиданно Джеффри щелкнул двумя пальцами. Идея! Он предложил мне нарисовать открытку и брался найти издателя, который заплатит за нее не менее 25 тысяч долларов. Правда, какой-то очень небольшой процент комиссионных надеется за это получить от меня и сам.
      Джеффри никак не мог понять, почему даже от такого предложения я отказываюсь. Ведь это сугубо личное дело. Не вмешивается же ваше государство в частные дела своих граждан.
      Тут я высказал сомнение в реальности его идеи.
      В самой Канаде, сказал я, найдется немало художкиков, которые за такую сумму нарисуют открытку куда более профессионально. Да, возразил он, но их работы- дело привычное. А открытка, созданная советским коммерсантом, это же сенсация.
      - Нет уж, избавьте меня от такой сенсации. Я не люблю разговоров вокруг моей персоны...
      Как я понял значительно позднее, Вильяме, видимо, расценил мой ответ так: заработать я не прочь, но негласно.
      Встречались мы часто - и по делам выставки, и в свободные вечера. Время от времени в заботах о моем бизнесе его одолевали новые идеи, но уже такие, что остались бы в полной тайне. Все это начинало мне не нравиться, но, откровенно говоря, особого значения его словам не придавал. Находил объяснение в образе мыслей западного дельца.
      В конце 1967 года я вернулся в Москву. Расстались мы с Джеффри дружески. А через некоторое время меня направили снова на работу в Канаду, в длительную командировку с семьей. Здесь возобновились мои деловые контакты с Вильямсом. И не только деловые.
      Надо сказать, что порой даже серьезные вопросы решаются не за столом переговоров, а на загородных прогулках, в праздничные дни, во всяком случае, не во время официальных встреч. Так, например, одна выгодная для нас сделка фактически произошла совершенно случайно на даче Вильямса на их семейном празднике, куда я был приглашен вместе с женой и детьми. Когда на стол подали пирожки, все гости восторгались ими, а Джеффри сказал:
      - Вкусно, конечно, но какого огромного труда стоит их изготовление.
      - А у нас, - заметил я, - создан автомат, машина для изготовления пирожков. Производительность ее огромна, а по вкусу.., редкая домашняя хозяйка изготовит такие.
      Этим сообщением Джеффри заинтересовался. Он и помог мне заключить контракт на продажу Канаде наших пирожковых автоматов.
      Дача Вильямса находилась в 85 милях от Монреаля на берегу озера Джорджвилль, граничащего с Соединенными Штатами. Джеффри предложил покататься по озеру на моторке. Я увидел умоляющие глаза моих детей и согласился. Поехала вся моя семья и наш гостеприимный хозяин. Где-то посреди озера он сказал:
      - Махнем на тот берег! Вот где жизнь настоящая будет.
      - Как-нибудь в другой раз, - отшутился я, - ведь сейчас нас обед ждет.
      Джеффри громко рассмеялся.
      Тем не менее этот разговор заставил меня всерьез задуматься. Будто испытывает, проверяет меня. Качнет и смотрит - упаду или нет. Если нет, тоже ничем не рискует. И претензии не предъявишь. Что вы, скажет он добродушно, разве можно простых шуток не понимать.
      Однажды он предложил мне поужинать вместе с женами в ресторане "Ритц". Не стесняясь, я сказал, что это мне не по карману.
      - Понимаю, - сочувственно закивал он, - дети... и накормить, и одеть, и выучить... Но вы какой-то странный человек. Вы пренебрегаете вашими способностями и обрекаете себя на весьма скромную жизнь.
      Позднее я проанализировал всю историю наших отношений с Вильямсом. И подумалось: не сводятся ли все эти заботы о "моем бизнесе" к тому, чтобы под любым предлогом всучить мне деньги, поставить в какуюто зависимость? Будто плетется вокруг меня какая-то паутина.
      За свою не такую уж долгую жизнь, на каких бы должностях ни был, я свято исполнял свой долг.
      Мое поведение всегда было безупречным, и я чувствовал себя неуязвимым. И появилось желание разобраться, чего же они хотят от меня и кто эти "они".
      Следующее предложение Джеффри не заставило себя ждать. Речь шла о совсем пустяковой услуге, которую я бы в любой момент охотно выполнил. Однако именно эта просьба особо насторожила, ибо он обещал довольно приличное вознаграждение. На этот раз Вильямсу показалось, что я заинтересовался.
      - Наконец-то! - радостно хлопнул меня по плечу Вильяме. - Вот теперь я вижу человека дела. - Обеими гукамп он крепко сжал мои руки и вкрадчиво добавил: - Ты получишь гарантии, что об этом никто не узнает. Ты получишь такие гарантии, которые даже в голову прийти не могут.
      В тот вечер Джеффри сиял, не скрывая радости.
      Буквально затащил меня в какой-то ресторан и потребовал у бармена виски. Выпить он всегда был рад, но головы при этом не терял. Становился лишь многословен, даже болтлив. Так было и на этот раз. Он доказывал, что передо мной откроется блестящая перспектива. Такой специалист, как я, разглагольствовал он, обладающий столь обширной информацией о конъюнктуре мирового рынка, живя в Канаде, в течение двухтрех лет стал бы миллионером. Он говорил без умолку, радуясь и смеясь, и казалось, счастливее его нет на свете человека.
      К этой теме Джеффри больше не возвращался. Наши встречи на выставке носили сугубо деловой характер. К тому времени закончился трехлетний срок моего пребывания в Канаде, я собирался домой, и меня уже перестали интересовать чудачества Джеффри. За неделю до отъезда отправился в Оттаву попрощаться с работниками торгпредства и выполнить некоторые формальности.
      В вагоне поезда, напоминавшего каши электрички, находилось всего три человека. Примерно за час до Оттавы на какой-то станции вошел еще один. Я бы не обратил на него внимания, но он сел рядом со мной.
      Странный человек. Очень худой, длинный, узкоплечий, сутулый. Лицо сплюснутое, чахоточное, на котором неприятно выделялся широкий плоский нос. Губы тонкие, впечатление, будто их вовсе нет. Просто полоска между носом и подбородком. Близко расположенные глаза словно вдавлены вглубь. Лет ему было примерно под сорок.
      - Отвратительная погода, черт возьми, - сказал он, глядя на меня откуда-то из глубины своими крошечными сверлящими глазками.
      - Это точно, отвратительная, - подтвердил я, думая о его физиономии.
      Сказав еще несколько ничего не значащих фраз, он тем же индифферентным тоном добавил:
      - Я вас знаю, у нас есть общие знакомые - бизнесмены. Хотелось бы сделать вам предложение.
      - Кто вы и что вам угодно? - удивился я.
      - Не горячитесь, выслушайте меня, господин Мартынов. Я руководитель РСМП [РСМП (RCMP) - сокращенное название "Королевской Канадской конной полиции", под которой с давних времен маскируется центральной орган контрразведки Канады, выполняющей комбинированные функции, что ЦРУ и ФБР в США.] по советской колония в Монреале.
      Сдержав свой порыв встать и послать его ко всем чертям, решил все же послушать, что он скажет дальше.
      - Так вот, - продолжал он. - У меня есть данные, что вы не прочь пополнить свои денежные сбережения.
      Это естественное человеческое желание. Заработок никогда не помешает. Итак, у вас есть товар, у меня деньги. Для вашего спокойствия я готов предоставить вам письменные гарантии любого из четырех высокопоставленных лиц Канады. Я имею в виду министра иностранных дел Шарпа, премьер-министра провинции Квебек Бурасса, министра Пелетье или Шарбоне. А может, вы хотите остаться в Канаде или США? Конечно, с семьей?
      Значит, вот на кого работает мой "друг" Джеффри.
      Должно быть, этому типу Вильяме доложил, будто я уже "готов", ибо тон его был хозяйский, что ли. В его словах чувствовалось высокомерие, какие-то едва уловимые пренебрежительные нотки, даже брезгливость.
      Правда, все его слова были вежливыми, на лице играла улыбочка, но сквозь нее и проступало его подлинное отношение к "купленному" человеку.
      Уняв волнение, я довольно спокойно спросил:
      - Какой же товар вы имеете в виду?
      - Информацию, - невинно, просто по-детски, как бы удивляясь моей непонятливости, ответил он. - Отнюдь, не военную. Просто расскажете о своих товарищах по работе в торгпредстве и Москве, о их привычках и склонностях, о сильных и слабых сторонах характера, о их материальной обеспеченности, ну и прочие такие мелочи. Я же в свою очередь, - он быстро обернулся на далеко позади нас сидящих пассажиров, - я в свою очередь вот. - Он достал из бокового кармана длинный конверт, положил его себе на колени и открыл клапан. Там лежала пачка новеньких, будто только что отпечатанных долларов. - Вы можете этот пакет получить сейчас, - сказал он, пряча его в карман, - если я смогу за него отчитаться перед своим начальством. - Впрочем, - заметил он, - поезд подходит к Оттаве, вас, я знаю, будут встречать. Через неделю вы уезжаете совсем, подумайте хорошенько, соберитесь с мыслями, ведь все равно уезжаете. Размер вознаграждения, если желаете, в советских рублях, будет зависеть от количества и полноты информации. Встретимся через четыре дня в полдень в Монреале под часами у касс. - Он резко встал и стремительно направился в тамбур.
      Отъезда на родину всегда ждешь с огромным нетерпением, ждешь, как праздника. На этот раз я считал не дни. Часы считал. Конечно же, никуда я не пошел в назначенное мне время. В двенадцать десять раздался телефонный звонок.
      - Я ведь вас жду! В условленном месте под часами.
      Я повесил трубку не ответив.
      Трудно передать тот радостный, нет - счастливейший миг, когда я ступил на борт лайнера "Александр Пушкин", когда услышал команду:
      - Поднять трап, отдать все концы!
      В ту минуту мне казалось, что я тоже отрубил все концы, все ниточки паутины. Не знал я тогда, как спецслужбы Канады исподволь, не торопясь, начинают плести паутину, как на все лады испытывают человека, как, однажды наметив жертву, уже не выпускают ее из своего поля зрения, где бы человек ни находился.
      Так было и со мной. Вильяме не оставлял меня и в Москве. Регулярно присылал письма, фактически проверяя, работаю ли я еще на старом месте. Сообщил, что в Москву приедет его друг инженер-механик Петер Стефен, работающий на фирме "Дансон корпорацион".
      Просил, если потребуется, оказать ему содействие.
      Спустя насколько дней Стефен Петер позвонил мне.
      Передал привет от Вильямса, справился о самочувствии, спросил, не собираюсь ли в Канаду.
      Это фактически была тоже проверка, на месте ли я нахожусь. На мой вопрос, в какую внешнеторговую организацию он прибыл, Стефен, немного замявшись, сказал, что приехал со сборной хоккейной командой.
      - Так вы еще и хоккеист? - сказал я.
      - Нет, - засмеялся он, - я в административной группе команды.
      Нетрудно было сообразить, что инженеру-механику там делать нечего. От встречи, о которой он просил, я под благовидным предлогом уклонился. Это былб в 1972 году. А в августе семьдесят третьего меня направили на Канадскую национальную выставку.
      Эта ежегодная выставка в Торонто на берегу озера Онтарио всегда привлекает огромные массы людей и отмечается чуть ли не как национальный праздник.
      Я же отправлялся туда не как на праздник. Впрочем, на душе было не так тревожно. Я уже был не наедине со своей тайной. И далеко не праздное любопытство владело теперь мной в предстоящих встречах.
      Обо всем, что произошло со мной в Канаде, сообщил компетентным товарищам, как только приехал домой. Они и решили узнать, чего же добивается канадская разведка от советского человека.
      На третий день пребывания на выставке отправился посмотреть павильон транспорта. Остановился у одного из стендов и тут же услышал:
      - Здравствуйте, господин Мартынов.
      Я обернулся. Знакомое лицо.
      - Здравствуйте, господин инкогнито, - ответил я.
      - Почему инкогнито, - сказал он, отводя меня от стенда. - Я ведь вам представился тогда в поезде. Впрочем, понимаю. Вот мое удостоверение.
      Это было закатанное в пластик удостоверение сотрудника РСМП. На лицевой стороне сверху напечатанная на машинке фамилия. Ф. Ф. Дэнтремонт сотрудник РСМП.
      Он повторил мне все, что говорил в поезде, начав с денег. Кстати, и Вильяме свои вербовочные беседы начинал с благ, которые меня ожидают. Снова предложил, если пожелаю, остаться в Канаде.
      - Что касается гарантий, - заметил он довольно небрежно, - то РСМП может обеспечить их вам за подписью кого угодно...
      Я слушал его не перебивая. Условились встретиться на следующий день в дорогом ресторане гостиницы "Фор сизонз Шератон". Считая, что я окончательно сломлен и завербован, он начал на этой встрече уверенно, тоном хозяина:
      - Мы уже несколько лет только ведем беседы с вами, а дела нет. Пора приступать.
      - Но и с вашей стороны только одни разговоры, - возразил я.
      - Хорошо, первый шаг сделаем мы. Завтра я вас познакомлю со своим шефом. Зто руководитель отдела РСМП Билл Кльфф.
      Знакомство состоялось на старом пароходе, превращенном в плавучий ресторан "Харбор Боут". Клифф оказался удивительно добродушным, обаятельным и остроумным сорокалетним человеком. Встретил меня радостно, как старого приятеля. Выше среднего роста, круглолицый, немного лысеющий со лба, с голубыми невинными глазами. И по внешнему виду, и в поведении прямая противоположность Дэнтремонту. Клифф также предъявил удостоверение РСМП.