"Тут не пройдет и пять минут,

Как душу вынут, изомнут,

Всю испоганят, изорвут,

Ужмут и прополощат", —

Всплыла у Валдаева в памяти песня Высоцкого.

— Валерий Васильевич, — наконец сказал майор Кучер. — Это же так просто. Вы признаетесь… Все равно вы уже сидите за «колючкой». А ведь стрельнуть могут… Облегчи душу-то, — вдруг проникновенно произнес он, придвигаясь. — Кровушка — она же душу вниз тянет. Вад… Чем ты ударил свою подружку?

— Я ее не бил!

— Ну а если вспомнить?..

— Нет!

— Ну как же… Хорошая девушка была. Но хорошие девушки часто унижают мужчин. Что она сказала? Что ты ей не нужен? Что ни на что не годен? Что из жалости общается с тобой?

Валдаев поежился.

— И что ты самый никчемный мужик из тех, которых она знала, и в подметки не годишься тем, другим? — наседал майор. — Ярость… Аффект… Знаешь, аффект — это ведь совсем другая статья. Там и условно могут дать, конечно, учитывая раскаяние. Так давай раскаивайся… Аффект был?

Может, такая манера ведения допроса и сработала бы. Очень артистично получилось у майора. Очень хорошо умел он это. И Валдаеву хотелось ему признаться во всем. Зарыдать на майорской груди… Вот только признаваться не в чем. Да и воспринимал Валдаев сейчас Кучера не как человека, а как очередную взбесившуюся механическую куклу И слова его отскакивали, как от брони.

Мурыжили Валдаева до девяти утра. Кучер передавал его своим помощникам. Те продолжали допрос — куда более грубо и топорно. И потом опять принимался задело старший.

— Почему вы вообще считаете, что она убита? Где тело? — наконец спросил Валдаев.

— А, — махнул рукой майор Кучер. — Хочу узнать об этом от вас.

— У вас нет тела. Значит, нет преступления, . — вдруг вспомнил Валдаев где-то читанную формулу.

— Грамотный, — устало произнес майор Кучер, которого ночь вымотала точно так же, как и допрашиваемого. — Но мы найдем труп. Обязательно найдем. И ты ответишь за все. Будешь головой об стенку биться, выть, что явку с повинной не написал. Жалеть будешь. А поздно уже… Все. Из Москвы не уезжать.

— Да куда я уеду?

— Мы будем присматривать. Учтите, — майор Кучер опять перешел на «вы» и стал подчеркнуто официален.

— Учту, — Валдаев встал. Качнулся. Голова закружилась. Он чуть не грохнулся в обморок. Но устоял. — До свидания…

Коробок подлетел и со стуком ударился о полированную поверхность. Ноль очков. Еще раз. Нужно щелчком подкидывать его так, чтобы он вращался в воздухе чуть вбок. Тогда больше шансов, что он упадет на ребро. А это уже пять очков. Щелк. Ноль очков… Щелк — десятка. Коробок встал «на голову».

Это старая игра — подбрасывание коробка. Щелк — коробок подлетел. Ноль очков. Щелк — ноль. Главное приноровиться.

Через полчаса у Валдаева начало получаться вполне сносно.

К десяти часам утра, добравшись из милиции до дома, Валдаев заварил себе крепкий кофе. Сна не было ни в одном глазу — даром что провел бессонную ночь. Голова была пустая и гулкая, как алюминиевое ведро. И в ней мутно плескался страх. Страх стал вечным спутником.

Выпив кофе, он уселся в кресло рядом с журнальным столиком. На нем лежал коробок спичек. И тогда вспомнилась эта дурацкая игра. Она затянула своей бездумностью. Она отвлекала. Валдаев попадал в какой-то бессмысленный пустой ритм… Щелк — ноль очков. Щелк — пять… Он добросовестно считал очки. Двадцать… Тридцать. Сорок пять…

В очередной раз подбросил коробок. Посмотрел на часы. И равнодушно отметил, что провел за этим занятием полтора часа.

Времени было не жалко. Время же его не жалело, почему он должен был жалеть время?

Эта мысль ему показалась забавной. И он засмеялся. Смех получился жестяной. Отстраненный.

Он сжал коробок в руке, с удовлетворением ощущая, как ломаются в нем спички. Откинулся в кресле. Потом встал. Зашторил окна. Портьеры были тяжелые, и в комнате стало почти темно. Включил лампу с вращающимся ворохом световодных нитей. И занял себя наблюдением за ней еще на полчаса. Круговое движение светящихся нитей завораживало еще похлеще крутящегося в воздухе и шлепающегося на стол спичечного коробка.

Еще час убит. Никуда не надо спешить. Ничего не надо делать.

— Безработный, бесполезный, безнадежный, — вслух процитировал он самого себя. Да еще, как говорят уголовники, мокрая статья ломится.

Последнюю мысль он попытался задвинуть подальше. Он подумал, что готов просидеть так целую вечность.

Устроить бы каменную стену между собой и окружающим миром высотой в километр. Валдаеву не раз приходила в голову мысль, что лучше всего ему было бы жить в подземном бункере. Чтобы ничего не слышать, никого не видеть. Чтобы дотуда не доносились городские звуки — бесконечного звона, грохота и лязга Чтобы не мучил ноздри запах бензина. И чтобы не было людей, чтобы они не задевали его походя локтями. Ему хотелось забиться в темный угол. Он боялся этого зубастого мира. Ему хотелось эмигрировать из него. Как здорово иметь подземный благоустроенный бункер. Лишь бы было электричество и запасы продовольствия.

Телефон зазвонил, как всегда, неожиданно. Первым побуждением у Валдаева было размолотить его об стену. Но выработанные рефлексы сильнее сиюминутных желаний.

Он схватил трубку.

— Я вас слушаю.

— Думаешь, умнее всех оказался, если менты тебя отпустили? — послышался женский голос.

— Это кто? — спросил Валдаев.

— Не узнаешь?

— Вы — Роза. Та рыжая нахалка, которая ворвалась в мою квартиру.

— Та самая.

— Давайте поговорим спокойно. Элла исчезла. Но почему вы… — Валдаев запнулся, прикинув, что это звучит глупо — она ему тыкает, а он строит из себя невесть чего. — Почему ты думаешь, что я имею к этому какое-то отношение?

— Она пошла к тебе… — Девушка запнулась. — Я не знаю… Она говорила, что ты маньяк. Не отдаешь отчета, что делаешь. И в постели на тебя иногда такое находит. Что ты ее чуть не придушил… И что одна подружка у тебя плохо кончила.

— Я не убивал ни Эллу, ни мою, как ты выразилась, подружку, — вздохнул обреченно Валдаев. — Не убивал, понимаешь. Я никого не могу убить. Для меня муху проблема обидеть, не то что человека убить.

— Может, муху и не обидел… Только ты псих! Псих! И не думай, что все кончилось, маньяк чертов! Все только начинается!.. Я бы таких, как ты, убивала.

— Значит, это ты маньячка, девочка. Ты… И оставь меня в покое. Или я на тебя в суд подам.

— А… — Роза запнулась, не найдя что ответить, и бросила трубку.

Валдаев отодвинул от себя телефон.

— Гадина, — произнес он глухо. — Все гады! Все… Он поднялся с кресла. Оделся. Вышел из квартиры. Улица закрутила его. Он не знал, куда идет. Проехался несколько остановок на троллейбусе. На метро. Вышел. Прошелся. Опять нырнул в метро.

Как-то видел он фильм. Показывали сильно убыстренную съемку движения толпы в метро. Скорость стирала индивидуальности. И было наглядно видно, что люди — это просто упорядочение двигающиеся частички живущего по своим законам механизма. Кто поверит, что каждый из них — человек со свободой воли? И вообще, где они, люди со свободой воли? Может, нет их вовсе в природе.

Валдаев выпал из этого движения. Он двигался против. Он совершал бессмысленные броуновские движения. Он был разладившийся, вышедший из своих пазов подшипник в гигантском механизме этого города.

Он скудно пообедал в дешевой забегаловке. Кусок в горло не лез. И снова устремился в свой хаотичный бездумный бег по Москве.

Сознание выхватывало отдельные фрагменты. Несколько теток споро пели хором в подземном переходе «А поутру они проснулись» под аккомпанемент звякающих в пакете из-под молока монет и под шелест падающих мелких купюр… Продавец книг зычно звал покупать новые бестселлеры «Практическая сексология» и «Домашний психиатр»… Вяло тек небольшой митинг, и оратор с мегафоном подвигал кого-то то ли покарать, то ли наградить… Милиционер тянул к желтой милицейской машине двух матерящихся, визжащих цыганок…

И, наконец, длинное уродливое здание Курского вокзала.

Сюда Валдаев пришел на автопилоте, как пьяный, без особого участия сознания. И вдруг встал как вкопанный ошпаренный неожиданной мыслью. Движимый внезапным порывом, быстрым шагом, будто не давая себе времени передумать, ринулся к дверям.

В зале было пустовато и чисто.

Валдаев посмотрел на расписание поездов. И направился к кассам. Пристроился в конец очереди. Прикрыл на миг глаза, представил стук колес, улетающие назад верстовые столбы, а вместе с ними и сами версты. Подальше от Москвы. Это решение проблем? Нет, не решение — тут он не обольщался. Но это дань зайцу, который жил в нем и требовал — беги.

Очередь была небольшая — спасибо автоматизированной системе продажи билетов. И шла достаточно быстро.

— Плацкарта подойдет? — спрашивала кассирша людей, мечтающих в скором времени влиться в армию пассажиров. — Купе на послезавтра нет… Берете? Шестьсот пятьдесят рублей… Следующий…

Валдаева от окошка отделял один человек. И тут его кто-то тронул за рукав. Он вздрогнул, обернулся и увидел ничем не примечательного длинноволосого мужчину лет сорока. На нем были затертая ветровка, черные джинсы.

Длинноволосый придвинулся к Валдаеву и почти шепотом произнес:

— Не надо, Валерий Васильевич. Вам же сказали не покидать город.

— Но…

Задать свой вопрос Валдаев не успел. Незнакомец повернулся и быстрым шагом удалился из зала. Валдаеву захотелось взвыть в голос.

— Следующий, — произнесла кассирша.

Валдаев не обратил внимания на то, что подошла его очередь.

— Вы берете? — спросила с украинским акцентом стоявшая за ним пышнотелая женщина.

— Нет… Теперь не беру.

Два дня Валдаева никто не беспокоил. Милиция, казалось, забыла о его существовании. Рыжая ведьма Роза не напоминала о себе. В жизни журналиста и в его душе установилось хрупкое равновесие. Впрочем, оно могло в момент обрушиться. Он это прекрасно понимал и больше всего стремился сейчас не делать резких движений.

За эти дни он съездил в пару газет за гонорарами, прозвонил в несколько мест и пришел к выводу, что работу себе найдет, даже в условиях нынешнего кризиса. За годы, пока он писал об аномалыцине, его имя достаточно примелькалось любителям этого чтива, его знали, некоторые даже ценили, были чудаки, собиравшие вырезки с его статьями. Так что примерно на ту же, а то и более солидную зарплату он устроится без вопросов. Но он решил переждать чуть-чуть. Если он не угодит в сумасшедший дом, его не посадят в тюрьму или не убьют, тогда он займется вплотную трудоустройством. А пока…

А пока надо протянуть хотя бы несколько дней в надежде, что все само рассосется. Есть такой вид надежды, которая греет людей типа Валдаева. Кстати, в прошлом действительно большинство его проблем рассасывались сами собой…

— Старик, у тебя есть какой-нибудь забойный материал про аномальные зоны? — возопил однажды утром в трубку его однокурсник, здоровяк и пьяница Леха Лощиц — ныне редактор отдела науки одной полужелтой газеты.

— Есть.

— Ну так тащи.

Валдаев вывел с компьютера статью, которую не успел отдать в «Запределье». И отправился на Пречистенку, где сходилась редакция этой газеты.

Редакция занимала второй этаж старого особняка. Валдаев передал статью Лощицу — здоровенному, лихому, бородатому, изредка трезвому детине, сильному и уверенному себе. Валдаев всегда завидовал его этой уверенности.

— Спасибо, старина, — возопил тот. — За стол, за стол, — толкал он его в соседнюю комнату, как маневровый тепловоз небольшой состав, при этом не обращая ровным счетом никакого внимания на робкие возражения.

В редакции что-то шумно справляли — то ли чей-то отпуск, то ли день рождения, то ли полнолуние, то ли все вместе, а может быть, пили просто так. Стол был заставлен бутылками. В Валдаева с криками «Штрафная опоздавшему» (хотя он никуда не опаздывал, поскольку его никуда не приглашали) тут же влили полстакана коньяка. Потом еще чуток. Валдаев больше делал вид, что пьет. Не то чтобы он не любил выпить. Но в свете последних событий от мысли что алкоголь может заставить его потерять контроль над собой, ему становилось дурно до тошноты.

Под конец Лощиц, в порыве пьяного благодушия, хотел затащить Валдаева гудеть в какую-то баню на окраине города. А когда на этого человека находило щедрое благодушие, отделаться от него было необычайно трудно.

— Если что надо… — хмельно вещал Лощиц. — Валерик, ежели что, так я сразу, — он похлопал приятеля здоровенной ручищей по груди, так что та прогнулась. — Вот ты мне скажи, что тебе надо?

Валдаев закашлялся от удара, потом сказал:

— Работу.

— А чего с твоей работой?

— «Молодой коммунист» меня выпер.

— Сомин — козел. Это всей Москве известно… Иди к нам. Обозревателем. Хочешь, свое место отдам, а? Не жалко!

— Да нет, спасибо.

— Валерик, дружище дней моих суровых… Хочешь, рубаху сниму, — он приспустил галстук, сдвинул его в сторону и потянул рубаху на своей рельефной, мошной груди.

— Мне идти надо.

— Идти, — Лощиц задумался, помолчал, кивнул. — Ладно. Но если чего, ты знаешь, что на меня положиться можно всегда… Уф, — он чмокнул Валдаева в щеку и придал ему ускорение в направлении двери.

Валдаев вышел на улицу. Он немного расслабился. В этой пьяной удалой энергии, радости жизни Лощица была заразительная бесшабашность. Уж Леха не довел бы себя всякими черными мыслями до нервного истощения. Наверно, он легко и весело принял бы удары судьбы. Не согнулся бы… Но он — другая порода. Другой материал.

Год назад Валдаев написал статью, где ссылался на горе-ученых и контактеров, утверждавших, что единого человечества нет. Что на Земле проживают потомки различных галактических рас. Одни из них обладают всеми задатками хищников. Другие — травоядных. И ведут себя в жизни соответственно. Чушь несусветная, но определенная логика есть. Валдаев не раз задумывался, а к кому относится он. И выводы всегда были неутешительные.

В разобранных чувствах он поднялся на лифте к своей квартире. В полутьме лестничной площадки начал возиться с ключами, отпер замок…

И ощутил за спиной движение.

— Заждались тебя уже, — услышал он грубый голос. Валдаев окаменел на миг. Он вспомнил, где слышал этот голос. Оглянулся.

Это были двое горилл, бандитов из фирмы «Локус», которые работали здесь по квартирам и на которых он постоянно натыкался.

— На хату пригласишь? — спросил бычешеий и, быстро сочтя молчание за знак согласия, втолкнул Валдаева в квартиру. Его напарник по кличке Крыс зашел следом.

Бычешеий плюхнулся в кресло так, что то тонко заскрипело.

— Ну так что насчет квартиры? — осведомился он и взял с журнального столика оставленную там пачку «ЧестерфильДа», сунул одну сигарету в рот, стиснул ее слюнявым кончиком толстой негритянской губы, так что она прилипла, и стал шарить по карманам кожаной куртки в поисках зажигалки.

— Да вы чего? — сдавленно произнес Валдаев.

— Не артачься, — Крыс взял со стола соленые орешки, вторые Валдаев оставил себе на вечер. Бросил горсть в рот.

И плюхнулся с размаху на диван.

— Тебе на адвоката деньги нужны будут.

— На какого такого адвоката?

— Да тут шелест прошел, что уделал ты кого-то, — бычешеий лениво зевнул, нашел все-таки в кармане зажигалку зажег сигарету и затянулся.

— Какой шелест прошел? — тупо спросил Валдаев. Он вдруг будто взглянул со стороны на происходящее. Жалкий, измученный человек стоит посредине собственной квартиры, которая осквернена присутствием двух бугаев, обысками да еще много чем. И не может ничего. Он беспомощен.

— У нас в ментовке свои люди, — бычешеий снова зевнул. — Представляешь, Крыс, этот прыщ бабу завалил вглухую…

— Что вы говорите такое?! — возопил Валдаев.

— Ладно, не ерепенься, лысый, — проговорил бычешеий, не вынимая изо рта сигарету. Он снял с пачки сигарет целлофановую обертку и зажег ее, любуясь на огонь. Запахло паленой пластмассой. — Пойми. Ты один. Никто о тебе даже не вспомнит, если ты исчезнешь… Один, подумай. Пропадешь, и на хрен не нужен никому. Наследников нет. Мы твои наследнички.

— Исчезну, — ошарашенно произнес Валдаев.

— Ага, — кивнул Крыс и выплюнул пережаренный орех прямо на ковер. — И ментовка подумает, будто ты от правосудия бежал… Подумай, может, лучше разойтись по-мирному.

— А что, завалить его сейчас, — задумчиво произнес бычешеий. — В ковер. И расписаться за него у нотариуса. Скажем — клиент убыл…

— Ыгы, — довольно гыкнул Крыс. — В Чечню. У него там родственники.

— А тело — за кольцевую.

— Я закричу! — Валдаев отступил. Уголовники залыбились довольно. Они любили чужую беспомощность. Они жили тем, что могли делать все, а с ними пока никто не мог сделать ничего. И если бы роли вдруг поменялись — они бы искренне сетовали на несправедливость мира.

— Ори, ори, дурачок деревенский, — бычешеий поднялся с кресла, затушил сигарету о пепельницу. — Лучше подумай… Пошли, Крыс…

— На, — Крыс ударил Валдаева ладонью по уху — совсем не больно, но крайне унизительно.

Хлопнула дверь. Они ушли.

Валдаев упал на диван. Из глаз текли слезы. Он знал, что конченый человек. Ему всего этого не выдержать…

По квартирам в подъезде крутились молодые, шустрые ребята. Они задавали вопросы о Валдаеве: не выходил ли тот ночью из дома, не выносил ли что из квартиры объемное, типа свертка с человеческим телом. Журналист заметил, что соседи начали смотреть на него с напряженным опасением. А бабки на скамейках перешептывались за его спиной, кажется, считая его хорошо скрывающим личину крупным мафиози. Это все было бы смешно, когда бы не было грустно.

Из дома он старался не выходить — разве только в магазин. И в свои вылазки он ощущал себя солдатом под артиллерийским обстрелом. Или солдатом в тылу врага. С одной стороны, его могли ждать двое бугаев с кастетами и нотариусом. С другой — милиция с постановлением об аресте.

На улице он время от времени нервно озирался и с опасением оглядывался на прохожих. Ему вспоминался затрапезного вида мужичонка, который в железнодорожных кассах советовал ему никуда не ехать. Ясно было, что милиция следила за ним. Как говорят в детективных фильмах, прилепила ему «хвост».

«Хвост» — это было продолжение фантасмагории. Этого просто не могло быть в его прошлой размеренной жизни. Где она теперь, та размеренная жизнь? Может, и не было ее вовсе, а есть только чужая память?

Будто по расписанию, каждый час Валдаев звонил Элле. Пару раз он ездил к ней домой. Прислушивался, прикладывая ухо к двери и стараясь уловить в квартире хоть какие-то признаки жизни. Естественно, таковых не обнаруживал В последний визит он набрался наглости и обратился к соседям. Тут же нарвался на ругань: «Житья не стало. Все милиция ходит, об этой вертихвостке спрашивают. Нет ее! И не появлялась!..»

Он постоянно возвращался мысленно к той ночи. И сознание его билось, как птица о стекло, не в силах проникнуть за барьер. Ему очень не нравилось, что из его памяти выпало полтора часа. Не нравились следы крови в ванной. Много чего не нравилось.

Ему пришла мысль обратиться, используя обширные связи, к какому-нибудь гипнотизеру, чтобы тот выдавил из него в гипнотическом состоянии тайну тех часов. Но он знал, что никогда не пойдет на это. Он обмирал от мысли. что гипнотизер найдет что-то такое…

Все чаще в одиночестве Валдаевым овладевала навязчивая идея. Ему казалось, что вот-вот, через пять секунд зазвонит телефон. И он услышит голос Эллы:

— Все в порядке. Это я… Телефон не звонил. И Элла не объявлялась. И тут время играло против него. С каждым часом надежда, что все утрясется, становилась все призрачнее. Однажды утром он позвонил профессору Ротшалю.

— Элла не появлялась?

— Нет, — произнес профессор.

— Где же она? Где?

— Я думаю, это не телефонный разговор. Вы могли бы подъехать ко мне?

— Конечно, могу! Когда?

— Да хоть сейчас.

Валдаев взял такси и меньше чем через час был в квартире профессора.

На этот раз профессор принял его без неизменной бутылки вина. На столе дымился кофейник.

— Присаживайтесь. Вот хозяйничаю, — сказал он, показывая на духовку, в которой что-то жарилось. — Признаться не люблю эти новшества — СВЧ-печи и прочие плоды прогресса. Пища должна готовиться на огне. В огне есть мистика. А что есть в СВЧ излучении, кроме рационального бездушия технократической эпохи?

— Я не знаю, — нервно произнес Валдаев, усаживаясь на стул.

Его руки дрожжали. И голос дрожжал. Ротшаль, напротив, был совершенно спокоен.

— Где Элла? — Валдаев вздохнул. — Черт возьми, ну где же она?

— Где? — Ротшаль разлил по чашкам ароматный кофе. — Вопрос не праздный, не правда ли? — Он внимательно посмотрел на гостя. — Где Элла? Хотел бы я знать.

— Вы так спокойны, — зло произнес Валдаев. — Можно подумать, вас это не волнует.

— Почему? Очень волнует. Я написал заявление в милицию. Надавил кое на кого, чтобы возбудили уголовное дело. Мне сказали ждать. И я жду, — он снова пронизывающе посмотрел на гостя.

— Милиция приходила ко мне. Они устроили у меня обыск. Они что-то искали.

— И не нашли.

— Вы так говорите, Ким Севастьянович, будто подозреваете меня в чем-то. — Валдаеву вдруг стало жутко обидно. — Это даже смешно…

— Да, конечно. Это смешно… А знаете, Элла ведь взбалмошная девушка. Иногда грубая…

— Я люблю ее.

— О да, конечно… Я думаю, у вас не слишком большой опыт общения с женщинами. С такими женщинами. Они слишком дорогие и капризные игрушки… В тот вечер она пришла к вам. Дело молодое. Порыв страсти.

Он замолчал, побалтывая серебряной ложкой в чашке. Звон серебра о фарфор отдавался в голове Валдаева.

— Ох эти человеческие проблемы, — криво улыбнулся Ротшаль. — Ox эта неспособность совладать в определенный момент с собой. Вдруг оказывается, что в эту секунду нет ничего важнее, как выплеснуть злость. И пальцы начинают жить сами по себе… А потом видите, как она уже оттрепыхалась в ваших руках. Шея хрустнула. И остается одно — вынести тело…

— Вы что такое говорите?! — воскликнул Валдаев, поднимаясь из-за стола.

— Я вас не виню. Я знаю, насколько может захватить человека секундный импульс. Но поймите, вы не сможете жить с этим. Вам лучше признаться…

— Я ничего не делал. — Валдаев снова уселся на стул. — Поймите же вы наконец. Я такого не мог сделать. Я из другого теста.

— Из другого?.. В людях живет несколько Я. И они могут быть совершенно непохожи друг на друга. Могут даже ненавидеть и презирать друг друга. Но они — части единого целого. А единое гораздо гармоничнее части. Где-то в глубине нас мы — само совершенство, но не всем удается соединить части нашего Я.

— Это называется шизофрения. Раздвоение сознания.

— Ничуть не бывало. Это обычное состояние человека. Какое из этих Я главное? Никто не ответит. Это вопрос каждого конкретного мига. Краткого мига, какой решает все. Какое Я преобладает в судьбоносный миг, так и прокладывается тропинка судьбы… Вам же не повезло.

— Вместо того чтобы искать Эллу, вы… Вы издеваетесь надо мной!

— Нет, Валерий Васильевич. Элла слишком дорога мне. Я очень хочу найти ее. Но если… Я смирюсь. Я не жажду мести. Кто-то наверху, кто расставляет все по своим местам, решит и этот вопрос. Я фаталист.

— Это просто досужие домыслы, — уже без всякой уверенности произнес Валдаев.

— Да вы пейте кофе. Пейте…

Валдаев встал. Закусил губу. Хотел сказать что-то хлесткое. Но лишь сухо произнес:

— До свидания.

И, качнувшись от резкого отлива сил, ринулся из квартиры…

Все пошло по очередному кругу. Утром Валдаеву позвонили из милиции и потребовали явиться для дачи показаний.

— Повестку слать не будем. Надеемся на вашу сознательность, — проговорил приветливый молодой человек.

— Я приду, — вздохнул Валдаев, которому в этот момент новее не хотелось быть образцом сознательности, а хотелось забиться в темный угол и никуда не ходить.

Но идти пришлось. В районном отделе милиции: его донимали пару часов вопросами об Элле, об их взаимоотношениях, о ее знакомых и возможных местах появления.

— Годами люди не появляются, и никакого шума, — сказал Валдаев оперативнику, специализирующемуся на розыске без вести пропавших, — тому самому веясливому молодому человеку, который звонил ему. — А тут сразу — уголовное дело, обыски…

— Давят, — оперативник выразительно указал пальцем в небо.

— Сверху — на вас. Вы — на меня…

— Эх, Валерий Васильевич, — укоризненно произнес оперативник.

— Вместо того чтобы с бандитами бороться… — Валдаев запнулся, потом решился выложить все. — Тут меня бандиты атакуют. Требуют, чтобы я менял квартиру. Двухкомнатная мне велика, оказывается. Всю жизнь была нормальная, а сейчас велика. Угрожают убить. Закопать за кольце вой до-рогой. Это как?

— Ну-у, — протянул оперативник. Он сразу поскучнел. — Это когда было-то?

— На днях… Вот когда меня убьют.

— Да нет, сейчас из-за квартир редко убивают. Бум прошел.

— Редко, но убивают же!

— Да не думайте вы о худшем. Попугают… Конечгно, можете написать заявление. Мы его рассмотрим… Они вас били?

— Дали один раз.

— Следы побоев есть?

— Нет.

— Тогда все вообще трудно доказуемо. Ваши слова против их. Мы их напряжем. А они на вас отыграются. Вам это нужно?

— А если все-таки убьют?

— Если бы да кабы… Напишите. Вообще, это к разговору не относится, Валерий Васильевич. Это не в пределах моей компетенции.

— А что в пределах вашей компетенции?

— А в пределах моей компетенции розыск гражданки Корсуниной Эллы Валентиновны… Валерий Васильевич, — проникновенно, как ксендз во время исповеди, произнес оперативник — видимо, этому искусству он обучался у майора Кучера. — Поверьте, если вы виноваты, рано или поздно это всплывет. Так что…

— Но я не виноват, — эти слова от частого повторения уже затерлись и все больше походили на неискренние…

На следующий день Валдаева вызвали в прокуратуру. Там его допрашивала женщина-следователь — въедливая, источающая ядовитую стервозность. Говорила она с ним куда более сурово, чем оперативник.

— Я не виноват ни в чем, — снова повторял Валдаев. Больше всего он боялся, что его потащат к майору Кучеру, но тот пока не нарисовывался. Впрочем, Валдаев был уверен, что майор опять вынырнет в самый неподходящий момент, как черт из табакерки.

Чтобы отвлечься, Валдаев погрузился в работу. Он пытался уйти от грубой, неуютной действительности в искусственный мир слов, в белое безмолвие бумажных листов, расчерченное черными строками. Это был его мир. Он творил его по своему усмотрению. Он мог перетасовывать факты, жонглировать словами и событиями. Он был здесь хозяин, тогда как в реальной жизни он был лишь сорванным осенним листом, который гонит над землей ураганный ветер.

Он написал две статьи, до которых все руки не доходили уже третий месяц. Потом вернулся к тому, к чему не возвращался уже года три. В свое время в альманахе новой прозы «Знак препинания» он напечатал пару авангардистских рассказов. Валдаев никогда не увлекался прозой. Его вгоняло в тоску осознание того, что нужно на сотнях или десятках страниц передвигать вымышленных тобой героев. Он еще в юношестве пробовал силы в реалистических рассказах, и получалось, что со своими героями он не находит общего языка, поэтому они выходят вялыми, анемичными и по жизни бесполезными. Совсем другое дело — авангардная проза. Мысль течет плавно и не зависит ни от чего — ни от логики, ни от героев. Ты выплескиваешь накопившиеся чувства, страхи, тревогу в словах, ты отстраняешь их от себя, изучаешь, будто ученый энтомолог загадочных насекомых. И все эти сковывающие тебя чувства будто перестают быть твоими, они утрачивают над тобой власть. Авангардная проза — это еще невозделанная нива новейших психиатрических методик.

Рассказики в «Знаке препинания» были восприняты в узких кругах в основном доброжелательно. Валдаева даже пригласили на фуршет, посвященный годовалому юбилею журнала. Там собралась самая разномастная публика. Прокуренная, с бегающими глазами и напористыми манерами продавщицы сельского пивного ларька поэтесса оттащила его в сторону и заявила, что внимательно прочитала его рассказы. «Это, конечно, не „Фауст“ Гёте, но внимания заслуживает». И после этого затеяла с ним какой-то совершенно шизушный литературоведческий спор. Валдаев с трудом Понимал, о чем идет речь, и только старательно надувал Щеки и многозначительно поддакивал. В тот же вечер еще одна поэтесса — восторженная восемнадцатилетняя некрасивая дурочка — объяснилась ему, что, прочитав его рассказы, убедилась — Валдаев вполне может быть ее идеалом, и сам «идеал» в этот момент готов был провалиться сквозь землю. В процессе вечера она пару раз невзначай прижималась к нему телом, и он, ощущая ее прикрытую тонким свитером полную грудь, краснел. И сумел-таки отвязаться от нее. Это все проклятая стеснительность, поскольку кто-то другой не упустил бы случая. Но девчонка, как и все поэтессы, была немного не в себе, а такие особи всегда пугали его.

— Круто, старик, — оценил его рассказы на том вечере один литературовед. — Но глупо…

Позже Валдаев не возвращался к этому ремеслу. Оно для чокнутых, а ему хотелось казаться самому себе здравомыслящим, лишенным завиральных идей журналистом-прагматиком. Ему вовсе не хотелось ощущать себя частью той тусовки, где половина присутствующих созрела для смирительных рубашек. Он боялся снова садиться за стол и выплескивать на бумагу свои чувства и мысли, ибо боялся, что на определенном этапе не ты будешь владеть бумагой, а она овладеет тобой и все вываленное на нее вернется к тебе и ударит по сознанию. Такая проза — путь в дурдом.

Но сейчас, когда все вокруг него шло трещинами, осыпалось, разваливалось, он вдруг ощутил потребность усесться за новый авангардный рассказ. Ему хотелось переложить на бумагу часть пригибающей его к земле тяжести. Хотелось крепче ухватиться за реальность. Остановить сползание в зыбучий песок неопределенности и просто шизухи. Клин клином вышибают.

Он сидел за компьютером. Слова свободно ложились одно за другим. Название будто само собой возникло из той великой пустоты, где живут слова и идеи, — «Чугунный человек»… Жалко, что журнал «Знак препинания» давно загнулся. Но Валдаев писал не для того, чтобы опубликоваться, а потому, что не мог не писать.