Плач палача

Ей трудно было поверить, что в этот ее приезд все настолько изменилось. Вот мама поглядывает на нее странно, внимательно глядя в глаза. Наверняка и Лена будет разговаривать с ней иначе – между ними незримый Панин, который не даст им возможности общаться как прежде. Володьку она не увидит не потому, что его призвали, а потому, что он под следствием и впереди его ждет тюрьма. Еще вчера ее это совершенно не волновало. Она забыла о существовании Панина, Стоянова, Смирновой и всех, кто связывал ее с той, ушедшей частью ее жизни. Нина оставила их в прошлом, не пытаясь больше связывать себя с ними. Даже тоска по маме стала менее острой. Вчера это казалось естественным, но едва ступив на платформу городского вокзала, Нина поняла, что так легко оборвать эту связь не удастся. По крайней мере здесь, где каждая улица, сквер, переулок напоминают об этом.
      Нина следила за резкими движениями мамы, которая словно не услышала ее вопроса. Она все слышала, просто тянула время, подбирала нужные слова. В какой-то момент она даже решила, что не станет говорить того, о чем знают все. Пусть Лена Смирнова откроет дочери глаза на горькую правду. Тогда у Нины будет возможность прийти к ней, положить голову на грудь, ожидая ласки, понимания. Если она вообще воспримет все близко к сердцу. Глядя на Нину, Алевтине Михайловне чудилось, что она вовсе не настолько интересуется судьбой Володи, как хочет показать. Она какая-то отрешенная, спрятанная в свою новую жизнь, куда ей, матери, нет доступа. Алевтина Михайловна поняла, что ей не нравится в дочери, чего она не может принять – она не допускает ее к себе так близко, как это было всегда. Она старается, но у нее никак не получается. Чтобы не показывать этого явно, нашла способ переключиться – Панин.
      – Так что же о нем нового? Наверное, я единственный человек в Саринске, который не знает подробностей.
      – Тебя волнует твоя неосведомленность или суть самого дела? – Алевтина Михайловна села напротив, внимательно посмотрела на дочь. Что-то изменилось в ее облике, что-то ускользающее, неподдающееся описанию. Говорить стала по-другому: чуть растягивая слова, манерно – быстро переняла столичный говор. – Тебе нужно не упасть в грязь лицом, отвечая «я в курсе», так, что ли? Послушай, каким тоном ты задаешь вопросы! Между прочим, ты дружила с Володей десять лет! Я не вижу ничего похожего хотя бы на сострадание. Ты способна на это после своей столичной эйфории?!
      – Мама, что ты такое говоришь? – Нина удивленно смотрела на взволнованную мать.
      – Я знаю, тебе хочется услышать другое, но, милая девочка, боюсь, что тебе не понравится правда.
      – Ты словно меня обвиняешь в том, что произошло. А я была за сотни километров отсюда.
      – Иногда достаточно присутствовать незримо!
      – Мама!
      – Прости, – поспешила извиниться Алевтина Михайловна. Она колебалась: говорить – не говорить?
      – Ты пугаешь меня.
      – Вы долго дружили – я не могла воспринимать происшедшее легко, пойми, – начала оправдываться Алевтина Михайловна. – Как гром среди ясного неба. Я не видела его со дня твоего отъезда. Он звонил несколько раз, спрашивал о тебе.
      – А ты?
      – Я? Передавала ему от тебя приветы.
      – Зачем?
      – Он нуждался в них. Простое человеческое внимание. Приветы, которые ты почему-то забывала передать своим друзьям. И Леночке, кстати, тоже, – голос Алевтины Михайловны снова стал твердым. – Саринск для тебя – воспоминание, от которого нужно избавиться. Мы все – досадное прошлое! Я ошибаюсь? Скажи, что я ошибаюсь, девочка.
      Нина убрала руки со стола, скрестила их на груди и усмехнулась. Она не ожидала такого поворота – милая, мягкая мама вдруг выпускает коготки, обвиняет: «И в чем? В том, что за столько времени на новом месте, в новой обстановке она не только не потерялась, напротив – нашла себя. В том, что у нее впервые чтото получилось без ее материнского участия? Как же ей, оказывается, обидно, что ее девочка вернулась все еще уверенная в себе. Неужели все настолько мелко? Ну, дела! Однако насчет Саринска она попала в десятку!» – Нина поджала губы, выдерживая паузу. Последнее время, общаясь с Геннадием, она замечательно овладела этим нехитрым приемом вынудить собеседника говорить дальше, открываться до конца. И с мамой она решила не отступать от своих новых правил игры.
      – Ты ошибаешься, – ледяным тоном ответила Нина.
      – А что дальше?
      – Дальше? Вернемся к Володе. Он был и остается моим другом. Что бы ни толкнуло Панина совершить этот ужасный поступок, я не виню его и не оправдываю. Я просто принимаю случившееся как всегда.
      – Он убил Артема Пятака, если помнишь…
      – Что ему за это будет?
      – Первый нормальный вопрос, – Алевтина Михайловна надела рукавички и, открыв дверцу духовки, вытащила пирог. Аромат свежей выпечки и фруктов стал еще более насыщенным. Но Алевтина Михайловна вдруг подумала, что их разговор не способствует приятному чаепитию со свежей выпечкой. «Неужели она сможет спокойно есть?» – глядя на Нину, подумала она, но отрезала кусочек и положила на блюдце. – Его осудят по статье за непредумышленное убийство с отягчающими обстоятельствами. Сначала его ждет колония, потом – тюрьма.
      – Он никогда не пил настолько, чтобы совершать глупости.
      – Убийство не глупость, а преступление, – Алевтина Михайловна покачала головой. – Вся жизнь под откос.
      – Кто же виноват? Остался без твердой руки. Оказывается, стоило мне ненадолго отлучиться, как он…
      – И часто тебе приходилось оберегать его от глупостей, как ты это называешь?
      – Бывало.
      – Не вешай себе незаслуженные награды, Нина. Противно слушать!
      – Мамочка, почему ты так разговариваешь со мной? Я ведь тоже очень сожалею. Только что же мне теперь делать? Я ему не невеста, не жена и никогда бы не стала ею, как он, бедный, об этом ни мечтал.
      – Да, я чувствую, у тебя совершенно иные планы, – произнесла Алевтина Михайловна, и Нина уловила в тоне матери сожаление, смешанное с иронией.
      – Ты же сама говорила, что я должна добиться в жизни большего. Говорила?
      – Говорила, не отказываюсь.
      – Так почему же ты сейчас хочешь повесить на меня пожизненные страдания за чужую глупость? Почему тебе так хочется видеть меня испуганной, заплаканной, готовой идти за ним в тюрьму, что ли? – Нина вышла из себя. Пожалуй, она впервые так резко разговаривала с матерью. – По-твоему, в этом мое высокое предназначение?
      – Мы говорим на разных языках, девочка.
      – Неправда.
      – Ты бы хоть вид сделала, что жалеешь его, непутевого.
      – Неужели это не написано на моем лице? – возмутилась Нина.
      – Нет. И общаться ты ни с кем не хочешь, потому что тебе наплевать на всех и все. Что с тобой случилось, Нина?
      – Ты придираешься ко мне. Я скоро уезжаю, а ты решила оставить такие неприятные воспоминания о доме, о наших беседах, – Нина развела руки в стороны. – Я никогда не считала себя декабристкой. Слишком высокие идеалы и, по-моему, бессмысленные. Всего должно быть в меру.
      – И с каждым словом мне еще больше жаль бедного, наивного Володьку.
      – Отчего же?
      – Потому, что он подрался из-за тебя. Он защищал твою честь. Он не мог допустить, что кто-либо может дурно отозваться о его девушке. О прекрасной Нине, которую он в мыслях всегда называл своей невестой. Он убил Артема из-за тебя! – выпалила Алевтина Михайловна.
      На мгновение за столом повисла тишина, такая, что обеим казалось, что стук сердца раздается на всю кухню. Нина опустила глаза, проглотила сухой, колючий комок в горле и придвинула ближе блюдце с пирогом. Осторожно прикоснулась к нему дрожащим мизинцем: пирог был еще очень горячим. Алевтина Михайловна молча наблюдала за дочерью, мысленно ругая себя за то, что сказала резко и обвиняюще. Но ответ Нины показал, что мать напрасно беспокоилась о душевной травме, которую могло нанести такое сообщение.
      – Значит, таково общественное мнение… Ты бы сама до такого не додумалась. Прекрасно… – теперь уже прямо глядя в глаза матери, сказала Нина. – Он всегда был готов совершить поступок ради меня. Ему это удалось. Тронута. Наверное, он сейчас доволен собой – его мечта сбылась и на всю жизнь хватит воспоминаний. Только он не учел одного – меня в этой жизни не будет никогда. И не было бы, понимаешь? Его никогда не было в моих планах. Жена водителя – на что еще можно надеяться с его способностями? Это его предел. Его, но не мой!
      Алевтина Михайловна закрыла лицо руками. Она уже ничего не понимала. Ей хотелось отнять ладони и увидеть, что она одна на кухне. Присутствие дочери было адской мукой. Равнодушие, цинизм, которые она источала, пронзали материнское сердце.
      – Ладно, не страдай так, пожалуйста, – миролюбивым тоном произнесла Нина. – Ну хочешь, я даже схожу к нему на свидание?
      – Это было бы слишком кощунственно в свете всего, что ты только что говорила, – глухо ответила Алевтина Михайловна и, встав из-за стола, вышла из кухни.
      В комнате она легла на диван, отвернувшись к стене. Ей было невыносимо тяжело. И никто, ничто не могло облегчить эту тяжесть. В один миг разрушился создаваемый годами образ прекрасной дочери, которую она воспитала. Алевтина Михайловна поняла, что все это время что-то делала не так. Результат не радовал. Это означало только одно – все теряет смысл. И Нина не поймет ее отчаяния. Она вернулась чужой, а может – и была такой? Алевтина Михайловна качала головой: «Не нужно было отпускать ее так далеко. Она не готова к самостоятельной жизни. Нахватается всего, что будет рядом, впитает, как губка, и плохое, и хорошее – порой так трудно разобраться во всем самой. Я-то знаю, кто, если не я… Наверное, я сама виновата в этом – подбирала не те слова, приводила не те доводы, настаивала не на том». Алевтина Михайловна отняла ладони от лица, медленно повернулась и посмотрела на сидящую напротив Нину. Она незаметно зашла в комнату, устроившись в кресле. На лице дочери не было ничего, хоть отдаленно напоминающего сострадание, желание сблизиться. Рыжеволосая девушка смотрела прямо, и в этом взгляде был вызов. Говорить больше не хотелось ни одной, ни другой. Алевтина Михайловна не чувствовала в себе сил обращаться к дочери сейчас. Она сказала себе, что для нее все кончено: несколько дней перечеркнули усилия всей жизни, показали бессмысленность прожитого, пустоту, которая поглощает все, не оставляя шансов. Нет цели, желаний, потеряна мечта, жизнь под откос…
      – Ладно. Поговорим позднее, – поднявшись, сказала Нина и добавила с улыбкой: – А я все-таки отведаю твоего пирога. Не зря же ты старалась.
      – Я люблю тебя, доченька, – прошептала Алевтина Михайловна, глотая слезы, когда снова осталась в комнате одна. – Я люблю тебя, только что-то я делала не так… Совсем не так.
 
      Нина проснулась и с удовольствием потянулась, расправляя занемевшие руки: что за привычка спать, закинув руки за голову? Посмотрела на измятую подушку рядом – Гена уже поднялся, а может быть, успел уйти. Он не любит долго спать. Восемь утра для него – критическая отметка для того, чтобы начинать обычный день, а сейчас на часах была половина десятого.
      – Гена! Гена, ты дома? – позвала Нина, прислушиваясь к тишине в квартире. И добавила, ни к кому не обращаясь: – Убежал крокодил Гена.
      Нина сладко зевнула, повернулась к окну. Сквозь белоснежную, почти прозрачную гардину было видно голубое небо, совершенно чистое, без единого облачка. Умиротворяющая картина вызвала у Нины улыбку. Хорошая погода, ясный осенний день. Нина знала, что, когда небо чистое, у нее всегда ощущается прилив сил и подъем настроения. Напротив – свинцовый небосвод, вот-вот грозящий разразиться ливнем, всегда действует на нее удручающе. Так было всегда, и Нина ничего не могла с этим поделать. За то время, что они провели вместе, и Геннадий успел свыкнуться с тем, что настроение его прекрасной Ниночки может изменить дуновение ветра в прямом смысле слова. Он называл это капризами избалованного ребенка и всегда старался развеселить ее.
      Поднявшись с постели, Нина накинула халат прямо на голое тело и, часто моргая, что помогало ей проснуться окончательно, побрела на кухню. На столе под салфеткой она обнаружила бутерброд с ветчиной, а рядом на кофеварке маленькую записочку: «Красивая, для тебя – горячий кофе. Твой Г.». Улыбнувшись, Нина нажала кнопку и, откусив бутерброд, снова выглянула в окно. Прохожие жили своей целенаправленной жизнью, кто спешил, кто брел медленно – у каждого свои проблемы, заботы. Нина усмехнулась, откидывая волосы за спину, вот у нее с некоторых пор нет ни проблем, ни забот. Она попала в сказку, где ей постепенно отвели самую главную роль. Вернее сказать, где она добилась главенства, и очень легко, без потерь.
      Налив себе кофе, Нина села за стол. Она привыкла к тому, что теперь ей часто приходилось есть одной. Раньше это было для нее сущей мукой. Она не могла заставить себя проглотить хоть кусочек еды в одиночестве. Геннадий возвращался вечером и заставал Нину в плачевном состоянии: ее тошнило, кружилась голова, она лежала на диване, закрыв ладонью глаза. Когда выяснилось, что причина недомоганий – нежелание есть одной, он устроил Нине головомойку. Ей было приятно его внимание, которое выражалось даже в недовольстве в ее адрес. Ей нравилось примерять разные маски: то раскаявшейся овечки, то разъяренной тигрицы. Она могла вести себя, как ей вздумается. И все потому, что не так давно поняла: Геннадий нуждается в ней гораздо больше, чем это было поначалу. Он и сам не мог представить такого в начале их знакомства.
      Вообще девушка быстро освоилась на новом месте и уже не считала Геннадия обманщиком, заманившим ее в ловушку, воспользовавшимся ее неопытностью. Напротив, она посчитала за необыкновенную удачу, что в тот день он подсел к ней, заговорил, а она – не оттолкнула незнакомого мужчину и поверила его словам. Как же она теперь радовалась своей наивности, благодаря которой теперь вела жизнь принцессы. Она чувствовала себя уютно, ей было надежно с этим спокойным мужчиной. Ей не нужно было ни о чем просить – Геннадий предугадывал ее желания, баловал, холил. Она стала его самой любимой игрушкой. Она с отрешенной улыбкой принимала знаки его внимания и заботы. Ей нравилось наблюдать, как по лицу его пробегала тень озабоченности, страха. Он так боялся, что она уйдет из его жизни, которую без Нины теперь трудно было представить.
      Прошел год, не прошел – пролетел, а Нине казалось, что она перешагнула порог этой квартиры вчера. Однако изменений произошло немало. Из девушки, робко отвечающей на ласки опытного мужчины, она превратилась в женщину, заставляющую его преклоняться, восхищаться, раболепствовать – и это Нина считала своим главным достижением, безотказным оружием. Геннадий был настолько очарован ею, что был готов на любые безумства, только бы не потерять ее. Вокруг столько соблазнов, и он делал все, чтобы у Нины не возникало желания смотреть по сторонам. Она не должна открыть для себя что-то более интересное, чем жизнь с ним, его любовь. С некоторых пор Геннадий понял, что действительно влюблен. Это открытие сделало его еще более предупредительным, а Нина, почувствовав перемену, стала вести себя как полноправная хозяйка.
      Единственное табу, сразу наложенное Геннадием, – никаких вопросов по поводу его работы, никаких расспросов о том, где он проводит время, как зарабатывает деньги. И деньги немалые – Нина была не настолько глупа, чтобы не понимать, что шикарная жизнь, которую они вели, требовала больших вложений. Телефон зачастую звонил не преставая, количество знакомых Геннадия впечатляло. Нина выполняла роль домашнего секретаря, регулярно записывая информацию о звонках за день. Но все равно она так и не могла понять, чем же занимается Геннадий. Девушка надеялась однажды получить ответ и на этот вопрос. А пока она отбросила ненужное любопытство и наслаждалась тем, что преподнесла ей судьба.
      Раздался телефонный звонок. Медленно поднявшись, Нина подошла к телефону. Последнее время в ее движениях появилась какая-то усталая грация, ничто не могло заставить ее суетиться.
      – Алло!
      – Доброе утро, красивая! – Геннадий часто обращался к ней так. Нина расплылась в улыбке, запрокидывая голову назад.
      – Доброе утро, – ее грудной голос спокоен, не выражая никаких эмоций.
      – Ты давно проснулась?
      – Не очень. Пью кофе. Ты, как всегда, покинул меня рано, неслышно. Ты поцеловал меня перед уходом?
      – Да. Я всегда это делаю, девочка, – голос Геннадия дрогнул: он неожиданно почувствовал томление плоти, вспоминая, как они провели эту ночь. Одна из сотен ночей, когда мир теряет свои очертания, и важно только то, что ты чувствуешь, твой полет. Заставив себя вернуться в реальность, Геннадий спросил: – Ты настроена сегодня на ужин при свечах?
      – Я всегда готова составить тебе компанию.
      – Мы будем одни.
      – Меня это только радует, – Нина предвкушала, как она предложит Гене заняться любовью. Она обязательно придумает что-то новенькое, вернее, воспользуется тем, что столько раз наблюдала в фильмах, которые смотрела по видео: шампанское льется по груди, кусочки шоколада тают во рту во время страстного поцелуя, льдинка медленно движется от кончика носа по шее все ниже, ниже. Она должна прочувствовать это в жизни. – Я подготовлю тебе сюрприз!
      – Это интересно. Значит, так, я освобожусь около шести.
      – Хорошо, я буду тебя ждать.
      – Я куплю что-нибудь перекусить в ресторане, так что суетиться возле плиты не стоит.
      – Годится, – Нина понимала, что Геннадий, как всегда, ждет ее «целую», но сегодня она решила воздержаться от нежностей по телефону.
      – Нина!
      – Что?
      – Я люблю тебя.
      – Я знаю.
      – И все? – Геннадий знал, что она любит играть, пряча свои эмоции. – Этого мало.
      – Меня не может быть много, – загадочно сказала она. – До вечера. Пока.
      В трубке раздались гудки. Нина, довольная собой, направилась принимать душ, забыв о существовании Геннадия до вечера. Она найдет чем себя занять до его возвращения. А Геннадий, застыв с трубкой в руке, подумал, что совсем сходит с ума – для него стало важным только общение с этой девчонкой. Он думал над каждым ее словом, взглядом. Это было мучительно и необходимо. Ему сорок восемь лет, ей – неполных девятнадцать. На что он надеется? Он постоянно живет в страхе, что рано или поздно она уйдет от него. Но уйдет только в том случае, если ей предложат нечто большее, чем то, что способен дать он. Значит, он должен все сделать, чтобы она никогда ни в чем не нуждалась. Он избаловал ее, окружил бесконечным праздником. Она для него – ребенок, игрушка, любовница, жизнь. В ней все, о чем он мечтал.
      Почему все его романы никогда не были долгими? Он легко заводил их, легко прерывал, не заботясь о том, что чувствует брошенная женщина. Так он поступил и со своей женой много лет назад. Теперь судьба решила наказать его за предумышленную жестокость. Она подарила ему достаток, положение в обществе и отняла душевный покой, подтолкнув к этой рыжеволосой, зеленоглазой колдунье. Мучительное, давно забытое состояние влюбленности – сладко и невообразимо тяжело. А может быть, она просто приворожила его, как это частенько бывает в последнее время? Сегодня столько об этом говорят. И именно поэтому он не смог пройти мимо потерянной, грустной красавицы с потухшими зелеными глазами. Он отчетливо помнил тот день и свою невероятную ложь по поводу набора на курсы стюардесс. Тогда он просто был очарован ее красотой и хотел провести с нею сладкое время, но все вышло гораздо серьезнее. Конечно, это она магнитом притянула его и не желает пока отпускать. Приворожила, кажется, у нее для этого есть все данные, а недостающие – он ей привил за этот год.
      Геннадий усмехнулся – он счастлив! Счастлив, несмотря ни на что. Пусть это состояние продлится столько, сколько отмерено. Не все зависит от него, и даже баснословные деньги, которые он зарабатывает, не помогут ему купить вечное благополучие, гарантию бесконечной любви. И еще – ему не удастся остановить время. Оно работает против него, каждая секунда делает его не просто старше. Он стареет. Он почувствовал это совсем недавно, когда подумал о том, что неплохо было бы обзавестись ребенком. Может быть, Нина окажется хорошей матерью? Может быть, жизнь без забот скоро наскучит ей и проснувшийся природный инстинкт громко заявит о себе? Но только Геннадий подумал об этом, как в голове появилась несложная арифметика: допустим, пройдет еще пару лет. Итак, ему пятьдесят – ребенок только родился, а Нине лишь чуть за двадцать. Нет, это полнейшее безумие. Он не должен обременять ее детьми, просто потому, что в недалекой перспективе она останется одна. Она не выдержит. Ей нужно сильное плечо рядом – это Геннадий понял сразу. Когда Нина чувствует себя в безопасности, она предсказуема, спокойна. В другом случае – паника, хаос, ошибки. И тогда Нина будет вынуждена искать другого… Того, кто сможет помочь ей обрести покой, ей и ее ребенку. Она ведь будет думать за двоих. Нет, Геннадий понял, что зашел в своих фантазиях слишком далеко. И нужно будет уделять больше внимания тому, что не приведет к беременности. Хотя вот уже год прошел, а она ни разу не беспокоилась по этому поводу. Странно… Геннадий посмотрел на это с другой стороны – с кем-то из них что-то не так? Наверное, с ним. Бурная молодость могла сделать свое дело. Лечение определенных болезней не всегда проходит бесследно, значит, ему нечего бояться, Нина вряд ли скажет, что ждет от него ребенка. Наверняка он давно не способен иметь детей.
      Единственный его сын, которому сейчас уже двадцать пять лет, появился на свет задолго до того, как его отец начал предаваться любовным утехам. Неожиданно для самого себя он почувствовал, что жить с одной женщиной – не для него. Измена за изменой, ссоры, обвинения со стороны жены – все это было, и все это Геннадий давно вычеркнул из своей памяти. Он жил все эти годы, забыв об их существовании. К тому же после развода жена уехала с ребенком в неизвестном направлении. Конечно, при желании он мог искать их, найти, но ему это не было нужно. Да и сейчас лишь изредка что-то щемило в груди, и он силился представить: на кого похож его взрослый сын? Геннадий от души надеялся, что на свою мать, во всем – только на нее. Воображение не желало рисовать какой бы то ни было портрет. Геннадий вспоминал маленького черноволосого кареглазого мальчугана, всегда выбегавшего ему навстречу по вечерам, когда он возвращался из института. Все размытее делалось его лицо, и теперь в памяти остались только волосы и огромные почти черные, смеющиеся глаза. Эти обрывочные воспоминания пробуждали чувство вины – оно способно быстро отравить самую благополучную жизнь. Геннадий гнал их от себя, навсегда решив, что больше никогда не обзаведется семьей.
      Нина ломала все его планы. Он снова хотел полного и безоговорочного обладания. Теперь он, хотя это больше присуще женщинам, обдумывал возможность нового брака. Он мечтал о том, как войдет с Ниной, держащей его под руку, во Дворец бракосочетания и все взоры мгновенно обратятся на них. Ведь они будут самой красивой, самой счастливой парой – это всегда привлекает внимание. Он купит ей необыкновенное платье, подарит драгоценности, о которых она и мечтать не могла. Он покажет всем, на что он способен ради любимой! Ему казалось таким важным, что она станет его женой официально. Это возвысило бы его в собственных глазах. Почему? Он сам не мог толком ответить на этот вопрос. Он считал справедливым, чтобы Нина стала в его доме полновластной хозяйкой не только на словах, но и по закону. Он был готов отдать ей все, лишь бы знать, что это удержит ее рядом. Нина стала его болезнью, его последней любовью. Геннадий был уверен, что больше никогда не сможет так относиться к женщине. Он женится на ней. Он испытывает необъяснимое благоговение перед этой, в сущности, девочкой, от одного взгляда которой у него внутри все холодеет. Она должна стать его женой! И ему совершенно плевать на то, как отреагируют на сообщение многочисленные друзья. Вот уже год они периодически пускают шпильки в адрес его и Нины. Никто не может понять причины затянувшегося романа. Раньше очередная любовная интрижка Геннадия длилась в основном от луны до луны. В компании Геннадия прозвали Лунным любовником – так получалось, что с ее убыванием ослабевала и его связь с новой пассией. Но в случае с Ниной никто не понимал, в чем дело. Закон потерял свою силу.
      Конечно, никто не отрицал, что она эффектна, обольстительно красива и держится не по годам уверенно. Несколько раз Геннадий брал ее с собой на вечеринки, и каждый раз она, оказываясь в центре внимания, не терялась. Она улыбалась кончиками губ, чуть пригубив шампанского, великолепно танцевала, но главное – Геннадий не сводил с нее влюбленных глаз, а она в ответ загадочно улыбалась ему. Давно общавшиеся с ним люди настороженно отнеслись к таким переменам. Всем хотелось увидеть в отношениях Нины и Геннадия что-то тщательно скрываемое. Вариантов выдвигалось несколько: она – дочь высокопоставленного лица, связи которого помогут Геннадию еще более укрепиться; Геннадий проиграл чудовищный спор и теперь вынужден составлять пару этой вертихвостке; она – его внебрачная дочь, и скоро последует признание в этом. Одним словом, страсти вокруг этой пары были нешуточные.
      Но, как известно, человек может только предполагать, строить планы, мечтать, а реальность всегда застает врасплох. Так случилось и с Геннадием. Прошло не так много времени, прежде чем он окончательно решил сделать Нине предложение. В этот вечер он вернулся с букетом роскошных алых роз. Нина вдохнула нежный цветочный аромат и улыбнулась.
      – Спасибо. По какому поводу?
      – А без повода не бывало, что ли? – целуя ее, спросил он.
      – Просто сегодня мне кажется, что все неспроста, – загадочно прищурилась она, ставя букет в вазу.
      – Интуиция не обманула тебя, но давай сначала перекусим. Я голоден.
      Геннадий дождался, пока Нина управилась с цветами, любовно расставив их, и мысленно пожелал себе удачи. Он волновался и боялся, что слова окажутся недостаточно убедительными, красивыми. Он отодвигал момент признания в своих чувствах и напряженно наблюдал, как Нина выкладывает на стол все, что он привез для ужина.
      Еще горячие отбивные, картофель фри, нарезка колбас и сыров, овощи были с удовольствием съедены. Геннадий любил смотреть, как Нина ест: она не жеманничала, всегда делала это с аппетитом, но красиво. Бутылка шампанского была до половины выпита, когда Геннадий решил, что время пришло.
      – Ниночка!
      – Да? – она положила в рот кусочек черного шоколада и улыбнулась. – У тебя очень взволнованный вид. Что случилось?
      – Все в порядке, милая. Просто я действительно волнуюсь.
      – И в чем причина?
      – Сейчас узнаешь… – Геннадий встал из-за стола и сел в просторное кресло напротив. Он хотел сделать свое предложение стоя, но потом решил, что это будет казаться смешным, пафосным. – Я давно хочу попросить тебя сделать меня самым счастливым человеком.
      – Мне до сих пор не удалось это?
      – Удавалось, но в ином качестве. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
      – Спасибо, дорогой, но я не выйду за тебя замуж, – улыбаясь, ответила она.
      – Почему? Тебе плохо со мной? – ее реакция ошеломила его.
      – Нет, мне очень хорошо с тобой. Настолько хорошо, что я забыла все и всех, кто был в моей жизни до знакомства с тобой. Не смотри так укоризненно. Я о той жизни, которая была у меня в Саринске, о друзьях, с которыми я перестала общаться. Я о маме, с которой разговариваю по телефону от случая к случаю. Ведь мне приходится врать ей, а я хочу это делать все реже. Наверное, она обижается на меня…
      – Тогда почему «нет»?
      – Я не хочу связывать тебя и себя. Сейчас мы свободны, мы принадлежим самим себе. Это очень ответственно, впускать кого-то в свое пространство. Это ответственность за другого человека, понимаешь? Я знаю, чего ожидать от себя, а от другого человека – вряд ли… – Нина подошла к Геннадию, села к нему на колени. Коснулась гладко зачесанных волос, высокого лба. – Я так привыкла к тебе, что уже не представляю своей жизни без тебя. Но только в рамках тех отношений, которые сложились у нас. Мне страшно все менять.
      – Что «все»?
      – Ты намного старше меня, не притворяйся, что не понимаешь. Штамп в паспорте не дает гарантий светлого, безоблачного будущего. Зачем тебе так понадобилось жениться на мне? – Нина пыталась заглянуть Геннадию в глаза, но он отводил взгляд. – Раньше тебе нужна была просто я, а теперь – я, но по закону. Зачем? Не нужно, пожалуйста. Это все испортит, а я так хочу, чтобы у нас все было хорошо!
      Нина говорила от души. В какой-то момент, до этого неожиданного разговора, она почувствовала острую необходимость в продолжении этих странных отношений. Постепенно Геннадий стал ей близким человеком, без которого она не мыслила своего существования. Не только она, но он приобрел некую власть над ней. Он соединил в себе несоединимое: заботу и внимание отца, нежность и страстность любовника. Для Нины это было не потребительское, скорее – душевно необходимое сочетание. Она ощущала себя спокойной и уверенной, когда рядом был этот мужчина. Ничего не требуя, она очень удивилась его неожиданному предложению. Хотя что в этом было странного? Ведь она воспитывалась на совершенно других примерах. В них между мужчиной и женщиной возникала любовь. Потом они встречались, присматриваясь друг к другу, а спустя время вступали в брак, обзаводились детьми. Это была классическая схема, которой придерживалось большинство, и Нина понимала, что в ее случае все выходит за установленные рамки. Все это время ее устраивало такое положение вещей. Это был особый мир, в который пока никому не было доступа. Она скрывала их отношения от матери, ни словом не обмолвившись о том, что в ее жизни появился мужчина. Вообще многое приходилось скрывать от нее, практически все. Нина лишь один раз была дома за этот год и чувствовала себя не так уютно и тепло, как прежде. Что-то навсегда изменилось, хотя мамины руки по-прежнему нежно прижимали ее к груди и она говорила о любви. Нет, она тоже лгала – достаточно было посмотреть в ее грустные, потухшие глаза, чтобы понять это.
      Обретя благополучие в доме Геннадия, Нина решила одни проблемы, но получила массу других. Так всегда бывает. Ей стало казаться, что она лишилась очень многого, и порой она спрашивала себя: не лучше ли было вернуться в Саринск, признавшись в неудаче?