Горел родной "Лиски".
      Валерий пробивался к гавани сквозь толпу. Когда он выскочил на пирс, рухнули остатки сгоревшего трапа. Откуда-то из толпы вынырнул старший штурман Леонард Арсеньевич Позолотив и бросился к штормтрапу. Вслед за ним - механик Борис Михайлович Петров. Они тоже были в увольнении.
      Штормтрап лизало пламя, когда ухватился за него Валерий. Судно отходило от причала. Кто-то сверху сбросил новый штормтрап, но Валерий успел уже вскочить на борт. Не останавливаясь, прыгая через шланги, понесся на ходовой мостик.
      За штурвалом стоял штурман.
      - Разрешите, - виновато обратился к нему Валерий.
      В гуще событий оказался старпом Позолотин. Механик Петров помчался в задымленное машинное отделение.
      Обрывая, как нити, оставшиеся необрубленными швартовые концы и нефтеналивные шланги, судно отошло от пирса, винтами отгоняя пламя на воде. Из жерл нефтяных шлангов, свесившихся за борт, били огненные струи, точно из реактивного двигателя. Танкер уходил от мощнейших береговых средств тушения пожара. Уходил, чтобы не погубить порт и, если придется, погибнуть одному. С берега смотрели на горящий танкер, ка огненные струи оборванных рукавов се":ьи экипажа.
      Едва "Лиски" отошел, как у его левого борта потвился морской буксировщик "Дедал". Это был отчаянный шаг маленького экипажа, рисковавшего жизнью, ко он сыграл решающую роль для жизни "Лиски". Буксировщик направил водяные струи на борт танкера и, двигаясь за ним, сбивал пламя с этой почти недоступной для самого танкера площади, охваченной огнем.
      "Дедал" бесстрашно следовал за судном, готовым взорваться, и окатывал водой надстройку, каюты, переборки.
      На судно не успели попасть десять членов экипажа, находившихся в увольнении. Раздобыв где-то катер, они готовы были отчалить вдогонку "Лиски", когда их остановил крик судового врача Любови Родионовны Смирновой.
      - Меня подождите! - кричала она, подбегая к причалу.
      - Куда вам в такое пекло?! -махнул кто-то рукой и, обращаясь к мотористу, скомандовал: - Пошли!
      Катер оттолкнули от причала, и все увидели, как эта немолодая женщина в каком-то неестественном и страшном прыжке полетела за борт.
      - Как вам не стыдно?! - чуть не плача, упрекала она товарищей, успевших подхватить ее на руки.
      Катер подходил к борту "Лиски". Опасность взрыва еще не миновала. С палубы кто-то кричал:
      - Назад! Немедленно назад, капитан запретил подниматься.
      Это был приказ капитана, который отказался выполнить экипаж. Первым ухватился за штормтрап комсорг Валя Кирсанов, потом штурман Синеокий, Пилипенко, за ними потянулись Смирнова, Шевченко, Перекрест, Ревтов...
      С полным составом экипажа "Лиски" уходил на внешний рейд. Задыхаясь в дыму и жаре, держала максимальные обороты машинная команда. Снова включили вентиляторы, и стало легче. Матросы и штурманы добивали гаснущее пламя.
      - Спасибо за помощь! - кричал капитан в мегафон, махая рукой буксировщику "Дедалу". - Теперь сами справимся, опасность миновала.
      Капитан "Дедала" Сигидов взял курс к пирсу.
      Английское судно, стоявшее далеко на рейде, забило огненным тире, вызывая "Лиски". И начальник радиостанции Николай Невечеря принял:
      "Восхищен вашей героической борьбой с огнем.
      Поздравляем с победой над грозной стихией. Капитан "Оверсиз Эксплорер".
      Что же происходило на пирсе и на "Сигни", пока шла борьба с огнем на советском танкере?
      Во время стихийных бедствий самое страшное - паника, растерянность, неорганизованность. И еще страшно изобилие командиров, советчиков, консультантов, добровольно берущих на себя эти функции вне зависимости от возраста, опыта и квалификации. Изгестно огромное количество случаев, когда на борьбу с бедствием выходят сотни и сотни людей, которые легко могли бы победить стихию, но терпят поражение из-за неорганизованности, оттого, что нет уверенной направляющей силы, не определены очаги главной опасности и каждый отдает команды, которые лично ему кажутся наиболее целесообразными, хотя видит он только ограниченный участок борьбы, часто не решающий, десятистепенный.
      В первые минуты после начала пожара, одновременно с первыми приказами пожарным, был создан штаб по борьбе с огнем, который расположился на горяшем пирсе. И все теперь было подчинено его воле, на себя он взял всю полноту власти и всю меру ответственности.
      Штаб знал, какими мощными противопожарными средствами оснащен танкер "Лиски", видел, как организованно идет там борьба с огнем. Стало ясно, что главная опасность - "Сигни", брошенный экипажем, недегазованный "Сигни", все танки которого заполнены взрывоопасными газами.
      Сосредоточив пеногонные установки в центре пирса, начальник городской пожарной команды И. Аксенов бросил главные свои силы в атаку на "Сигни", а остальную часть - на пирс. В следующую минуту связался по телефону с Краснодаром и получил подтверждение, что в Туапсе вышли спасательные суда Новороссийска, Батуми, Поти, Сочи.
      Были проложены километры рукавной линии по всей длине пирса, параллельными полосами. Под давлением десять атмосфер пожарные заламывали тяжелые рукава и наращивали их, чтобы дотянуться до "Сигни".
      На танкере не было ни груза, ни балласта, ни запасов топлива. Значит, и не было у него почти никакой осадки. Над водой возвышался весь его корпус. От пирса до палубы больше десяти метров. И ни одного трапа ка палубе - все сгорело.
      Пробиться на пирс с пожарной машиной-лестницей не представлялось возможным. И люди со шлангами ринулись на "Сигни" кто как мог. Это была акробатическая работа в огне. Цепляясь за выступы, за какие-то обрывки канатов, пожарные и рабочие порта, помогая друг другу, карабкались вверх по горящему борту. Сбивая пламя вокруг них, расчищая от огня путь, рушились на борт удары брандспойтов.
      Метался на горящем судне единственный человекмолодой и смелый капитан "Сигни" Якоб Доннинг. Он сбрасывал людям канаты, помогал взбираться наверх.
      Рвались ракеты на спардеке, иллюминируя судно, что-то падало, грохотало, гремело. Кричали люди в мегафоны, отдавая и принимая команды с пирса, с "Лиски", с катеров и буксиров. И над всей гаванью клубился черный дым. С десятков иностранных судов, стоявших на внешнем рейде с разведенными парами, готовых в любую минуту ринуться в открытое море, уставились с биноклями и подзорными трубами десятки моряков. Тысячи жителей города заполнили берега, крыши домов, балконы.
      Пламя подбиралось к расширителям. Глазки на них были открыты. Может быть, это случайность, но люди обогнали стихию на секунды. Несколько секунд оставалось, чтобы пламя достигло расширителей. Это неизбежно вызвало бы взрыв. Но с трех сторон ударили брандспойты. Вода и пена смяли, оттиснули огненные языки от расширителей и других взрывоопасных мест.
      Это был первый и решающий рубеж, была предотвращена первая возможность взрыва. Атака воды и пены распространялась на капитанскую каюту, штурманскую и радиорубку. Люди вышибали иллюминаторы и заливали пламя в помещениях.
      Пожарный катер "Стремительный", заняв место "Лиски" у причала, бил через пирс по левому борту "Сигни", по надстройке.
      Концы на "Сигни" были обрублены в самом начало пожара, и его удерживали четыре толстых гофрированных рукава, поданных с пирса для погрузки солярки.
      Постепенно рукава обгорели и разорвались. Под давлением брандспойтов со "Стремительного" и отжимного ветра танкер начал отходить от пирса. Катер немедленно отвел брандспойты, но "Сигни" продолжал двигаться. Пожарные рукава стали вырываться из рук людей, находившихся на борту, и они лишились воз(можности управлять водой. Отогнанное от расширителей пламя, ничем больше не гасимое, под силой ветрл снова поползло к ним.
      Понимая вновь создавшуюся угрозу взрыва, "Стремительный" обошел пирс и встал между пирсом и бортом "Сигни", чтобы, следуя за танкером, продолжать борьбу с огнем.
      Морской буксировщик "Дедал", гасивший пламя на воде близ правого борта "Сигни", увидев, что танкер отходит, и понимая, какая возникает опасность, бесстрашно подошел вплотную к "Сигни", уперся носом в его борт и начал подталкивать танкер обратно к пирсу. И все увидели, что это огромное судно вот-вот навалится на пожарный катер "Стремительный", прижмет его к железобетонному пирсу и раздавит.
      - Назад! - раздались десятки голосов, обращенных к "Стремительному". Люди махали руками, показывая на возникшую опасность.
      Капитан "Стремительного" Виктор Пянзин и сам понимал, в каком оказался положении. Понимал, что должен немедленно дать задний ход. Но сделать этого не мог. Катер не имел заднего хода. Вернее, не было возможности включить задний ход.
      Как же такое могло случиться?
      Когда раздался первый сигнал пожарной тревоги и горел только пирс, "Стремительный" стоял на ремонте в маленькой бухточке у тихого причала. Это был заранее запланированный ремонт, но в день бедствия работы там не производились, потому что было воскресенье. Часть команды ушла на берег.
      "Стремительный" не мог тронуться с места: двигатели разобраны, механик Василий Железняк смотрит футбол. Там же, на стадионе, матрос Борис Чернышев и другие члены команды.
      Естественно, капитан "Стремительного" Виктор Пянзин не мог участвовать в тушении пожара. Конечч но, было обидно, что специальное пожарное судно в та"
      кой момент должно стоять, но рассчитывать на него не приходилось.
      Как только раздались гудки пожарной тревоги, Виктор Пянзин скомандовал:
      - Отдать концы!
      Матросы Петр Дьяченко и Владимир Трегубов переглянулись.
      - Двигатели же разобраны, - сказали они в один голос.
      - Отдать концы! - закричал Пянзин.
      Ребята с недоумением отдали концы с кормы и бака и только тогда поняли, что затеял их капитан. Он направил в воду со стороны кормы две мощные струи из лафетных стволов, превратив свое судно в реактивное.
      Пока катер шел к нефтепирсу, ребята собирали двигатели, но дело не ладилось, так как не было механика Железняка. Но вместе со всеми, кто был на стадионе, Железняк помчался в порт. Не к пирсу, а к месту стоянки своего катера. Не найдя его там, упросил капитана какого-то гидрографического бота подъехать к нефтегавани. Вскочив на свое судно, Железняк прежде всего взялся за левый двигатель, в котором было нарушено сцепление. Вскоре катер обрел ход. Он, как и подобает "Стремительному", быстро маневрировал, сбивая пламя на пирсе и на "Сигни".
      Вскоре примчался из города на мотоцикле матрос Борис Чернышев. Бросив мотоцикл, побежал на пирс, где его и заметила команда "Стремительного". Прибыл и радист Лев Паас, матрос Володя Бурохов, прыгнул на борт даже бывший член команды Иванов. С полным составом экипажа "Стремительный" продолжал борьбу с огнем. Но двигатели были собраны поспешно, на живую нитку, и переключение на задний ход вышло из строя как раз в тот момент, когда катер оказался между пирсом и надвигавшимся на него танкером "Сигни".
      Раздумывать было некогда, и капитан крикнул:
      - Самый полный вперед!
      "Стремительный" проскочил в узкую щель перед тем, как "Сигни" прижался к пирсу. И хотя это была страшная минута, зато катер оказался на чрезвычайно выгодной позиции и с новой силой ринулся на огонь танкера.
      Все пожарные действовали смело и решительно. Так им и положено действовать по службе и по уставу. Они выполняли свой служебный долг.
      Ну а больше ста добровольцев, находившихся в самой гуще огня, близ готовых взорваться танкеров? Что руководило этими людьми? Они шли на смертельный риск. Шли сознательно, добровольно, бесплатно. Никому бы не пришло в голову обвинить в чем-либо членов экипажа "Лиски" Позолотина, Абрамова, Петрова, находившихся в увольнении, если бы и не успели они примчаться на горящее судно. Тем более не могло быть претензий к врачу Смирновой и всей группе, тоже находившейся в увольнении и опоздавшей к отходу "Лиски" на рейд. Но они догнали свой опасный танкер и вопреки приказу капитана поднялись на борт.
      Их действия можно понять: горел их танкер. Но почему ринулись в огонь инженер-конструктор судоремонтного завода А. Горчаков, главный инженер этого завода А. Приходько, рабочие завода В. Богуславский, А. Тимченко, главный инженер порта В. Солонов и десятки других людей?
      Кто звал их на этот смертельный риск? Кто звал экипаж "Стремительного", стоявшего в ремонте с разобранными двигателями? Они ведь понимали, что "Сигни" может вот-вот взорваться, но именно сюда они пришли.
      Они подчинялись только одному зову - зову сердца советского человека.
      В 18.40 капитан "Лиски" Михаил Андреевич Турецкий записал в вахтенном журнале: "Пожар на судне полностью ликвидирован". Спустя несколько часов капитан "Сигни" тоже сделал запись в своем вахтенном журнале: "Около полуночи экипаж был доставлен властями на борт после того, как пожар был полностью ликвидирован".
      1965 год
      ВЕРА
      Баки были пусты. Не хватило нескольких секунд, одного рывка. Слишком долго Николай Борисов отбивался от истребителей, пока не ушел с вражеской территории. Опасность миновала, он смог спокойно оценить обстановку. Точно определил, где упадет машина - на камнях, близ прифронтового аэродрома. Оставался единственный выход - парашют. К прыжку готовился медленно. Было жаль машину.
      Весь бой провели вместе, ни разу не подвела. Захлебываясь, из последних сил, взмывала, опровергая несовместимость понятий "из последних сил" и "взмывала". Пикировала в облака, если они оказывались внизу, и, прикрытая ими, резко меняла курс, выскакивая там, где ее не ждали. От перегрузок вибрировала, дрожала, готовая развалиться, и все-таки успевала поливать огнем врага. Едва ли даже конструкторы знали, какие в ней заложены силы.
      Теперь за ними никто не гнался, но сил она лишилась. Она еще держалась в воздухе, опустошенная, в бесчисленных рваных ранах. Беспомощная, беззащитная, обреченная. Планировала в сторону аэродрома, быстро теряя высоту, приближалась к каменным грядам.
      Он понимал их положение. Надо спасаться одному, или погибнут оба. Твердо решил прыгать, но все еще медлил.
      Он знал, что на войне бывает чудо. Это была единственная его защита против безрассудной мысли не покидать друга. И он уцепился за нее. Они шли над самой землей - и машина попыталась приподнять грудь, чтобы врезаться в камни не головой. Он виделпрыгать теперь поздно, и на душе стало легче: избавился наконец от проклятого вопроса: покидать ее или нет?
      До того, чтобы произошло чудо, оставалось несколько секунд. Маленький рывок, и он достиг бы взлетной дорожки. Именно этих секунд не хватило. Чуда не свершилось. 19 часов находился без сознания. На операционных столах немного меньше. В госпиталях - долго. Машина поднялась в воздух спустя два месяца.
      Потом Николаю Георгиевичу Борисову дали эскадрилью, во главе которой он и улетел в гвардейский бомбардировочный авиационный полк. Большую часть орденов и званий полк получил уже при Борисове, и к этим наградам он, Борисов, имел прямое отношение.
      Ветеран полка Виктор Онучак командовал звеном в эскадрилье Николая Георгиевича и рассказал о нем подробнее.
      - При пикировании бомбы бросает не штурман, а летчик, - начал он. - Чем круче угол, тем точнее попадание. Борисов с большой высоты чуть ли не под прямым углом в пике бросался. Раньше на законном основании пикировщики по одному выходили на цель. Это создавало удобства немцам. Ясно, что за первым пойдут следующие, зенитчикам легче приноровиться. Борисов, обучив ребят, пошел в пике звеном. Тройка должна была входить в пике и выходить из него, будто закрепленная на одной раме. Спустя короткое время всю эскадрилью в пике бросил.
      Это и есть высшее мастерство, и пошло оно от Борисова.
      Пикировать не всегда позволяла погода. А в обычной бомбежке есть самые важные 30-40 секунд и самые опасные для пилота. Идешь на цель, и начинают бить зенитки. В такой момент очень хочется увеличить скорость, поскорее уйти от огня. Малоопытный ведущий или у кого нервишки послабее так и делает. Хоть и рванешься за ним, а не всегда догонишь. Иное звено и вовсе отстанет. На него и набросятся.
      У майора Борисова в такой момент нервы как изоляцией обмотаны. Ни за что не прибавит скорость, хотя знал - в нашей эскадрилье не отстанет никто. Но тогда двигатели будут реветь на пределе и запаса мощности на рывок или другой маневр не хватит. А маневру под огнем он придавал решающее значение. Тут за ним, как за броней, не зевай только повторять его движения. Строй рассредоточит и маневрирует. Да не просто из стороны в сторону, а с умом. Видит, к примеру, разрывы слева, ясно, надо правее брать, подальше от них, а он, смотришь, прямо на те вспышки. Следующие уже далеко справа трещат. Пока они там внизу к его характеру все пересчитают, он новый немыслимый маневр придумает, который вроде бы против логики идет. И вся девятка за ним. Хоть стену зенитную ставь, все равно Борисов прорвется через нее со своей эскадрильей.
      Завидев цель, допустим, вражеский аэродром, штурман направляет на него машину, подсказывая летчику - два градуса правее или там три градуса левее. Он на аэродром смотрит по крестику, вроде в полевой бинокль. Как только вертикальная черточка пойдет по центру аэродрома, дает знак командиру "Боевой". В ожидании, пока горизонтальная тоже пересечет аэродром и он окажется перечеркнутым вдоль и поперек и штурман выпустит бомбы, проходят те самые секунд 30-40, в течение которых отклониться от курса нельзя ни на миллиметр. Ну, а как быть, если в эти 30-40 секунд по тебе бьют трассирующие и понимаешь - следующий снаряд твой?
      -Тут позарез маневр нужен. И Борисова - мастера маневра - в эти секунды никакая сила не заставит ни на какой маневр идти. Понимает, сманеврируешь, сохранишь жизнь, но бомбы пойдут мимо. Если же - в цель, это спасение многих жизней советских воинов, пусть хоть самое крохотное, но движение к победе.
      Об этом Борисов не говорил, но его убежденность передавалась нам.
      При налете истребителей он строй сомкнет, и мы круговую оборону держим. Борисов знал: от его приказа никто не отступит - защищай не себя, а соседа.
      Оно виднее и удобнее бить по тому, кто на соседа идет. Правда, тут надо от инстинкта самосохранения отрешиться. Но на это у нас хватало воли, мы глубоко верили друг в друга.
      Жена Борисова - Маша Кириллова была командиром звена пикирующих бомбардировщиков в полку Марины Расковой, и не раз случалось ей вместе с Борисовым идти в бой, поскольку их полки входили в одну дивизию и базировались на одном аэродроме.
      Тогда они еще не знали, что поженятся.
      Биографии у них схожи. В 20 лет Маша стала летчиком-инструктором. Пока пробивалась на фронт, пока наконец пришла радостная телеграмма от Марины Расковой с вызовом, она успела подготовить 78 военных летчиков.
      В свои 22 года Маша знала, что такое бой и что та"
      кое смерть. И всю войну она шла на бей и на смерть.
      Многое в ее биографии забылось, стерлось временем. Кто, например, вспомнит ее бомбежку вражеских складов в мае сорок третьего, когда, вернувшись, предъявила снимки "дела рук своих" - трех очагов грандиозных пожаров, и предъявила дело рук вражеских- 57 пробоин на теле своей машины. Только одной строчкой помечено это в ее уже пожелтевших наградных листах.
      А перечислено там немало. Впрочем, не только там.
      В том же 1943 году командование Военно-Воздушных Сил СССР поставило в пример всему личному составу эскадрилью Е. Тимофеевой, где Маша - тогда только командир экипажа - и Тоня Скобликова были главными героинями. После бомбежки самолет командира звена Маши Долиной подбили, и он загорелся. Можно ли помочь горящей над вражеской территорией машине, тем более что добивать ее бросились два истребителя? А разве можно бросить горящую Машеньку одну?
      Кириллова и Скобликова прикрыли ее собой, направив на истребители все огневые средства. Долина дотянула до своей территории, где и приземлилась в плавнях. Они же все прикрывали ее, пока от их огня не рухнул истребитель, а второй не ушел на разворот.
      Недавно я был у них дома в Паневежисе. Маша осталась красивой и сильной. Она член партийного бюро на заводе "Экранас", где работает, член Советского комитета ветеранов войны, уже второй созывдепутат горсовета.
      Почему Паневежис? После демобилизации решили остаться здесь, где впервые встретились, на земле Прибалтики, которую хорошо знали по военным картам, за освобождение которой сражались, где вместе вынесли тягчайшие дни войны.
      Все шло хорошо. Появились дети - два сына и дочь.
      Они любили рассматривать фронтовые снимки родителей. Особенно нравилась фотография Героя Советского Союза Сергея Люлина, который летал вместе с отцом.
      Спустя лет шесть после войны именем Аюлина назвали улицу в Риге и сверхмощный траулер, А Николая Борисова примерно в то же время исключили из партии.
      Маша сама прочитала решение об исключении.
      Домой возвращалась убитая. В длинной преамбуле говорилось о том, что Борисов Н. Г. выдал врагу государственную и военную тайну, рассказал о расположении и численности самолетного парка, боевых задачах, запасах горючего, раскрыл место дислокации и район действия своего авиаполка, 3-й и 5-й авиадивизий 5-го авиакорпуса, 3-й воздушной армии, назвал фамилии командиров.
      Когда вернулась, Борисов сказал:..
      - Ты не верь, Маша...
      Генеральное сражение за освобождение Прибалтики было решено начать 14 сентября 1944 года, в частности, разгромом всех ее аэродромов. Немцы понимали, что удар будет и главные силы Советское командование направит на Рижский аэродром. Поэтому, ослабив другие участки, стянули на рижский плацдарм более двух зенитных дивизий, многочисленную береговую и корабельную зенитную артиллерию, более ста истребителей. Советская разведка знала об этом. И командование решило: к Рижскому аэродрому пробиться малыми силами, связать боем все средства обороны противника, решающий удар с воздуха нанести на других направлениях.
      "Малые силы" - понятие количественное. Для того чтобы выполнить задачу, требовались лучшие силы.
      Выбор пал на полк, где служил Борисов. Ну что же, война есть война. И кроме главного, на войне бывает везение или невезение. Полку не повезло до того, как он поднялся. Стоял удивительно ясный и тихий день.
      Небо было высокое и чистое, без единого облачка.
      Условия идеальные для обороны и наихудшие для нападения.
      Полк пошел на цель под защитой 36 истребителей, зная, что его ждет. Навстречу поднялись 56 "фоккевульфов" и десятка два других истребителей. Падали машины и с крестами, и со звездами. По сигналу длинных шлейфов красных ракет немецкие истребители разлетелись. Ударили зенитки. "Стреляло все, - рассказывал мне участник боя подполковник запаса Владимир Наркевич. - Зенитная артиллерия всех калибров с суши и кораблей. До 600 одновременных разрывов, сухой треск которых заглушил шум моторов. Казалось, мы попали в густую сеть, узелками которой были непрерывные разрывы снарядов".
      Полк просочился сквозь сеть. И снова - истребители. Командир полка Григорий Николаев смыкал строй, не давая "фокке-вульфам" рассеять его. Николаев и поразил цель первым. Очень дорогой ценой. Бросил на аэродром свой горящий самолет с бомбовым грузом в 1150 килограммов. Вместе с ним погиб Герой Советского Союза штурман Сергей Люлин, летавший раньше с Борисовым.
      При подходе к цели на высоте 5000 метров от разрыва крупнокалиберного снаряда под самолетом Борисова был убит стрелок-радист Сергей Евтихеев. Борисов отбивался вдвоем со штурманом, пока не настали эти 30-40 секунд. Машина шла точно на цель и точно сбросила бомбы. Но те секунды немцы не прозевали.
      Машина загорелась.
      Следующим снарядом убило штурмана Николая Нетребенко. Новый удар перебил левую подмоторную раму, и мотор перекосило. Борисов не терял надежды уйти, отбиваясь теперь один. Очередной снаряд разбил приборную доску, и вышли из строя все приборы управления и контроля. Защищенный бронеплитой, Борисов серьезных повреждений не получил. Осколки попали только в лицо. Глаза заплыли кровью. Но теперь все равно он не мог больше вести изуродованную, горящую, неуправляемую машину. Не мог даже направить ее на вражеское расположение.
      Выбросился с парашютом, и его сильно ударило о хвостовую часть. Очнулся под немецкий говор. Карман, где лежали партийный билет и удостоверение личности командира эскадрильи, был пуст. Значит, немцы знают, кто он. Это была вторая мысль после того, как пришел в себя. Первая - он в плену. Кобура тоже оказалась пустой.
      Борисова отправили в лагерь военнопленных. Бомбовые удары нашей авиации он слышал часто. Несколько месяцев спустя раздались залпы артиллерии.
      Значит, скоро. Борисов подобрал пятерых наиболее надежных ребят, и вместе они вырыли нишу в заброшенном сарае, где, прижатые друг к другу, пролежали двое суток. Вскоре пришли свои.
      Борисова месяц держали в госпитале, потом послали в запасной полк. С ним часто беседовали, и он понял: проверяют. Обижаться не приходилось, по-разному люди вели себя в плену. Проверка длилась три месяца. Сверяли документы, захваченные у немцев, и показания свидетелей.
      Борисову выдали новый партбилет взамен утраченного, снова дали эскадрилью, но воевать не пришлось, война кончилась.
      Шли годы. И выплыл из каких-то архивов обширный доклад немецкого обер-лейтенанта, на котором расписался и его командир, начальник штаба 1-й возДушной армии Аллоис, доклад, составленный, как в нем говорилось, на основе допросов военнопленных, в том числе Борисова. Доклад содержал данные о ряде частей и соединений наших военно-воздушных сил.
      Появилась резолюция секретаря Паневежского уездного комитета партии: "Проверить факты и доложить на бюро".
      Стали проверять. Сходились фамилии командного состава, тип вооружений, состав полков и другое. Многие факты с ходу не проверишь. Как их теперь проверять, когда столько времени ушло! Но... если одни факты подтвердились, значит, и остальное верно. Человек, в чьих руках оказалась судьба героического воина, не проанализировал, что именно подтвердилось, не придал значения даже тому, что рассматривал не протоколы допросов Борисова, а доклад, составленный на основе допросов нескольких человек. И, может быть, не Борисов, а кто-либо другой сообщил эти данные? И действительно ли они секретные?
      Несущественные факты, лежавшие на поверхности и тоже требовавшие анализа, который, однако, сделан не был, заслонили главное - позицию человека, его суть, его поведение. Доказать невиновность Борисова- дело сложное, хлопотливое. Пусть уж он сам занимается этим. Формально и равнодушно просмотрев материалы, холодные руки написали: "Факты проверены и полностью подтвердились".
      Беда человека была поставлена в вину: его исключили из партии.
      На заводе, где Борисов работал электромехаником, он не потерял авторитета. Тяжело переживал случившееся и пришел к единственному выводу коммунист не должен опускать руки.
      Он стал образцом в труде. В его трудовой книжке перечислены 47 благодарностей, почетные грамоты, денежные премии, ценные подарки.
      Ему верили, как коммунисту. Избрали в бюро изобретателей и рационализаторов, в редколлегию заводской газеты, в члены месткома, членом товарищеского суда.
      Ударник коммунистического труда, чей портрет висел на Доске почета, он добился всеобщего уважения.
      Не получалось только одно - в партии не восстанавливали. Он писал, ходил, доказывал, ездил в Ёильнюс.
      Просил и требовал. Но ни одного доказательства привести не мог. Откуда могли быть доказательства у бывшего пленного?
      Снова и снова до мельчайших деталей вспоминал дни, проведенные у чужих. Судил по самым строгим меркам, но вины своей не находил. В дни Победы надевал тяжелый от орденов пиджак и с достоинством выходил на трибуну, потому что такие дни не мыслились без его сильного слова. Только вечером расслаблялся, и становилось грустно. Он не отвечал на письма однополчан. Как объяснить им? Поверят ли?
      Один взгляд Маши на мужа, и ей становилось ясно, что у него на душе.
      - Все думаешь? Или уже духом пал?
      - Да нет, Маша. Все бы ничего, детей жалко. Подрастут, что им скажешь? И как сами они будут перед людьми оправдываться?
      - Подрастут, на ордена посмотрят, на Доску почета, а люди... Люди им сами о тебе расскажут. Да и пока подрастут, восстановят. Не верю, что так останется.
      Слух о беде Борисова дошел до боевого летчика, бывшего начальника штаба полка, гвардии полковника Анатолия Левашова не скоро. А когда узнал, вдвоем с женой Екатериной Александровной, однополчанкой Маши, отправились в Паневежис. Вернувшись в Москву, встретились с ветеранами своего и Машиного полка, В вину Борисова никто не поверил. Решили обратиться в Комиссию партийного контроля при ЦК КПСС.
      - Пусть Ленка идет, - сказал Левашов.
      Ленке - Елене Мироновне Кульковой- под шестьдесят. Подруга Маши по боям. Бесстрашная летчица пикирующих бомбардировщиков, совершившая не один героический подвиг.
      Она пришла в ЦК, не имея никаких фактов. Только вера в человека. Она говорила об источниках веры в одного из героических сынов Родины, и вера ее была великой и чистой.
      Вскоре в КПК были приглашены А. Левашов и В. Наркевич. Папка с делом Борисова лежала на столе. Их ознакомили со всеми документами, дали допуск к архивам. Попросили как специалистов, знавших обстановку, проанализировать немецкий доклад и на основе всех фактов и объяснения Борисова документально подтвердить или опровергнуть обвинения. С его объяснения и начали.
      Да, он назвал врагу свою фамилию, должность, партийную принадлежность. Но ведь это знали по документам, изъятым у него.
      Однако ответы на вопросы, которые противник мог легко проверить, дали возможность скрыть подлинную военную тайну. Уже давно полк взлетал звеньями, а не в одиночку, как заявил врагу Борисов. Сбор был на "петле", а не на кругу, как записал с его слов следователь, и тратилось на это не 20 минут, вопреки показаниям Борисова, а 5-7.
      Дезинформируя противника, сообщил о перебоях в снабжении, в связи с чем полк якобы по три дня бездействовал. А ведь он не выходил из боев, люди согершали по 2-3 вылета в день и горючего было в избытке. Борисов привел множество фактов о том, как в весьма важных вопросах дезориентировал противника, не выдав ни одной военной тайны.