- Скажите... Я сам скажу... Пишите, - снова обращается он к женщине: Лондон... Так?.. Президиуму международного конгресса хирургов... Написали? Независящим обстоятельствам присутствовать конгрессе не могу. Написали? Не могу, - повторил он убежденно. - Точка. Свой доклад высылаю нарочным. Все. Моя подпись...
      Скопление людей у больницы.
      На крыльце появился Павел Алексеевич. Медленно и как-то растроганно говорит:
      - Я - старый фронтовой хирург и ученый... - он умолк, не то подбирая слова, чтобы высказать свою мысль, не то не зная, что сказать дальше. - По всем законам медицины... - он медленно развел руки и беспомощно опустил их. - Но по всем законам физики и механики, - продолжал он, - по всем законам человеческой логики он не мог остановить поезд. Но он остановил...
      Вот так же мы будем бороться за его жизнь.
      1960-1969 годы
      КРИК ИЗ ГЛУБИНЫ
      Наверно, только о любви написано так много, как о море: романы, повести, сказки, поэмы, песни. Море воспевают народы и эпохи. И эти несовместимые понятия - любовь и море - удивительным образом где-то сходятся, сливаются воедино и одинаково волнуют и будоражат душу.
      Воспето море буйное, жестокое, беспощадное, воспето ласковое и нежное, неповторимо сказачной красоты. Оно может, как и любовь, довести человека до отчаяния, погубить, но так же дает ему силы, радости, одухотворяет. И какие бы испытания ни несло море людям, они будут тянуться к нему и думать о нем, потому что захватывает оно, как любовь.
      Я видел этих людей, которым не жить без моря и без которых нет моря. Видел на боевых и мирных кораблях, на подводных лодках и на морском дне. Об этих людях и пойдет рассказ.
      ...На базе стояли подводные лодки. Они готовились к выходу на учения.
      Когда учения окончились, все вернулись на свою базу, а одна лодка осталась на дне моря, зарывшись винтами и кормой в илистый грунт, оторванная от всего мира.
      ...На базу подводных лодок я приехал поздно вечером. Здесь было еще спокойно, еще никто ничего не знал. Мне предстояло идти на одной из лодок, чтобы написать о том, как морские охотники выслеживают и топят лодки. Казалось, для этого достаточно побывать на морских охотниках. Но я ходил с ними и, откровенно говоря, мало что понял.
      Как только вышли в море, командир показал на карте район, где скрывалась лодка. Район охватывал много квадратных километров. Глубина была большая.
      Найти там подводную лодку - все равно что иголку в сене.
      Наш корабль вел знаменитый командир. Он сказал:
      - Иголку в сене легко найти, надо иметь сильные магниты.
      - От нашего командира еще ни одна лодка не ушла, - заметил вахтенный сигнальщик.
      Корабль то и дело менял курс. Потом выяснилось, что лодка обнаружена, и он велел забросать ее глубинными бомбами. Это были не настоящие бомбы, а специальные гранаты, имитирующие взрыв глубинных бомб. Но все равно от их разрывов на лодке было жутко. Мне сказали, что иногда от этих взрывов и сотрясений гаснет свет.
      Лодка заметалась. Точно привязанный к ней, заметался корабль, забрасывая ее гранатами. Улизнуть лодке не удалось. Она не выдержала и всплыла.
      ...Вот и все, что я мог сообщить о поединке. Этого было мало... Чтобы написать подробнее, я и отправился на базу подводных лодок. Оказалось, никакая это не база, а просто большое здание. Вахтенный матрос прочитал мой пропуск, долго изучал паспорт, внимательно сличал фотографию с моим лицом. Сложив наконец документы, вернул их мне и сказал:
      - Поднимитесь по этому трапу и по левому борту верхней палубы ищите каюту номер двадцать шесть.
      Я вспомнил случай, который произошел за несколько дней до этого на одной из улиц Севастополя.
      Отвечая на мой вопрос, какая-то старушка указала на городскую лестницу, куда большую, чем знаменитая одесская, и добавила:
      - А вот поднимитесь по этому трапу, как раз и попадете к памятнику Ленину.
      У моряков любая лестница - трап, любой пол, даже в подвале, - палуба, комната - каюта.
      Я шел по коридорам и читал надписи: "Каюта No 9", "Каюта No 10", "Камбуз", "Кают-компания"... Командира подводной лодки я не застал. Зато в каюте старпома Игоря Александровича Григоровича все напоминало штаб части, готовящейся к операции. Он ухитрялся одновременно разговаривать по телефону, печатать на машинке и отвечать на вопросы штурмана. Здесь же заместитель командира по политчасти Леонид Васильевич Абрамов говорил какому-то матросу, чтобы тот сам придумал для себя наказание, которое бы подействовало, потому что уже не знает, что с ним делать дальше. Матрос поначалу тоже не знал, а потом неуверенно спросил:
      - А может, попробовать один раз не наказывать?
      Вполне возможно, подействует.
      - Можно бы, конечно, - согласился Абрамов, - да по уставу не положено. По уставу всякий проступок должен иметь последствия.
      - Так вы же нас учили гибко применять устав, сообразуясь с обстановкой... Вот внушение мне сделали...
      В конце концов Абрамов согласился. Когда матрос ушел, замполит рассказал, что это великолепный подводник, который совершенно не переносит, если новички, которых он учит, ошибутся или выполнят задание не с такой быстротой, на какую способен он сам. И вместо того чтобы терпеливо учить людей, начинает на них кричать.
      В каюту заходили все новые офицеры. У каждого было дело. Потом пришел командир лодки Ленислав Филиппович Сучков. Он совершенно не был похож на командира подводной лодки.
      Может быть, так казалось потому, что еще раньше мне довелось близко познакомиться с другим командиром подводной лодки - Юрием Михайловичем Лисичкиным. Это высокий атлет, штангист, с удивительно волевым лицом. Для скульптора, работающего над портретом морского офицера, Лисичкин просто клад.
      Я подумал об этом, когда далеко в море всплыл его подводный корабль. На мостик он поднялся первым, а за ним четверо офицеров и сигнальщик. Они выходили из люка и словно каменели в тот момент, когда поднимали головы. Поэтому позы у них были неестественны:
      кто-то застыл, не разогнув еще спину, кто-то замер, не успев найти надежной опоры для второй ноги, держась за поручни. Все смотрели в одно место. На горизонте стоял гигантский линкор, раскаленный докрасна. Он не горел, а был именно раскален. Отчетливо виднелись башни, тяжелые строенные стволы главного калибра, широкие трубы. Из одной трубы поднимался дым.
      Казалось, густые клубы висят над трубой, точно гигантский рыхлый гриб. Края кормы не было. Похоже, что ее отсекло чем-то.
      Потрясенные люди стояли на мостике, не в силах скрыть волнения. Никто и не пытался этого сделать.
      Только Лисичкин стоял спокойно, в полный рост, чутьчуть расставив ноги, заложив руки за спину.
      Впереди лодки волн не было. Они веером расходились сзади от ее винтов. На море стояла тишина. Нигде ни одного корабля. Лодка шла к линкору.
      По лицу Лисичкина ничего нельзя было определить.
      Ни удивления, ни растерянности. И это тоже была не поза, а его естественное состояние. Он первым понял, что произошло. Трудно представить себе явление природы более фантастическое. Багровый шар заходящего солнца на одну треть опустился в море. Верхнюю часть срезали облака. Они падали на середину огненного диска угловатыми клочками, образуя поразительно точный рисунок корабля.
      Юрий Михайлович Лисичкин запомнился мне таким, каким он стоял в тот раз на мостике.
      ...Сучкова трудно было выделить из массы людей.
      Во-первых, он как и все его офицеры, был очень молод.
      Во-вторых, казался стеснительным. Он начал задавать вопросы старпому будто из любопытства, будто пришел на экскурсию и ему все интересно. Голос у него был тихий, и он расспрашивал, как подготовлен выход в море, словно боясь, что его вопросы могут надоесть людям и они не станут отвечать. Потом посмотрел на часы, сказал, что до выхода есть еще время поспать и пусть люди идут в свои кубрики, а через час чтобы явились на лодку.
      К причалу я пошел вместе со старпомом. Была ночь.
      Рядом с нашей лодкой стояла та, на которой потом случилось несчастье. Оттуда доносились голоса, люди готовились к выходу. Мы отошли от стенки первыми. Из бухты были видны далекие огни города. А вблизи один мрак. На волнах качались тусклые огоньки буев. Рейд, закрытый бонами, походил на тихое озеро. У берегов громоздились черные силуэты кораблей. Можно было подумать, что это скалы. Но кое-где горели лампочки, и становилось видно, где корабли и где скалы. Лодка шла бесшумно, осторожно обходя какие-то запретные участки. Может быть, от этого обстановка и казалась напряженной, будто вот-вот должно что-то случиться.
      На мостике находились командир, старпом, штурман и сигнальщик. Штурвальный поминутно повторял команды старпома.
      Откуда-то издалека, из темноты часто-часто замигал огонек. Нас спрашивали, кто идет, и требовали позывные и номер корабля. Сигнальщик доложил об этом командиру и начал отвечать.
      - Отставить! - прогремел голос Сучкова. - Передать только позывные! Ротозеев пусть в другом месте ищут.
      Помолчав немного, он добавил:
      - По позывным они могут, если захотят, определить и бортовой номер. Зачем же нам его оглашать!
      С контрольного поста ответили, что выход разрешен, и маленький буксир развел боны. Путь в море открыт,
      Лодка шла тихо, будто ей мешали волны. Какие-то странные волны - очень широкие и пологие. Казалось, что вода расступается, уходит из-под лодки и можно провалиться на дно. Потом нас поднимало, должно быть, только для того, чтобы дать разгон, потому что тут же мы неслись вниз. Временами над водой оставался только мостик.
      А мне почему-то почудились чайки. Сначала они летели справа, потом одна рванулась на левую сторону, и вся стая бросилась за ней, думая, наверное, что та увидела добычу.
      Белокрылую чайку воспели поэты. Поэтам поверили, и она стала символом светлого, невинного. Поэты не правы. Зря воспели чайку. В действительности она злая и мрачная птица. Как коршун, пикирует на рыбу, разоряет гнезда промысловых птиц, питается падалью.
      Моряк не любит чаек. Они летят за кораблем, кивают и громко кричат: "Знаем, знаем, знаем..." И кажется, в самом деле они летят вот так уже тысячи лет, и все видели, и знают тайны моря, и знают, что случится впереди. И всем своим хищным видом показывают, что ничего хорошего не случится, иначе бы они не летели за кораблем. Летят и жадно высматривают добычу, готовые из-за нее заклевать друг друга.
      По преданию, чайки - это души погибших моряков.
      Поэтому их нельзя убивать. Преданию давно никто не верит, но все равно в них не стреляют.
      Тихая черноморская ночь. Удаляется берег. Давно скрылись огни города. Штурману не на что уже было нацеливать пеленгатор гирокомпаса, и он скрылся в люке. Командир стоял с правой стороны в своем кожаном реглане, обдаваемый крупными брызгами, и молча смотрел вперед. И все, кто был наверху, молчали и смотрели вперед. Только один сигнальщик все время озирался по сторонам.
      Неожиданно море пересек огненный пунктир, точно замедленные трассирующие пули. Это неслись куда-то торпедные катера, то скрываясь в волнах, то выскакивая на гребни. Медленно проплыли вверху цветные огоньки самолетов. А потом ничего не стало видно.
      Море было чем-то закрыто. Можно было подумать, будто над водой рассеяна цементная пыль. И в этой кромешной тьме одновременно, в одну и ту же секунду, раздались два голоса. Голос командира:
      - Почему не докладываете?
      И голос сигнальщика:
      - Справа по траверзу в десяти кабельтовых четыре корабля.
      Я не сразу увидел их. Они шли без огней.
      - На боевое задание, - кивнул им вслед старпом в ответ на мой вопрос. И, видно, не надеясь, что я понял его, добавил официальным тоном: - Несут охрану государственных морских рубежей.
      Едва они скрылись, как море от края и до края полоснул прожектор. Он описал дугу, осветив огромную территорию. В поле зрения не оказалось ни одного судна. Я никак не мог понять, куда они девались, - не подводные же это лодки.
      - А зачем ему освещать наши корабли? - засмеялся командир. - Луч обошел их.
      Советские воды Черного моря жили своей жизнью.
      Где-то на картах расчерчен каждый квадратный метр водной глади, каждый кубический метр до самого дна.
      Бороздят водную гладь сторожевые катера и охотники, движутся где-то подводные лодки, прислушиваются к шуму в воде умные, чуткие приборы и аппараты. Не пробиться, не протиснуться здесь чужому кораблю.
      Против своей воли он даст десятки сигналов, которые точно укажут, где он находится, куда и на какой скорости идет и что собой представляет.
      Командир лодки, не меняя позы, не поворачиваясь, сказал:
      - Приготовиться к погружению.
      Он сказал это таким тоном, каким несколько минут назад спрашивал, сколько на румбе. Но все мгноьеиио пришло в движение, будто случился пожар. Буквально рухнули в люк все, кто стоял на мостке, кроме самого командира. Раздались звонки, сигналы, шум. Задраивались люки между отсеками, опускался перископ, закрывались вентиляционные клапаны, заслонки и заглушки. Проверялись носовые и кормовые торпедные аппараты. Неизвестно откуда неслись резкие, отрывистые голоса, усиленные микрофоном:
      - Седьмой отсек готов!
      - Второй отсек готов!
      - Пятый отсек готов!..
      Едва командир спустился вниз, как ему доложили:
      - Лодка к погружению готова!
      - Начать погружение! - раздалась команда.
      Лодка вобрала в себя положенное количество воды и пошла на глубину. Заработали маховики рулей. Часть команды ушла на отдых.
      Собственно, никто никуда не уходил. Боевые торпеды были заложены в аппараты, а запасные лежали тут же, в отсеке. Матросы опустили привязанные к стенам узенькие брезентовые койки, которые повисли над торпедами, и улеглись спать. Со стороны казалось, что они лежат прямо на торпедах. Но здесь, можно сказать, еще просторно. В других отсеках теснее.
      На лодке негде повернуться. В ней не видно ни стен, ни потолков, ни корпуса. Там, где им положено быть, - маховики, рукоятки, аппараты, люки, краны. В самом центре из люка поднимается перископ, а рядом опять приборы, аппараты. И в этом нагромождении механизмов, между которыми надо протискиваться, приподнимаясь на носки, у крохотного наклонного столика сидит боком к узенькому проходу штурман. Чуть дальше и ниже гидроакустик, тоже боком к проходу.
      Когда передвигаешься по лодке, их увидишь не сразу, потому что они словно вписаны в приборы и не выходят за габариты окружающих механизмов. Они-как на детской загадочной картинке. Будто одно целое с лодкой. И вся команда тоже одно целое с лодкой, и все это вместе один организм. Здесь синхронно связаны действия каждого человека и каждого механизма. У них общее дыхание и общий воздух. Если у лодки под водой нет воздуха, она не всплывет и погибнет, как и Человек, которому нечем дышать.
      Человек здесь виден, точно на войне. Одного похода достаточно, чтобы проявились все его качества. Чувства товарищества и взаимопомощи развиты и обострены настолько, что теряются понятия "я" и "он". Их работа как у группы акробатов под куполом: неточное движение одного - полетят вниз все. Поэтому здесь не может быть отстающего или не выполняющего своих обязанностей. Это мгновенно отразится на всех. Это может застопорить всю жизнь лодки или сорвать боевое задание. Плохая работа в таких условиях воспринялась бы как что-то близкое к предательству. Поэтому она здесь немыслима.
      Человек, у которого нет сильной воли и большой физической силы, недостаточно выносливый, с неразвитым чувством товарищества или обретает эти качества, или его списывают с подводного флота. Здесь только отборные люди. Поэтому подводники гордые.
      Самая обширная и исчерпывающая характеристика таких людей укладывается в одну фразу: "Моряк о подводной лодки".
      ...Морские охотники искали лодку. Сейчас почти все зависело от ее гидроакустика Леонида Исакова. Он должен обнаружить охотников раньше, чем они лодку.
      Он вслушивался в звуки моря и смотрел на маленький экран. На экране билась живая огненная звездочка, в каждую сотую долю секунды меняя свои формы и очертания. В неуловимые для глаза мгновения из ее тела выскакивали и исчезали то крохотные кинжальные острия, будто в коротком замыкании соединились провода, то тупые уголки или волнообразные выступы.
      Аппарат издавал звуки, похожие на шум неисправного приемника. Ничего не разберет здесь непосвященный человек. Но в этих звуках и искорках для Исакова целый мир. Он ощущает и видит море. Каждый оттенок звука, каждая искорка понятны ему, как телеграфисту азбука Морзе.
      Минут пятнадцать Исаков смотрел и слушал спокойно. Потом подался немного вперед, надел наушники, прищурился и застыл. Убедившись, что не ошибся, доложил:
      - Слышу шум винтов.
      В центральном отсеке насторожились.
      - Крейсер и два эсминца идут со скоростью двадцать пять узлов, рапортовал Исаков.
      Тут же был определен курс кораблей.
      - Это, должно быть, не за нами, - сказал старпом.
      Я внимательно следил за звездочкой и шумами. Все было как и прежде. Так же билась звездочка, такие же звуки издавал аппарат. И в этом клубке звуков, в искорках "короткого замыкания" Исаков находил и выделял крейсеры и эсминцы, вычислял скорость оборотов их винтов. Он досадовал, что я ничего не могу уловить.
      - Слышите? - поднимал он вверх палец. - Вот глухой звук, будто перекатывается что-то. Это крейсер.
      А рядом два позвонче, почаще. Это эсминцы... Ну как же? Их легко отличить, как ход легковой машины от пятитонки... Слышите? Скорость прибавили. Вот и на экране все видно... Каждый корабль имеет характерный звук, какую-то отличительную черту... А иначе как стрелять торпедами? развел он руками, словно удивляясь. - Корабли ограждения всегда прикрывают главную цель. А мы ее приметим и засечем. Тогда уж и пускай торпеду по главной. Если звук торпеды сольется со звуком корабля "противника", значит, в точку угодили...
      Его радостно было слушать. Верилось каждому слову. Тельняшка обтягивала его могучие бицепсы, крупное добродушное лицо словно излучало чистоту и искренность. Даже малодушный пойдет с ним на любое задание не страшась, потому что его воля и сила передаются окружающим.
      Он разговаривал, уступив место своему ученику, и вдруг быстро взялся за наушники.
      Какое-то удивительное чутье! Не прошло и трех минут, как появились новые шумы, на этот раз более опасные. На очень большом расстоянии от лодки, но прямо на нее шли три морских охотника. Одна за другой последовали несколько команд. Единый организм людей и корабля пришел в движение. Бешено завертелись маховики рулей, заработали приборы и аппараты.
      Это заняло секунды.
      - Если вы их слышите, значит, и они вас?
      - Нет, еще не значит, - сказал старпом. - Во-первых, надо иметь такого гидроакустика, как Исаков, который услышал их в ту долю мгновения, когда возник их первый туманный звук. Во-вторых, надо иметь такого командира, как Ленислав Филиппович, который в эту долю мгновения успел принять решение. В-третьих, надо иметь такой экипаж, который в следующие мгновения выполнил волю командира. Если всем этим обладает "противник", то все равно в первой стычке победили мы, так как у него не было возможности проверить, не ошибся ли он в своих предположениях:
      наши шумы пронеслись на его приборах как пуля и исчезли, ибо мы успели осуществить сложный маневр.
      Куда мы делись, им пока не известно, но они понимают, что добыча где-то близко.
      Так начался поединок. Поединок между подводной лодкой и охотниками за ней. Охотники были опытные, хладнокровные, с современными приборами. Они знали, что имеют дело с сильным "противником" и совершенной техникой. Несколько раз лодку почти настигали, но ей удавалось ускользать. Решили, что известными методами ее не "потопить". Придумали другие методы.
      Для того чтобы скрываться от противника, надо знать, где он находится. И вот настал момент, когда люди на лодке потеряли след охотников. Никаких подозрительных шумов не мог обнаружить Исаков. Он слышал, как над нами и недалеко от нас проходили корабли. Но то были другие корабли, не те, что преследовали.
      "Противник" был на верном пути и удалиться далеко ке мог. Не такой он простак. Сучков это понимал. Не исключено, что охотники заглушили двигатели, притаились где-то и ждут, пока лодка сама себя выдаст. Не издавая ни одного звука, они вслушиваются в подводную жизнь. Каждую минуту можно наскочить на них, постыднейшим образом попасть впросак. Оставаться дальше в таком положении было нельзя. Штурман предложил на несколько секунд всплыть так, чтобы из ЕОДЫ вынырнул только глазок перископа, окинуть горизонты и заодно взять пеленги, то есть определить, где находится лодка. Это был риск, потому что преследователи могли оказаться где-нибудь поблизости.
      Подводники все взвесили. Решили идти на риск.
      Придумали план действий на случай неудачи. Оставался тот же риск, но не безрассудный, а основанный на точном расчете, - риск, вызванный необходимостью.
      Раздалась команда:
      - Приготовиться к всплытию!
      Мгновенный аврал и четкий доклад:
      - Лодка готова к всплытию.
      Замер у рулей боцман Николай Зубарев, застыли неподвижные фигуры у подъемника перископа, у аппаратов. Ждали приказа.
      Командир медлил. Он мог еще отменить решение о всплытии. Может быть, последний раз взвешивал все.
      Он один в ответе за судьбу лодки и людей.
      Напряжение росло. Все было как перед боем. Точно во вражеских водах. И вот приказ отдан.
      Еще вытеснял воду из балластных цистерн сжатый воздух, еще не поднялся, а только двигался вверх перископ, а командир уже вцепился в него обеими руками, прильнул к окулярам. Одним рывком, не отрывая глаз от перископа, описал им дугу градусов на двести и замер. Все, кто были в центральном отсеке, недвижно уставились на командира, готовые к самым решительным и мгновенным действиям.
      Он сказал:
      - Вижу. Очень далеко. Точки, а не корабли. Но это они. Расходятся в разные стороны... Что-то задумали.
      Командир лодки и командир отряда охотников знали друг друга. Они жили на одной улице, встречались в штабе флота, бывало, вместе встречали праздники.
      Но сейчас это были непримиримые "противники".
      Каждому достался нелегкий орешек. Они это тоже знали. И каждый ожидал от "противника" такого, чего в практике еще не было.
      Впоследствии мне довелось видеть обоих командиров совсем в другой обстановке. У колоннады исторической Графской пристани, где русский народ некогда встречал великого флотоводца Нахимова, где рвались победные салюты героев Сапун-горы и Малахова кургана, где в дни праздников гремит могучее матросское "ура!" и, как в старину, состязаются в перетягивании каната богатыри в тельняшках, появился командующий Черноморским флотом.
      Красная ковровая дорожка спускалась по широкой лестнице к причалу и обрывалась у белого сверкающего катера. Замер неправдоподобно точной геометрической формы строй почетного караула. Начинался военный парад Советского Черноморского флота.
      Приняв рапорт, адмирал поднялся на катер. Во флагах расцвечивания стояли на рейде лучшие корабли флота. Командующий и член Военного совета обходили корабли. Раскатывалось "ура!".
      Вслед за катером командующего шла гостевая яхта.
      Когда катер, забурлив винтами, застопорил ход у строя подводных лодок, я увидел Сучкова. Он стоял на мостике своей лодки в парадной форме, а на палубе выстроился его экипаж. На их лицах была гордость.
      Горело на солнце золото офицерских кортиков, точно полоса шлагбаума, перерезали строй руки в белых перчатках, державшие автоматы: один в один стояли подводники. Это не скульптурная группа, не изваяние. Это живая кованая воля и сила. Это - сознание великой миссии защиты Родины.
      Катер рванулся дальше и остановился близ морских охотников. На мостике корабля стоял недавний "противник" Сучкова во главе монолитного строя. Матросы спокойные, сильные.
      После парада по-иному представился эпизод, происшедший накануне на разделочной базе.
      "Разделочная база" - предприятие. Но это не завод рыболовной флотилии. Не разделывают здесь и мясные туши. Это место, где режут корабли. Огромные изношенные корабли, не пригодные для жизни.
      ...Рано утром начальник одного из цехов базы, офицер запаса, увидел на горизонте дымок. Едва обозначились контуры судна, как на быстроходном катере он пошел навстречу. С мостика корабля увидели катер и увидели человека, застывшего у флагштока. Ветер развевал его седые волосы, катер качало, но он стоял неподвижно, заложив руки назад, и не отрываясь смотрел ка корабль. Он видел, как бросили якорь и спустили парадный трап.
      Медленно поднялся он на палубу. Раздалась команда "смирно!", и командир корабля отдал военный рапорт этому гражданскому человеку, а сотни матросов застыли там, где стояли, и смотрели на него, и он виделся им таким, каким знали его по портретам в дорогих рамках, что висят в кают-компании и в кубриках.
      Он виделся им весь в орденах и в форме капитана первого ранга, каким был в военные годы, когда командовал этим кораблем.
      Медленно и молча обошел он палубу, сопровождавмый офицерами, и поднялся на мостик. Он прошелся взад и вперед, сверху осмотрел корабль и тихо сказал:
      - Пошли.
      Командир корабля не отдал приказ. Он выпрямился, опустив руки по швам, и молча склонил голову.
      - Спасибо! - сказал человек в штатском.
      И тут же, усиленный микрофоном, по всему кораблю разнесся его голос:
      - По местам стоять, с якоря сниматься!
      Сколько раз, идя в бой, он отдавал эту команду с этого мостика. Теперь корабль шел в свой последний путь. И, как в опаленные войной годы, его вел боевой командир. Он пришвартовался к стенке базы с лихостью лейтенанта и мастерством ветерана. Последний причал. Все.
      Каждое утро он поднимался на мостик. На корабле разбирали машины, резали стальной корпус. Корабль резали с двух сторон: с носа и с кормы (никто не упрекнул в нарушении технологии). И пришел день, когда остался только мостик, как нефтяная вышка, устремленная ввысь. На ней стоял командир. Как истый моряк, он покидал свой корабль последним.
      Немножко грустно было слушать эту историю. Но когда я увидел морской парад и новое поколение военных моряков с их новой техникой в действии, моряков, которые хранят не только портреты, но и боевые традиции морской гвардии, по-иному посмотрел на разделочную базу. Жизнь неумолимо идет вперед, и в авангарде этого движения - великая держава, способная решительно отбросить старое и отжившее.
      ...Наша лодка вернулась "домой". И другие лодки вернулись. Все, кроме одной.
      Вот что с ней произошло.
      Выполнив задание, она всплыла и направилась на свою базу. Матросы и офицеры были довольны. Во-первых, они "потопили" все, что им приказано было "потопить", а во-вторых, возвращаться на свою базу всегда приятно. Неожиданно командир получил по радио еще один приказ и велел приготовиться к погружению. Приготовились очень быстро. Тут и готовиться нечего, каждый хорошо знал, что в таких случаях надо делать.
      Задраили люки, через которые могла проникнуть вода, закрыли шахту подачи воздуха. Специальный сигнал показал, что газовая захлопка закрылась. В действительности она закрылась неплотно. Никто этого не знал. По приказу командира открыли доступ воде и боковые цистерны, чтобы лодка погрузилась. Она действительно стала погружаться, но через шахту подачп воздуха сквозь неплотно закрытую захлопку вода рньулась к дизелям, затопила один отсек. Командир тут же приказал всплывать. Это значило, что надо продуться, то есть пустить в цистерны сжатый воздух, который вытеснит оттуда воду. Но полностью выдуть ее не удалось, так как лодка с затопленным отсеком погружалась под большим углом. Чтобы выровнять ее, затопили еще один отсек, но это не помогло. Так и врезалась она в грунт винтами и кормой.
      Было сделано несколько попыток выровнять лодку и всплыть, но безуспешно. Были исчерпаны все возможности, и осталась надежда только на помощь со стороны. Выпустили буй. Он очень похож на детский волчок. Похож по форме и по яркой раскраске в несколько цветов. А диаметр его как у хорошей бочки.
      Буй привязан к лодке. От него тянется кабель, по концам которого телефоны: один в лодке, другой внутри буя.
      Теперь осталось ждать, пока кто-нибудь заметит плавающий на волнах буй, откроет герметическую крышку и поднимет телефонную трубку. Тогда в лодке раздастся звонок. Вот все, что осталось делать экипажу: ждать. Ждать, пока кто-то придет на помощь. И этот "кто-то" должен поторапливаться, потому что воздуха осталось немного и он уже не такой чистый, как надо, а с большим количеством углекислого газа.
      Буи качался на волнах, но его не видели: никого поблизости не было.
      У подводников нет свободного времени. На лодке всегда много дел. А тут никто не мог придумать, чем заняться. Оставалось только ждать.
      Ждать всегда неприятно. Но одно дело, скажем, долго ждать поезда, зная, что он обязательно придет, а другое - может быть, кто-нибудь спасет.
      Командир лодки думал о том, как поддержать боевой дух матросов. Матросы знали, о чем он думает, и старались как-то помочь ему в этом. Люди стали рассказывать всякие веселые истории и, хотя эти истории были всем известны, так как .уже не первый год они вместе служили и самое интересное каждый успел давно рассказать, все-таки смеялись, поглядывая на командира: видит ли он, как им весело.
      Командир понимал, что все это делается специально для него, и был благодарен им, и тем более ему хотелось что-нибудь сделать для матросов. И он сказал коку так, чтобы все слышали:
      - Ну-ка, доставай из аварийного запаса что есть повкусней.
      - Эх и попадет нам от интенданта базы за то, что вскрыли аварийный запас, - улыбаясь, заметил замполит.
      Матросы тоже улыбались и потирали руки, показывая, что им понятен смысл этой фразы: коль скоро "попадет", значит, они будут спасены и вернутся на свою базу.
      Так вели себя люди. А что у них было на душе, сообразить нетрудно. Каждый знал: подняться с затонувшей лодки довольно просто. Ствол, в котором находится торпеда, - это длинная труба большого диаметра, с обеих сторон закрытая крышками. Если вынуть торпеду, в трубу могут влезть несколько человек в водолазном снаряжении. После этого закрывают внутреннюю крышку и открывают трубопроводы, по которым вода ринется в трубу. Внутреннее давление сравняется с забортным, люди откроют верхнюю крышку, выберутся оттуда и всплывут на поверхность.