Вышел киллер из тумана

— Все, что здесь есть, нажито тяжёлым трудом моего сына, — говорила она одни и те же слова раскрывшим от обожания рты приживалкам. — Он ни сна, ни отдыха не знает. Вот вы тут щи да пироги трескаете за обе щеки, а он на работе одним чаем обходится. Некогда ему. Он не из нынешних. На таких, как он, вся Россия держится. Если бы все были такими, как он, не развалился бы Советский Союз.

И никому, разумеется, не приходило в голову возразить ей, что, если бы не развалился Советский Союз, не был бы Иван Никифорович Фефилов начальником управления кадров банка «Роскапиталинвест», а был бы полковником КГБ в отставке и жили бы они в трехкомнатной квартире блочного дома неподалёку от метро «Щёлковская», а не в трехэтажном особняке, скрытом от посторонних глаз за трехметровым забором в ближнем тихом Подмосковье, ездил бы он не на «шестисотом» «Мерседесе», а на метро или в лучшем случае на такси и кушали бы они не уху из стерляди, приготовленную искусным поваром Матвеичем, а неизвестно из чего сделанные сосиски в целлофановой оболочке, которыми они и питались долгое время после того, как Иван Никифорович развёлся с женой.

А то, что видели люди в особняке Фефилова, поневоле вызывало чувство трепета и осознания собственного ничтожества. Но надо сказать, что мало кто это все видел. Иван Никифорович не любил пускать пыль в глаза, он не хотел казаться, а хотел быть на самом деле.

У Ивана Никифоровича тем временем рос сын Илья. И на сей момент ему было уже около двадцати пяти лет. Но в особняк сын не допускался. Фефилов был человеком мстительным, и свою ненависть к неверной супруге перенёс и на ни в чем не повинного сына, которому при разводе не было и семи лет. Поначалу Иван Никифорович платил ему алименты, как положено, а после того, как стал ворочать сотнями тысяч долларов, старался вообще ничего не платить. К его великому сожалению, иногда поневоле приходилось.

Как-то несколько лет назад ему позвонила бывшая жена и попросила помочь устроить Илью в институт. На что получила от Ивана Никифоровича резонный и справедливый отказ.

— Пойми, Валентина, — спокойным нравоучительным тоном произнёс Фефилов. — Ценность человека определяется тем, чего он добьётся своими силами и способностями, а не какой-то там протекцией. Я вот, например, никогда ни на кого не рассчитывал. Служил в армии, вступил там в ряды КПСС, до одури зубрил немецкий, после демобилизации поступил в иняз. Потом работал на ответственных должностях, выполнял свой долг, честно служил Родине. И служу поныне. Так что пусть Илья растёт честным и порядочным человеком, таким же, как его отец и дед, и не посрамит славную фамилию потомственных чекистов Фефиловых.

Впоследствии Фефилов узнал, что сын в институт не поступил и пошёл в армию. Там был жестоко избит «дедами» и отправлен с сотрясением мозга в госпиталь. Но, однако, впоследствии отслужил свой положенный срок и благополучно вернулся домой. Но тут Ивана Никифоровича ждала гораздо более серьёзная неприятность, на которую ему поневоле пришлось отреагировать.

Сын вернулся из армии как раз в самый период развала Союза и установления так называемых «рыночных отношений». Он тоже захотел приобщиться к «рыночным отношениям» и занялся откровенным мошенничеством, понаделал долгов, а в конце концов угодил за решётку. И именно в это время Фефилов переходил с одной работы на другую, в банк «Роскапиталинвест». Судимость сына, пусть даже и не живущего с ним, могла сильно помешать ему в его карьере. И это был первый и последний случай, когда Иван Никифорович помог сыну. Узнав о случившемся от Валентины, Фефилов отправился к старому товарищу, занимавшему ответственный пост в прокуратуре.

Они долго беседовали в служебном кабинете. Результатом беседы было полное прекращение уголовного дела против гражданина Фефилова Ильи Ивановича. Илья был выпущен на свободу.

— Погань, — сказал через несколько дней после его освобождения Иван Никифорович, глядя в круглые наглые глаза сына, сидящего рядом с ним на скамейке в Александровском саду, где он назначил ему встречу. — Ты просто погань. Жулик и проходимец…

— А что делать? — пожал плечами сын, гнусно улыбаясь прокуренными зубами. Иван Никифорович вынужден был с неудовольствием признать, что сын очень похож на него внешне — и огромными ушами, и крупным бугристым носом, и тонкими, в ниточку, губами. Просто настоящий урод. Неужели он со стороны выглядит так же? — Жить-то как-то надо. Мама не работает, газету их давно закрыли за ненадобностью, у меня никакого образования… В дворники, что ли, идти? Тебе-то не западло будет, батя?

За эти слова и наглую улыбочку Иван Никифорович стёр бы недоумка в порошок или в лучшем случае сбил бы его с ног ударом могучего стального кулака, но… никак нельзя было. Пришлось кулачищи сжать, но воздержаться.

Сыну была выделена энная сумма, и вскоре он поступил на экономический факультет какого-то из многочисленных коммерческих заведений, возникавших в Москве как грибы после дождя. Давая деньги, Иван Никифорович поставил одно условие — встречаться не чаще раза в год для передачи денег на обучение и мелкие расходы. И обязательно на нейтральной территории.

Сын слово сдержал, более не тревожил отца. И понятия не имел, где и как отец живёт.

А жил Иван Никифорович из года в год все лучше и лучше. Он активно занимался спортом, накачивал свои и без того стальные мышцы на тренажёрах, плавал в собственном голубом бассейне, летом отдыхал на Канарских и других островах, а в свободное от работы время посещал всевозможные увеселительные заведения, где предавался пороку и разврату с восемнадцатилетними девочками, но по вечерам все так же чинно восседал во главе обильно накрытого стола в огромной семидесятиметровой столовой своего шикарного особняка, где восторженными глазами на него глядели ортодоксальная мамаша и убогие шутихи-приживалки.

В спальне Ивана Никифоровича висел портрет его отца, сделанный с единственной уцелевшей маленькой фотографии — в застёгнутом кителе, на котором красовался орден Красного Знамени. А в его рабочем кабинете — портрет недавно избранного Президента России.

Вот в этот небольшой по площади и по-спартански обставленный кабинет, где за столом, заваленном бумагами, в своих роговых очках сидел на вращающемся кресле Иван Никифорович, в один прекрасный день позвонил Вадим Филиппович Павленко.

— Иван Никифорович, зайдите ко мне. Есть важный разговор, — произнёс Павленко своим красивым баритоном.

Уже через три минуты Фефилов сидел напротив Павленко, готовый слушать своего шефа и беспрекословно исполнять все, что он скажет. Между ними давно уже установились чётко выработанные отношения. Павленко говорит, что ему нужно, а Фефилов вырабатывает только методы действия. И никаких лишних вопросов, никаких корректив в планы Павленко.

— Слушаю вас, Вадим Филиппович, — пригнулся Фефилов, словно желая лучше расслышать указания шефа. Даже мох на его огромных ушах словно встал дыбом.

— Хмельницкий, — произнёс фамилию Павленко, пристально глядя на Фефилова.

Тот только кивнул головой. Никогда бы он не посмел сказать, что с первого дня нисколько не доверял Хмельницкому, которого привёл в банк Павленко. Фефилов прекрасно понял, зачем его сюда привели, из него хотели сделать подставную фигуру, стрелочника, козла отпущения, это и ежу понятно, но вот в том, что это получится, он очень сомневался. А точнее сказать, нисколько не сомневался, что ничего не получится. Фефилов умел проникать в суть человека, глядя в его глаза. А глаза Хмельницкого, большие, добрые, ему очень не нравились. Вернее, то, что они добрые, это было хорошо, у лоха и должны быть добрые глаза. Но он углядел в них то, чего не заметил такой опытный человек, как Павленко. Он заметил в этих якобы наивных добрых глазах некую внутреннюю силу, и вообще что-то такое — явно чуждое и даже враждебное здоровому духу их славной конторы. Такие же глаза были у ныне покойного водителя Валерия Осипова. Но за всеми сотрудниками не уследишь, на Осипова он только тогда обратил внимание, когда нужно стало для дела, а вот Хмельницкий… Нет, явно маху дал Вадим Филиппович. Но… Фефилов никогда не отступал от своего правила — приказы начальства не обсуждаются, а только выполняются. И как можно профессиональней.

Услышав фамилию, Фефилов навострился, нахмурил густые брови, готовясь слушать дальше указания шефа.

— Только тебе скажу, Никифорыч, — убирая с губ свою дежурную улыбочку и переходя на развязный партийный тон начальника с подчинённым, хотя тот и старше его лет на десять, сказал Павленко. — Ну не предупреждаю, чтобы ты молчал, знаю тебя…

В бесцветных глазах Фефилова, скрытых за роговыми очками, мелькнуло нечто вроде обиды — если не предупреждаете, так зачем вообще это говорите? Значит, предупреждаете все-таки. А я вроде бы этого не заслужил.

— Дело больно серьёзное, — произнёс нечто вроде извинения за предупреждение Павленко. — Олег Михайлович отказался выполнить моё устное указание о предоставлении крупного кредита одной очень уважаемой организации для очень благородных целей.

Ни один мускул не дрогнул на лице Фефилова. Он не мигая глядел в глаза шефу.

— Ну, короче, он в курсе того, чего не должен знать. Ты понял меня? — Павленко решил объяснить суть дела подоходчивее.

Фефилов молча кивнул своей крупной лысеющей головой.

— Что делать, знаешь?

— Поставим на прослушивание квартиру, машину, телефоны, будем следить за каждым шагом. Так… Конышева сменим…

— Зачем? — не понял Павленко.

— Олег Михайлович не дурак. Он только пытался казаться таким, — произнёс Фефилов и тут же осёкся. В его словах Павленко мог почувствовать упрёк в свой адрес в отсутствии бдительности и прозорливости, а этого Иван Никифорович уж никак не хотел, он лишь излагал шефу свои планы на ближайшее будущее, и то только потому что тот потребовал этого. Если бы речь шла не о Хмельницком, а о ком-нибудь пониже, типа водителя Валерия Осипова, об этом бы речь не заходила. Просто выполнялось и докладывалось. А руководство одобряло. И вознаграждало.

— Полагаешь, он его подозревает?

— Полагаю, да.

Иван Никифорович был в курсе шашней Конышева с женой Хмельницкого, но об этом предпочёл не докладывать шефу. Он не обязан был этого знать, пока не обязан, ведь Хмельницкий до этой минуты должен был быть вне подозрений, а значит, и не обязан Фефилов докладывать об этом Павленко. Он подержит эту карту в запасе. Конышев этот жук ещё тот, глазёнки хитренькие… И очень было бы неплохо его подставить, когда надо будет. Ведь Иван Никифорович прекрасно понял задание шефа, а все, что говорилось обоими вслух, это была лишь оболочка, за которой таилась главная цель. Хмельницкий знает то, чего не должен знать. Значит, все, Павленко этими словами подписал Хмельницкому смертный приговор, дал команду на его физическое уничтожение. А уж какими средствами это сделать, это дело Ивана Никифоровича, его работа. И он сделает все, как надо. Он никогда не подводил. А сделав это дело, надо, очевидно, будет разыграть карту Конышева. Хотя его жалко — незаменимый в некоторых вопросах человек. Как он все сделал с Осиповым, просто высший пилотаж, да и только! Но всему своё время… Человеком надо вовремя воспользоваться, а потом так же вовремя его убрать. Свидетели никому не нужны.

— Ладно, так и поступим, — согласился Павленко. Он вглядывался в суровое лицо Фефилова, словно желая уловить на нем хоть какие-то эмоции. Но лицо было совершенно непроницаемо. Он только ждал дальнейших указаний. — Тогда у меня все, Иван Никифорович. Вопросов нет?

— Нет, Вадим Филиппович.

У него никогда не было вопросов. Только одни ответы. На все, что угодно.

И горе было тому, за кого брался Иван Никифорович Фефилов, потомственный чекист.

13

На встречу с Аллой в Сокольники Олег Хмельницкий решил поехать на метро. Он отпустил своего нового водителя Романа и в восемь часов вечера вышел из здания банка.

В том, что за ним уже следят, у него сомнений не было. Серьёзность ситуации постепенно стала доходить до него, хотя он постоянно тешил себя надеждой, что это лишь недоразумение и вскоре все образуется и встанет на свои места. Умом же понимал, что надо быть предельно осторожным.

Олег прошёл пешком переулками до станции «Лубянка» и вошёл в метро. Шёл девятый час вечера, народу было уже довольно мало, час пик закончился. Олегу, помимо всего прочего, было просто интересно увидеть человека, который за ним следит. Это продолжало казаться ему чем-то вроде игры, хоть и опасной, но все же игры. А ведь кто-то следил непременно. Следил от самого здания банка, находящегося в одном из уютных тихих московских переулков. Но пока Олег не мог обнаружить поблизости никого подозрительного. Но ведь он и откровенно оглядываться не мог, ни в коем случае не нужно было раскрывать того, что он чувствует за собой слежку. Считали же его в банке долгое время за лоха, пусть считают и теперь, так оно будет лучше и спокойнее.

На перроне он стал расхаживать туда-сюда, пытаясь понять, кто из стоящих здесь людей следит за ним. Вспомнил своё школьное прозвище профессора Плейшнера и невольно стал подражать герою фильма, то размахивая руками, то закладывая их за спину. На губах у Олега играла наивная улыбка, большие голубые глаза с добротой и доверчивостью глядели на окружающих.

На платформе стояло немало красивых девушек, и Олег непроизвольно стал их рассматривать. Но о предполагаемом «хвосте» он не забывал ни на секунду. Хотя понять, кто именно за ним следит, он пока не мог. Обычные пассажиры. Совершенно никого вызывающего подозрение.

Подошёл поезд. Олег зашёл в вагон, сел на сиденье. Если за ним кто-то следит, то он обязательно должен быть здесь. Хотя, может быть, и в соседнем вагоне, только в поле зрения. Не этот ли, суровый, в плаще? Нет, этот слишком пристально и строго на него смотрит, «хвост» так смотреть не станет. А может быть, вот эта женщина могучего сложения лет сорока? Кто сказал, что следить за ним обязательно должен мужчина? Нет, тоже не похоже… Она, наоборот, с таким вниманием читает книжку в пёстрой обложке и даже не бросает взгляд в его сторону. А вот сидит невзрачно одетый мужчина в стоптанных ботинках и неглаженных брюках. Он мутными глазами поглядывает на Олега, похоже, выпивший. Не этот ли? Нет, тоже вряд ли. Слишком уж у него затрапезный вид…

Времени в запасе было ещё немало, и Олег решил на всякий случай не выходить на станции «Сокольники» и проехать одну остановку. Мужчина в плаще и могучая женщина вышли на «Преображенской». Олег вышел на «Черкизовской». Мужчина в стоптанных ботинках, пошатываясь и не глядя в его сторону, вышел тоже.

Поезд умчался в тоннель, мужчина стоял и глядел куда-то поверх его головы с блуждающей улыбкой на губах. Похоже, что именно он!

В это время с противоположной стороны, со станции «Улица Подбельского», прибыл поезд. И тут Олег, словно спохватившись, сделал отчаянный рывок в сторону этого поезда. Когда двери закрывались, он успел вскочить в вагон. «Пьяный» тоже рванулся вслед ему, но сесть в поезд не успел. Он, точно он!

А получилось-то как здорово, просто блеск! Такой прыти от толстого и внешне неповоротливого Олега «хвост» ожидать не мог. Олег даже улыбался от гордости за самого себя…

На встречу с Аллой у парка Сокольники он приехал вовремя. Около метро купил пять красивых чайных роз.

А вот и она, уже ждёт его. В кремовом брючном костюме, с распущенными темно-каштановыми волосами. Нервничает, волнуется.

Красивая женщина, на неё обращают внимание мужчины.

— Добрый вечер, — подходя к ней, произнёс Олег.

— Привет, — улыбнулась Алла.

— Хорошо доехала?

— Нормально, пробки уже рассосались.

— А я вот вообще без пробок, на метро.

Алла промолчала, внимательно поглядела на него своими карими глазами.

— Что-то случилось, Олег? — наконец произнесла она.

— Пойдём в парк, там и поговорим.

Они вошли в парк «Сокольники», медленно зашагали по его цветущим аллеям.

— Аллочка, дело серьёзное, очень серьёзное, — произнёс Олег. — И пожалуй, ты можешь мне помочь в одном вопросе. Только учти… Это небезопасно.

— Я все сделаю для тебя, — тихо сказала она, и у него в этот момент дрогнуло сердце.

— Спасибо.

— Пока не за что. Что я должна сделать?

— Понимаешь… Я знаю, за мной уже следят, я только что это видел. В метро. Возможно, следят и за тобой.

— Даже так?

— Запросто. Я встречался с очень хорошими людьми, с высокими профессионалами своего дела. И они помогут мне. А пока вот что. Я только не знаю, имею ли я право просить тебя об этом. Но мне больше некого…

— Имеешь, — совсем тихо произнесла Алла. — Имеешь. Я недавно кое-что узнала. Таня Осипова нашла дома ещё одно письмо от Валерия. Он не хотел ей ничего рассказывать при жизни, не хотел её волновать, ей и так досталось. А перед смертью написал.

— И что же было в том письме?

— Я помню его дословно. «Танечка, я не могу не сказать тебе перед уходом одну вещь. Незадолго до той аварии меня вызывал к себе Иван Никифорович Фефилов. Он требовал, чтобы я следил за своим шефом, за Олегом Михайловичем, чтобы я о каждом его шаге докладывал ему. Я отказался. Через два дня произошла авария. Это не могло быть случайностью. Олег Михайлович очень хороший человек, добрый и наивный. Мне кажется, что его жизнь тоже может подвергаться опасности. Он белая ворона в этом гадючнике. Пусть бережётся Фефилова. Да и Конышеву доверять опасно, не зря именно его определили водителем к Хмельницкому. В банке „Роскапиталинвест“ просто так ничего не делается. Ещё раз прости, я понимаю, что своим уходом из жизни я фактически предал тебя, оставил в одиночестве. Но я не мог так жить. Пойми меня тоже. Я люблю тебя. Валера».

Последние слова Алла произносила со слезами в голосе. Закончив рассказ, она зарыдала и прижалась к груди Олега.

— Я не хочу, чтобы с тобой было то же, не хочу! Я люблю тебя… И все сделаю для тебя, — сквозь душившие её рыдания, говорила она.

— Давай сядем на скамейку, — предложил Олег, обнимая её. Как он был ей благодарен за её слова, за её слезы! Он ведь уже привык быть один на один со своими проблемами. Теперь же чувствовал, что вокруг него люди, единомышленники, друзья. Любимая и любящая его женщина. А уж если Ветров найдёт Стрельцова… Тогда они ещё повоюют с этим проклятым «Роскапиталинвестом».

Автокатастрофа с Валерием Осиповым и раньше казалась ему крайне подозрительной. Не могло все это быть просто случайным. Теперь же все начинало проясняться. А начальник управления кадров Иван Никифорович Фефилов давно уже вызывал у него смешанное чувство ужаса и брезгливости. Этот динозавр с поросшими жёстким волосом огромными ушами казался только что вышедшим из подвалов НКВД, где он собственноручно пытал несчастных заключённых. Да, такие всегда найдут применение своим силам, на них всегда будет спрос.

А теперь это чудовище, очевидно, взялось за него. И борьба с ним будет очень сложной. А может быть, и заведомо обречённой на провал… Ну и пусть так. Ведь обратного пути нет. Даже если бы он изменил своим принципам и согласился сделать то, чего требовал от него Павленко, тот бы уже ни за что не поверил ему. Его доверие было утрачено навсегда одним его словом. Так что путь теперь один — только вперёд.

— Я толкаю тебя на опасный путь, Аллочка, — повторил Олег. — Но вот ещё что я хотел тебе сказать. Если наша жизнь будет подвергаться серьёзной опасности, мы с тобой сможем уехать за границу. Далеко. У меня есть надёжные институтские товарищи и в США, и в Австралии. А самый близкий друг Володя Кулагин живёт в Нью-Йорке, у него там собственная юридическая фирма. Он мне давно писал, предлагал приехать и работать у него. Уедем. Тем более скоро у нас обоих отпуск.

— Отпуск это хорошо, друзья — это ещё лучше, — тихо произнесла Алла, вытирая слезы с глаз и размазывая по щекам тушь. — Но я ничего не боюсь. Я могу и уехать с тобой на край света, могу и остаться здесь. Я только теперь чувствую, что живу. Когда ты рядом. Говори, что нужно сделать.

— Нужно достать компромат на руководство банка. Ведь все проходит через твоего начальника — главного бухгалтера Софронова. И в его компьютере наверняка есть интереснейшая информация… Такие вот задачи, — попытался улыбнуться он. — Очень рискованное дело. Но иначе мы не сможем бороться…

— Я сделаю, — уверенно произнесла Алла. — Точнее, — уточнила она, — все сделаю, если будет хоть какая-нибудь возможность это сделать. Но главное, что Софронов доверяет мне. Полностью доверяет.

— Спасибо тебе.

— Пока не за что.

— За то, что ты хочешь мне помочь. Получится или нет, но бороться-то надо. И ещё вот о чем я хочу тебя предупредить. Общаться будем только в случае крайней необходимости. Все мои телефоны прослушиваются. Я надеюсь, что о нашей связи с тобой пока никто ничего не знает. Ещё раз прости меня, что подвергаю тебя опасности.

— Прекрати говорить об этом.

— Я не пойду тебя провожать. Так будет лучше.

— Конечно. У меня за углом стоит машина. А ты?

— Я поеду домой на метро.

Олег поцеловал Аллу, проводил её благодарными глазами, а потом зашёл в метро.

Когда Олег вышел на станции «Фрунзенская», поднялся сильный ветер. Собирался пойти дождь.

Весенний ветер развевал его кудрявые с заметной сединой волосы, он шёл навстречу ветру и в этот момент чувствовал себя непобедимым. Ему было тревожно и весело на душе.

14

Алла Федоровна Скороходова была в банке «Роскапиталинвест» на прекрасном счёту. Ей доверяли все — и Вадим Филиппович Павленко, и его заместители, и даже не верящий никому Фефилов. И разумеется, главный бухгалтер Софронов, по рекомендации которого она и попала в этот банк. Она всем представлялась человеком дела, чуждым всяких сантиментов и угрызений совести. Настоящая современная деловая женщина, которая грамотно и профессионально выполняет все указания руководства. Что она до поры до времени и делала.

Но что самое главное, Алла знала пароль входа в секретную компьютерную программу главного бухгалтера, поскольку иногда замещала шефа в его отсутствие. А Софронов верил ей, как самому себе.

Теперь надо было выбрать момент, чтобы войти в кабинет Софронова и узнать то, о чем просил её Олег.

А сделать это невероятно трудно.

Положительным моментом было то, что их кабинеты находились рядом в дальнем конце коридора второго этажа здания. И надо улучить момент, когда Софронов на довольно продолжительное время покинет свой кабинет. Но это ещё не все. Перед кабинетом Софронова постоянно сидел, как цепной пёс, его личный секретарь и доверенное лицо с говорящей, как будто нарочно придуманной фамилией Стальной. И этот Стальной практически никогда не покидал своего боевого поста. Ведь то, что находилось в компьютере Софронова, было сверхсекретной информацией. А миновать этого самого Стального практически невозможно.

И на что она рассчитывала, когда давала обещание Олегу выполнить его просьбу? Тогда Алла находилась словно в какой-то лихорадке от страха за жизнь любимого человека. А когда пришла пора действовать, она поняла, насколько все это сложно, просто невозможно. Как это сделать? Как?!

Она сидела в своём кабинете и напряжённо думала. Что делать? Что?

— Алла Федоровна, — услышала она скрипучий голос Софронова, бесшумно вошедшего в её кабинет в своих мягких ботинках.

— Да, Дмитрий Николаевич, — очнулась она от своих мыслей.

— Алла Федоровна, — недовольным тягучим тоном произнёс Софронов, глядя на неё из-под круглых очков. — Вы можете себе представить, Василий Климентьевич Стальной угодил в больницу.

— Да?! — едва скрывая свою радость, приподнялась с места Алла.

— Да, — подтвердил Софронов. — Утром у него случился острый приступ аппендицита. Его увезли в больницу прямо отсюда. А я-то был уверен, что у него нет не только аппендицита, но даже сердца. За все время пребывания в нашем банке он ни разу не брал бюллетень. У него даже простуды не было никогда. Одно слово, Стальной. А вот, оказывается, и на старуху бывает проруха.

Софронов был приземистый человек лет шестидесяти. На середине его длинного утиного носа, гораздо ниже глаз, постоянно находились абсолютно круглые очки. Чтобы смотреть через очки, он высоко запрокидывал голову, хотя гораздо проще было бы поднять очки на положенную высоту. Но вот уж такая у него была привычка. Софронов был внешне похож на какого-то доброго волшебника, тихого, безобидного. Но уж кому-кому, а Алле было известно, какими суммами ворочает этот тихий домашний человек, который постоянно звонил своей жене, называя её по имени-отчеству — Ольга Давидовна, и елейным голосом осведомлялся, как она себя чувствует и чем в данный момент занимается.

— Собственно говоря, я к вам не для того, чтобы сообщить о недуге Василия Климентьевича, — произнёс Софронов. — Вот документация, которую надо срочно проверить. А я поехал на совещание в Центральный банк. Буду часа через два-три. Все наше беспокойное хозяйство остаётся на вас. Желаю успеха, Алла Федоровна.

Произнеся эти слова, Софронов медленными шагами вышел из кабинета и тихо затворил за собой дверь.

«Вот оно! Вот она, удача! Бог помогает нам, — лихорадочно думала Алла. — И другого такого случая больше не будет, никогда не будет. И действовать надо немедленно. Немедленно!»

Она видела из окна, как Софронов садится на заднее сиденье чёрного «Мерседеса», видела, как лимузин медленно и аккуратно трогается с места. Дмитрий Николаевич Софронов терпеть не мог быстрой езды и немилосердно увольнял шофёров-лихачей, нарушавших скоростной режим.

Алла вышла из кабинета. В коридоре никого не было, начиналось обеденное время.

Сердце её стучало отчаянно, было такое ощущение, что оно вот-вот выпрыгнет из груди.

Она где-то в глубине души даже лелеяла надежду, что по коридору будут постоянно ходить люди, что вместо Стального в приёмной будет сидеть другой человек, чтобы потом оправдать саму себя за то, что она не смогла выполнить поручение Олега. В ней боролись противоречивые чувства — ей очень хотелось ему помочь, но было и очень страшно.

Однако… В коридоре никого не было, все, словно по заказу, провалились сквозь землю.

Она вошла в приёмную Софронова. Там тоже не было никого. Тишина, гробовая тишина. Ни единого звука.

Алла оглянулась на дверь, а затем открыла верхний ящик письменного стола Стального. Там лежал ключ от кабинета Софронова.

На цыпочках подошла к кабинету, сунула ключ в замочную скважину, открыла кабинет.

Аккуратно закрыла дверь на ключ с внутренней стороны.

Включила компьютер. Набрала пароль входа в его секретную программу.

Так… Так… Где же ЭТО?

Это не то, опять не то.

— Дмитрий Николаевич! — раздался вдруг в этой тревожной тишине сильный стук в дверь. — Дмитрий Николаевич, это я, Южаков. Мне срочно нужна ваша подпись!

Холодный пот пробежал по спине Аллы. Она закусила нижнюю губу и сжала кулаки в жутком напряжении.

— Ну, Дмитрий Николаевич! Извините за беспокойство. Позарез нужно. Я же знаю, что вы обедаете у себя в кабинете.

— Что стучите, Южаков? Что кричите, как будто на базаре? — послышался за дверью недовольный бас Фефилова. И тут Алле стало совсем уж страшно. Она закрыла глаза, ей хотелось провалиться сквозь землю, улететь, испариться. Господи, а вдруг у него есть ключ от кабинета Софронова?! У него все может быть. Вдруг он что-нибудь заподозрит?! Что тогда будет с ней?! И зачем она согласилась помогать Олегу?! Зачем они вступили в этот неравный бой?!

— Иван Никифорович, мне нужно с документацией в управление! — объяснял Южаков. — Все подписи есть, а Софронов не успел подписать. Ну позарез же нужно. Не для себя же я, в конце концов, всем этим занимаюсь! И Стальной, как назло, куда-то пропал. Постоянно сидит тут с утра до вечера, а сейчас куда-то пропал.

— Стальной не пропал, а попал в больницу. А Дмитрий Николаевич на совещании. Идите к Скороходовой, она должна быть на месте, — проворчал Фефилов.

«Господи, зачем я ввязалась в это дело? — кусая пальцы, думала Алла. — У меня же двенадцатилетняя дочь, больная мама…»

— Подпись Скороходовой не годится. Нужно обязательно, чтобы подписал главный. Как же мне не везёт…

— Где вы раньше-то были, Южаков? Дмитрий Николаевич уехал всего минут пятнадцать назад.

— Я ждал в приёмной у Вадима Филипповича.

— Дмитрий Николаевич вернётся не раньше, чем часа через два.

— Но тогда я могу не успеть в управление! А мне обязательно надо сделать это сегодня. Мне же за это будет нагоняй от начальства.

— Ваши проблемы. Почему, например, я всегда всюду успеваю?

Голоса стали удаляться. Алла вытерла пот со лба и снова внимательно стала вглядываться в цифры, которые были изображены на экране монитора.

«Так, вот оно! Вот они номера счётов. Воистину, мне сегодня потрясающе везёт…»

Алла переписала программу на дискету и медленно, на цыпочках, подошла к двери. Стала вслушиваться, нет ли там кого. Все тихо. Она повернула ключ в замке.

В приёмной никого. Алла заперла дверь, положила ключ на место и вышла в коридор.

По её лицу струился пот, по спине продолжали бежать мурашки, а руки дрожали мелкой дрожью. Она не верила, что все обошлось, не верила, что ей могло так повезти.

Она пошла в дальний угол коридора, сунула дискету за пожарный кран, как было договорено с Олегом на случай удачи, и вернулась в свой кабинет.

Все. Дело было сделано.

Ей и самой до сих пор не верилось.

Через два часа вернулся Софронов и пригласил всех сотрудников бухгалтерии на совещание.

А когда она возвращалась с совещания, то в коридоре встретила Олега. Они поздоровались. Олег не сделал ни одного лишнего жеста, но в его больших голубых глазах Алла увидела такое выражение благодарности, что поняла — дискета уже у него.

Воистину, это был потрясающе удачный день.

Но только она сделала ещё несколько шагов по коридору, у неё вдруг закружилась голова. Её даже шатнуло в сторону. До неё дошла ужасная мысль.

Господи, она же впопыхах забыла выйти из секретной компьютерной программы… Господи, что она наделала! Вот тебе и потрясающее везение! Вот тебе и бог в помощь!

Софронов поймёт все.

И она понятия не имела, что ей делать теперь.