Партизаны с особым нетерпением ждали возвращения Андрея, посланного на разведку. Предстояла крупная операция, первый бой, где должны были участвовать все силы отряда. Андрея послали на разведку минных полей, ограждавших железнодорожное полотно.
      Вернулся он ночью, а утром командир приказал его группе сделать три широких прохода в разведанных полях.
      - Наша операция проводится во взаимодействии с регулярной армией, предупредил командир. - Если враг откроет предполагаемое место удара, и мы и армия понесем большой урон.
      .. В белых маскировочных халатах группа тронулась в путь. Они должны были выполнить задание за три часа. К назначенному сроку партизаны стали возвращаться. Задерживался только Андрей. Уже начало темнеть, а его все не было.
      Командир отправил группу бойцов на его поиски.
      Что же случилось с ним?
      Разослав бойцов по участкам, Андрей пошел вдоль опушки. Через три километра предстояло выйти на открытое место и подползти к заграждениям. Этот район, наиболее трудный, он решил взять на себя. Достигнув минного поля, одну за другой снял десятка полтора мин. Оставалась последняя, противотанковая. Вообще можно было бы ее не трогать. Но вдруг это "сюрприз"?
      На всякий случай решил снять.
      Андрей разгреб вокруг нее снег, рассмотрел со всех сторон, установил, что вместо одного взрывателя поставлено три. Два из них вытащил без труда. Третий стерженек, торчавший из-под деревянной крышки, не поддался. Видимо, взрыватель примерз к стенке мины.
      Андрей подышал на него и снова потянул. Взрыватель остался на месте, но пружина сжалась. Чека выпала в снег.
      Мгновенно он понял, что произошло. Чеки больше нет. Кончиками пальцев он держит короткий, как патефонная игла, стерженек толщиной в грифель цветного карандаша. Сжатая пружина вырывает его из рук.
      Скользкий стерженек не удержать. Он вырвется, ударит в капсюль... Взрыв неизбежен.
      Взрыв! Взрыв - это сигнал врагу. Это провал наступления или многие лишние жертвы... Лечь на мину и заглушить взрыв. Но ведь все равно услышат... Надо унести мину.
      Сдирая кожу, он подсунул руку под мину. Вторая рука приросла к взрывателю. Упираясь одним локтем в снег, он пополз, держа мину на весу... Он ползет к врагам. Они обступят его, и он разожмет пальцы... Но тогда фашисты узнают, что он снял мину, что здесь готовится наступление. Нет, к врагам нельзя... К своим тоже нельзя. Они бросятся на помощь и погибнут вместе с ним. И все же Андрей решает ползти к своим.
      Жертвами окажутся несколько человек. А если враг обнаружит направление удара, убиты будут десятки, может быть, сотни.
      Мина все сильнее давит на руку; прижимая ее к снегу, Андрей перевертывается на спину, кладет ношу на грудь. Сразу становится легко. Теперь левая рука совсем свободна. А правая... Все его силы сосредоточены в пальцах правой. Это сильные пальцы. Пальцы скрипача.
      Он ползет на спине, упираясь в снег одной рукой и ногами. Он несет смерть товарищам. Он крикнет им, чтобы никто не смел подходить. Но разве они послушают. Еще и Валя прибежит. Поймет ли она, почему пришлось тащить сюда эту смерть?
      Незаметно для себя, вопреки разуму он ползет не к своим, а куда-то в сторону. И вдруг его лицо, лицо человека, обреченного на смерть, озаряется радостью.
      Именно сюда и надо ползти. Надо двигаться вдоль ничейной линии, подальше от того места, где должны пройти партизаны. Ползти как можно дальше, пока не онемеют пальцы.
      Он полз, прокладывая спиной дорожку в снегу. Когда голова не могла держаться на весу и падала на снег, это отрезвляло его. Он снова полз. Он терял нить мыслей, цепляясь только за одну: ползти. Ползти весь остаток жизни...
      Совсем стемнело, когда Андрей наткнулся на дерево. Он хорошо знал весь район и эту одинокую березу.
      Она была далеко от того места, где сделан проход.
      Теперь все. Можно разжать пальцы. Точно сведенные судорогой, они сжимают стержень. Значит, можно еще ползти.
      Андрей уперся ногами в снег. Ему только показалось, будто согнул ноги. Они не пошевелились. Они больше не подчинялись ему.
      Он все сделал, что может сделать человек. Он решил, что умрет под этой березкой вместе с ней. Противотанковая мина подкосит ее, как былинку. Андрею стало жалко березку. Еще бы немного отползти и совсем спокойно умереть.
      Умереть! Только сейчас ощутил он весь страшный смысл этого слова. Еще полчаса назад он обязан был идти на смерть. А теперь? Почему он должен умирать теперь, когда все уже сделано? Ведь его ждет Валя.
      И командир ждет, и все партизаны говорят о нем...
      Им овладело странное чувство, будто он совершает предательство по отношению к ним.
      Ему так захотелось остаться жить в эти минуты, когда смерть казалась неизбежной, что ослабевшее, почти безжизненное тело обрело новую силу. Еще неотчетливо понимая, что будет делать, он снял с груди свою смертельную ношу, от которой никак не мог отвязаться, за которую держался всем своим существом.
      Лег на живот и левой рукой извлек из кармана маленький нож. Если удастся поломать его вдоль лезвия так, чтобы получилось нечто вроде шила, его можно будет воткнуть в отверстие. Андрей понимает безнадежность своей затеи, но это последнее, что он может придумать.
      Он втискивает всю заостренную часть лезвия между крышкой и корпусом мины и пробует повернуть его вокруг оси. Нож остался цел, но одна дощечка крышки, скрипнув гвоздем, чуть-чуть приподнялась.
      Гвоздик!
      Андрей трудно глотнул воздух. Стараясь не волноваться, действует ножом как рычагом. Только бы не сломать нож. Дощечка приподнимается еще немного.
      Андрей расшатывает гвоздик окровавленными пальцами, тащит его зубами. И вот он в руках, этот маленький гвоздик, от которого зависит жизнь. Пальцы дрожат, но ему удается втиснуть гвоздь в отверстие для чеки, Андрей разжимает онемевшие пальцы. Несколько секунд не может двинуться с места. И вдруг, точно испугавшись, быстро ползет назад...
      Валя и группа партизан находились в землянке командира, когда вошел Андрей.
      - Что так долго? - обрадованно спросил командир.
      - Трудная мина попалась, - ответил Андрей и, неловко козырнув, быстро отдернул руку.
      Но все увидели его пальцы. Белые, отмороженные пальцы скрипача... Андрей лишился трех пальцев на правой руке.
      - Теперь я больше не минер и не скрипач, - сказал Андрей, когда они остались вдвоем с Валей.
      - Ты человек, - ответила Валя. - Очень дорогой для меня человек.
      Она не могла больше ничего придумать для его утешения. Она только напрягала силы, чтобы при нем не плакать. По ее настоянию в тот же день появился приказ командира, в котором говорилось, что Андрея и Валю "полагать вступившими в законный брак" и что выписка из приказа "подлежит замене в загсе на официальную регистрацию при первой возможности". Неделю Валя не отходила от Андрея. В эти дни он понял, как дорог ей.
      Отряд готовился к боевой операции. Готовилась и Валя. Уходя, она поклялась отомстить за Андрея.
      Партизанам удалось разбить гарнизоны трех станций. Но одна группа бойцов, увлекшись успехом, ушла слишком далеко и напоролась на главные силы противника. В этой группе, где были самые отчаянные головы, находилась и Валя. Никто из них не вернулся.
      Этот удар Андрей едва перенес. Он приписывал себе вину за гибель Вали. Казалось, он потерял интерес не только к жизни, но и к борьбе. Это происходило в период непрерывных налетов вражеских карательных войск на отряд. Его пришлось разделить на несколько групп. Командование одной из них и поручили Андрею, у которого еще не зажила рука. Вот тогда он немного пришел в себя.
      Еще год Незыба находился в отряде, пока его не отозвали в тыл как специалиста-железнодорожника.
      При первой же возможности Андрей поехал к Валиным родителям. Встретил он и Чеботарева. Но они могли рассказать ему только то, что он знал и сам.
      Спустя пять лет после окончания войны Андрей женился на Валиной подруге. Жили они дружно, хотя любви у него к ней не было. С годами, казалось, он совсем забыл о Вале. А вот теперь, в нескольких километрах от Матово, нахлынули воспоминания о первой любви.
      Он решил хотя бы с тамбура хвостового вагона, откуда хорошо все видно, посмотреть на станцию.
      ...Поезд несся с уклона, увеличивая скорость. В будке машиниста никого не осталось. Паровозом никто не управлял. Только упрямо вращался стокерный винт.
      По форме точно такой, как в мясорубке, только раз в двадцать больше. Он подавал в топку все новые и новые порции угля, и шесть тоненьких сильных струек пара исправно разбрызгивали Т9пливо равномерно по всей колосниковой решетке. Парообразование шло бурно.
      Дубравин понял, что на подлокотнике долго не провисеть. На левой руке не было рукава. Он куда-то делся. Было похоже, что на нее натянута длинная порванная резиновая перчатка, потому что кусочки кожи болтались на ветру. Но боли совсем нэ чувствовал.
      Одежда мгновенно остыла и уже не дымилась.
      Он висел, держась за мягкий подлокотник, стараясь сообразить, как поступить дальше. Под ним песчансш насыпь. Насмерть не разобьешься... Но ему пришла в голову мысль, что он не имеет права разжать руки.
      В поезде ехало восемьсот человек.
      Рядом с паровозом в багажном вагоне люди не спали.
      Они подтаскивали к дверям вещи, которые надо было сдать на первой остановке. В соседнем - тоже не спали. Это почтовый вагон. И тут готовились к остановке, где предстояло обменяться почтой. Дальше вагон, в котором первое купе занимал главный кондуктор. Здесь несколько случайных пассажиров-железнодорожников на один-два перегона. Они режутся в домино. Рядом в запертом купе бодрствует вооруженный человек. У него перед глазами запечатанный сургучом мешок. Это почта государственного значения.
      В тамбуре одного из вагонов парень и девушка. Он целует ее, она, отстраняясь, говорит:
      - Не надо, Юра. Ну, прошу тебя, кто-нибудь зайдет.
      - Да спят уже все! - и он снова тянется к ней.
      - Ну, завтра, Юра, понимаешь? - Что-то вспомнив, роется в сумочке и, широко улыбаясь, показывает ключ. - Завтра, Юрочка! - и она сама обнимает его.
      - Здесь нельзя находиться, граждане! - строго говорит появившаяся проводница. Оба поспешно идут в вагон.
      - Доигрался, - чуть не плача шепчет девушка.
      ...Купе спортсменов.
      - С такой самоуверенностью проваливаются, а не берут мировые рекорды, недовольно говорит тренер атлету. - Конечно, ты сильнее американца, но завтра они выпускают Горбу, это не шутка.
      - Но я же все время тренируюсь, - оправдывается атлет... - А вот едем впритык. Это ни к черту не годится. Еще и поезд опоздает.
      - Типун тебе на язык. Опоздает, значит американцам засчитают победу без борьбы.
      ...Вагон-ресторан. Почти со всех столов сняты скатерти. Заперт буфет. За угловым столиком, развалившись, сидит пассажир. Вокруг него почти весь штат ресторана.
      - Ну, совесть же поимейте, - уговаривает его официантка. - Ведь нам осталось три часа отдыхать.
      - Ра-аботать надо, а не отдыхать, - заплетающимся голосом говорит пассажир.
      На переходной площадке вагон-ресторана - двое.
      Кухонный рабочий кричит им сквозь застекленную дверь:
      - Закрыто, закрыто, утречком приходите, свежее пиво будет...
      Олечкина мама говорит соседке по купе, девушке в очках:
      - Вы правы, но не хватает у меня духу укладывать ее. Видите, показывает она фотографию: на плоской, без матраца, койке лежит на спине Олечка. Ноги в гипсе. В подбородок упирается какая-то конструкция, не дающая ей наклонить голову. - Все говорили, что ходить никогда уже не будет. Чудо спасло. И, представляете, сделал это совсем молодой врач. Она улыбается и добавляет: - Завтра на вокзале отец впервые увидит ее на собственных ногах.
      Андрей шел к хвостовому вагону. Перед тамбуром вагон-ресторана до него донесся недовольный голос проводника:
      - Немедленно закройте дверь! Вот еще новости!
      - Понимаете, мне очень надо посмотреть, прошу вас... Только станцию Матово.
      Андрей замер в проходе между вагонами, уцепившись за перильца.
      - Валя!
      Она вскинула голову, вскрикнула, бросилась к нему и вдруг остановилась, точно перед пропастью.
      Взволнованно сказала:
      - Какая странная встреча.
      И вот они стоят в коридоре затихшего вагона.
      Валя плачет. "Плен... годы скитаний по чужим странам". Больше ничего она не говорит. Андрей не расспрашивает. Вместе с документами военного времени у него хранится выписка из приказа командира партизанского отряда, "подлежащая замене в загсе при первой возможности". Так она и не представилась, эта возможность.
      Должно быть, Валя думала о том же. Она сказала:
      - Все годы перед глазами стоял наш разъезд. Я любила его, как человека. Как свою юность.
      - Хочешь посмотреть на Матово из тамбура?
      - Пойдем, Андрей.
      Поезд шел, все увеличивая скорость.
      ...Мелко и медленно перебирая руками, Дубравин передвигался вперед, ища ногами хоть какую-нибудь опору, потому что руки уже отрывались. И он нащупал ее. Это было ребро зольника. Сразу стало легко.
      Уже не раздумывая больше, Виктор открыл рамку жезлоуловителя и, держась за нее, подвинулся до самого края зольника. Правее и ниже находился короткий отросток пожарной трубы. Он поставил на отросток одну ногу, а на нее вторую, потому что места для обеих ног не хватило. Уцепившись за какую-то тягу, опустился еще ниже на лафет бегунковых колес. Теперь над ним была узкая длинная площадка, такая, как с левой стороны котла, по которой можно дойти до концевого крана. Он поздно понял свою ошибку.
      С пожарного отростка надо было сразу карабкаться на площадку, а не спускаться вниз. Назад теперь не пробраться.
      Он держался за край площадки, упираясь ногами в лафет, сильно изогнув спину. На стыках рельсов лафет подбрасывало, и эта ненадежная опора прыгала под ногами. Мокрые волосы высохли и уже не липли к глазам. Совсем рядом с грохотом бились многотонные дышла, бешено вертелись огромные колеса. Один оборот - шесть метров. Двести пятьдесят оборотов делали колеса в минуту. Они сливались в сплошные диски, перекрещенные бьющимися дышлами. Дальше идти некуда. Он смотрел на вертящиеся колеса и дышла и не мог оторвать от них взгляда. Они притягивали. Он не хотел, ему невыносимо было смотреть в этот страшный водоворот металла, но смотрел, и тело, уже не подчиняясь разуму, клонилось туда. Масляные брызги ударили в лицо. Это сбросило с него оцепенение. Ноги оторвались от лафета, в каком-то неестественном прыжке дернулось, подпрыгнуло и замерло тело.
      Теперь согнутая в колене нога лежала на площадке, словно вцепившись в нее, а руки обняли эту заветную полосу железа с обеих сторон: сверху и снизу. Голова, вторая нога и весь корпус повисли в воздухе. Колеса оказались совсем близко, и волосы едва не касались их.
      Теперь весь смысл его жизни заключался в том, чтобы втянуть на паровозную площадку свое тело.
      И когда он сделал это и лицо приятно охлаждалось, мысли его отвлеклись, но он все же подумал, что забыл сделать что-то важное, без чего ему нельзя жить.
      Он никак не мог уловить, что же еще надо сделать.
      Надо решить какой-то главный вопрос. Вот вертится все время в голове, но никак за него не ухватишься.
      Значит, Чеботарев так и не подтянул подшипник, хотя говорил ему об этом дважды. Как же, сам машинист, не терпит указаний. А теперь, когда переместились на площадку колеса, слышно, как стучит. Может выплавиться.
      И опять он подумал, что отвлекся, хотя очень важно сохранить подшипник. Но это можно сделать потом.
      Сейчас надо заняться неотложным делом. Надо срочно купить дочери программу для поступающих в техникум. Обещал девочке - значит, надо сделать. Уже второй раз забывает. Но это же не главное. Главное было в том, чтобы тронуть с места смерзшийся состав после остановки. Так он и поступил...
      Дубравин рассмеялся каким-то путающимся мыслям. И от этого смеха вдруг все вспомнил. Рывком поднялся и тут же опустился на колени. Ему было страшно. Он боялся упасть с площадки. Быстро полез, хватаясь за горячие трубы, рычаги, тяги.
      Левая рука почернела. К оголенным мышцам легко приставали угольная пыль и кусочки промасленной ветоши. Лишь в тех местах, где только сейчас сползла кожа, задеваемая выступами на площадке, оставались красные со слизью пятна. Но и они быстро чернели.
      Лицо было тоже черное.
      Пока Дубравин карабкался к концевому крану, поднялись, всполошились люди. Девушка-диспетчер, совершенно растерянная, кричала в телефонную трубку начальнику какой-то станции:
      - Как-нибудь, умоляю вас, ну, как-нибудь остановите! Они проскочили красный...
      В эту минуту из репродуктора раздался голосу
      - Диспетчер!
      Она бросилась к селектору:
      - Я - диспетчер! Я - диспетчер!
      - Я - Узкое. - Голос тягучий, противный, будто человек зевает. - Уже вся станция завалена шлаком.
      Ну, когда же вы...
      - Какой шлак? - трет она лоб. - Какой шлак, я не понимаю!
      - От паровозов, говорю. Когда мусорную платформу пришлете?
      - С ума сошли!
      ...Помещение дежурного по станции Узкое. Тускло горит свет. В углу на табуретке дремлет кондуктор в большом плаще. За столом дежурный.
      - Во-от бюрократы! -тянет он. - Молоко на губах не обсохло, а уже начальство. Уже и разговаривать не хочет. Ну и ну!
      ...Прихожая частной квартиры. У телефона немолодая женщина в ночной рубахе. Говорит зло:
      - Как где? Откуда я знаю? На линии, на линии, там, где всегда...
      Хлопнув трубкой, идет в комнату. Укладывается в постель рядом с мужем.
      - Звонили или показалось? - спрашивает он сонным голосом.
      - Ни стыда, ни совести! - злится она. - Ночь-полночь звонят начальнику отделения по всякой чепухе.
      Он вскакивает:
      - В такое время по чепухе не звонят.
      Быстро идет к телефону, поднимает трубку:
      - Дежурного по отделению!
      ...Несколько железнодорожников в служебном кабинете.
      - Машинист Шумилов! - нажимает кнопку селектора один из них.
      - Я - Шумилов.
      - Я - дежурный по отделению. Немедленно останавливайте и осаживайте поезд назад, на вас идет экспресс. Оставьте поездную прислугу и кочегара, пусть кладут на пути петарды. Давайте сигналы общей тревоги беспрерывно.
      - Маково! Маково! - снова нажимает он кнопку.
      - Я - Маково.
      - Вагонами вперед к вам осаживает взрывоопасный. Принимайте его на второй путь. Идущий вслед экспресс пускайте по главному. Примите все меры, ятобы остановить его.
      ...Владимир Чеботарев лежит возле своего сиденья.
      Бьется на ветру дверь на боковую площадку. Там, впереди - стоп-кран. Ему легко туда пробраться. И он пополз. Пополз быстрее, но нет, не на площадку, к выходу. Это всего три шага. Уцепившись за поручни, спускается на самую нижнюю ступеньку. Присел, оторвался одной ногой и рукой, сейчас прыгнет.
      Бешено несется на него каменистое полотно, пикетные столбы. В беспорядке разбросаны шпалы, подвезенные для ремонта. Нет, прыгать страшно. Разогнул колено, встал на подножку обеими ногами, держится за поручни.
      В багажном вагоне подтаскивают к двери домашние вещи.
      - Еще вот это сюда, - показывает старичок девушке на детскую коляску с биркой. - Красивая штука!
      Агу-сеньки, - наклоняется он над коляской, будто там ребенок.
      ...Соседний вагон спит. Из купе высунулась заспанная встревоженная физиономия:
      - Сортировку не проехали?
      - Я ведь вам сказала, разбужу. Спите спокойно, - отвечает проводница, подметающая коридор.
      ...Начальник отделения в белье у телефона.
      - Задержите все четные поезда. Те, что на перегонах, гоните быстрее на станции и разъезды. Освобождайте весь главный ход.
      Нажимает пальцем телефонный рычаг и тут же спускает его.
      - Дежурного по управлению дороги!., Разъедините!.. Разъедините, я вам приказываю!.. Работайте только со мной!
      ...Кабинет дежурного по управлению дорогой. Телефоны. Селектор. Зеленое сукно. Человек с большими звездами в петлицах говорит в трубку:
      - Санитарный давайте вслед экспрессу. Поднимите весь отдыхающий медперсонал и посылайте туда же на автомотрисе. Восстановительный поезд гоните через Каплино...
      ...Экспресс. Служебное отделение вагона. Несколько железнодорожников, среди которых связистка.
      - Хорошо идет, сукин сын, - замечает один из них, Еыглянув в окно.
      - На то и экспресс, - говорит второй.
      - А невыгодно им на пассажирских, - рассуждает сосед. - На грузовых сейчас такое творится... Взял сотню, другую тонн лишних или скорость побольше держи, вот и перевыполнение плана. А у нас что? За превышение скорости - взыскание. Лишних вагонов тоже не нацепляешь, - смеется он. - И как им план перевыполнять?
      Весь экспресс спит. Окна закрыты, занавески задернуты. Олечка дремлет. Мать, лежа с ней, похлопывает ее по спине, тихо напевает:
      За окном свет и тень,
      Окна полосаты..
      Спи и знай:
      Лучший день
      Это только завтра.
      Будем завтра играть
      В наших космонавтов!
      А сейчас надо спать:
      Завтра - это завтра.
      Олечка открывает глаза, говорит:
      - Завтра папа встретит нас, я спрячусь, а ты скажи, что я умерла.
      - Фу, глупая, - возмущается мать.
      На носочках расходятся преферансисты.
      - С червей надо было ходить, - горячо шепчет юноша, - он ведь без двух сидел...
      - А я ему по трефям, по трефям, хе-хе-хе, - хихикает старичок.
      Двое шепотом набрасываются на него:
      - Уж вы бы молчали!
      - Всю игру портили.
      Старичок умолкает, но не обижается. Он и сам чувствует себя виноватым.
      ...Пути на перегоне. Темные силуэты людей. Они бегут, укладывая на рельсы петарды.
      Рельсы резко уходят вправо. Далеко-далеко впереди видны огни нефтеналивного. Оттуда беспрерывно гудки тревоги: длинный - три коротких, длинный - три коротких...
      Несется экспресс. Люди на путях отпрянули в стороны. Со страшным грохотом рвутся под колесами нетарды. Несутся гудки.
      ...Майор милиции в служебном кабинете. Говорит по телефону:
      - Нет, оставьте только постовых!.. Да... Наш вагон прицепят к автомотрисе с медперсоналом... Зачем? Никакого оружия...
      ...Служебный кабинет. Черный кожаный диван.
      Стеклянный шкаф. За столом человек в белом халате.
      Говорит в телефонную трубку:
      - Первая и четвертая больницы предупреждены...
      Рабочий кабинет в квартире. У телефона женщина
      лет сорока пяти. Из-за неплотно прикрытых дверей доносится веселый шум. За длшшьш столом поднимают бокалы.
      - Нет, это не обком, это частная квартира, - спокойно говорит женщина. - Да, квартира секретаря обкома Жорова, но его нет... Не знаю, товарищ, давно должен был прийти. - Кладет трубку, садится. По щекам текут слезы.
      Дожевывая пищу, из соседней комнаты со смехом вбегает человек лет пятидесяти:
      - Это Петр звонил?
      - Нет, - грустно качает она головой.
      - Вы что, Вера Васильевна? - увидел он слезы.
      - Не могу я больше, Леонид Андреевич. У нас срадьбы не было, шахта тогда в прорыве находилась.
      Мне так хотелось хоть серебряную справить. Хотелось в белом платье побыть. Собрали гостей, а бюро горкома в два часа ночи закончилось... Пришел домой, когда я уже посуду перемыла... Ну, пусть... Но сегодня, на свадьбу единственной дочери... Мне стыдно смотреть в глаза Васе и его родителям. Они ведь не верят.
      Думают - гордыня, секретарь обкома...
      Открывается дверь из прихожей, на пороге - Жоров.
      - Ну, ты и подлец, Петя! - набрасывается на него Леонид Андреевич.
      Вошедший сразу понял обстановку, быстро подошел к жене, у которой снова показались слезы.
      - Не надо, Верочка, - говорит он, целуя ее. - Не надо родная. Поверь, не мог... Еще ведь не очень поздно. Зато целые сутки никуда из дому не уйду и телефон выключу.
      Женщина успокаивается.
      - Переодевайся быстрее. - Она берет под руку Леонида Андреевича и возвращается к гостям.
      Звонит телефон. Жоров неприязненно смотрит на аппарат. Потом на дверь, за которой скрылась жена.
      Телефон звонит.
      Посмотрел на часы, поднял трубку:
      - Слушаю... Да...
      ...Застекленная вышка на большом аэродроме. За столами несколько офицеров в летной форме. Телефонный звонок.
      - Дежурный по части майор Саблин слушает!
      - Говорит секретарь обкома Жоров...
      - Слушаю! - отвечает майор, плотнее прижимая трубку к уху. - Ясно... Поднимаю санитарные машины... Понял. Вертолет для вас посылаю на городскую площадку... Будет через семь минут...
      Машинист Шумилов видит огни экспресса, несущегося на него, резко толкает регулятор. Но это уже от бессилия: регулятор давно открыт полностью, рукоятка не поддается.
      Над полотном летят три вертолета с красными крестами. В кабине переднего - врач и медсестра в белых халатах. Они смотрят из окон вниз. Отчетливо видны два поезда: взрывоопасный, идущий вагонами вперед и догоняющий его экспресс. Быстро сокращается между ними расстояние. На паровозе экспресса по площадке ползет человек. С противоположной стороны, уцепившись за поручни, стоит на ступеньках второй человек.
      ...Несется вспомогательный поезд из четырех специальных вагонов. На открытой платформе небольшой кран, тяги, мотки проволоки, запасные части паровоза.
      ...Мчится санитарный поезд. Вагоны пустые. В опорационном вагоне люди в белых халатах готовят инструмент.
      ...Здание больницы. Одна за другой выходят машины "скорой помощи".
      Кружат вертолеты. Смотрят вниз люди. Очень быстро сокращается расстояние между поездами.
      Хвостовые вагоны взрывоопасного уже влетели на станцию. У входной стрелки два человека. На платформе люди с красными фонарями описывают огненные круги - сигнал безоговорочной остановки.
      ...Смотрят из вертолета.
      Резко, едва не перевернувшись, цистерны свернули на боковой путь. Они несутся, извиваясь у стрелки.
      Экспресс догоняет. Остались метры...
      Рушится, оглушает сигнал тревоги.
      Машинист взрывоопасного бросил рукоятку сигнала, уперся ногами, уцепился за раму.
      Наклонившись, стрелочник держит рычаг стрелки Между паровозами один метр. В это мгновение стрелочник рванул рычаг. Он успел перевести стрелку.
      С вертолета видно: экспресс несется рядом с нефтеналивным.
      ...С боковой площадки паровоза на переднюю спускаются четыре почти отвесные узенькие ступеньки. Паровоз бросало из стороны в сторону, и они вырывались из слабых и липких рук Дубравина. Он свалился на переднюю площадку и подполз к самому краю. Лежа на груди, свесив руки, нащупал концевой кран.
      Двести семьдесят шесть тормозных колодок впились в колеса паровоза и вагонов. Шипя и искрясь, поезд встал на выходных стрелках станции Матово.
      Ночь кончалась.
      Гулкие шаги ча левой площадке отвлекли Дубравина от путающихся мыслей. Шаги затихли совсем рядом. Поднять голову было трудно, но он услышал знакомый голос:
      - Ты здесь, Виктор?
      Он не поверил. Он оторвал голову от железной плиты, тяжело уперся черными руками в холодный металл и посмотрел вверх.
      Перед ним стоял Владимир Чеботарев.
      Дубравин сказал:
      - Да, я здесь.
      Через несколько минут в спящих вагонах раздался тревожный голос радиста:
      - Товарищи пассажиры! Товарищи пассажиры!
      Если среди вас есть врач, просим его срочно прибыть к паровозу. Повторяю...
      Голос был взволнованный, напряженный. Восемьсот человек проснулись, заговорили, полезли к окнам.
      Повеяло военным временем. Никто не знал, что делать.
      Точно ветром подняло спортсменов. Они побежали к паровозу первыми.
      - Может быть, йод нужен, - неуверенно спросила пожилая женщина, та, что была всем недовольна. - У меня есть йод... - И словно убедившись в правильности своей мысли, выкрикнула: - Что же вы стоите, мужчины. Скорее отнесите йод!
      Будто выполняя приказ, капитан танковых войск унесся с пузырьком йода. И вдруг люди стали рыться в корзиночках, сумках, чемоданах. Не сговариваясь, несли бинт, вату, какие-то пилюли, порошки. Мать Олечки вынесла термос с горячей водой. Появился и термос с холодной водой. Пассажир, напоминающий плакатного лесоруба, не раздумывая, вывалил на полку содержимое своего чемодана, на котором играли в преферанс, и удивительно проворно уложил туда все собранное. Он побежал к выходу вместе с чернявым юношей.
      Шумно хлынул к паровозу народ. Совершенно растерянные, торопились Андрей и Валя. Невесть откуда уже все знали, что в эту трудную минуту струсил и спрятался в безопасном месте помощник машиниста, который легко мог остановить поезд.
      Чем ближе подходили, тем тише становился говор.
      В безмолвии остановились. С паровозной площадки раздался тихий голос:
      - Товарищи! Тяжело ранен машинист. Он обожжен паром...
      Человек огляделся вокруг и продолжал:
      - Такое большое скопление людей на путях опасно. Оно может задержать движение встречных поездов и эвакуацию машиниста. Не исключены несчастные случаи. Ваш долг сейчас, товарищи, - вернуться в вагоны.
      Молча попятилась, отступила, пошла назад толпа, Ни один человек не ослушался. Возле паровоза осталась только сгорбленная фигура помощника.
      - Смотри! - вскрикнула Валя показывая на него.
      Андрей обернулся. Чеботарев не видел их. Он стоял, понурив голову, вытирая ветошью руки.
      На запасном пути остановился санитарный поезд.
      На маленькой вокзальной площади сел вертолет.
      Из-за паровоза показались носилки с Дубравиным, Позади них - старичок, тот, что играл в преферанс.
      Но теперь его не узнать. Сильное, волевое лицо, энергичные глаза. Какая-то сила во всей его фигуре.
      Здание больницы. У крыльца - толпа. Она увеличивается.
      Кабинет в больнице. За столом сидит старик преферансист в белом халате. Вокруг него, с величайшим благоговением на лицах, стоят врачи. Женщина приготовилась писать. Старик говорит:
      - Так... Пишите...
      Открылась дверь.
      - Павел Алексеевич, - сказал вошедший врач - тут люди пришли, предлагают свою кожу и кровь, чтобы спасти Дубравина. Что им сказать?