Пятая жертва

— Как журналист вы нас устраиваете, — заключил главный редактор. — Единственно…

Валдаев напрягся, ожидая очередной подлости судьбы.

— Вы знаете главный порок журналиста? — Владимир Антонович снял сильные очки и протер их бархоткой.

— Думаю, не лживость.

— Это как раз порой больше достоинство… Неуемная страсть к спиртным напиткам, — главный редактор поморщился. — Если честно, у меня и так перебор алкоголиков. Так что я подумываю о сухом законе.

— Я практически не пью.

— Похвально, — с некоторым сомнением в голосе произнес главный редактор. — Когда вы сможете приступить к работе?

— Мне нужно хотя бы несколько дней на раздумье… Пока в знак сотрудничества принес вам пару статей, — Валдаев вытащил из «дипломата» скрепленные скрепкой материалы в пластмассовой прозрачной папке.

— Спасибо. Мы обязательно рассмотрим их и дадим ответ в ближайшее время, — он выразительно посмотрел на часы. Время — деньги. Валдаев раскланялся, вышел из кабинета, попрощался с секретаршей.

На улице подумал — и за каким чертом он столько лет общался с «молодым коммунистом» из «Запределья», когда давно бы мог уйти оттуда. Но когда ты инертен и не привык искать от добра добра, можно так и умереть на одном месте от старости.

Несколько дней на раздумье… Внезапно Валдаева обожгло — какое к черту раздумье в его ситуации? Какие несколько дней? Он вдруг понял, что стремится этим визитом не столько трудоустроиться, сколько зацепиться за обыденность.

А зацепиться не удавалось. Обыденность ускользала. Вокруг была одна катастрофа.

Он направился к метро. И неожиданно окружающее стало для него куда четче. На него набросились звон и грохот Улицы. Попав в толпу у входа в метро, он ощутил, что его душат закованные в костюмы, платья, куртки человеческие тела. А еще он стал болезненно различать запахи, резкие звуки. Валдаеву захотелось взвыть. Ему захотелось в тот его заветный бункер, о котором он мечтал, — в мир без людей запахов и шума…

В расстроенных чувствах, выйдя из метро на своей станции и переходя улицу, он едва не угодил под поливальную машину. И удостоился от водителя таких матюгов, которых не слышал никогда в жизни.

— Харю бы тебе размолотить! — закончил тираду водитель и, малость успокоенный, покатил дальше.

Город с каждым днем все больше высасывал силы и здоровье, будто и не Москва это была, а чернобыльская зона. Предельно допустимые дозы разлада и страхов Валдаев, кажется, давно уже схватил. Город отравлял душу, терзал ее, как терзает тело радиация.

— Чего встал, чурбан! — заорала тетка с тележкой, и Валдаев как ошпаренный отскочил.

К дому он подошел измотанный. Голова кружилась. У своего подъезда, совсем близко от желанной цели — железной двери своей квартиры, он услышал резкий, как выстрел, окрик:

— Стоять!

Он кинулся вперед. Ему хотелось одного — бежать. Исчезнуть. Припасть к земле или зарыться под нее. Не успел. Его сграбастали. Затолкали в машину.

— Больно, — прошипел Валдаев, скривившись от боли в руке.

— Переживешь, — оборвал грубый голос.

Кажется, Валдаев уже должен был привыкнуть к тому, что его постоянно заталкивают в машины, что ему все время угрожают, допрашивают, засовывают в камеры. Но привыкнуть к этому невозможно.

Долго гадать, кто его взял за шкирман в очередной раз — милиция или бандиты, — не пришлось. Бежевый «жигуль», в котором его везли, затормозил около райотдела милиции.

— Выходи, — его грубо выволокли из машины. Наручники жали. Железо впилось в кожу. Почему они всегда так туго затягивают браслеты? Из принципа? Или от спешки? Или просто так?

— Давай, — один из сопровождавших пинком придал ему ускорение. — Майор заждался.

Ну конечно. Майор Кучер. Кто же еще?

Валдаева провели в хорошо знакомый просторный кабинет. Майор был с тем самым долговязым оперативником, с которым приходил в последний раз.

— Ну все, Валдаев, — произнес угрожающе Кучер. — Терпение лопнуло. На этот раз ты спекся. Его усадили на стул. И начался очередной допрос.

— Ты когда познакомился с Ломом? — спросил майор.

— С кем?

— Который донимал тебя насчет квартиры.

— Не так давно. Они окатили меня водой из-под колес в моем дворе.

— Ах из-под колес. Ну-ка, рассказывай.

Взялись за него крепко. Выдавливали по капельке каждую деталь. Сбивали с толку. Ловили на противоречиях, а противоречий, естественно, было немало, поскольку при разговоре в таком темпе по любой проблеме — будь то хоть погода, хоть положение в сельском хозяйстве, хоть причастность его к серии убийств — Валдаев начинал путаться и сбиваться. После каждого прокола молодой оперативник удовлетворенно хмыкал, всем своим видом показывая, что допрашиваемый сам себя разоблачает, отчего Валдаев терялся еще больше.

Его спрашивали о двух бандитах. Потом о сатанистке. Потом об Элле. Потом опять о бандитах. Потом требовали подробно, по часам, описать, как он провел последние дни. Заявления, что он сидел дома и смотрел телевизор, вызывали одобрительные ухмылки. Тогда его требовали подробно рассказать, что же показывали по телевизору. Естественно так как он телевизор не столько смотрел, сколько сидел в расстроенных чувствах уставившись куда-то мимо экрана ничего путного он вспомнить не мог. Даже когда он действительно смотрел телеящик, он с трудом мог рассказать о потоке информации, которая льется из него. Но сказать что он ничего не делал в это время, а копался в своих чувствах, — это означало вызвать новую радостную гримасу на лице молодого опера и видимое удовлетворение на лице майора.

— Так. Значит, вы легли спать, — майор Кучер посмотрел в свои записи. Писал он очень быстро, исписывая черной чернильной ручкой один за другим листы бумаги. — И сколько проспали?

— Четырнадцать часов.

— А не многовато?

— После таких мучений — в самый раз. Меня от стрессов в сон клонит… Я уже не могу, понимаете! — воскликнул Валдаев в отчаянии. — Вы хотите моей смерти?

— Всем бы лучше было, — буркнул молодой оперативник. И заработал уничижительный взор от Кучера.

— Я уже говорил вам, что у нас одно желание — разобраться в происходящем, — заметил майор.

— Ну так разбирайтесь. Зачем целенаправленно доканывать меня? — Валдаев провел дрожащей рукой по своей лысине. Ему было неудобно за слезы на глазах, но он вдруг подумал, что это им должно быть неудобно.

— Итак, еще раз. Опишите вашу последнюю встречу с Ломом, — потребовал майор.

— Я уже говорил. Они выкинули меня из машины за кольцевой дорогой…

— Вы лжете. Это была не последняя ваша встреча, — Устало произнес майор.

— Я не видел его больше!

— Глядите, пробрало, — хмыкнул молодой оперативник. Майор открыл стол, вытащил несколько фотографий и бросил перед Валдаевым изображениями вниз.

— Полюбуйтесь.

Валдаеву не хотелось брать эти фотографии. Он знал, что ничего хорошего на них нет. Здесь не от кого ждать чего-то доброго. Эти двое как паразиты пожирают его волю, сознание. Они мечтают доломать то, что еще осталось от его личности. Два впившихся в жертву беса.

Валдаев с ненавистью посмотрел на майора. И тот понимающе слегка кивнул.

Валдаев взял одну фотографию. Тут же потянулся ко второй. Просмотрел их всех, кинул перед собой.

— Это как? — прошептал он.

— Его нашли в квартире, которую он снимал. Он лежал на полу. Он не сопротивлялся. Судя по всему, он не ожидал от гостя ничего подобного. Он не принимал гостя всерьез… Для скольких ему подобных недооценка противника стала роковой.

— Ужасно… Ужасно, — Валдаев обхватил голову руками. Казалось, в ней завелся комар, он звенит, и его звон перерастает в гул взлетающего самолета. Кабинет качнулся. Все как бы размывалось. Уплывало в сторону.

— Осторожнее, — майор поддержал его и не дал свалиться со стула.

Валдаев до боли закусил губу и собрал рассыпающуюся, как разбитый витраж, картинку действительности воедино.

— Что, дурно себя чувствуете? — с участием осведомился майор Кучер.

— Мне нехорошо.

— А ему еще хуже было, когда жизнь вытекала из него вместе с кровью, — майор положил ладонь на фотографию.

— Я не понимаю, почему вы лезете ко мне со всем этим?

— А чего тут непонятно? Лом — ваш недоброжелатель, обещал вас убить. И где он? Мертв.

— Мало в Москве у него было конкурентов? Бандиты Убивают друг друга. На то они и бандиты.

— Действительно. На то они и бандиты. В логике вам не откажешь… Вот только одна любопытная деталь. Способ Свершения преступления. Вам это ничего не напоминает?

Майор кинул перед Валдаевым фотографию, где была крупно изображена голова убиенного и верхняя часть его туловища.

— Специфическая рана, не правда ли, — произнес майор. — Горло как перерезано?

— От уха до уха, — прошептал Валдаев.

— Слишком много вокруг одного человека событий. Слишком много похожих смертей. Невероятно много, Валерий Васильевич. Вывод — или человек опутан нитями заговора, что маловероятно. Вы никому не нужны…

— Никому, — слегка кивнул Валдаев.

— Или человек сам причастен к этому, — закончил майор.

— Ни к чему я не причастен, — прошептал Валдаев. — Я ничего не делал. Какие доказательства, кроме ваших умозаключений? Что вы имеете, чтобы так вот подло изничтожать меня? Интуиция ваша чертова, которая ничего не стоит, да? За что все это мне?! За что. Господи?!

Ему казалось, что он громогласно кричит, этот крик сейчас разметает все вокруг, расколет стекла и стены. И сам испугался своего порыва. Но на самом деле он просто слабо выдавливал эти слова.

Витраж действительности снова начал колоться на отдельные фрагменты.

Валдаев сжал кулаки, закусил губу. Но на сей раз усилия не помогли. Все осыпалось.

Последнее, что он услышал, — отдаленный голос молодого оперативника:

— Вот поганка. Симулирует.

— Нет, — возразил майор Кучер. — Это взаправду. Слишком сильно мы его зажали. Давай «Скорую», а то глядишь…

И Валдаев отключился…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ДОМ, ГДЕ ВЫРЫВАЮТСЯ СЕРДЦА

Моторная лодка мчала вперед, зарываясь носом в волны и подпрыгивая на них. Вокруг расстилалась бескрайняя водная гладь. Небо было хмурым, тучи висели так низко, что казалось, до них можно дотянуться рукой. Лодка налетела на очередную волну. Валдаева тряхнуло и…

И он открыл глаза. Кончено, моторной лодки не было. Очнулся он на носилках в салоне машины. Здесь пахло лекарствами. Рядом сидела женщина в белом… В белом халате.

В голове звенело. В ней царила пустота. А вокруг было как-то ватно.

— Пришел в себя, — кивнула женщина в белом. Она завозилась. В ее руке возник стилетом одноразовый шприц. Он совсем не больно впился в предплечье. По телу Валдаева стал растекаться жар. И стало еще больше до фонаря.

Машину тряхнуло так, что у него лязгнули зубы. Валдаев застонал.

— Тихо, тихо, — женщина успокаивающе погладила его по плечу.

Все стало опять уплывать. Он провалился в забытье.

Очнулся он ночью. В окно светила полная, серебряная, как бы налившаяся силой выпуклая луна. Она выползала из-за труб дома напротив. Выползала быстро. Только что был виден лишь кусочек ее верхней части. И вот уже она поднялась над домом и карабкается выше и выше в небо, как сверкающий воздушный шар.

Валдаев испытывал такую слабость, что едва смог двинуться. Ему не хотелось вставать, шевелиться. Ему нравилось глядеть на взмывающую вверх луну.

Мысли текли вяло и были путаными. Он скосил глаза.

Увидел, что лежит в больничной палате, дверь со стеклом и через него из коридора падает тусклый свет. Палата была на четыре места — две койки были свободны, а на одной кто-то спал, причмокивая и посапывая.

Причмокивал этот некто сладко и заразительно, и Валдаева тоже потянуло в сон. На грани сна и реальности он решил было вспомнить, как попал сюда. И понял, что вспомнить это — проблем не будет. Ну а что потом? Вспоминать ничего не хотелось. Там, за дверцей забытья, притаился первобытный ужас, от которого он уехал на машине «Скорой» и возвращение в который его совершенно не радовало…

Проснулся он утром от тонкого позвякивания. Седая строгая медсестра разносила градусники и наблюдала, чтобы больные клали их под мышку. Следом за ней молоденькая, на вид не больше семнадцати, смазливая сестричка толкала перед собой столик на колесах с таблетками, склянками, мензурками.

Валдаев сделал попытку встать, но седой медсестрой она была пресечена на корню.

— Лежать, — прозвучало как приказ.

— Почему? — слабо произнес — Валдаев.

— Дня три-четыре, как пойдет, у вас постельный режим, — проинформировала медсестра.

— А что случилось?

— Вы немного устали. Вам надо отдохнуть, — увещевающе произнесла медсестра, взяла со столика мензурку, две таблетки и стакан воды. Приблизила мензурку к его губам. Он проглотил содержимое и закашлялся. Лекарство было горьким. Следом медсестра накормила его таблетками, дала запить и удалилась к следующему больному.

Валдаев прикрыл глаза. Мысли в его голове ворочались туго. Они бежали окольными путями. Ему неохота было думать о вчерашнем дне. Но против его воли картинка за картинкой в мозгу сложились воспоминания.

И привычный скользкий ужас заметался где-то в глубине его сознания. Он стремился вырваться наружу и пожрать все существо Валдаева, но это не удавалось. Видимо, пациента от души накачали медикаментами, эмоции померкли, отдалились. Да дело даже не в медикаментах. У него не было больше сил переживать. Эмоции в последние дни истощали его силы, отзывались физической болью. И это было счастье — равнодушие.

Через пятнадцать минут у него забрали градусник. Седая медсестра измерила ему давление и почему-то с осуждением отметила:

— В космос можно.

Валдаев в космос не собирался. Он опять провалился в полусон-полуявь, куда доносились голоса, шаги, смех, приглушенная музыка из радио. В больнице шла своя жизнь.

— Вставай, браток, еда приехала, — услышал Валдаев. Он приоткрыл глаза и увидел над собой крупного мужчину лет тридцати пяти в адидасовском спорткостюме. Мужчина держал в руках поднос, на котором была тарелка с пюре и сосиской, а также бутерброд с маслом и стакан какао.

Валдаев нехотя приподнялся. Присел. Каждое движение давалось с трудом.

— Спасибо, — прошептал он.

— Не за что. По-соседски, — мужчина кивнул на соседнюю койку. — Товарищи по несчастью.

Что-то смущало Валдаева в его соседе. Но думать об этом не хотелось. Думать не хотелось ни о чем.

— Алексей, — представился сосед.

— Валерий, — ответил Валдаев.

— Вот и познакомились.

Валдаев без всякой радости прожевал сосиску. Съел ложку пюре. Запил глотком казенного желто-коричневого какао с непременной пенкой. Пенки он не выносил, но сейчас проглотил ее без особых ощущений.

— Где вообще я? — спросил он.

— В двадцать восьмой больнице, — с готовностью пояснил сосед. — Отделение для таких, как мы.

— А какие мы?

— Жизнью пришибленные. Реактивное состояние.

— Это что, сумасшедший дом?

— Нет, что ты. Это его прихожая. Для тех, кто еще не созрел для полноценного дурдома, но уже чуток вышел из нормы.

— Ох, — простонал слабо Валдаев.

— Я тут уже три недели.

— Из-за чего?

— Ну, — Алексей замялся. — Знаешь, браток, как бывает. Заканчиваешь институт. Пашешь в «ящике», пополняешь государственные секреты. Потом все рушится, и ты со своими секретами на фиг никому не нужен. Но ты молодой, находишь силы, переквалифицируешься. Заводишь бизнес. Зарабатываешь деньги. Прогораешь. Но у тебя еще есть силы. Поэтому продаешь все, расплачиваешься с долгами. Устраиваешься в офис. Зарабатываешь не слишком, но по зеленой штуке в месяц выходит. Фирма валится. И ты в долгах как в шелках. Мыкаешься неделю без работы. Да тут еще жена уходит с каким-то горбоносым бабуином. И ты ощущаешь, что уже не такой молодой и не так полон сил. И смотришь на свое охотничье ружье и думаешь — вот оно, то, что тебе надо. Хороший заряд. И мысль эта становится все милее.

Он помолчал, поглядел на Валдаева, криво улыбнулся и продолжил:

— А потом однажды на людях у тебя начинается истерика. Ты как институтка грохаешься в обморок. Или совершаешь из ряда вон выходящий поступок. И люди понимают — ты уже не такой, как они сами. Ты уже не можешь держать все в себе. И тебя запирают сюда.

— Ужасно.

— Ничего ужасного. Весь ужас за этими стенами. Спасибо еще, пока финансируются такие заведения. Хуже остаться самим с собой, браток. Хуже… Когда остаешься только ты и твое официально зарегистрированное охотничье ружье…

Валдаев допил какао.

— Все, спасибо, — произнес слабо он, ставя стакан на поднос на тумбочке.

— Да не за что, — добродушно улыбнулся Алексей. Он взял поднос и ушел.

Валдаев понял, что его насторожило в соседе. Отстраненность во взгляде…

Это был приют уставших людей.

У невысокого, с богатой черной шевелюрой и густыми бровями заведующего отделением был вид довольного жизнью человека. Он излучал заразительный оптимизм, как присказку повторяя при осмотре «так-с, что у нас тут». При этом он потирал руки, будто они зябли.

В палате он появился после завтрака в сопровождении крупной румяной докторши в неестественно чистом, хрустящем накрахмаленном халате. И сразу принялся за Валдаева. Осматривал он его долго. Прищелкивал пальцами, заставлял доставать пальцем до уха, нагибаться. Смотрел зрачки. Валдаев выполнял все требования с вялой покорностью.

— Ну так-с, что у нас тут, — обернулся довольный собой и пациентом завотделением к докторше, которая держала в руках блокнот и авторучку. — Конечно, нужно проводить исследования, но, судя по всему, органических изменений никаких. Налицо просто переутомление. И где вы у нас работаете? — обратился он к Валдаеву.

— Журналист.

— Криминальный?

— Нет. Пишу про аномальные явления.

— Э, дружок. Тут вообще до Белых Столбов рукой подать.

Писали бы о чем-то возвышенном. О литературе. О нравственности, семье.

— Я писал… Раньше писал.

— Понятно… Значит, у нас нервное истощение, — он потер руки. — Время стрессов. Кризисы… Ничего, несколько дней покоя. Успокоительными поколют.

— А нельзя не колоть?

— Откуда такое недоверие к медикаментам? Ничего с вами не будет. Вот если не колоть, тогда последствия могут быть самые непредсказуемые, — радостно сообщил завотделением. — Вы уже на грани.

Валдаев вяло кивнул, присаживаясь на краешек кровати.

— Вам нужен отдых. Никаких телевизоров. Никаких волнений… Кстати, вас привезли из милиции. Что-то произошло?

— Ничего особенного, — покачал головой Валдаев, без интереса отметив про себя, что майор Кучер и его коллеги ни словом не обмолвились о причинах, благодаря которым одним пациентом в этом заведении стало больше. Это уже хорошо. Если бы они решили серьезно за него браться, то наверняка нашли бы пару сторожей, чтобы приставить их к палате. Или положили бы в другую больницу, с решетками на окнах.

— Прекрасно, — кивнул завотделением. — У большинства людей, лежащих здесь, не произошло ничего особенного. Но они все поражены стремлением возводить до небес свои неприятности. А неприятности нужно уметь низводить.

— Это вопрос выживания в современных условиях, — поддакнула докторша. Судя по всему, фраза была стандартная, потому что завотделением согласно кивнул.

— Вот именно, Надежда Валерьяновна. Вот именно… Они покинули палату, и Валдаев получил возможность отдохнуть от них. Они ему надоели. Ему хотелось просто лежать и не вставать…

Но вставать пришлось. Он добрался до умывальника. Клиника была хорошая, сооруженная в конце восьмидесятых по проекту четвертого (цековского) управления Минздрава и в порыве борьбы с привелегиями переданная обычным людям. Поэтому при каждой палате был коридорчике холодильником, туалет и ванная.

— Здесь не так плохо, — сказал сосед Алексей, когда Валдаев вернулся из ванной и обессиленно рухнул на кровать. — Это как нейтральная Швейцария во время войны.

— Почему? — спросил Валдаев.

— Вся Европа воевала, а Швейцария отгородилась от всего мира границей. Стала островком стабильности… Так и здесь. Наши недоделанные дела, неотданные долги — все там, за границей клиники… Здесь редко что происходит. Заведующий даже одно время запретил телевизор как основной источник стрессов. Правда, уже неделю разрешает смотреть пару телесериалов.

— Остров, — прошептал Валдаев, ощущая, что все опять становится зыбче, отдаляется.

— Э, браток, тебе опять худо, — озабоченно покачал го ловой Алексей.

— Нормально.

— Какой там нормально.

— Пожалуйста, оставь….

Валдаева потянуло в сон. Но сон не шел. А была какая-то полусонница.

Очнулся он к обеду. От еды отказался, но седая медсестра чуть ли не силой заставила его есть. После обеда ему вкатали укол и дали несколько желтеньких таблеток. Судя по всему, в клинике не было недостатка в медикаментах. К вечеру он снова очнулся. И нашел в себе силы прогуляться по заведению. Чувствовал он себя неважно. Но его поддерживал сосед.

Навстречу прогулочно брели мужчины и женщины — в спорткостюмах или в пижамах. Они о чем-то негромко беседовали. Атмосфера была пронизана унынием.

— Нет стариков, — отметил Валдаев.

— Точно, — кивнул Алексей. — По-моему, до них просто нет никому дела.

— Как это?

— Их списали… Слишком мало средств у медицины. Так что стараются поднимать людей, у которых есть хоть какое-то будущее.

— Звучит зловеще, — сказал Валдаев.

— Ничего зловещего. Новые стандарты в обществе. Вытаскивать только тех, кто еще может пригодиться и кто не цыганит пенсии, пособия и бесплатные лекарства, — Алексей безрадостно улыбнулся.

— Холокост, — без всякого выражения произнес Валдаев.

— Близко к этому, — согласился Алексей.

— Кошмар, — едва слышно прошептал Валдаев. Но сейчас для него это было лишь слово. Сам кошмар он прочувствовать не мог. Ощущал лишь, что тот притаился в нем, приглушенный лекарствами, но все еще мощный, готовый выгрызть душу.

— Смотреть тут особо нечего, — сменил тему Алексей. — Не Эрмитаж… Шестнадцать палат… Столовая… Процедурная, — показывал он рукой. — Телевизор. Через пятнадцать минут время мексиканского сериала. Женщины уже занимают места.

Действительно, на диванчике и креслах в ожидании уже расселись женщины. Опоздавшие стаскивали из столовки стулья. Экран цветного «Рекорда» был темен. Телевизор включали точно по расписанию.

— Главная достопримечательность, — отметил сосед, когда они прошли мимо курилки. — Дверь.

Дверь была двойная. Сначала решетка. Потом — железяка.

— Не пробьешь. Не взломаешь, — произнес с оттенком непонятной гордости Алексей, проведя ладонью по прутьям решетки. — Это не дурдом… Но близко. Клетка. Нельзя давать птицам выпорхнуть отсюда, чтобы свернуть на воле себе шею. Гуманизм на марше…

Он просунул ладонь через решетки и постучал по железу. Та гулко отозвалась.

Валдаева качнуло.

— Что такое? — Алексей поддержал его за локоть, не давая грохнуться.

— Голова…

— Болит?

— Кругом идет. Пустая…

— Это от стресса. Лекарств… И полнолуния. Сегодня полнолуние. Признано, что в такие дни обостряются все заболевания. Пошли, — он довел его до палаты.

В палату ворвалась седая медсестра.

— Чего это вы разгулялись? — осведомилась она. — Валдаеву три дня постельный режим.

— Да, извините, — прошептал он.

— Извините, извините, — пробурчала медсестра.

Ему вкололи третий за день укол. Только от него пошло не тепло, а пополз нервный холод. Веки стали желеть и слипаться. Он, прищурившись, смотрел на висящую над ним в круглом прозрачном плафоне желтую лампу. За окном плыла полная луна, закрываемая быстрыми тучами. Эта луна смотрела на него, как драконий глаз, и не б от этого пронизывающего ока ни укрытия, ни покоя чего становилось все тревожнее.

Валдаев закрыл глаза. Начал уплывать.

И тут всколыхнулась притаившаяся темная тяжелая масса, в которой срослись его боль, страх, ярость, кошмар которой причудливо переплетались картины из недавнего прошлого. Будто открылись шлюзы, и вся эта склизкая мерзость, сдерживаемая до сих пор, хлынула наружу на волне воспоминаний.

Чья-то рука с кривым ножом скользила неудержимо вперед, и на беззащитной шее проявлялась красная черта, и у куклы отваливалась пластмассовая голова. Но это был кукла, а Наташа. Валдаев отметил, без удивления, с мрачным узнаванием, что рука с ножом эта — его собственная.. же рука. Похожая кукла. Но на этот раз кукла мужского да. Эдакий уродливый пупсик… Да не пупсик это, а бандит Лом, и на его тупой морде нарисован неописуемый ужас. И опять прочерчивает лезвие ножа черту, подводящую итог жалкой жизни этого человека… Следующая сцена. Огонь пожирает лицо молодой женщины. Мертвой женщины. это не просто какая-то женщина. Это — Элла!

Искры костра взмывают вверх. Запах горелой плоти корежит нюх. Валдаев ощущает гремучую смесь чувств — безутешное горе и неуемную, не втискивающуюся ни в какие рамки радость…

— Я люблю тебя, — шепчет он…

И вдруг Элла стряхивает с себя пылающие угли, отряхивает золу и берет его за предплечье. Но ладонь, которой она берет, раскалена. И ее боль передается ему. Предплечье вспыхивает мимолетной, не очень сильной болью. Валдаев счастлив. Она жива. Он не желал ей зла, и ему нравилось, что она жива.

— Тише, тише, дорогой, — шепчет она. — Он совсем плох.

— Нет, это все мелочи, — слышится другой голос, и рядом с Эллой выступает из темноты ее любимый дядюшка Ким Севастьянович Ротшаль.

— Мы почти убили его.

— Не беспокойся. Давно никто не доходил до такой отличной кондиции.

— Но…

— Все будет нормально…

Голоса стали уплывать куда-то вдаль, но Валдаеву казалось очень важным не упускать их. Он цеплялся за них, как утопающий за соломинку. И вдруг ощутил, что соломинка эта держит. Он шел на звук этих голосов, выкарабкиваясь из мертвой зыби полузабытья.

Он напрягся, приоткрыл глаза. Очнулся. Предметы стали приобретать определенные очертания. Он увидел над собой низкий потолок. Ощутил тряску. И вдруг разом понял, что находится в машине «Скорой». На такой же его везли недавно в клинику. Куда его везут теперь?

Наверху маячили два лица. Он напряг зрение. Резкость стала наводиться, как изображение в видеокамере.

Валдаева почему-то не удивило, что рядом с ним на сиденье сидит профессор Ротшаль в белом халате.

Странно, что не удивило его и то, что около него, зябко обняв плечи, устроилась Элла. На ней тоже был белый халат.

Он застонал, прикусил губу и, собрав последние силы, тяжело, будто придавленный в штреке породой шахтер, попытался приподняться.

— Тихо, тихо, дорогой, — нагнулась над ним Элла и погладила по плечу. — Не беспокойся, все будет в порядке.

— Эх, незадача, двух кубиков не хватило, — досадливо воскликнул Ротшаль.

Он завозился. И воткнул в предплечье Валдаева одноразовый шприц.

Валдаеву стало душно и жарко. Ему захотелось встать, ринуться отсюда. Он начал движение, его прижали к кушетке. И тут все стало опять терять резкость, расплываться. Он снова отключился. На этот раз без кошмаров. Измученное сознание взяло передышку…

Рядом тонко журчала вода. Этот звук пилил череп. Он сверлом врезался все глубже и глубже, отдавался болью во всем измученном теле.

Где-то вот так же текла вода. Где? Когда? Кажется, текла она в ванной. В ванной, где лежала большая кукла с полуотрезанной головой. И кукла эта была человеком… Мысли Валдаева путались. Они были скользкими, как мыло в той ванной. Их очень трудно было ухватить.

Валдаев застонал и пошевелился. Мысли начали туго ворочаться в голове. Звон звучал все настойчивее.

— Надо бы еще, — услышал он грохот.

— Нет. Ему и так досталось четыре кубика, — пророкотало рядом немного в другой тональности. — Может не прийти в себя до времени.

— Кажется, шевелится. Валдаев с трудом разлепил веки.

— Очнулся, — послышался голос.

Теперь голос уже не грохотал. Ощущения у Валдаева возвращались в норму. И звуки не обрушивались молотом и молоточками.

— Все будет нормально, — над ним нагнулся круглолицый, лоснящийся от пота мужчина. Он повторил недавние слова Эллы… Впрочем, была ли Элла? Был ли профессор Ротшаль? Или Валдаеву все почудилось, а на самом деле он находится в больнице, напичканный препаратами, которые вызвали галлюцинации.

Ничего подобного. Какие уж тут галлюцинации? Он лежал на жестком ложе, явно уступающем больничной кровати. В помещении царила полутьма.

Хлопнула дверь. И Валдаев остался в одиночестве.

Лекарство, которое вкололи ему, начало действовать. И действовало оно необычно быстро. Адекватное восприятие действительности возвращалось. Возвращалось вместе с физическими ощущениями. Прежде всего он отметил, что здесь прохладно. И в душе был лед. Произошло то, к чему все предыдущие неприятности были лишь безобидным предисловием.

Голова прояснялась быстро. Возвращались и силы. Валдаева накачали сильными лекарствами.

Он приподнялся на прикрытом тонким матрасом узком топчане. Помещение было небольшим — где-нибудь три на четыре метра. Сводчатый влажный потолок был в рыжих потеках. Кирпичные стены — тоже в потеках. Из мебели, кроме топчана, ничего не было. Сколоченная из грубо обтесанных досок дверь производила впечатление ветхой и старой. Казалось, ее не так трудно вышибить плечом, если поднапрячься.

Где-то за дверью слабо струилась вода. Этот звук недавно и вырвал Валдаева из состояния одурманенности.

Помещение слабо освещала масляная лампа, стоявшая на земляном полу в углу. Валдаев ощутил себя узником замка Иф. Ему вдруг пришла в голову идиотская мысль — а вдруг он здесь проведет годы? Остаток жизни видеть эти влажные стены, эту масляную лампу. Но кому это надо? Зачем он здесь?