Швед­ские спич­ки - Шведские спички

      Но бы­ло на ули­це еще од­но раз­вле­че­ние, со­сто­яв­шее в сле­дую­щем: встать на пе­ре­кре­ст­ке и, с изум­ле­ни­ем впе­рив­шись в ка­кую-то точ­ку на не­бе, вре­мя от вре­ме­ни ука­зы­вать на нее дру­гим ре­бя­там, пе­ре­хо­дя с мес­та на ме­сто яко­бы для то­го, чтоб луч­ше ви­деть, — сло­вом, вся­че­ски де­мон­ст­ри­ро­вать свою за­ин­те­ре­со­ван­ность. Вско­ре ка­кой-ни­будь про­хо­жий то­же за­ди­рал го­ло­ву; по­сте­пен­но тол­па на­рас­та­ла, как снеж­ный ком. Все ос­та­нав­ли­ва­лись, чтоб по­смот­реть на не­бо, ис­ка­ли аэ­ро­план, ди­ри­жабль, ге­ли­коп­тер, пти­цу — не­из­вест­но что. А юные шут­ни­ки, отой­дя не­мно­го в сто­рон­ку, по­ми­ра­ли с хо­хо­ту, слу­шая раз­го­во­ры о том, что ви­де­ли эти лю­ди и как они спо­ри­ли, раз­би­ва­ясь на групп­ки. Это бы­ло за­бав­но: лю­ди, до сих пор друг дру­га не знав­шие, ожив­лен­но бе­се­до­ва­ли ме­ж­ду со­бой и те­ря­ли свою обыч­ную сдер­жан­ность толь­ко по­то­му, что, как им ка­за­лось, они ста­ли сви­де­те­ля­ми не­кое­го ди­ко­вин­но­го со­бы­тия. Ре­бя­та, при­ду­мав­шие этот ро­зы­грыш, чув­ст­во­ва­ли се­бя кук­ло­во­да­ми, дер­гаю­щи­ми ма­рио­не­ток, или ма­лень­ки­ми де­ми­ур­га­ми, об­ла­даю­щи­ми не­обык­но­вен­ным мо­гу­ще­ст­вом.
      Вверх по ули­це шел по­ли­цей­ский в фор­мен­ной ту­жур­ке, дер­жа под мыш­кой пе­ле­ри­ну и сдви­нув на за­ты­лок круг­лый, как сыр, го­лов­ной убор. По­яс и пор­ту­пея по­ли­цей­ско­го бы­ли от­лич­но на­чи­ще­ны, а ви­ся­щий на ре­меш­ке жезл хло­пал его по но­гам.
      — А вот и па­па­ша! — зая­вил Кап­де­вер.
      Он ска­зал друж­кам, что ему на­до спеш­но ид­ти до­мой. Лу­лу тут же от­пус­тил не­сколь­ко обыч­ных ост­рот на­счет шпи­ков, ле­га­вых, до­нос­чи­ков, фа­рао­нов, лас­то­чек и ко­ров на ко­ле­си­ках, не про­пус­тив ни од­ной из кли­чек, ко­то­ры­ми на­род на­гра­ж­дал по­ли­цей­ских в за­ви­си­мо­сти от спо­со­ба их пе­ре­дви­же­ния: вер­хом на ло­ша­ди, на ве­ло­си­пе­де, на мо­то­цик­ле или на «сво­их дво­их», а Оли­вье вос­хи­щен­но смот­рел на тре­па­ча Лу­лу — ему пра­ви­лась вся эта ду­раш­ли­вая бол­тов­ня.
      По­том они вдво­ем по­шли даль­ше, ре­шив со все­ми по пу­ти здо­ро­вать­ся; они ува­жи­тель­но рас­кла­ни­ва­лись: «До­б­рый день, мсье!», «До­б­рый день, ма­дам!» — и ис­под­тиш­ка смея­лись ка­ж­дый раз, ко­гда им от­ве­ча­ли. На­сы­тив­шись ша­ло­стя­ми, они дош­ли до ок­на Аль­бер­ти­ны Хак, и Лу­лу ска­зал:
      — Здрав­ст­вуй­те, до­ро­гая ма­дам!
      Аль­бер­ти­на не от­ве­ти­ла. Она бы­ла слиш­ком за­ня­та, на­клеи­вая фо­то­гра­фии ки­но­ар­ти­стов в аль­бом­чик, ко­то­рый да­ва­ла по­ку­па­те­лям в при­да­чу к шо­ко­ла­ду фир­ма «Тоб­лер». Аль­бер­ти­на ми­ло­сти­во по­ка­за­ла аль­бом де­тям, и они пе­ре­во­ра­чи­ва­ли тол­стые стра­ни­цы, рас­смат­ри­вая фо­то­гра­фии и на­зы­вая име­на ак­те­ров: Фер­нан Гра­вей, Аль­берт Пре­жан, Ан­д­ре Лю­ге, Алерм, Аль­ко­вер, Ле­он Бель­ер, Мар­сель Ва­ле, тол­стяк По­лей, Лар­кей, Са­тур­нен Фабр… и кра­си­вых ки­но­звезд: Бе­бе Де­ни­элс, Сю­зи Вер­нон, Ми­ри­ам Хоп­кинс, Ка­роль Лом­бар, Мэ­ри Гло­ри, Ди­та Пар­ло и До­ло­рес дель Рио. Ре­бя­та во­об­ра­зи­ли, ка­кое не­имо­вер­ное ко­ли­че­ст­во шо­ко­ла­да по­еда­ет тол­стая Аль­бер­ти­на, — ведь она еще ко­пи­ла и се­реб­ря­ную фоль­гу, ко­то­рую раз­да­ва­ла ки­тай­ча­там, жив­шим в этом квар­та­ле.
      Ма­дам Па­па, по­вис­нув на ру­ке сво­его вну­ка, тол­сто­ще­ко­го сол­да­та, по­до­шла по­го­во­рить с Аль­бер­ти­ной. Па­рень, за­жав пи­лот­ку под мыш­кой, ти­хо по­вто­рял с юж­ным ак­цеп­том зна­ме­ни­тую ре­п­ли­ку из пье­сы Пань­о­ля « Ма­ри­ус»: « Фран­цуз­ский флот го­во­рит те­бе — дерь­мо!!»
      Раз­го­вор двух жен­щин был са­мым обы­ден­ным: «Ни­ко­гда не зна­ешь, что при­го­то­вить на обед», или: «Так бу­дет все­гда, по­ка мы жи­вы!», или еще: «Да уж у нем­цев та­ко­го не слу­чит­ся!» Толь­ко не­сколь­ко не­ожи­дан­ным ока­за­лось ут­вер­жде­ние Аль­бер­ти­ны:
      — Те­ля­ти­ну я ни­ко­гда не ем. Она бе­ду при­тя­ги­ва­ет!
      Оли­вье слу­шал, но боль­ше смот­рел на Лу­лу, пе­ре­драз­ни­ваю­ще­го дви­же­ния го­во­рив­ших ме­ж­ду со­бой жен­щин, как вдруг ко­рот­кая фра­за же­ман­ной ма­дам Па­па при­влек­ла его вни­ма­ние; то­ном да­мы-па­тро­нес­сы она ска­за­ла:
      — Что-то не вид­но это­го ин­ва­ли­да не­сча­ст­но­го, да вот то­го, ко­то­ро­го Пау­ком про­зва­ли.
      И в са­мом де­ле, уже в те­че­ние не­сколь­ких дней Да­ни­эль не при­хо­дил на свое обыч­ное ме­сто, к сте­не га­лан­те­рей­но­го ма­га­зи­на.
      — Мо­жет, он за­бо­лел? — пред­по­ло­жи­ла Аль­бер­ти­на.
      Сол­дат, чтоб де­ти по­смея­лись, на­чал под­ра­жать ар­ти­сту Вик­то­ру Бу­ше в пье­се « Гос­под­ни ви­но­град­ни­ки»: « Юбер, ска­жи мне, что ты ме­ня лю­бишь, или я ля­гу спать на ци­нов­ку!»
      Чуть по­го­дя еще боль­ший ус­пех вы­пал на до­лю здо­ро­вен­но­го вер­зи­лы по клич­ке Тю­бик с кле­ем Ана­толь, знать не знав­ший про «Ден­толь». Он шел вверх по ули­це, кра­су­ясь в кос­тю­ме ве­ло­си­пе­ди­ста-гон­щи­ка, с ру­ка­вом на­со­са, на­де­тым на­пе­ре­крест, и на­ши­тым на спи­не квад­ра­том с жир­ной де­вят­кой и над­пи­сью: О.В.Б.Б.(что оз­на­ча­ло: Об­ще­ст­во ве­ло­си­пе­ди­стов из Бу­лон-Бий­ан­ку­ра), дер­жа за се­ре­ди­ну ру­ля свой го­ноч­ный ве­ло­си­пед. Ве­ло­си­пед тряс­ся по мос­то­вой, и его зво­нок все вре­мя по­звя­ки­вал. Кос­ти­стый, су­ту­лый и кри­во­но­гий Ана­толь жму­рил гла­за от солн­ца и смот­рел ку­да-то вверх за го­ри­зонт, где вы­ри­со­вы­вал­ся холм Га­ли­бье. Он при­сло­нил ве­ло­си­пед к тро­туа­ру и при­сел, ви­ди­мо, в ожи­да­нии ка­ких-то ле­ст­ных слов бег­ло по­гля­ды­вая по сто­ро­нам, в то вре­мя как грам­мо­фон раз­но­сил по всей ули­це ме­ло­дию анг­лий­ской пе­сен­ки „ That man I love” , ис­пол­няе­мой не­мно­го гну­са­вым, гру­ст­ным го­ло­сом под ак­ком­па­не­мент сак­со­фо­на и при­глу­шен­ной тру­пы.
      Ана­толь пре­крас­но знал, что вско­ре поя­вит­ся ка­кой-ни­будь маль­чиш­ка и ста­нет вы­пра­ши­вать у не­го ве­ло­си­пед, что­бы ра­зок про­ка­тить­ся во­круг квар­та­ла, но он, без­ус­лов­но, от­ка­жет, ссы­ла­ясь на то, что та­кой бое­вой копь — это как веч­ное пе­ро или как жен­щи­на: их ни­ко­гда не одал­жи­ва­ют!
      Пер­вы­ми яви­лись сю­да сын Ра­ме­ли, Джек Шлак, Ло­пес и Туд­журь­ян, а за ни­ми при­шли Лу­лу и Оли­вье. Они стоя­ли, за­су­нув ру­ки в кар­ма­ны, лю­бу­ясь этим чу­дом с вы­гну­тым ру­лем, по­кры­тым пла­сти­ком, и си­день­ем, вы­тя­ну­тым, слов­но мор­да ска­ку­на, по­том от­ва­жи­лись про­ве­рить, креп­ко ли за­тя­ну­ты га­еч­ки, по­тро­га­ли тор­мо­за и да­же по­щу­па­ли паль­цем, хо­ро­шо ли на­ду­ты ши­ны. Ана­толь со­гла­сил­ся при­под­нять ве­ло­си­пед, что­бы ка­ж­дый мог убе­дить­ся, ка­кой он лег­кий, за­тем раз­го­ре­лась дис­кус­сия, в ко­то­рой срав­ни­ва­лись дос­то­ин­ст­ва уча­ст­ни­ков шес­ти­днев­ной ве­ло­си­пед­ной гон­ки и спорт­сме­нов мно­го­днев­но­го со­стя­за­ния «Тур де Франс», по­сле че­го все при­ня­лись со­пос­тав­лять силь­ные сто­ро­ны чем­пио­нов фран­цуз­ских, бель­гий­ских и италь­ян­ских. Под ко­нец Ана­толь по­ка­зал свои спор­тив­ные туф­ли и про­де­мон­ст­ри­ро­вал наи­луч­шую по­зи­цию нос­ка в пре­до­хра­ни­тель­ном упо­ре на пе­да­лях.
      — Мо­жет, и ты ста­нешь чем­пио­ном? — пред­по­ло­жил Оли­вье.
      Ана­толь не­дав­но за­вое­вал шес­тое ме­сто сре­ди две­на­дца­ти лю­би­те­лей, со­стя­зав­ших­ся на Му­ни­ци­паль­ном ве­ло­тре­ке, и счи­тал, что он уже и те­перь чем­пи­он, по­это­му ли­цо его при­ня­ло не­сколь­ко та­ин­ст­вен­ное и сдер­жан­ное вы­ра­же­ние. Ра­ме­ли за­ме­тил, что у ма­ши­ны от­сут­ст­ву­ет кры­ло, но это лишь вы­зва­ло у всех иро­ни­че­скую улыб­ку, а сам Ана­толь от от­ве­та ук­ло­нил­ся. По­том он от­ку­сил ку­со­чек са­ха­ру — всем из­вест­но, чем­пио­ны под­дер­жи­ва­ют се­бя так в ми­ну­ты ус­та­ло­сти, — под­тя­нул­ся, под­дел пле­чом ра­му и с неж­но­стью по­нес свою но­шу, от­ны­не став­шую для не­го са­мым глав­ным в жиз­ни.
      «Най­дет­ся за­ня­тие и по­серь­ез­ней» — бы­ло на­пи­са­но на ли­цах Лу­лу и Оли­вье, ко­то­рые уже без­за­бот­но на­сви­сты­ва­ли пе­сен­ку « Кви-кви-кви», — ска­зал се­рый во­ро­бей», а за ней дру­гую, про ка­мен­щи­ка — « При­вет сталь­ным ру­кам, под солн­цем за­го­рев­шим», ко­то­рой их нау­чил школь­ный учи­тель гим­на­сти­ки.
      Дой­дя до ули­цы Лам­бер, ре­бя­та ос­та­но­ви­лись по­гла­зеть на уп­ряж­ку по­став­щи­ка вин фир­мы «Ашиль Хау­зер», на его ко­ней — се­ро­го в яб­ло­ках и бу­ла­но­го, жую­щих овес из по­ка­чи­ваю­щих­ся по­лот­ня­ных меш­ков, под­ве­шен­ных к их ше­ям. Ре­бя­та по­чув­ст­во­ва­ли силь­ный за­пах на­тру­жен­ных и не­ухо­жен­ных кляч. Се­рый в яб­ло­ках ко­ня­га пус­тил пе­ни­стую струю, тут же рас­тек­шую­ся по то­щей тра­ве, что рос­ла ме­ж­ду кам­ня­ми мос­то­вой.
      — Ну и одёр! — бро­сил Лу­лу, ко­то­ро­го па­па­ша как-то сво­дил на бе­га в Ме­зон-Лаф­фит.
      Но эти за­гнан­ные ло­ша­ди, та­кие ху­до­соч­ные, вы­зы­ваю­щие жа­лость, стра­даю­щие одыш­кой, име­ли что-то об­щее с ме­ст­ны­ми ули­ца­ми, их об­лез­лы­ми до­ма­ми, щер­ба­той мос­то­вой, туск­лы­ми фа­са­да­ми зда­ний. По­сыль­ный в ко­жа­ном пе­ред­ни­ке с шу­мом вы­тас­ки­вал ящи­ки со зве­ня­щи­ми в них бу­тыл­ка­ми, взгро­мо­ж­дал их на пле­чо и скла­ды­вал шта­бе­ля­ми на тро­туа­ре. От по­сыль­но­го то­же не­сло ло­ша­дью, но на нем хоть не бы­ло шор, ко­то­рые при­да­ва­ли жи­вот­ным вид слеп­цов, пря­чу­щих свою сле­по­ту за чер­ны­ми оч­ка­ми.
      — Мсье, — спро­сил Оли­вье, — а как их зо­вут, ва­ших ло­ша­дей?
      Че­ло­век тя­же­ло вздох­нул, плю­нул на ла­до­ни, по­тер их и ре­шил ми­нут­ку пе­ре­дох­нуть, опер­шись о свою по­воз­ку. Он не­сколь­ко раз по­вто­рил про се­бя: «Как же их зо­вут, этих двух, как же их зо­вут?» — по­сколь­ку он не­дав­но по­сту­пил на ра­бо­ту к ви­но­тор­гов­цу. Но, же­лая по­ка­зать, что он уже в кур­се де­ла, ляп­нул нау­гад:
      — Вот это­го — Брут, а вот то­го — Не­рон.
      — Да что ты че­пу­ху го­ро­дишь! — ска­зал Лу­лу.
      Став на цы­поч­ки, Оли­вье по­че­сал лоб бу­ла­ной ло­ша­ди, раз­дви­нув ей гри­ву, на­ви­сав­шую ба­хро­мой на гла­за. По­том он про­во­дил Лу­лу до са­мо­го до­ма.
      — Смот­ри, — вос­клик­нул Лу­лу, — мам­ка спус­ти­ла «флаг».
      Это оз­на­ча­ло, что отец уже вер­нул­ся, а они ведь толь­ко что по­встре­ча­ли его жел­тое так­си на ули­це Баш­ле воз­ле руч­ной по­воз­ки скла­да « Лес и уголь». Ре­бя­та по­про­ща­лись.
      — Ну, а ты-то зна­ешь, что она де­ла­ет, твоя Ма­до? — спро­сил вдруг Лу­лу.
      — Нет, — хо­лод­но от­ве­тил Оли­вье, ожи­дая, что Лу­лу сей­час ска­жет что-ни­будь гру­бое.
      — Она шо­фер­ша так­си.
      Оли­вье по­сту­чал се­бя паль­цем по лбу. Нет, этот Лу­лу со­всем со­ско­чил с вин­та. Раз­ве су­ще­ст­ву­ют шо­фер­ши так­си, та­ких нет!
      — У те­бя, ви­дать, ле­ту­чие мы­ши на ка­лан­че за­ве­лись, а?
      — Без шу­ток, — от­ве­тил уяз­влен­но Лу­лу. — Это отец ска­зал. Он зна­ет все, мой отец. Не по­ни­ма­ешь, что ли, в его де­ле… А по­че­му ей не быть шо­фер­шей так­си? Есть ведь лет­чи­цы, и не­ма­ло!
      Оли­вье, ос­тав­шись один, про­гу­ли­вал­ся в пол­ной рас­те­рян­но­сти. Зна­чит, Ма­до во­дит так­си! В сущ­но­сти, ему бы­ло ско­рее при­ят­но ус­лы­шать это. Оли­вье тут же пред­ста­вил се­бе, как все про­ис­хо­дит: за Ма­до при­ез­жа­ют в од­ном так­си, чтоб дос­та­вить ее к дру­го­му так­си, очень ши­кар­но­му, кра­си­во­му, об­те­кае­мо­му, точ­но си­га­ра, и она ве­дет его не спе­ша, по­ло­жив ло­коть на спу­щен­ное стек­ло, та­кая же пре­ле­ст­ная, как те да­мы, ко­то­рых фо­то­гра­фи­ру­ют на кон­кур­сах эле­гант­ных ав­то­мо­би­лей.

*

      Око­ло ев­рей­ской мяс­ной лав­ки Оли­вье рас­смат­ри­вал ого­род­ные план­та­ции сво­его дру­га Ра­ме­ли — фа­соль и че­че­ви­ца про­рас­та­ли здесь во влаж­ной гиг­ро­ско­пи­че­ской ва­те, — как вдруг к не­му по­до­шла по­жать ру­ку дев­чон­ка, ко­то­рую де­ти про­зва­ли Италь­я­ноч­кой. Эта че­тыр­на­дца­ти­лет­няя де­воч­ка с ко­кет­ли­вы­ми ло­ко­на­ми на вис­ках, с под­ма­зан­ны­ми ро­зо­вой по­ма­дой гу­ба­ми яв­но под­ра­жа­ла «ро­ко­вым» ки­но­ак­три­сам, и под­ро­ст­ки все­го квар­та­ла тис­ка­ли ее по уг­лам, на­щу­пы­вая ед­ва на­ме­чав­шую­ся грудь, лас­кая смуг­лую шею и чер­ные куд­ри в на­де­ж­де по­лу­чить от нее не­что боль­шее. И таль­я­ноч­ка пред­ло­жи­ла Оли­вье:
      — Пой­дем, спря­чем­ся где-ни­будь!
      Он по­кор­но по­шел за ней ку­да-то в подъ­езд, из ко­то­ро­го они спус­ти­лись по вет­хой ле­ст­ни­це в по­греб, весь со­чив­ший­ся сы­ро­стью. Дев­чон­ка дер­ну­ла ос­ла­бев­ший болт, на ко­то­ром ед­ва дер­жал­ся ви­ся­чий за­мок, и они ощу­пью во­шли в ка­кой-то за­ку­ток, где пах­ло про­ли­тым ви­ном и уголь­ной пы­лью. Оли­вье чирк­нул спич­кой, и де­воч­ка не­ожи­дан­но под­нес­ла ему бу­тыл­ку, в гор­лыш­ко ко­то­рой бы­ла за­су­ну­та свеч­ка. Италь­я­ноч­ка за­кры­ла дверь по­гре­ба, при­жа­лась к Оли­вье и про­шеп­та­ла:
      — Об­ни­ми ме­ня. Как в ки­но…
      Она бы­ла боль­ше и силь­нее его и так креп­ко стис­ну­ла Оли­вье, что ему да­же ста­ло чуть боль­но. В об­щем, это не бы­ло так уж про­тив­но, но ру­ки Оли­вье по­вис­ли, и он ду­мал толь­ко о том, как бы ее от­толк­нуть. Де­воч­ка на­ча­ла его це­ло­вать в во­ло­сы, в ли­цо, и он ощу­тил, что гу­бы у не­го ста­ли ка­ки­ми-то мок­ры­ми.
      — Да ну те­бя, — крик­нул Оли­вье, от­стра­ня­ясь. — Ты гряз­ная…
      — Что за мла­де­нец? — по­жа­ла пле­ча­ми Италь­я­ноч­ка. — Те­бе сколь­ко лет?
      — В ав­гу­сте де­сять бу­дет.
      — Ах, толь­ко и все­го! Ну, тем ху­же для те­бя!
      Она вдруг за­кру­жи­лась, за­ста­вив взле­теть во­круг ног свою плис­си­ро­ван­ную юбоч­ку, по­том пред­ло­жи­ла маль­чи­ку сесть ря­дом с ней на бал­ку, ко­то­рая от­де­ля­ла уголь­ные бри­ке­ты от кок­са. За­тем вы­та­щи­ла из кар­ман­чи­ка сво­ей коф­ты зе­ле­ную кни­жеч­ку, от­кры­ла ее на жел­то­ва­той стра­ни­це, ис­пещ­рен­ной пунк­тир­ны­ми ды­роч­ка­ми. Од­ну по­лос­ку она ото­рва­ла, по­дожг­ла ее от све­чи и тут же за­га­си­ла ого­нек, чтоб бу­маж­ка тле­ла.
      — Эта бу­ма­га из Ар­ме­нии, — ска­за­ла де­воч­ка. — По­ню­хай, как чуд­но пах­нет!
      — Из Ар­ме­нии, как и Туд­журь­ян? — спро­сил Оли­вье, вды­хая ды­мок, за­ста­вив­ший его за­каш­лять­ся.
      Это на­пом­ни­ло ему дру­гой за­пах: аро­мат эв­ка­лип­та, ли­стья ко­то­ро­го Вир­жи­ни ки­пя­ти­ла, ко­гда у сы­на на­чи­нал­ся на­сморк, для ин­га­ля­ций, и Оли­вье ды­шал че­рез сло­жен­ную гар­мо­ни­кой во­рон­ку над ча­шей с го­ря­чей жид­ко­стью. Но бу­ма­га из Ар­ме­нии об­ла­да­ла за­па­хом су­хим и дур­ма­ня­щим.
      — Туд­журь­ян ду­рак! — зая­ви­ла де­воч­ка.
      Она со­жгла сра­зу не­сколь­ко ли­ст­ков, и Оли­вье по­про­сил:
      — Дашь мне?
      Италь­я­ноч­ка, не ску­пясь, рва­ну­ла не­сколь­ко ли­ст­ков из кни­жеч­ки и про­тя­ну­ла ему. Маль­чик по­бла­го­да­рил, по­ду­мав о том, ка­кой это бу­дет хо­ро­ший сюр­приз для Эло­ди: ко­гда она вый­дет из до­му за по­куп­ка­ми, он со­жжет эту ар­мян­скую бу­ма­гу, что­бы к ее воз­вра­ще­нию в квар­ти­ре хо­ро­шо пах­ло.
      — Ну, дай же я те­бя по­це­лую, — ска­за­ла де­воч­ка, по­гла­жи­вая зо­ло­ти­стые во­ло­сы сво­его спут­ни­ка.
      Она на­кло­ни­лась и, взяв его за пле­чи, по­це­ло­ва­ла в уши и шею. Оли­вье бы­ло ще­кот­но, и он вздра­ги­вал. Сна­ча­ла ему по­нра­ви­лось, но ед­ва он по­чув­ст­во­вал, что ко­жа у не­го опять ста­ла влаж­ной, ему сде­ла­лось про­тив­но. Вдруг Италь­я­ноч­ка вон­зи­лась в не­го зу­ба­ми и, при­жав к се­бе, уку­си­ла. Оли­вье за­во­пил, схва­тил ее за во­ло­сы, за­ста­вил от­пря­нуть и бро­сил ей пря­мо в ли­цо:
      — Ты гад­кая, гад­кая, гад­кая!
      Он дер­нул дверь и вы­бе­жал, за­де­вая в тем­но­те сте­ны по­гре­ба, по­ка свет не ука­зал ему вы­ход.
      На ули­це маль­чик тро­нул ру­кой свою мок­рую шею, зу­бы Италь­я­ноч­ки ос­та­ви­ли там от­ме­ти­ну. Оли­вье по­ду­мал, что эти дев­чон­ки — про­сто ка­кие-то пси­хи. Он чув­ст­во­вал се­бя ос­корб­лен­ным, но не за­был, что пе­ре­жил на мгно­ве­ние при­ят­ное и не­зна­ко­мое ему ощу­ще­ние.
      У вхо­да в дом но­мер 77 он сно­ва уви­дел Ма­до, и ему ста­ло гру­ст­но. Оли­вье сжал в ку­ла­ке ли­ст­ки из Ар­ме­нии. А что, ес­ли их со­хра­нить для Прин­цес­сы? Зна­чит, она шо­фер­ша так­си, — это его не­сколь­ко обод­ря­ло. Маль­чик мед­лен­но под­ни­мал­ся по ле­ст­ни­це, под­тя­ги­ва­ясь за пру­тья пе­рил. Он был сму­щен и не­до­воль­но по­фыр­ки­вал но­сом.

Глава девятая

      По ме­ре то­го как Оли­вье тес­нее вжи­вал­ся в быт ули­цы, про­ни­кал в сек­ре­ты, крою­щие­ся за фа­са­да­ми ее до­мов, ка­кая-то часть его жиз­ни ухо­ди­ла в про­шлое. Рас­тво­ря­лись, рас­сеи­ва­лись му­чаю­щие его ча­ры га­лан­те­рей­ной ла­воч­ки, ту­ск­нел и та­ял весь этот мир мот­ков ни­ток, иго­лок, нож­ниц, лент и ре­зи­нок, за­сло­нен­ный но­вы­ми яр­ки­ми впе­чат­ле­ния­ми. В по­тря­сен­ном соз­на­нии маль­чи­ка ви­де­ния но­во­го и ста­ро­го сме­ши­ва­лись, на­слаи­ва­лись друг на дру­га. Те­рял чет­кость об­раз Вир­жи­ни, что-то при­об­ре­тая от Ма­до или Эло­ди, по­ка ка­кой-ни­будь факт, слу­чай, встре­ча сно­ва не за­став­ля­ли всплыть в па­мя­ти ее без­жиз­нен­ную свет­ло­во­ло­сую го­ло­ву и не по­гру­жа­ли ре­бен­ка в тос­ку и за­дум­чи­вость.
      Ку­зи­на про­тя­ну­ла ему толь­ко что вы­гла­жен­ную ру­баш­ку, от ко­то­рой так хо­ро­шо пах­ло, и, по­смот­рев на за­што­пан­ный ло­коть, ска­за­ла:
      — Как она ис­кус­но чи­ни­ла, твоя ма­ма!
      Кровь при­ли­ла к ли­цу маль­чи­ка. Он сел на ди­ван как был не­оде­тым, с го­лой гру­дью, и рас­те­рян­но смот­рел на бе­лые кле­точ­ки штоп­ки. За­ме­ча­ние Эло­ди про­бу­ди­ло в нем ус­нув­шие, ка­за­лось, вос­по­ми­на­ния. Он ус­та­вил­ся на свой те­перь та­кой бес­по­лез­ный школь­ный ра­нец, по­том одел­ся, вы­шел и примк­нул к ком­па­нии ре­бят, ок­ру­жив­ших Туд­журь­я­на, ко­то­рый хва­стал­ся, что он «па­рень дош­лый!», а по­сле гла­зел на Ана­то­ля, про­бо­вав­ше­го, хо­ро­шо ли ка­ча­ет его ве­ло­си­пед­ный на­сос.
      Как-то ут­ром Оли­вье ус­лы­хал, как Ри­ри го­во­рил ма­лы­шу Жан-Жа­ку: «Да не ре­ви ты, уви­дишь еще свою мать!» И это вы­ра­же­ние, уже мно­го раз слы­шан­ное, пред­ста­ло пе­ред ним в но­вом све­те. Ес­ли б Ри­ри ска­зал так ему, Оли­вье, он бы, на­вер­но, те­перь от­ве­тил: «Нет, я не уви­жу ее боль­ше».
      На ули­це Ла­ба по­ка­зал­ся Кра­сав­чик Мак, по­до­шел к ре­бя­там и кар­тин­но по­иг­рал мус­ку­ла­ми под тон­кой тка­нью кос­тю­ма. Так как ему хо­те­лось по­во­зить­ся с деть­ми, а по воз­рас­ту это бы­ло не со­всем, по­жа­луй, уме­ст­но, Мак ста­рал­ся быть раз­вяз­ным, кра­со­вал­ся, под­хо­дил то к од­но­му, то к дру­го­му, вне­зап­но по­во­ра­чи­вал­ся с гиб­ко­стью то­реа­до­ра или низ­ко кла­нял­ся, раз­ма­хи­вая шля­пой, от­то­пы­ри­вал лац­ка­ны пид­жа­ка, от­тя­ги­вал ман­же­ты, по­гля­ды­вал на руч­ные ча­сы — и все это де­лал не­при­ну­ж­ден­но, поч­ти как Жюль Бер­ри, по­рой за­сты­вал на мес­те и иг­рал на пуб­ли­ку, изо­бра­жая то мас­те­ров ба­ле­та, то опер­ных пев­цов; та­кие прие­мы лю­дям взрос­лым по­ка­за­лись бы смеш­ны­ми, но на под­ро­ст­ков они про­из­во­ди­ли впе­чат­ле­ние.
      Мак вы­бра­сы­вал рыв­ком пе­ред со­бой ку­ла­ки, на­но­сил бо­ко­вой удар по пер­во­му по­пав­ше­му­ся под­бо­род­ку, а за­тем вы­да­вал «ап­пер­кот» в сто­ро­ну Оли­вье:
      — Ну-ка, дай сда­чи, ма­лыш!
      Маль­чик не­мед­лен­но ста­но­вил­ся в обо­ро­ни­тель­ную по­зи­цию и на­чи­нал пры­гать на мес­те. Он уже не­ред­ко в этом тре­ни­ро­вал­ся, во­вле­кая Лу­лу и Кап­де­ве­ра в то­ва­ри­ще­ские бои. Оли­вье до­был се­бе пень­ко­вую ве­рев­ку и пры­гал че­рез нее как че­рез ска­кал­ку. Ре­бя­та драз­ни­ли его дев­чон­кой, но он от­ве­чал:
      — А вот и не дев­чон­ка — я бок­сер!
      Маль­чик ук­ла­ды­вал в кар­ман раз­лох­ма­тив­шую­ся ве­рев­ку и на­чи­нал бок­си­ро­вать с соб­ст­вен­ной те­нью, ок­ре­стив ее Мак­сом Шме­лин­гом или При­мо Кар­не­ра, сам на­но­сил уда­ры и обо­ро­нял­ся от них.
      Вы­гля­де­ло это весь­ма ко­мич­но: Оли­вье сту­кал са­мо­го се­бя под под­бо­ро­док, па­дал и по­ды­мал­ся с по­ла, ер­зая спи­ной по сте­не, ко­сил гла­за, гри­мас­ни­чал, де­лая вид, что у не­го ис­кры из глаз сы­п­лют­ся. За­тем счи­тал вслух над сво­им рас­про­стер­тым, но не­ви­ди­мым те­лом и, окон­ча­тель­но раз­дво­ив­шись, вста­вал при сче­те де­вять, чтоб по­ра­зить сво­его вра­га.
      Од­на­ж­ды ут­ром он от­пра­вил­ся вме­сте с Эло­ди на ры­нок на ули­цу Ра­мей. По­ка она вы­би­ра­ла ко­чан, к ней сза­ди при­жал­ся Мак, на­сви­сты­вая сквозь зу­бы аме­ри­кан­скую пе­сен­ку. Кра­сав­чик под­бро­сил ко­чан над ее го­ло­вой, мно­го­зна­чи­тель­но по­гля­ды­вая на Эло­ди. Он по­про­бо­вал при­хва­тить ее за ло­ко­ток, но она спо­кой­но вы­сво­бо­ди­лась и, с пол­ным без­раз­ли­чи­ем по­смот­рев на не­го, ска­за­ла:
      — Зря те­ряе­те вре­мя, бе­ре­ги­тесь — у пе­чат­ни­ков то­же есть мус­ку­лы.
      То­гда Мак, не­взи­рая на разъ­я­рен­ные взгля­ды тор­гов­ки, на­чал за­бав­лять­ся тем, что бро­сал коч­ны в кор­зин­ку Эло­ди, за­ве­ряя, что в ка­пус­те тьма мла­ден­цев, а по­том ото­шел и, крив­ля­ясь, по­вто­рял:
      — Нет, это не­воз­мож­но, пра­во, не­воз­мож­но!
      — Не во­дил­ся бы ты с по­доб­ны­ми ти­па­ми! — ска­за­ла Эло­ди, вы­ни­мая коч­ны из сво­ей кор­зин­ки.
      Она ни­ко­му в Па­ри­же не до­ве­ря­ла — ни муж­чи­нам, ни жен­щи­нам. Ед­ва от­ве­ча­ла и на лю­без­ное при­вет­ст­вие Ма­до при встре­че в подъ­ез­де: «Здрав­ст­вуй­те, ма­дам!» Прин­цес­са как-то за­ме­ти­ла маль­чи­ку:
      — Она ведь хо­ро­шень­кая, твоя ку­зи­ноч­ка. Ес­ли б она уме­ла еще оде­вать­ся и поль­зо­вать­ся кос­ме­ти­кой…
      Но Жан был бди­те­лен и бе­рег свою мо­ло­дую же­ну от го­род­ских со­блаз­нов, в том чис­ле от губ­ной по­ма­ды и, ко­неч­но, от пер­ма­нен­та.
      Весь день Оли­вье про­гу­ли­вал­ся, смот­рел, слу­шал. Он шел, ус­та­вив­шись на кон­чи­ки сво­их сан­да­лий: ле­вой, пра­вой, сно­ва ле­вой… и ему чу­ди­лось, что это зем­ля дви­жет­ся, бе­жит у не­го под но­га­ми. Ес­ли же маль­чик смот­рел пря­мо пе­ред со­бой и за­бы­вал счи­тать ша­ги, то ему ка­за­лось, буд­то он сто­ит не­под­виж­но, а во­круг пе­ре­ме­ща­ют­ся ули­цы, и он вды­хал за­па­хи пер­ца, ко­ри­цы, гвоз­ди­ки у тор­гов­ца се­ме­на­ми, ви­дел бли­стаю­щий яр­ким све­том юве­лир­ный ма­га­зин — лу­чи это­го све­та от­ра­жа­лись в ка­ж­дой бро­ши, в се­реж­ках, коль­цах, — за­ме­чал за­все­гда­тая ка­фе, си­дя­ще­го на тер­ра­се и уны­ло со­зер­цаю­ще­го стоп­ку блю­дец, че­рез вит­ри­ну па­рик­махер­ской ви­дел ве­ре­ни­цу дам, си­дя­щих под су­шиль­ны­ми, с мно­же­ст­вом про­во­дов ап­па­ра­та­ми для пер­ма­нен­та, а на ули­це — це­поч­ку по­хо­жих на иг­руш­ки так­си, в италь­ян­ской кол­бас­ной — под­ве­шен­ные к по­тол­ку око­ро­ка и кол­ба­сы с бе­лым, как пуд­ра, на­ле­том, на тро­туа­ре — по­сыль­но­го с двух­ко­лес­ной те­леж­кой и ящи­ком на ней, в ок­нах — ожи­даю­щих кли­ен­тов порт­ных, с ви­ся­щим змей­кой на шее кле­ен­ча­тым мет­ром.
      Вот ка­кие-то две де­воч­ки, име­нуя друг дру­га «До­ро­гая ма­дам!», ве­зут де­ре­вян­ные ко­ля­соч­ки с тря­пич­ны­ми ро­зо­вы­ми ку­кол­ка­ми, на­би­ты­ми от­ру­бя­ми. Мо­ло­дой араб пус­ка­ет мыль­ные пу­зы­ри че­рез со­ло­мин­ку и пы­та­ет­ся пой­мать их на ле­ту. Па­рень из га­ра­жа с ули­цы Ле­кюйе раз­ме­рен­ны­ми дви­же­ния­ми на­ка­чи­ва­ет бен­зин и от­ве­ча­ет «Нет!» ка­кой-то цы­ган­ке, пред­ла­гаю­щей ему ку­пить од­ну из иво­вых кор­зи­нок, что на­ни­за­ны у нее на ру­ках до са­мых плеч. Чуть даль­ше чет­ве­ро ре­бят в крас­ных пе­ред­нич­ках, взяв­шись за ру­ки, бес­ко­неч­но по­вто­ря­ют од­но и то же: « Ста­нем в круг, ста­нем в круг!..»
      Оли­вье ос­та­нав­ли­вал­ся то тут, то там и, улы­ба­ясь, с лю­бо­пыт­ст­вом ос­мат­ри­вал­ся. Ино­гда он твер­дил свое имя: «Оли­вье, Оли­вье, Оли­вье…», а по­том фа­ми­лию: «Ша­то­неф, Ша­то­неф, Ша­то­неф…» — и на­ко­нец со­еди­нял их: «Оли­вье Ша­то­неф, Оли­вье Ша­то­неф, Оли­вье Ша­то­неф…» — и уже пе­ре­ста­вал по­ни­мать, что го­во­рит о се­бе са­мом. Со­всем как в клас­се, ко­гда Би­биш вы­зы­вал на пе­ре­клич­ке всех под­ряд, хо­тя он пре­вос­ход­но знал, кто от­сут­ст­ву­ет: «Ал­лар? — Здесь. — Бе­да­рье? — Я здесь, мсье! — Блан­шар? — Весь здесь, мсье!— (За это ему при­дет­ся в на­ка­за­ние на­пи­сать строк пять­де­сят!) — Ша­то­неф? — Я здесь! — Кар­лет­ти? — Его нет, мсье! — Кап­де­вер? — Вот он, я!— (Сто строк по­сле уро­ков это­му пло­хо вос­пи­тан­но­му Кап­де­ве­ру!) — Ку­лон, Де­лаж, Де­ла­ланд… — Зесь, зесь, зесь,мсье…» Пря­мо как иг­ра в «счи­тал­ку».
      В книж­ной лав­ке на ули­це Жю­но ка­кой-то пи­са­тель, пле­ши­вый, в оч­ках с тол­сты­ми стек­ла­ми, раз­да­вал ав­то­гра­фы. Для этой важ­ной це­ре­мо­нии он на­дел тем­ный кос­тюм с че­рес­чур при­дав­лен­ны­ми лац­ка­на­ми, гал­стук ба­боч­кой, по­хо­жий на про­пел­лер. Пи­са­тель, с тор­ча­щи­ми из ру­ка­вов пид­жа­ка цел­лу­ло­ид­ны­ми ман­же­та­ми, дер­жа на­го­то­ве руч­ку, смот­рел на лю­дей, про­тя­ги­вав­ших ему кни­ги, с лу­ка­вым, са­мо­до­воль­ным и вме­сто с тем не­уло­ви­мо иро­ни­че­ским ви­дом и, на­бра­сы­вая на стра­ни­це не­сколь­ко стро­чек, вре­мя от вре­ме­ни смот­рел ку­да-то вверх, в по­ис­ках вдох­но­ве­ния. А во­круг тес­ни­лись лю­ди, как мо­тыль­ки, при­вле­чен­ные све­том лам­пы. Оли­вье со­зер­цал эту чу­да­ко­ва­тую лич­ность, и в ка­кой-то миг их взгля­ды встре­ти­лись че­рез вит­ри­ну. У маль­чиш­ки поя­ви­лось же­ла­ние скор­чить ему ро­жи­цу, но он по­брел даль­ше по ули­це, изо­бра­жая, буд­то что-то пи­шет ру­кой в воз­ду­хе.
      Ино­гда Оли­вье шел сле­дом за ка­ким-ни­будь эле­гант­ным гос­по­ди­ном, изу­чая дви­же­ния его тро­сти — ре­ши­тель­ный тол­чок впе­ред, за­тем стук тро­сти о тро­ту­ар, не­боль­шая за­мин­ка, сно­ва лег­кое рас­ка­чи­ва­ние. Или же пы­тал­ся хо­дить по-ути­но­му, как Ча­п­лин, вра­щая во­об­ра­жае­мой тро­сточ­кой. Или вы­тя­ги­вал вдруг ру­ки впе­ред, за­кры­вал гла­за и иг­рал сам с со­бой в лу­на­ти­ка или в слеп­ца.
      Оли­вье гу­лял в скве­рах, где скри­пит пе­сок под но­га­ми, вы­би­рая ши­кар­ные ал­леи со сто­ро­ны ули­цы Ко­лен­кур, что ве­дут к пер­пен­ди­ку­ляр­ным улоч­кам с вил­ла­ми, уто­паю­щи­ми в цве­тах, и мас­тер­ски­ми ху­дож­ни­ков с ог­ром­ны­ми стек­лян­ны­ми ок­на­ми. И го­род ста­но­вил­ся пре­крас­ным, как в меч­тах Люсь­е­на Заи­ки, ко­то­рый ни­ко­гда не уг­луб­лял­ся в про­шлое, а был весь уст­рем­лен в бу­ду­щее, го­род, точ­но боль­шой лес с под­лес­ком и по­ля­на­ми, зе­ле­ный, гриб­ной, с ог­ром­ны­ми де­ревь­я­ми, кра­си­вы­ми кам­ня­ми, бел­ка­ми, пти­ца­ми, а так­же уди­ви­тель­ны­ми жи­вот­ны­ми, ко­то­рых на­зы­ва­ют людь­ми.

*

      Про­снув­шись од­на­ж­ды ут­ром, ули­ца так и ах­ну­ла от удив­ле­ния, об­на­ру­жив не­что со­вер­шен­но не­ожи­дан­ное: ок­но Бу­гра бы­ло ук­ра­ше­но ве­ли­ко­леп­ным крас­ным фла­гом с зо­ло­че­ны­ми кис­тя­ми и се­реб­ря­ной над­пи­сью, пря­чу­щей­ся в склад­ках по­лот­ни­ща — из-за че­го ее труд­но бы­ло про­честь.
      Кое-кто улы­бал­ся при ви­де это­го фла­га, по­то­му что он вно­сил яр­кую нот­ку в мо­но­тон­ность фа­са­дов. Дру­гие, вро­де Гас­ту­не, бес­по­кои­лись — нет ли тут ка­ко­го-ни­будь ре­во­лю­ци­он­но­го на­ме­ка, и по это­му по­во­ду со­стоя­лось ко­рот­кое сек­рет­ное со­ве­ща­ние. Ко­гда Бу­гра ве­че­ром свер­нул и уб­рал свой флаг, мно­гие вздох­ну­ли с об­лег­че­ни­ем.
      Про­шло два дня, и зна­мя сно­ва поя­ви­лось в ок­не. Все ут­ро Гас­ту­не про­гу­ли­вал­ся не­по­да­ле­ку, бро­сая ос­корб­лен­ные взгля­ды на воз­му­ти­тель­ную, по его мне­нию, эмб­ле­му. Он да­же крик­нул ра­зок: «Уби­рай­ся в Мо­ск­ву!» — но Бу­гра и не по­ка­зал­ся. Ве­че­ром флаг был опять уб­ран, но на­ут­ро во­дво­рен на ме­сто. Это уже вы­зва­ло вихрь вол­не­ний, об­су­ж­да­лось, кто «за», кто «про­тив», за­вя­зы­ва­лись спо­ры, а один ра­бо­чий из пред­при­ятия Дар­да­ра чуть не сце­пил­ся с Гро­ма­ля­ром, ко­то­ро­го под­стре­ка­ла к дра­ке же­на.
      На сле­дую­щий день, ко­гда Бу­гра, си­дя у ок­на ря­дом со сво­им фла­гом, рас­ку­ри­вал тру­боч­ку, на­блю­дая, как клу­бы бу­ро­го ды­ма та­ют в те­п­лом воз­ду­хе, в де­ло вме­ша­лась по­ли­ция. Ко­мис­сар, со­про­во­ж­дае­мый дву­мя по­ли­цей­ски­ми, зая­вил, что это за­пре­ще­но му­ни­ци­паль­ным со­ве­том, и по­тре­бо­вал от Бу­гра не­мед­лен­но уб­рать стяг.
      — Что, что вы го­во­ри­те? — пе­ре­спро­сил Бу­гра, под­не­ся ла­донь к уху.
      По­ли­цей­ский чи­нов­ник был вы­ну­ж­ден по­вто­рить свою фра­зу гром­че, тща­тель­но вы­го­ва­ри­вая сло­ва, а его под­руч­ные мол­ча ожи­да­ли, за­ло­жив паль­цы за по­яс.
      — Ах, вот оно что? — ска­зал Бу­гра. — Все­го и де­лов… Ну обо­ж­ди­те…
      Он очи­стил свою труб­ку, по­сту­чав ею о по­до­кон­ник, сно­ва на­бил и ушел за спич­ка­ми. Вер­нув­шись, на­чал ее со сма­ком рас­ку­ри­вать и да­же пред­ло­жил та­бач­ка ко­мис­са­ру, но тот от­ка­зал­ся весь­ма су­хо. То­гда Бу­гра вы­та­щил из-под курт­ки ка­кой-то ма­лень­кий то­мик в крас­ной об­лож­ке и зая­вил, что это у не­го Гра­ж­дан­ский ко­декс, «ко­то­рый ка­ж­дый фран­цуз дол­жен чи­тать и об­ду­мы­вать». Пе­ре­лис­ты­вая стра­нич­ки, Бу­гра по­ин­те­ре­со­вал­ся:
      — Ва­ше за­пре­ще­ние — это ка­кая ста­тья?
      — Это не ста­тья, — сму­щен­но ска­зал ко­мис­сар, — а про­сто за­прет…
      — Ну, то­гда ука­жи­те, по ка­ко­му па­ра­гра­фу, — по­про­сил Бу­гра, доб­ро­же­ла­тель­но улы­ба­ясь.
      Ко­мис­сар ко­рот­ко бро­сил: «О чем спо­рить?» — но Бу­гра от­ве­тил:
      — Не бес­по­кой­тесь, ко­мис­сар, ко­неч­но, у нас не форт Шаб­роль, но я хо­тел бы за­дать вам еще два-три во­про­са…
      Ста­рик стал и впрямь на­пы­щен­но ци­ти­ро­вать ста­тьи Гра­ж­дан­ско­го ко­дек­са, хо­тя боль­шин­ст­во из них не име­ло пря­мо­го от­но­ше­ния к во­про­су.
      Вско­ре на ули­це со­бра­лась тол­па. Гас­ту­не, Гро­ма­ляр и бу­лоч­ник ока­за­лись еди­но­мыш­лен­ни­ка­ми и счи­та­ли, что за­кон сле­ду­ет со­блю­дать. Им про­ти­во­стоя­ли все, кто хо­те­ли по­за­ба­вить­ся. Де­ти же и еще не­сколь­ко че­ло­век, на­обо­рот, все при­ни­ма­ли все­рь­ез. Бу­гра от­стаи­вал свое пра­во ук­ра­сить ок­но «че­ст­ным пат­рио­ти­че­ским зна­ме­нем».