— Нет, спасибо, — как ошпаренный Валдаев рванулся в сторону, будто боясь, что детина не отпустит его.

— Припадочный фраер, — пожал тот плечами и устремился снова в толпу. Тут же зацепил какую-то женщину, и теперь за содержимое ее сумки можно не беспокоиться — все деньги оттуда перекочуют в карманы лохотронщиков.

Валдаев вздохнул. Его задевали подобные маленькие трагикомедии. Он ощутил, как начинают дрожать руки, засунул их поглубже в карманы легкой ветровки.

— Осторожнее можно?

— Простите, не видел…

— Чего встал, как столб…

— Посторонись, — слышалось вокруг.

Звуки улицы для Валдаева вдруг резко, будто сдвинулся в голове переключатель, стали посторонними и забарабанили градом по пустой черепушке.

Валдаев встряхнул резко головой, прогоняя неприятное ощущение. Он непроизвольно замедлил шаг и встал на пути у десятков «человекошариков», катящих ко входу в метро.

— Куда лезешь, дурило? — крикнул бородач, торгующий газетами, на чей лоток толкнули Валдаева так, что новенький покетбук «Горячее тело» упал на асфальт.

— Виноват, — Валдаев поднял покетбук, отряхнул его и положил на место.

Он встряхнулся, возвращая себе ясность мысли, и бодро устремился к дверям метро, которые, как сток в ванной, затягивали человеческую массу и пускали ее по бесконечным подземным коммуникациям.

Теперь главное отдаться во власть потока. Все на автомате. Опыт выживания в метро у москвича формируется с младых лет. Метро — это поле боя… Бросить в аппарат жетон. Проходя через турникет, внутренне напрячься — а вдруг железяка не сработает и прищемит что не положено. Потом — эскалатор. Его лента напоминает конвейер, подающий детали для дальнейшей обработки.

Платформа. Кто же не знает, что в час «пик» интервал — минута. Если больше — значит, на путях непорядок.

Вагон. Тут каждый закуток знаком, отстоян, отсижен, обтерт. Ты прекрасно знаешь, что на одном сиденье разметаются шесть человек. Если меньше — значит, кто-то слишком толстый или слишком наглый, что не хочет ужаться. Враг. Таких все остальные мимолетно ненавидят. В метро надо ужиматься. Метро — особый мир. Плотно упакованный. Мир несмертельных человеческих трудностей. У кого-то стягивает руку тяжелая сумка. Кто-то вспотел. У кого-то першит в горле, и он кашляет. А в углу — свободное пространство. Там обосновался бомж. Это право московского бомжа — сидеть в одиночестве почти на пустой скамейке в час «пик». Запах — их билет на проезд в первом классе.

Пересадка на кольцевую линию. Желанная для многих станция. Вагон утрамбовывал в себя на семи предыдущие станциях человекомассу, чтобы здесь разом извергнуть ее из своего брюха.

Валдаев в брошенной в едином порыве толпе рвется на перрон. Кого-то обтекает, кого-то прижимает. Ну, старикашка с клюкой, чего застыл? В душе вспыхивает раздражение, когда не попадающего в общий поток и не отвечающего общему ритму хочется отодвинуть в сторону, отпихнуть В метро все всегда стремятся вперед. И человекозатычка, тот, кто не успевает вовремя поворачиваться, — кто он? Враг.

Кольцевая линия. Опять вагон. Опять вечный бой — за места. Два вьетнамца плюхаются на мягкое вожделенное коричневое сиденье прямо перед кашляющей перекошенной старушкой. Может, это и китайцы. Говорят, желтолицые к старшим почтение испытывают. Нет, эти не из тех. кто кого-то уважает. Эти из тех, кто собак ест. Враги! В метро полно мимолетных врагов…

Вот и нужная остановка. Толпа опять стискивает Валдаева. Выносит на перрон. Сумкой под ребра, чем-то острым — под колено. Ух, тоже враги. Кто же с таким саквояжем в час «пик» едет? Саквояж занимает, как три человека.

Все, родная «Таганская». — Извините, вы выходите? — спрашивает Валдаев.

В кабинете Сомина собрались четверо корреспондентов, замредактора и ответственный секретарь. Все эти люди помимо «Запределья» выпускали еще пару дайджестов.

Главред проводил производственное совещание. Точнее — редакционную летучку. Это — святое. Школа «Молодого коммуниста».

— Ближе к читателю надо быть, — опять долдонил в своей привычной манере главред. — И приврать для красного словца не грех.

— Врать всегда грешно, — хмыкнул ответственный секретарь — молодой, нахальный, очкастый и острый на язык

Даже Сомин с ним особо не связывался — где сядешь, там слезешь. Больше главный оттачивал зубы на Валдаеве, но тот не обижался. У него судьба такая — на нем всегда точили зубы все кому не лень.

— И вот еще. Положение финансовое тяжелое, — давил главный. — Но я вижу, в последнее время корреспонденты сбавлять темп начали. Нет соревновательного момента.

— Передовое Красное знамя, — поддакнул ответсек.

— Неплохо было бы, — строго нахмурился главред. — В старой системе много полезного было. И доска почета не помешала бы.

— И гонорар, — поддакнул Валдаев, наступая на больную мозоль.

— Ну что за меркантильность такая? — укоризненно покачал головой главред. — Помню, раньше мы за копейки работали, а о долларах и не слыхали. Но горды были профессией — доносить до людей правду жизни. Это почетно, кстати.

— Правду об астральных насильниках, — кивнул Валдаев. Иногда на него нападало желание поогрызаться.

— В общем, больше сдавать материалов, — шеф не обратил внимания на выпад.

— Только что пачку сдал, — напомнил Валдаев о материалах из «Прогрессора».

— Читал, — вздохнул бывший «молодой коммунист». — Вяловато, знаешь ли. Доклады ученых сухарей, узкоспециальные споры… Вот про Королеву Космоса свежо. Оригинально. Читателю интересно.

— Батюшки, — застонал Валдаев.

— Надо бы с ней интервью сделать, — задумчиво произнёс главред.

— С Королевой?! Вы серьезно?

— А я когда шутил?

— Да уж, — согласился Валдаев… Часы в тот день ползли медленно. Вредность есть такая у времени. Когда ты его торопишь, оно ползет медленно. Когда же хочешь задержать мгновение, оно пролетает со свистом, как пуля.

Почти весь рабочий день Валдаев проторчал на работе. Делал звонки, вычитывал материалы. Редактировал письма читателей типа «Моя бабка была колдуньей, а дед — упырем». Но голова была занята совершенно другим. Голова была занята Эллой.

Но вот наконец час приблизился. При определении места встречи они были не оригинальны. В четверть шестого у памятника Пушкину.

У выхода из метро он купил цветы и выбрал позицию недалеко от знаменитого как в культурных, так и в противоположных кругах памятника. Рядом скучающе слонялись московские проститутки, с тоской глядя на катящиеся по Тверской машины. Когда авто тормозили, девахи оживлялись. Еще больше девиц было напротив, у «Макдоналдса» — вместе с бригадиршами и «быками», охраняющими их покой. Раньше у памятника кишмя кишели панки, металлисты, голубые, но в последнее время они куда-то подевались.

— Не меня ждешь, мальчик? — подвалила одна из дам легкого поведения к Валдаеву.

— Нет, не похожа, — буркнул он.

— Ну, если твоя сучка продинамит, заходи.

Элла не продинамила. Она появилась минута в минуту.

— Это вам, — протянул он ей цветы.

— Очень романтично, — сказала она и взяла его под локоть.

Валдаев никогда не был любителем кабаков и баров. Для него ощутимо в их дымной сигаретной атмосфере сгущались грубая агрессия и похотливые устремления. Он не любил кабацкую публику — довольных собой и жизнь здоровяков с золотыми цепями, белокурых кукол в мини юбках. Правда, он не прочь был отведать хороший обед в ресторане и нередко позволял себе это — денег аномальная тематика на это пока давала.

Но не гулять же с дамой по реставрируемым московским улочкам и не кормить ее эскимо. Поэтому он сразу предложил ей зарулить в ближайший бар. И она с готовностью согласилась.

Что было в тот вечер? Подробности не слишком долго задержались в его памяти — что они заказывали в баре, какая музыка там звучала. Но зато он прекрасно помнил слова, которые говорил ей. Он даже помнил свои мысли и мог пройти по следам своих тогдашних душевных порывов.

С ней сразу все пошло легко. Не так часто Валдаев встречал людей, при общении с которыми он не терялся, не краснел, не изнывал от необходимости острить, вести умную беседу. В общем, людей, с которыми можно хорошо поговорить, а то и помолчать.

Они быстро и просто, без брудершафтов и прочих пошлостей, перешли на «ты». Через полчаса ему казалось, что Эллу он знает давным-давно. И как-то естественно, само собой, за бокалом легкого итальянского вина получилось то, что Валдаев так обожал, — душевное человеческое общение. Это большая роскошь в наше время — выкладывать про себя что-то свое личное в надежде на то, что это интересно собеседнику, в надежде на понимание, а то и на сочувствие. Это опасная тропа. Здесь слишком близка пропасть конфуза. Здесь по пятам идет вечный страх людей склада Валдаева — показаться дураком и слюнявым ничтожеством.

Элла была подкупающе искренна. И вместе с тем напориста. Она хотела знать все о собеседнике. Она относилась к людям, которые обожают ставить точки над "i", любят расставлять акценты. Поэтому разговор с ней немножко походил на допрос.

— Сам из Москвы? — спросила она.

— Если бы. Из глубинки. В Москву еще в детстве сослан. У бабушки жить.

— И бабушка?

— Она умерла.

— Извини… А что закончил?

— МГУ.

— А я медицинский, — Элла отхлебнула коктейль и поудобнее устроилась на мягком стуле, провела наманикюренным ногтем по расплескавшейся на полировке стола жидкости — получилась едва видимая прямая линия. — Три года назад.

— Ты больше на студентку похожа.

— Льстишь. Я уже старая дева, — улыбнулась она. — Знаешь, грезила клятвой Гиппократа. Врачебные подвиги манили. Это кому надо?

— Кому-то надо.

— Никому ничего не надо, — она махнула рукой. — Работала в поликлинике. Деньги — сам понимаешь, какие. Вспомнила, что владею английским без словаря. И компьютером. Устроилась в фирму. Повезло мне сильно.

— Денег много платили?

— Не в этом счастье… Шеф голубой попался.

— И…

— Не понимаешь? Ему девочки не нужны были. Так что я еще могла побыть романтичной барышней. Пока фирма не сгорела.

— А сейчас?

— Подрабатываю в одной клинике… А ты, значит, журналист.

— Он самый.

— Криминальная эротика?

— Инопланетные новости. Вести с фронтов борьбы с барабашками. Сообщения с передовых шабашей.

— Понятно. Шизуха.

— Верно. Как мой шеф говорит, шизуха, порнуха и чернуха — три кита современной журналистики.

— И что — с детства писал об этом?

— Нет. До тарелок в одной крупной газете был обозревателем по детскому воспитанию и по моральным проблемам семьи.

— Специалист?

— Да какой специалист? Ни шиша не понимал я в этих семейных проблемах. И в воспитании. Знаешь, моими статьями зачитывались старые ведьмы и молодые вертихвостки Я получал пачки писем от них, некоторые были исповедальные. Сперва отвечал, потом плюнул, зная, что от любимца публики до ее врага — один шаг.

— А теперь пишут?

— Еще как. Большей частью шизофреники, общающиеся с Сириусом посредством пейджера.

— В общем, жизнь у тебя содержательная, — улыбнулась Элла.

— Да вообще не жалуюсь, — он смутился, поняв, что опять начинает говорить лишнее.

— Ты не женат. Живешь в пустой квартире. Обожаешь порядок, — перечисляла Элла. — Правильно?

— Правильно.

— Разведен?

— Разведен, — вздохнул Валдаев.

— Жена убежала с «новым русским», прихватив дочку.

— Почти. Только не дочку, а сына. Что, на лице написано?

— Написано, — засмеялась она.

Он отвел глаза, внутренне зажавшись, но она положила свою узкую ладонь на его мягкую, давно не знавшую физической работы и редко державшую что-то тяжелее, чем авторучка, руку.

— Не обижайся, — от ее улыбки теперь исходило тепло. — Я не люблю боровов на «Фордах». Это нестандартно?

— Действительно.

— Надо идти против толпы. Хотя бы в душе…

В общем и целом вечер удался на славу. Они засиделись в баре. Потом шли по ночному, сверкающему огнями элитах магазинов столичному центру. В этом сверкании было что-то от сияния дорогих елочных игрушек. И Валдаев ощущал, будто вместе с Эллой оказался внутри такой игрушки — необычайно сложной, наполненной звуками, людьми. В городе сейчас не ощущалось обычной его враждебности. И настроение в этот прекрасный, теплый вечер у Валдаева было несвойственно ему приподнятое и вместе с тем привычно мечтательное. И внутри жило ожидание чуда. Но чуда не произошло.

— Спасибо за прекрасный вечер, — улыбнулась Элла дверей ее квартиры.

— Спасибо и тебе, — он замялся. В нем была надежд что она скажет — заходи. Но она сказала еще раз:

— Спасибо, Валера, — а потом добавила:

— До свидания.

Он мысленно обругал себя болваном и набрал воздух чтобы напроситься на кофе. Но не напросился. Его воля теперь походила на муху, попавшую в клей. Эта воля трепыхнулась, пытаясь воспарить из этого клея неуверенности вершинам наглости, где все можно, где живут сила и самоуверенность и где просто и беззаботно овладевают женским расположением. Но его вновь ржавыми кандалами сковала мысль, которая посещала его обычно: с такой девушкой так не поступают.

— Мы еще увидимся, — мягко произнесла Элла и провела ладонью по его щеке, от чего сердце подпрыгнуло в его груди. — Как-нибудь, когда буду посвободнее, — добавила она, и было ясно — сказано для того, чтобы показать: ловить, мальчик, тебе нечего.

— Да, обязательно, — сбиваясь, произнес он. — Да… Я позвоню.

Дверь захлопнулась, сразу отрезав его от праздника.

Он вздохнул и сбежал по лестнице вниз. Ладно, ничего, без особого успеха успокаивал он себя Главное, это был его вечер. Ему было хорошо. И не беда. что не было продолжения. Наоборот, постельная вторая серия все бы испортила. Перешагнув через эту грань, он бы сразу, как бывало не раз, утонул бы в тине взаимоотношений, взаимопретензий, постепенно связь стала бы тягостной. Элла сказала — еще увидимся. Вежливо, тактично , таким тоном, который говорит о бессмысленности нового свидания. Ну и ладно. Он сказал — позвоню. И знал, что не позвонит. Ему не хочется слышать, как на той стороне провода зевают и вежливо что-то отвечают. Нет, проехали. Элла была еще одним прекрасным силуэтом, мелькнувшим окном мчащейся в неизвестном направлении по сумеречной дороге машины его судьбы. Силуэт, скрывшийся за поворотом. Лучше забыть, отбросить…

Забыть? Он знал, что воспоминания об этом вечере будут остро болеть еще не одну неделю. Да еще периодически напоминать о себе, долго-долго, постепенно затухая. Добираться на метро в этот поздний час у него не было ни сил, ни желания. Он поймал такси. Машина высадила о недалеко от дома.

Сверху накрапывал мелкий дождик. Апрель в этом году выдался дождливым.

Он наподдал ногой пустую банку из-под пепси-колы и неторопливо пошел в направлении собственного дома. Идти было метров сто.

Тут его чуть не сшиб вылетевший из-за поворота от улицы синий «Форд». Машина тормознула, обрызгала Валдаева водой из лужи. Водитель — бычешеий детина с раздавленным носом и лицом, выражающим злую целеустремленность, — приспустил стекло и рыкнул:

— Куда прешь, хрен лысый?

— Я, кстати, по своему двору иду, — полуоправдательно-полувозмущенно произнес Валдаев.

— Кого-кого ты на хер послал?

— Да брось ханурика, — сказал второй «добрый молодец» — размерами похлипче, с длинным носом и чубом, падающим чуть ли не на глаза. — Доходяга сам сдохнет. — Живи, падла, — бычешеий наддал газу. Валдаев перевел дыхание. Его опять опустили на землю.

Показали, что все его внутренние переживания и терзания — далеко не весь мир. А весь мир — это если бы его отвозили сейчас по асфальту и переломали ребра тяжелыми башмаками стоимостью двести баксов. Если бы его отделали просто так, по прихоти двоих из сонма непостижимо нежити, с которыми он вынужден делить город.

— Твари, — прошептал он, пытаясь нормализовать дыхание.

И тут внутри все обмерло. Его огорошила мысль много стало таких вот типов и ситуаций. «ОН обратил тебя внимание», — вспомнил Валдаев слова сатанистки.

Нет, чушь все это!

— Чушь! — воскликнул он, самого себя пытаясь убедить в этом.

— Да будете вы прокляты до третьего колена! Да падет на вас ненависть всепрощающего Господа нашего!

Абонент на том конце провода тараторил пулеметом. понимая, что долго его слушать не будут. Свой злобный, отчаянный задор он должен был успеть выплеснуть на голову собеседника.

— Да изъедят вас язвы и…

Дослушивать Валдаев не стал. Бросил трубку. Натянуто улыбнулся.

— Чего там? — спросила Нонна.

— Да вот, прокляли нас, — пожал он плечами.

— Кто еще?

— Голубые братья.

— Это чья статья? Сергеева?

— Сергеева. Не нравится им, как он их описал. Его бы и проклинали, маньяки религиозные. Я при чем?

— Не бойся. Это не смертельно, — успокоила Нонна. — Но неприятно. Энергетический удар.

— И что?

— А ничего, — отмахнулась Нонна. — Три дня попринимаешь контрастный душ. И все как рукой снимет.

— А если не снимет?

— Тогда придешь ко мне, Я тебе за пару сеансов всё сниму. Кроме одежды, конечно, — улыбнулась она. В кабинет зашел ответственный секретарь.

— Во мужики и леди, новая газета. Еще типографской краской пахнет, — он с тяжелым стуком бросил на стол пачку газет. Это запас для архива, раздачи авторам и гостям. — Смотри, как тебя подали, — гордо кинул он Валдаеву. Тот взял газету и оторопел.

На первой полосе был коллаж — фотография красотки, то ли манекенщицы, то ли голливудской актриски, ее голову украшала шапка Мономаха, нога опиралась на земной шар. И аршинными буквами было написано: «Я знаю рецепт решения всех земных проблем», — утверждает Королева Космоса.

Валдаев открыл газету на материале о Королеве Космоса — той самой, которая на заседании. «Прогрессора» убеждала немедленно строить ангары для инопланетян и несла околесицу о зернах размером с булку. Статья распухла раза в полтора благодаря стараниям главного редактора. Всю иронию, весь сарказм, которые вложил Валдаев в материал, как волной смыло. Зато нанесло тяжелую, как печать райкома КПСС, категоричность, основательность, директивность. Выходило, что Королева Космоса настоящая. Весь маразм про ангары исчез, зато появилось безумные призывы обратить внимание на предлагаемые новейшие технологические решения, способные привести истерзанную криминалом страну к процветанию. Получилась чудовищная ахинея.

Пока Валдаев, скапливая ядовитую слюну, читал статью, главный редактор появился собственной персоной. В новом костюме, движения неторопливые. В руке — дымящаяся трубка.

— Ну как, материал читаешь? — осведомился он.

— Уже прочитал, — буркнул автор.

— Доволен?

— Нормально.

— Материальчик-то жидковатенький был. Пришлось поработать с ним. Основательно поработать.

— Спасибо, — в это слово Валдаев попытался вложить иронии.

— Надо чутче к слову относиться, — сел Сомин на любимого конька. — Грамотешки то у тебя, Валдаев, не хватает. Ох не хватает.

Валдаев стиснул зубы. В нем поднималась волна раздражения. Ему вдруг неудержимо захотелось закатить сцену разобрать, как именно главред «облагородил» материал. И кого грамотешки не хватает… А еще захотелось сделать что-то эдакое — например, шарахнуть компьютером об пол и кинуть в Сомина «дипломатом». Будто какая-то волна те кала Валдаева к действию…

Он замер, с ужасом понимая, что действительно толь что способен был на что-то подобное.

Он покрылся на миг потом. Каково это — когда в те рвется наружу другой человек?! Какой человек? Может монстр?

Валдаев закусил губу. В голове просветлело. Ох, да черт с ним, с материалом! Все равно вышел не под его фамилией а под псевдонимом.

— Нас тут голубые братья проклинали, — переведя дух с деланным спокойствием произнес он.

— Какие братья? — живо заинтересовался Сомин. Валдаев рассказал.

— В следующий номер отпор им — строк на сто. И по-наглее. Побесцеремоннее! — шеф прищелкнул пальцами.

— Сделаем, — вздохнул Валдаев.

— Читают нас люди. Авторитетом пользуемся. Даже звонят, — удовлетворенно закончил шеф. — Кстати, о сатанистке твоей опять письма пошли. Подумай, может, её как-то закрутить там, — он сделал замысловатое движение рукой с дымящейся трубкой.

— Как закрутить?

— Придумай что-то, — довольно заулыбался шеф, будто сообщая интимный секрет.

— Врать неприлично.

— Мы же живем в виртуальном мире, — встрял ответственный секретарь. — Все давно уже перестали понимать где вранье, а где правда.

— Во-во, — поддержал главред. — Так что не бойся.

— Не буду, — произнес Валдаев.

Главред затянулся из трубки, пустил дым и отбыл из кабинета. Не ушел, а отбыл — плавно, как пассажирский лайнер на волнах.

— Фактурный мужик, — негромко произнесла ему вслед Нонна.

— Да уж, — с отвращением произнес Валдаев.

— Одно плохо — мудак полный…

Нонна в выражениях никогда не стеснялась.

— Ладно, я поехал. Нужно гонорары собрать у конкурентов, — сказал Валдаев.

И отправился в путешествие по Москве за деньгами. За последние дни у него вышли две статьи в разных газетах, да еще за старые публикации обещали гонорар.

Добрался он до своего района часов в шесть вечера. Залгавшись о превратностях судьбы, он подходил к подъезду, и вдруг — резкий удар в спину. Валдаев покачнулся и быстро обернулся…

— У, нервный стал, — насмешливо произнесла она, потирая ладонь.

— Ты откуда? — Валдаев перевел дух.

— Из лесу, вестимо, — сказала сатанистка. — Тебя жду.

— Где ты мой адрес взяла?

— В редакции сказали. Главный редактор. — Во дурак.

— Ты что, зайчик, не рад? — Наташа прижалась к нему грудью. — Пригласил бы даму в дом.

— Уж тебя не пригласишь… Пошли.

Он провел ее в свою квартиру, кляня себя за слабоволие. Нужно было дать ей от ворот поворот, но, как всегда, он не умел никогда ни отказывать, ни гнать к чертям, когда это было надо. Такие люди созданы, чтобы на их шее с удобством комфортабельно, со вкусом ездить.

Наташа по-хозяйски, с ногами устроилась в любимом кресле Валдаева и осведомилась:

— Чай, кофе?

— Это ты предлагаешь? — спросил Валдаев, сдерживая раздражение.

— Спрашиваю, что ты мне предложишь.

— А что ты хочешь?

— Травки.

— Не, ну ты вообще…

— Ага, — довольно захохотала она. — У тебя жарко. Она стянула свитер, под которым ничего не было.

— За свою невинность не опасаюсь. Ты, зайчик, импотент.

Он опешил, не нашелся что ответить. Она, зевнув, потянулась, от чего груди заходили весьма соблазнительно, и велела:

— Тащи чай.

Валдаев нахмурился, опять хотел кинуть что-нибудь уничижительное. Но лишь отправился заваривать чай, раздумывая, что есть в комнате такого, что может по простоте душевной стянуть Наташа. Вроде, кроме «ноутбука» и дискет с материалами ничего ценного, что можно легко унести с собой, нет. Он вообще не терпел ценных вещей.

Он заварил в заварном чайнике английский чай, поставил его на поднос вместе с чайником «Мулинекс», извлек из холодильника варенье и печенье.

Наташа нежилась в кресле, так и не подумав натянуть свитер. Валдаев поставил поднос на столику кресла. Разлил чай по чашкам.

— Да, — кивнула Наташа, беря чашку. — Чай жидок. Зато хозяин русский.

— Сама придумала?

— Поговорка, лысенький. Поговорка… Вообще, ты правда русский?

— Правда.

— Из Москвы?

— В Оренбургской области родился.

— Лимитчик, — всплеснула сатанистка руками. — Отпад!

— Я с двенадцати лет в Москве, — вдруг обиделся на лимитчика Валдаев и с досадой подумал, что втягивается в идиотский разговор, начинает опять оправдываться. Он зло осведомился:

— Тебе вообще чего?

— Пришла права заявить.

— Чего?

— Ты теперь за меня отвечаешь?

— Это еще что за новости?

— А то… Ославил меня на весь свет. Может, меня убьют теперь.

— Ты же сама напросилась! — возмутился он.

— А я по недомыслию, может. По наивности. Я девочка глупенькая, — прошептала она, подалась к нему, встряхнув грудями, которые невольно приковывали взор Валдаева.

— Ты чего, серьезно?

— Насчет наивности?

— Насчет того, что убьют.

— Шучу… А может, и серьезно… Может, куда серьезнее, — она вдруг судорожно перевела дух. — Знаешь, как это бывает… Острый нож…

Она пригнулась к нему и провела острым ногтем — не больно, но чувствительно — по его шее.

— Такой красивый разрез. Главное, сделать умело. Тогда жертва не пикнет. И можно даже не забрызгаться, зайчик. Главное уметь. Отсюда и досюда. — Она снова повела ногтем от его уха, но он оттолкнул ее.

— Это все, что ты мне хотела сказать?

— Не все… А ты представляешь нож в своей руке, зайчик, который режет беззащитную шею от уха до уха?

— Не представляю!

— А зря. Мне кажется, ты способен. У тебя вот здесь, — на постучала себя по лбу с костяным звуком, — такие тараканы водятся… Мне кажется, ты еще сам себя плохо знаешь.

— Уж лучше, чем ты.

— Вопрос, — она покачала головой, неожиданно опят подалась вперед и прижалась к нему грудью.

И он ощутил, что теряет контроль над собой. Рука легла на эту грудь, губы встретились с ее губами. Он притянул ее к себе. Сжал посильнее в объятиях. Ее язык как жало скользнул в его рот. Голова у него закружилась. И все закружи лось. В сердце загорелся пламень.

Она резко оттолкнула его от себя.

— Лысенький, теперь я вижу, ты не импотент. Он ничего не ответил, переводя дух.

— Ты просто неудачник, — она натянула свитер так, что тот электрически затрещал. Поднялась легко, по-спортивному. Чмокнула его в лоб — он и не двинулся, будто бы статуей. — Пока, зайчик. Хлопнула дверь.

— Вот… — он запнулся, так и не подобрав ей достойного определения.

Он провел дрожащей рукой по щеке. Встал, прошелся по комнате… А пепельницу гостья все-таки сперла. Хорошая пепельница. Он ее стащил из отеля в Голландии…

— Валдаев. Я не могу дозвониться тебе уже три дня.

— Плохо звонишь.

— Все у тебя не как у людей, — это пошли упреки. Два года как развелись. А Лена все звонит и осыпает его упреками. И дело не в том, что она искренне верит в них. Просто ей нужно осыпать кого-то упреками, а на ее нового благоверного особо не наедешь. А вампирить, подпитываться от кого-то энергией надо — так уж Лена устроена. Ей все равно, как присасываться — по телефону, с глазу ли на глаз. После каждого такого разговора Валдаев чувствовал себя опустошенным.

Лена стала пилить его с первых дней замужества. Точнее, еще до такового. Ох, как быстро и профессионально она опутала его. Тогда он работал в центральной газете. имя примелькалось. Все говорили: Валдаев — талантливый реалист, у него есть будущее. И клюнула, студентка. Окрутила. Стала жить с ним поживать да биоэнергию попивать. Кроме биоэнергии, она не прочь была выпить и коньячку и мартини, притом к бутылке прикладывалась все чаще и тогда вообще становилась невозможной. Иногда она загуливала с мужчинами, при этом не особенно и таясь. Он все ей прощал, она ему не прощала ничего. И пилила-пилила. Иногда он пробовал огрызаться, получалось это беспомощно. Он слово — ему десять. И тогда оставалось только принимать позу оскорбленного достоинства, да испытывать жалость к себе, да медленно сползать в страшноватую, но вместе с тем сладостно-истомную депрессию.

Так Лена и довела бы его до дурдома, но, на счастье, она выкопала откуда-то неразговорчивого, небритого, тупого, крутого и самоуверенного типа, зашибающего деньгу на растомаживании грузов. Тот почему-то считает, что правит семьей, хотя на деле Лена вьет из него веревки. Вот только вампирить от него у нее не очень получается. Туша огромная, мозг с пятачок. Такую нервную систему динозавра на дурачка не возьмешь. Ребенка Лена забрала себе, не без оснований заявив: «Ты не знаешь, что с самим собой делать, не то что с Левонькой». И была по-своему права.

Теперь Левонька весь прилизанный, умненький, чистенький, с компьютером «Пентиум-300» и набором игр к нему, с диснеевскими мультиками в размере тридцати кассет, а на пальце — золотой перстень, и слоняется он между двумя папами.

Валдаеву это было досадно, но не более того. Он все еще задумывался, что способен жить только для себя, точно, выживать, да и то не очень умело. По большому счету н не способен отвечать ни за кого, даже за себя…

— Валдаев, ты небось зарос грязью в одиночестве, — Родолжала Лена топтаться на больных мозолях.

Почему-то она считала, что он обязательно зарастет грязью; хотя у него всегда был идеальный порядок. В прошлом порядок этот она непонятно почему считала исключительно своей заслугой.

— Ты обо мне заботишься, как родная мама.

— А кто о тебе еще позаботится? Небось опять обострение гастрита. Ешь всякую дрянь.

— Нет у меня обострения, — зло произнес он.

— Ага, — удовлетворенно произнесла Лена. Она привычно почувствовала, что он выходит из себя. — Эх, Валдаев нашел бы ты себе какую-нибудь бабенку попроще. Чтобы готовила тебе котлетки диетические и рубашки стирала.

— Обязательно.

— Тяжело тебе, конечно, найти будет…

— Дальше я уже слышал. Ты одна такая дура нашлась которая со мной больше двух дней смогла прожить. Я твою молодость погубил… Ничего, зато старость у тебя началась обеспеченная.

— Нахал, — возмутилась Лена.

Конечно, он передержал. Старость в двадцать семь годков — это сильно сказано.

— Ладно, у меня времени нет, — резко произнес Валдаев. — Что хотела сказать?

— Узнать, как…

— Узнала. Я тороплюсь.

— Это куда?

— У меня тут оргия.

— Ха. Кому другому расскажи, Валдаев.

— Расскажу… Пока.

Он положил трубку.

Настроение Лена умела портить отменно.

Сон не шел. Валдаев устроился на кухне. Там он пил чаи без сахара, окуная в него немецкое печенье, которое моментом впитывало влагу и размягчалось. Нужно было не пропустить момента, когда печенье начнет распадаться на куски и плавать в чае, — занятие это было в какой-то мере увлекательное.