Плач палача

Ей доставляло особый кайф видеть, как загораются их глаза. Наверняка каждый из них решал, что на него «запала» очередная богатая истеричка, топящая свою сексуальную неудовлетворенность в рюмке. Кобели! Нина презрительно складывала губы, отвечая на их призывные взгляды. Как легко было заполучить любовь на одну ночь. Вино и секс, причина и следствие – Нина брезгливо морщилась – это не для нее. И сознание собственной неповторимости, не сочетающейся с грязью бренного мира, заставляло ее заказывать новую порцию горячительного. Когда лица сидящих рядом становились совсем размытыми, а мысли в голове – смешными, она давала себе команду «стоп». Выпивала чашку черного кофе, и, едва держась на ногах, отправлялась домой.
      Несколько раз за ней пытались увязаться ищущие приключений юноши, но отборный мат и откровенная решимость постоять за себя помогали ей избежать ненужных осложнений. Нина сама не понимала, откуда в такие минуты в ней появлялась такая грубость. Добравшись домой, не раздеваясь, она падала на кровать и забывалась в тяжелом сне. Самым страшным было пробуждение. К душевным страданиям прибавлялась разрывающая голову головная боль, тяжесть во всем теле. Таблетки аспирина теперь всегда лежали на тумбочке, как и стакан воды. Сделать даже один глоток было сущей мукой. Тошнота требовала избавиться от всего, что было внутри. Вывернуться бы, вымыться и снова стать свежей, полной сил. Увы. С каждым днем она просыпалась во все более мрачном расположении духа. Ощущая усталость во всем теле, она наивно пыталась выяснить причину такого состояния. Нина совершенно не собиралась связывать его с очередным вечером в баре – она пришла домой, она почти все помнит. Некоторые детали ускользнули, но это означает только то, они не были важны.
      Но сегодняшнее пробуждение было особенным: Нина не помнила завершения вчерашнего вечера. Она четко представила, как зашла в этот маленький бар с красивой цветомузыкой, от которой блики расходились по всему асфальту. Именно увидев разноцветных зайчиков, словно пытавшихся прорваться через закрытые стекла и приоткрытую дверь, Нина решительно спустилась в полуподвальное помещение бара. Она помнила, что сначала заказала водку и стакан апельсинового сока.
      Бармен смотрел на нее сначала недоверчиво, но после щедрых чаевых – с нескрываемым интересом. История повторялась, Нина начала злиться и продолжала медленно и целенаправленно напиваться. Но вот что случилось потом? Нина осторожно приподняла голову и снова посмотрела на загадочного мужчину, спокойно спящего в ее постели. Более того, он лежал на ее месте, но, по-видимому, никогда не наблюдал за звездами, поэтому и сопел ей прямо в лицо, отвернувшись от окна.
      Она в первый раз привела мужчину домой. Это не значит, что за полгода, что прошли после смерти Соболева, она вела монашеский образ жизни. Она оказалась в объятиях одного из самых близких друзей Геннадия примерно на пятый день после похорон. Это произошло само собой – утешения старого друга плавно перешли в поглаживания, объятия и быстрый секс прямо на кухне, у остывающего в кофейнике кофе. Она ничего не чувствовала при этом – ни приятного, ни отталкивающего. Просто молча согласилась отдать свое тело в умелые руки на несколько минут, не больше. Но неожиданный любовник наверняка решил иначе. Нина потом долго не могла избавиться от его настойчивого желания продолжить знакомство. Вероятно, товарищ Соболева решил, что она теперь оказалась в его полном распоряжении. Он прямо заявил ей, что готов содержать ее, получая при этом определенные услуги. Нина горько усмехнулась – ее приняли за этакое переходящее красное знамя. Обидно и бесчеловечно. Товар в красивой упаковке. С этим нужно было что-то делать.
      Она тактично отвечала, что ее принимают не за ту, но вежливые слова отказа возымели обратное действие. После очередного телефонного звонка с намеком на свидание где-нибудь на лоне природы Нина, не выбирая выражений, объяснила стареющему ловеласу направление движения. Она никогда раньше не разговаривала так, но именно после этих слов ее оставили в покое. Она ругала себя за то, что позволила вести себя, как дешевая шлюха, и, вспоминая об этом, просидела больше часа, запершись неизвестно от кого в ванной.
      Примерно еще через два месяца Нина познакомилась с одним уличным художником. Стояли первые летние дни. Июньский воздух был наполнен трепетными, самыми романтическими настроениями. Нина чувствовала их кружение, она иногда ощущала их легкое прикосновение к себе. Но все это было лишь шлейфами чужих страстей, романов, влюбленных взглядов и слов. А ей было так одиноко. Она просыпалась и говорила Соболеву «доброе утро». Потом шла варить кофе – обязательно две чашки. Выпивала свою, молча глядя на пустой стул напротив и нетронутую чашку. Она начинала выяснять, почему он не хочет даже попробовать, а заканчивалось все ее упреками и взглядами в окно, где синело небо. Такое далекое, бескрайнее, приютившее ее Соболева навсегда. Теперь Нина лишь изредка позволяла себе смотреть на звезды: она была обижена на них. Ведь могли бы подготовить ее к тому, какая судьба ожидает ее в этом доме. Так нет же, молчали, таинственно подмигивая. Сговорились, холодные. И об этой встрече с молодым художником они тоже не пожелали намекнуть. Будто все в ее жизни подчинялось случайности.
      Нина сама заметила его, даже шаг замедлила, так откровенно на его лице читался восторг. Он преградил ей путь и, продолжая восторженно смотреть на ее лицо, умолял об одном: он мечтает нарисовать ее. Она – именно тот образ, который ему грезился, но никогда не являлся наяву. Он был очень красноречив, уверяя, что их встреча предопределена судьбой. Конечно, он подчеркивал обоюдную выгоду: она – его муза, дарит вдохновение, а он – прославит ее оточенные формы и линии в веках. Последнее обстоятельство осело в голове Нины, и она решила, что не будет ничего плохого в том, чтобы согласиться позировать этому фанатику. К тому же это отвлечет ее от тяжелых мыслей об одиночестве, о том, что Соболев бросил ее на произвол судьбы, уйдя в мир иной.
      Подняв глаза к небу, она пристально посмотрела на быстро бегущие облака. Ветер гнал их, и они, не имея сил сопротивляться, повиновались его силе. Где-то там, в бесконечных просторах, недостижимых ни взгляду, ни мыслям, нашел свое пристанище Геннадий. И одному ему известно, что он думает, глядя на то, как художник уговаривает ее стать своей Галатеей. Испытывая невесть откуда взявшееся злорадное удовлетворение, Нина согласилась. Первый сеанс обезумевшего от радости мастера состоялся прямо на месте их встречи. Только теперь он решил представиться и, услышав в ответ, как зовут ее, широко улыбнулся. В этот момент Дима показался Нине привлекательным молодым человеком. Она стала разглядывать его с интересом, развлекая себя тем, что придумывала историю его жизни.
      Посадив Нину на маленькую табуреточку, он сел напротив на скамейку. Карандаш в его руке двигался быстро, то резко, то плавно. Временами работа прекращалась, пронизывающий взгляд его застывал, придавая лицу отрешенное выражение.
      – Дима, мне холодно, – наконец призналась Нина, зябко потирая плечи. Хотя на улице стоял июнь, сильный ветер под вечер заставил многих надеть что-то потеплее. Нина вышла из дома, когда на улице было тепло и уютно, а теперь она продрогла, жалея, что оставила в прихожей пиджак.
      – Предлагаю отметить наше знакомство, – сворачивая работу, сказал Дима. Резким движением он отбросил длинную прядь волос от лица. Поправил яркокрасную повязку на лбу. Нина усмехнулась, подумав, что все люди искусства немного странноватые: одежда художника, его длинные волосы, грязные кроссовки, не мытые со времени последнего дождя – все это, повидимому, должно было составлять необычный образ творческого человека. – Я знаю один уютный бар, где мы сможем прекрасно провести время.
      – Я не возражаю, – ответила Нина, представляя, как она будет смотреться рядом с этим непризнанным талантом. Впрочем, перспектива провести очередной вечер в одиночестве тоже не казалась ей лучшим вариантом. Да и выпить чего-нибудь крепкого она не откажется наверняка. – Только предупреждаю, я не пью пива, сухого вина и всякой подобной бурды. Я говорю для того, чтобы ты не уставился на меня удивленно, когда я закажу себе водку.
      – Вот это по-нашему! – присвистнул Дима, складывая пальцы в жест, означающий полный порядок. Они направились в сторону оживленного парка. – Ты удивительная девчонка!
      – Я вышла из этой категории, – медленно идя рядом, заметила Нина.
      – Тогда ты удивительно молодо выглядишь.
      – На сколько?
      – Выпускница школы, не старше, – прикуривая, ответил художник.
      – Слабовато у тебя со зрением, Димуля, – покусывая нижнюю губу, многозначительно произнесла Нина. – А еще художником себя называешь. Где же твоя наблюдательность?
      – Что ты хочешь сказать? Тебе лет сто и ты прекрасно сохранилась, потому что знаешь средство вечной молодости? – Нина засмеялась в ответ, подумав, что делает это так, как Соболев. Она переняла у него многие фразы, жесты, мимику, даже смех. Но Дима укоризненно покачал головой. – И смеешься ты, как ребенок.
      – Ладно, так и скажи, что самому не так давно стукнуло восемнадцать и хочется оказаться старше. Я права?
      – Нет, мне двадцать три.
      – Значит, ты тоже замечательно выглядишь. Бриться начал? А то по твоей нежной коже ничего не определить, – съязвила Нина.
      – Перестрелку считаю оконченной. Объявляется перемирие. Идет? – улыбаясь, спросил Дима и протянул открытую ладонь. Нина с силой хлопнула по ней своей. Они уже заходили в маленький и показавшийся Нине с первого взгляда уютным бар. – Значит, говоришь, по водочке закажем?
      После двух часов бесед о вечном, глобальном, бессмертном и лирическом Дима осмелел настолько, что предложил Нине отправиться к нему домой. Головы у обоих были заторможены изрядной дозой спиртного, но когда Нина отвечала «да», она все прекрасно понимала. Дима расплатился с барменом, взял ее за руку и, время от времени заглядывая ей в глаза, повел к себе. Они шли переулками, закоулочками, петляли, выходя на совершенно незнакомые Нине улицы. Она точно знала, что обратной дороги не найдет, и с опаской в голосе сказала об этом.
      – А тебе пока не нужно будет возвращаться, – едва ворочая языком, ответил Дима. – Я собираюсь похитить тебя у всего человечества на некоторое время. Идет?
      Нина снова согласилась, пьяно улыбаясь и представляя, как будет позировать обнаженной в какой-нибудь маленькой, душной комнате с бесподобным творческим беспорядком. Но то, что она увидела, превзошло ее ожидания: маленькая комнатушка в бесконечной коммуналке, наполненной сыростью и несочетаемыми запахами. Суровые взгляды соседей, считающих своим долгом высунуться хоть на мгновение в узкие щели отворенных дверей. Здесь не оставлялась без внимания самая ничтожная мелочь. Как же могли они пропустить такое событие, как появление рыжеволосой бесстыжей девицы, хохочущей во весь голос, несмотря на поздний час.
      – Спорим, я сейчас открою дверь, а там кто-нибудь из твоих соседей ушко прислонил? – задиристо спросила Нина через несколько минут пребывания в гостях у Димы.
      – И спорить не хочу – все именно так и будет. Только ты как появилась, так и исчезнешь, а мне они потом устроят промывание мозгов с множеством пакостей. На это коммунальщики великие мастера. Говорят, раньше в таких квартирах жили дружно, витала особая атмосфера. Не верю! Люди не меняются, а если это и происходит, то лишь в сторону маразма, – Дима обреченно махнул рукой. Медленно провел языком по сухим губам. – Да ну их. Работать-то будем?
      – Будем.
      – Присаживайся в кресло. Только поосторожнее, не слишком опирайся о спинку – она может отвалиться в любой момент, – предупредил Дима, оттачивая карандаш при помощи острого скальпеля. Заметив удивленный взгляд Нины, поспешил добавить: – Моя маман работала в одной больнице. У нее была мания – воровать инструменты. Скальпель – самое безобидное, что она умудрилась притащить домой. Видишь – пригодился.
      – А где она сейчас? – никак не находя удобной позы в этом поскрипывающем кресле, спросила Нина.
      – В дурдоме, – просто ответил Дима и посмотрел на нее. – Ты не переживай. Я не такой. Говорят, что шиза передается через поколение. Меня пронесло.
      – Хочется верить, – Нина даже протрезвела. Она только сейчас поняла безрассудство своего поступка.
      К тому же большое окно в комнате было настежь открыто, а эта июньская ночь была достаточно прохладной. – Прикрой окно – холодно.
      – Желание музы – закон! – Дима мгновенно прикрыл раму и, отложив бумагу и карандаш, спросил: – Пить хочешь?
      – Хочу.
      – Водка была дрянь. Спирт, а не водка. Сушняк начался, – Дима налил из высокого, в некоторых местах обсиженного мухами графина воду и стал жадно пить. Нина смотрела на стакан не первой свежести, и с каждым глотком своего нового знакомого утолялась и ее жажда. Ничто на свете не могло ее заставить сделать хоть глоток из этого мутного стакана. Дима снова наполнил его до краев и трясущейся рукой протянул Нине. – Пей, пожалуйста.
      – Пока не буду. Оставь на столе, – улыбнулась Нина.
      – Как хочешь. Ну, начнем.
      Он рисовал ее долго. По крайней мере, ей показалось, что прошла вечность. Тело занемело, но всякую попытку двигаться Дима пресекал, не стесняясь в выражениях. Хмель потихоньку улетучивался из его головы, просветляя лицо, изменяя манеру говорить. Он пытался что-то рассказывать о себе, но Нина никак не могла вникнуть в смысл сказанного. Наконец Нина поняла, что скоро уснет. Веки отяжелели, она едва умудрялась не клевать носом.
      – Ладно, Рембрандт, я спать хочу, – зевая, сказала она.
      – Капризничаешь? – продолжая рисовать, прокомментировал Дима. Он погрозил ей пальцем. – Не шевелись. Осталось совсем чуть-чуть.
      Нина потеряла счет времени. Перед глазами была только стена с ободранными обоями и входная дверь с плакатом: «Ты записался добровольцем?». Она смотрела на суровое лицо красноармейца и думала о том, что та жизнь, о которой он мечтал, за которую он сложил свою голову, пожалуй, до сих пор не настала. Вон в какой нищете и грязи живет юное дарование. Да и вокруг него обстановка не лучше.
      – Все, отдых! – произнес Дима, довольно улыбаясь. – Надеюсь, ты останешься у меня на ночь? Родители не заругают? Муж не побьет?
      – Ничего такого, только это не совсем удобно, – потирая занемевшие конечности, ответила Нина. – И к тараканам я не привыкла. Они у тебя шныряют прямо по столу, брр!
      – Можно подумать, что ты живешь во дворце, – краснея, буркнул Дима. Он бросил беглый взгляд на стол и действительно заметил огромного таракана, шевелившего усами.
      – Не во дворце, но меня очень даже устраивает. Все, пока. Провожать не надо.
      Нина решительно направилась к двери, но та оказалась заперта. Дима подошел и виновато развел руками. Его голубые глаза смотрели невинно. Нина была готова разорвать его на части. Решимость четко отразилась у нее на лице.
      – Не нужно убивать меня взглядом, – засмеявшись, Дима замахал руками. – Миру мир!
      – Не смешно.
      – Останься, пожалуйста, – умоляюще произнес тот. – Знаешь, ведь я первый раз пришел к этому парку. И надо же было, что ты проходила мимо. Мы могли бы никогда не встретиться, но зачем же теперь расставаться?
      – Ты в своем уме?
      – Да, я уже говорил.
      – Что тебе нужно?! – Нина уже раскаивалась в том, что согласилась приехать сюда.
      – Давай ляжем вместе спать, – опустив глаза, сказал Дима.
      – Что?
      – Просто ляжем в одну кровать. Я клянусь, что не буду приставать к тебе, – он подошел к высокой железной кровати, откинул покрывало. Постель показалась Нине на удивление свежей, недавно застеленной. – Раньше мы всегда спали с мамой. Ну, тогда, когда я был маленький. Зачем я вырос? Теперь я один, совсем один…
      Нина ужаснулась: перед ней стоял другой человек. Он был болен, неизлечимо болен одиночеством, и это связывало их больше, чем любые обещания, слова. Он так нуждался в ней. В его глазах была такая отчаянная тоска, что ей стало невмоготу смотреть на это. Она прижала голову Димы к груди, почувствовав, как он успокаивается.
      – Я останусь, – тихо сказала Нина. Помогая ему, она надеялась излечиться от собственной неутихающей боли.
      Дима радостно засуетился, выключил люстру, зажег два огарка свечи. Он несколько секунд любовался желто-оранжевыми языками племени, а потом резко оглянулся на Нину. В его глазах промелькнуло безумие: пустой, тяжелый, пронизывающий, но одновременно проходящий мимо взгляд. Нина отшатнулась к двери, снова вспомнив, что она заперта.
      – Ты где любишь спать, у стены или на краю? – улыбнувшись, спросил Дима.
      – На краю.
      – Вот и хорошо, – он быстро снял с себя потертые джинсы, носки и, оставшись в длинной футболке неопределенного цвета, юркнул под марселевое одеяло. Отогнув один его угол, жестом позвал Нину.
      – Отвернись, – попросила она. Дима мгновенно отвернулся к стене, а она сняла с себя платье и осталась в одном нижнем белье. В голове засела мысль, что ничего более глупого она за все свои девятнадцать лет не совершала, но отступать было поздно. Она быстро заплела волосы в косу, чтобы они не мешали. Еще раз покачав головой, она устроилась рядом с Димой. Потом повернула голову и по привычке посмотрела в окно: звезды молчали, посылая издалека немеркнущий холодный свет. Тогда Нина решила поговорить со своим странным знакомым. Такие разговоры в полумраке зажженных свечей должны быть полны откровенных признаний. Посмотрев на Диму, Нина поняла, что он засыпает.
      – Спокойной ночи, – разочарованно сказала она, поправляя одеяло, машинально прокладывая его между ними, как неприступную границу. Нина улыбнулась. Она поражалась тому, что происходит с ней в последнее время. Соболева не стало, не стало и той женщиныребенка, избалованной и легкоранимой, что была рядом с ним. Она превратилась в истеричную девицу, полную страхов и комплексов, избавляться от которых решила весьма своеобразно.
      – Спокойной ночи, муза, – промурлыкал Дима, уже впадая в сон. Он по-детски зачмокал губами, поворачиваясь к Нине лицом. Его тонкая рука осторожно прикоснулась к ней. – Спи спокойно. Ничего того, чего ты боишься, не произойдет.
      – Я ничего не боюсь, – мгновенно ответила Нина. Пожалуй, Дима неправильно понял ее тон. – Я бесстрашная. Разве ты не понял?
      – Понял, сразу понял, – миролюбиво согласился Дима. – Только я – импотент. Это автоматически решает многие проблемы. Спи. Я не посягну на твою честь. Мне нужно твое тело, но только для работы, исключительно для искусства.
      Нина посмотрела на его лицо с закрытыми глазами и плотно сжатыми губами. Признание Димы оказалось неожиданным. Что же с ним произошло? Мать – сумасшедшая, сын – импотент, отец… Кстати, о нем ничего не было сказано. Означает ли это, что его нет? Или есть, но давно живет другой жизнью. Обстановка в комнате тоже не давала ответов на эти вопросы. Все было слишком запущено, чтобы понять, сколько человек обитает здесь. Нина решила отложить расспросы до утра. Нужно было спать, чтобы встретить утро с более-менее свежей головой. К своему удивлению, Нина очень быстро отключилась. Размеренное похрапывание Димы не вызывало раздражения, а, напротив, действовало умиротворяюще.
      Утром Нина открыла глаза, почувствовав дискомфорт. Оказывается, Дима лежал, повернувшись к ней и разглядывая ее лицо. Нина потянулась и, улыбнувшись, посмотрела на него.
      – Доброе утро, – сказала она. – Ты разбудил меня.
      – Доброе утро, прости. Я не так давно проснулся сам. Оказывается, я спал с богиней! – Дима широко улыбнулся и провел кончиками пальцев по крыльям ее носа, подбородку, губам. – Это был не сон. Сегодня ты мне кажешься еще прекраснее.
      – Ты помнишь, о чем говорил вчера?
      – Все, до последнего слова.
      – Мне можно спрашивать дальше?
      – Лучше не надо, – Дима заметно занервничал и, откинув одеяло, легко перебросил свое тело через Нину. Оказавшись на холодном полу, засуетился в поисках. Он нашел тапки, имевшие такой же жалкий вид, как и все в этой комнате, быстро сунул в них ноги. – Я вскипячу чайник. А ты полежи, еще рано.
      Дима натянул джинсы и, открыв дверь, вышел из комнаты. Когда он вернулся, Нина уже поднялась и привела себя в порядок. Оделась, волосы переплела, закрепила валявшейся на столе черной резиночкой. Осматриваясь по сторонам, Нина ужаснулась – при ярком солнечном свете комната была еще более запущенной, чем показалось вчера. Дима стоял с горячим чайником, наблюдая за тем, как мысли отражаются на ее лице.
      – Ты права – полный хаос, – кивая головой, сказал он. – Но я так живу и давно привык к беспорядку.
      – Можно мне прибраться у тебя? – улыбаясь, спросила Нина. – Может быть, ты сможешь изменить своим привычкам?
      – Не знаю, – доставая заварку из старого орехового буфета, ответил Дима. – Сейчас ты здесь и готова наводить красоту, а вскоре ты исчезнешь, и все станет обычным – пыльным и серым. Я не люблю, когда вокруг меня постоянные перемены. Не нужно ничего трогать. Идет?
      – Ну, хотя бы полы ты мне позволишь вымыть? Ходить по чистому паркету гораздо приятнее, поверь мне. Это не переворот, просто чуть меньше мусора. Идет? – в тон ему спросила Нина.
      Дима обреченно махнул рукой в знак согласия. И после недолгого чаепития Нина принялась за потерявшие цвет полы. Она усердно трудилась, как будто это была ее комната. То и дело заставляла Диму приносить все новую чистую воду, думая о том, что в собственной квартире она тоже очень давно не делала уборку. Ей было наплевать на пыль, мусор, крошки, наверное, это присуще одиночеству – окружать себя грязью и беспорядком, спасаясь от стерильной пустоты в душе.
      Он едва дождался начала работы. Очередной сеанс творчества длился не один час. Нина снова жалела о том, что согласилась на эту авантюру. Она ругала себя, что так легкомысленно позволяет повелевать собой какому-то юнцу с безумно-восторженным взглядом голубых глаз.
      – Можно мне посмотреть, что там у тебя получается? – попросила Нина, когда тело затекло окончательно. Она надеялась таким образом получить небольшой перерыв.
      – До перекура осталось совсем чуть-чуть, – продолжая рисовать, ответил Дима. – А смотреть не дам, не проси. Только когда все будет готово.
      – Разве мы сегодня не закончим?
      – Нет, – коротко произнес Дима. – Но ночевать я тебя, так и быть, отпущу домой. Ты должна выглядеть отдохнувшей. Что, плохо спалось на чужой кровати в обществе похрапывающего импотента?
      Еще не услышав ее ответа, Дима засмеялся, делая смешную гримасу. Он был похож на нашкодившего мальчишку, который только что признался в шалости. Но наказывать нужно было раньше, а сейчас можно просто посмеяться. Нина промолчала, снова решив, что у него тоже проблемы с психикой. Временами его взгляд становился совершенно безумным, а слова – понятны только ему одному.
      – Ты зачем шутишь такими вещами? – спросила Нина.
      – Потому что тогда с ними легче жить, – не отрываясь от работы, ответил Дима.
      – Может быть, ты ошибаешься?
      – Ты еще предложи проверить, – Дима сломал грифель и чертыхнулся. – Перестань отвлекать меня. Видишь, к чему приводит.
      Он еще несколько минут рисовал, но было заметно, что настроение у него изменилось. Движения руки становились все более медленными, все менее резкими, отточенными. Наконец Дима отошел от мольберта и тихо сказал:
      – На сегодня все.
      – Не могу поверить, что мои ноги смогут двигаться, – медленно приподнимаясь с кресла, произнесла Нина.
      – Вот тебе мой телефон, – Дима торопливо написал его на небольшом клочке бумаги. Его руки дрожали. – Позвони завтра, пожалуйста. Соседи долго не подходят к телефону, а то и вовсе не позовут из вредности. Так давай точно договоримся о времени звонка. Идет?
      – Хорошо, я позвоню вечером в семь, – Нина подумала, что на это время приходится начало ее критического состояния, когда находиться дома она уже не может.
      – А свой телефон ты мне не оставишь?
      – Нет.
      – Хорошо, – Дима не стал допытываться о причинах ее категоричности. Но уже стоя в дверях, слегка придержал ее за руку. – Только не обмани! Для меня это жизненно важно – дорисовать.
      – Ладно, Рембрандт. Не переживай. Мое слово – закон. – Напоследок Нина взъерошила его едва причесанные волосы. – Послушай, я хочу, чтобы завтра ты выглядел менее потерянным и безразличным к собственной внешности. Творческий человек не должен выглядеть, как измятая бумажка. Этот стереотип изжил себя. Всем своим видом ты обязан излучать свет. А какой свет идет от тебя, когда у тебя голова немытая, футболка черт знает какая, кроссовки в грязи? Улавливаешь? Только не обижайся. Мне не безразлично, как ты выглядишь, вот и все.
      – Ты серьезно? – в глазах Димы снова промелькнуло странное выражение. Он стал похож на затравленного зверька.
      – Ты такой интересный парень. Так покажи это всему миру, – пытаясь сгладить резкость своих слов, продолжала Нина. – К тому же после окончания нашего совместного творчества я приглашу тебя в одно интересное заведение. Там не принято шокировать окружение ни тем, как выглядишь, ни тем, как ведешь себя. Тихо, спокойно, размеренно.
      – Размеренно – это не для меня, – засмеялся Дима. – У меня вся жизнь, как на вулкане. Только от одного извержения отойдешь – другое вот-вот нагрянет.
      – Мы поговорим об этом в следующую встречу, – протягивая руку, сказала Нина. Дима торопливо пожал ее. – До свидания.
      – А эта встреча точно состоится?
      – Да.
      – Я буду ждать.
      Нина спускалась по грязной лестнице с отбитыми ступеньками, удивляясь, как вчера не разбила лоб, взлетая по ним вслед за Димой. Теперь она шла медленно, осторожно и облегченно вздохнула, только оказавшись на улице. Она подняла голову и нашла окно своего нового знакомого – большое окно в старом доме из красного кирпича. Как странно – Нине казалось, что Дима совершенно не вписывается в обстановку огромной коммуналки, где он был самым молодым и самым незащищенным. Она была уверена, что обидеть его может каждый, и наверняка делается это часто. Кто защитит его? В этой роли она не могла представить себя. По крайней мере надолго.
      Нина почувствовала, что попала под власть этого странного юноши. Он сразил ее тем, что нуждался в ее присутствии, внимании. Ей нравилось подчинение, не требующее усилий, идущее от сердца. Этим он напоминал ей Соболева: Геннадий говорил, что без нее ему не жить – то же самое читалось в глазах этого юноши. Он словно боялся потерять минуту, секунду, казавшуюся пустой, бессмысленной без нее. Он болезненно пристально вглядывался в каждую черточку ее лица, улавливал перемены в нем и радовался, как ребенок, что она оживает на бумаге, под его карандашом. Он рисовал ее для себя. Нине казалось, что когда она исчезнет из его жизни, воспоминания о проведенном вместе времени еще долго будут согревать Диму. Оставалось определиться с тем, как долго она собирается быть рядом. Пока ответа не было. Она могла исчезнуть уже сегодня. Дима не знает, где она живет, ее номера телефона. Они случайно оказались вместе, и только от нее зависит, состоится ли следующая встреча.
      Вернувшись домой, Нина окончательно убедила себя, что совершила очередную глупость: она не должна была соглашаться на общение с этим странным юношей. Он болен, в его глазах время от времени вспыхивало безумие. Она ничего не знает о нем. Только то, что он умеет рисовать, и то, что его мать в сумасшедшем доме. Чудесно! Нина первым делом юркнула в ванную, быстро сняла с себя вещи и бросила их на пол. Потом долго стояла под душем. С каждой минутой пребывания дома она все больше осуждала себя за безрассудство. Она усмехнулась, подумав, что из них двоих в этой ситуации более безумной была, пожалуй, она. Но маленькая бумажка с номером телефона Димы, как нарочно, упала на кафельный пол ванны. Мелкие цифры слились в одну черную линию. Нина смотрела на них сквозь поднимающийся пар и все никак не могла решить, как быть. Наконец она сказала себе, что обязательно позвонит, как обещала. Но к нему больше не поедет.
      С этим она зашла в спальню, легла на кровать и не заметила, как уснула. Полотенце, которым она обмотала голову, сбилось и лежало рядом с подушкой влажным комом. Нина то и дело касалась его лицом и недовольно отворачивалась, отодвигалась. Она спала так, как не спала с тех пор, как осталась одна на этой широкой кровати. А утром вскочила и недоуменно уставилась на часы: половина восьмого. Это было слишком рано для нее. Обычно Геннадий, заметив, что она проснулась, приносил ей чашечку кофе и, улыбаясь, смотрел, как она – сонная, с едва открытыми глазами – с наслаждением пьет его.
      Нина нахмурилась – кофе больше не будет. Вообще ничего не будет. Воспоминания жгли ее, делали истерично вспыльчивой. Прошлое ушло в небытие, а о будущем думать было страшно. Все было настолько неопределенным. Так хотелось жить, не задумываясь ни о чем. Просто быть рядом, купаться в любви, иметь массу возможностей для осуществления желаний, не шевеля при этом пальцем. Нина потянулась, снова закрыла глаза – как же было хорошо! Господи, ну почему все хорошее так быстро заканчивается?! Теперь нужно думать о том, на что жить, как жить. Средства, оставленные Соболевым, не бесконечны… Еще немного, она вступит в права наследства, и желание Геннадия станет реальностью. Она – хозяйка всего, что принадлежало ему. В ее возрасте – приличная материальная поддержка. Только бы с умом распорядиться. Не растранжирить, не разнести по барам, не пустить по ветру, в поисках призрачного успокоения.
      Поднявшись с кровати, Нина увидела свое отражение в зеркале – спутавшиеся волосы рассыпались по обнаженной груди, плечам. «Хороша, чертовка!» – зло сощурилась она и направилась к телевизору, удивляясь, что не включила его еще вчера. Обычно она просыпалась от его шипения поздно ночью. Телевизор создавал иллюзию присутствия кого-то рядом, и становилось не так страшно, одиноко. Подобрав волосы резинкой, Нина зашлепала босыми ногами на кухню. Она поставила чайник, едва не обожгла пальцы горящей спичкой. И тут вспомнила о своем новом знакомом. Голубые, полные восторга и почитания глаза Димы – самое свежее воспоминание, к которому Нина не знала, как относиться. Она с трудом представляла, что снова переступит порог его комнаты. До обещанного звонка оставалось еще много времени.