Сын гетмана

Султан Нуреддин велел отрубить ему голову, а Золотаренко отрядил казака отвезти ее Богдану.

Самуилу Калиновскому с несколькими панами удалось вплавь перебраться через Буг; но и они не нашли спасения. В соседней деревушке, когда они скакали через мост, гнилые доски обломились, и все они попадали в воду, а хлопы не дали им выбраться на берег и добили их.

Бедная пани Урсула! От нее скрыли смерть мужа, уверив ее, что он попался в плен. Но и это известие так потрясло ее, что она долго не могла оправиться. Она продавала свои поместья и вотчины, а вырученные от продажи деньги посылала в Крым тому или другому агенту, в надежде разыскать и освободить мужа.

V

Волк в западне

В Яссах все задрожало при известии о разгроме под Батогом. Победоносный жених в сопровождении своих воинственных поезжан медленно подвигался к границе Молдавии.

Господарь созвал чрезвычайный совет. Заседание это происходило при особенно торжественной обстановке. Все бароны совета и дивана собрались в большом аудиенц-зале, занимавшем центр замка. У задней стены зала на высоком позолоченном троне восседал князь Василий, облеченный знаками княжеского достоинства, в богатой шапке, украшенной страусовыми перьями. Поверх нее была надета княжеская корона. В руке он держал жезл, украшенный драгоценными каменьями. Над троном висел образ Иисуса Христа, приведенного на суд перед Пилатом, в богатой ризе, блиставшей драгоценными каменьями, а перед образом спускалось прекрасное фарфоровое паникадило с толстой зеленой свечой, распространявшей благоухание. По левую руку князя возвышался другой трон, пониже, для митрополита, восседавшего в полном облачении. За ним вся левая стена была занята местами бояр, расположенными по стенам со строгим соблюдением занимаемых ими должностей. По правую руку князя стоял великий меченосец с двумя помощниками и держал княжеский меч; немного поодаль от него помещался целый ряд постельников со своим начальником во главе. Почетный караул, состоявший из арабов и армашей, двумя длинными рядами стоял против князя. По правой стороне зала сидели отставные бояре, тоже размещенные по прежним должностям. Князь открыл заседание краткой молитвой, обращенной к Господу Иисусу Христу, принял благословение от митрополита и обратился с речью к заседавшим боярам, причем в голосе его не слышалось уже обычной, резкой, повелительной нотки:

– Благородные, верные бояре! – как-то необычно мягко и вкрадчиво проговорил он. – Мудрые мои советники! Обращаюсь к вам и жду от вас решения всех затрудняющих меня вопросов. Вам известно, в каком положении мы находимся. Казаки подступили к границе и грозят новым разгромом. Они опять запаслись дружбою татарскою, а гетман казачий настоятельно требует, чтобы я отдал руку моей дочери сыну его Тимофею. Но, друзья мои, поймите чувства отца. Мне невыносима мысль, что прекрасная княжна, которую я лелеял несколько лет, станет простою казачкою, выйдет замуж за полудикаря, за человека низкого происхождения и должна будет влачить жизнь в среде, вовсе ей несвойственной. Мне бы легче было видеть ее мертвой! – заключил он дрожащим голосом.

Наступило тяжелое продолжительное молчание. Наконец встал один из отрешенных от должности бояр и просил слова:

– Два года тому назад мы уже испытали, что значит гнев храброго воина Тимофея Хмельницкого. Побросав имущество, забрав жен и детей, мы принуждены были бежать в леса и с высоких деревьев в отчаянии смотрели, как пламя пожирало наше имущество, уничтожало жилища, разрушало благосостояние. Коварные поляки и не думали оказать нам помощь. Ты же, князь, надеялся на них тогда так же, как надеялся теперь. И теперь, как тогда, они не оправдали твоих надежд. Теперь они разбиты, а мы в руках казаков и татар. Настоящее нашествие будет ужаснее первого. О чем же теперь совещаться и чего же тут обдумывать то, что очевидно? Неужели пережитые бедствия не послужат нам достаточным уроком? Глухой ропот пронесся по залу.

– Не хотим опять быть преданы в руки татар! – раздался голос бояр. – Чем Тимофей не зять князю? Он храбрый воин и будет доблестным его преемником. Отдавай, князь, свою дочь за гетманова сына, его любит народ, о его подвигах говорит вся страна, только ты один не хочешь сознаться, что лучшего зятя тебе не найти.

– Я должен тоже присоединить свою просьбу к просьбе бояр, – сказал митрополит. – Вера русская ближе к нашей, чем католическая. Мы братья с русскими по духу и должны сочувствовать им, так как они борются за родную нам веру. Народ сильно не одобряет твоей дружбы с ляхами, князь, и если ты воспротивишься, кто знает, чернь может возмутиться, посадить на престол храброго Тимофея, а тебя навсегда изгнать из страны.

Василий слушал слова митрополита с затаенным гневом. В другое время он не допустил бы таких резких возражений, но теперь он знал, что во всем собрании не найдется ни одного боярина, который бы отнесся к нему доброжелательно. Он утомился в этой бесплодной борьбе и предчувствовал, что стоглавая гидра, которую он давил сто лет, поднимется и задушит его, задушит жестоко, безжалостно, не вспомнив ни одного благодеяния, доставленного им стране, поставив ему в вину каждую ошибку, как бы она ни была ничтожна. Он и не думал бороться с этим грозным призраком, он хотел только отдалить роковую минуту, купить себе хотя временное спокойствие какой бы то ни было ценой.

Слова митрополита вызвали шумное одобрение. Князь несколько раз призывал к молчанию, но его не слушали, каждый старался поделиться своими впечатлениями, каждый по-своему выяснял сказанное.

Василий старался приветливо улыбаться, но сурово сдвинутые брови и блестевший из-под них далеко не ласковый взгляд напоминали волка, загнанного в западню. Он дал утихнуть волнение и тогда смиренно произнес:

– Я готов исполнить волю народа моего; но спасет ли это нас от диких, необузданных гостей и их насилий? Не лучше ли снестись с наияснейшим королем польским и, получив от него подкрепления, двинуть к границам все наши военные силы?

Услышав эти слова, медленно поднялся с своего места великий вистерник, величавым движением протянул он свой позолоченный жезл вперед, указывая в окно на полуразрушенные силуэты дворцов и зданий, на разоренные окрестности города, и проговорил:

– Два года тому назад наша столица цвела, утопая в роскоши садов, богатых пажитей и нив. Тогда легче было собрать силы и крепкое войско и двинуть его навстречу врагу. Но тогда князь надеялся на своих друзей ляхов, допустил врагов опустошить страну, разгромить и сжечь столицу. Каких же воинов даст теперь наша страна, когда она не оправилась еще от опустошения, когда у нее не хватает рук для возделывания полей, когда чуть не половина населения томится в татарской неволе? Нет, князь, поздно думать о войне, – заключил он, – следует отбросить ложную гордость и смириться перед победителем.

Князь побледнел от волнения, закусил губу, но через минуту овладел собой и сказал:

– Пусть будет по-вашему: для блага страны я готов пожертвовать дочерью!

При этих словах он три раза стукнул жезлом об пол в знак того, что заседание закрыто. Все шумно встали со своих мест, не наблюдая при этом обычного чинного спокойствия, предписываемого этикетом.

На широком княжеском дворе кучка бояр столпилась около Георгицы.

– Долго ли будем мы терпеть козни этого волка? – говорили они. – Сегодня он говорит одно, а завтра делает другое, лучше и вправду посадить на престол храброго Тимофея.

Георгица насмешливо покачал головой.

– Тогда мы угодим из пасти волка в пасть медведя, – проговорил он иронически. – Волк грызет нас подчас волчьими зубами, а медведь сразу раздавит всех своею медвежьею лапой: я не знаю, что хуже. Я предложил бы другое, дорогие товарищи, – проговорил он почти шепотом, осторожно озираясь. – Пусть волк с медведем породнятся между собою и мнят себя в безопасности. А мы тем временем потихоньку натравим на них их врагов да и стряхнем с себя обоих.

– А потом что? – осведомился великий вистерник, с недоверием посматривая на своего товарища.

– А потом изберем из среды своей способнейшего; он будет управлять нами разумно на благо страны.

Великий вистерник пытливо посмотрел в глаза своему собеседнику и, обращаясь к остальным боярам, проговорил:

– Сладкие речи, давно мы их слышали, да только власть-то такая сила: кто до нее доберется, тотчас об них и забудет.

Все поняли намек и, двусмысленно улыбаясь, стали расходиться, а Георгица, злобно смотря вслед удалявшемся вистернику, прошептал про себя:

– Попомнишь ты эти сладкие речи, на первом на тебе испробую силу власти.

Через несколько дней Яссы готовились к торжественному приему жениха. Тимош шел один с казаками; по просьбе будущего тестя он оставил татар в Польше. На границе его встретило почетное посольство с двоюродным братом князя Василия во главе.

Тимоша сопровождал Иван Выговский, правая рука гетмана; сам Богдан остался в Чигирине.

Жаркий, знойный день не помешал господарю соблюсти со всей торжественностью обряд встречи. Почти за час до прибытия жениха он уже был за городскими воротами, окруженный необычайным великолепием и пышностью. Конница в богатых золоченых латах и крылатых касках блистала на конях, покрытых роскошною сбруею. Великолепные попоны княжеского и боярских коней переливались на солнце драгоценными украшениями. Разноцветные страусовые перья на шапках, дорогие аграфы, тяжелые пояса, ценностью в целое состояние, бархат, атлас, серебро и золото, все это переносило в какой-то сказочный мир; тысячная толпа, высыпавшая за город встретить жениха, свидетельствовала о популярности его во всей Молдавии и придавала торжеству оттенок чего-то грандиозного, чего-то такого, что невольно заставляло сильнее биться сердце каждого из присутствовавших.

Наконец давно ожидаемый гость показался вдали со своею свитою. Князь Василий слез с коня и пешком, сопровождаемый высшими своими сановниками, пошел к нему навстречу.

Тимош был одет до чрезвычайности просто, в обыкновенном синем казацком кафтане прекрасного тонкого голландского сукна, в широких бархатных шароварах темно-малинового цвета, спускавшихся волнистыми складками на высокие блестящие казацкие сапоги с большими серебряными шпорами. Под мышкой он держал высокую смушковую шапку с бархатным верхом цвета шаровар. Через плечо на ремне висела сабля, подаренная ему султаном Калгой, с драгоценной рукоятью, осыпанной алмазами, изумрудами и рубинами, а за широким поясом из массивных золотых блях висел кинжал затейливой венецианской работы, весь усыпанный дорогими каменьями. Этот простой наряд как-то особенно изящно обрисовывал стройную фигуру молодого казака, а его скромный, немного смущенный вид составлял резкую противоположность с горделивой фигурой посматривавшего на него свысока князя. Приблизившись к господарю, Тимош упал перед ним на колени, но тот милостиво поднял его, поцеловал в лоб и громко проговорил, осматривая его с головы до ног:

– Любезный сын наш! Вижу, что ты закалился в бою, стал таким красавцем и молодцом, что, пожалуй, Локсандра и не узнает тебя.

Похвала будущего тестя застала Тимоша врасплох. Простодушный юноша не ожидал такого ласкового, сердечного приема и еще более смутился. Он почувствовал себя вдруг виноватым перед этим человеком и, несмотря на свои двадцать с лишком лет, вспыхнул, как красная девица. На помощь к нему подоспел находчивый Выговский.

– Наисветлейший князь, – проговорил он, – господарь всей Молдавии, не осуди нас, скромных казаков, если мы не сумеем вполне выразить тебе нашу приязнь, нашу готовность всегда и во всем служить стране твоей. Великий гетман всей Украины шлет тебе свой братский привет и поклон и просит тебя держать в любви сына его Тимофея. Он готов во всякое время помогать тебе против врагов твоих, кто бы они ни были, и просит тебя быть уверенным в его любви к тебе.

Князь молча величественно поклонился, взял Тимоша за руку и подвел его к богато убранному белому коню, покрытому серебряной парчовой попоной. Потом сам сел на коня, пропустил Тимоша вперед, и они торжественно двинулись к воротам, сопровождаемые всей остальной процессией. Сотни колоколов так громко загудели во всех ясских церквах, что заглушали собой шедших во главе процессии трубачей. Толпа единодушно, восторженно кричала:

– Да здравствует Тимош, храбрый воин!

Женщины усыпали дорогу душистыми цветами.

Все улицы были наполнены народом; народ сидел на крышах, на деревьях, на колокольнях. Ни одного вновь избранного князя не встречали с таким триумфом; Василий невольно вспомнил угрозу, брошенную ему в лицо митрополитом, и повторял ее про себя мысленно: «Чернь может посадить на престол храброго воина, а тебя, ненавистного князя, выгнать вон из страны». «Да, это опасный соперник, – думал он, мрачно опустив голову. – Надо поскорее спровадить его в Украину».

На ступенях дворца их встретил митрополит с крестом и святою водою, а сверху из маленького окна высокой башни смотрела Локсандра; сердце ее, как птичка в клетке, забилось при виде мужественного статного воина, несмотря на все препятствия сумевшего завоевать ее себе.

VI

Сговор

На следующий день начался целый ряд торжеств, предшествовавших бракосочетанию. Прежде всего следовало совершить обряд сговора по старинному обычаю. Пан Кутнарский вызвался быть руководителем. Он зашел вечером к Тимошу, чтобы объяснить ему, что должно делать. Его встретил старинный его приятель – пан Доброшевский.

– Мое почтение пану! – с легкой иронией проговорил Кутнарский. – Каково здоровье пана?

– Благодарю пана за ласку! – холодно отвечал Доброшевский. – Живется мне очень хорошо. Пан Тимош – храбрый, благородный воин.

– Радуюсь благоденствию пана! – с еще большей иронией проговорил Кутнарский. – Полагаю, что пан тоже будет одним из печиторов (сватов).

– Кажется, пан Тимош хочет справить сговор по-украински. А впрочем, я доложу пану.

Он провел Кутнарского к Тимошу.

Тимошу, собственно говоря, было все равно, как ни справить обряды, лишь бы поскорее с ними покончить и увезти Локсандру к себе на родину; но упрямые казаки с Золотаренком, Носачем и Пушкарем во главе непременно хотели поддержать казацкую честь. Притом им пришлось вести переговоры с заносчивым паном Кутнарским, не хотевшим, да и не умевшим их уломать. Споры не привели ни к каким результатам; господарь решил в тот же день собрать семейный совет и сообща установить все свадебные обряды. На совещание явились сваты, жених, господарь с женой и еще несколько приближенных из семьи господаря.

Казаки предъявили свои требования: они желали, чтобы были соблюдены не одни только молдавские, но и украинские обряды. Господарю это, видимо, не понравилось.

– У нас ведь никто не знает ни ваших песен, ни ваших плясок, – говорил он, – еще, чего доброго, все перепутают и выйдет не торжество, а посмешище.

За казаков вступилась господарша.

– Отчего же не устроить так, чтобы совершить и наши, и их обряды? Мы поищем старых казачек; они научат наших боярышень украинским песням. Это будет даже весело! А если выйдет в чем-нибудь ошибка, храбрые воины нас не осудят; мы от души желаем угодить им! – весело проговорила она.

– У вас там, может быть, окажется что-нибудь такое, чего нельзя допустить по нашему придворному этикету! – сказал господарь с неудовольствием.

– Нет, Василий! – отвечала господарша. – Я отлично знаю все, что поется и делается на малороссийских свадьбах, песни хорошие, и нетрудно их выучить. Мы с Локсандрой уже целый месяц разучиваем эти песни, и казачки к нам ходят. Локсандра уже и плясать научилась.

Василий сердито сдвинул брови. Он собирался было заметить, что все это делалось за его спиной, без его позволения, но, взглянув на сиявшее лицо Тимоша, удержался. Теперь, когда этот ненавистный зять все-таки навязался ему, не оставалось ничего другого, как угодить строптивому казаку, приручить его и постараться извлечь из него наиболее пользы.

– Хорошо! Я согласен, – проговорил он, – это дело женское, мне все равно. Я только желаю одного: чтобы наш обычай был соблюден во всей чистоте, чтобы никто не мог сказать, что дочь господаря взята насильно, как боевая добыча.

– Это значит, – тихо прошептал Золотаренко Носачу, – мы хотим, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.

– А как же мы будем по-вашему объясняться? – спросил Золотаренко, обращаясь к господарю.

– Я могу помочь затруднению, – вмешался Выговский. – Если мне в общих чертах укажут, что говорить, то я не затруднюсь.

– Ну и добре! – заметил Золотаренко. – Ты говори, а мы будем поддакивать.

Затруднения, таким образом, были устранены.

На другой день с самого раннего утра все засуетились, шумели, толкались. Весь женский персонал, начиная с княгини и кончая последней рабыней, проникся торжественностью минуты. И немудрено! Предстояло так разодеть княжну к сговору, чтобы она оказалась краше всех; надо было поразить и жениха, и сватов. Несколько самых знатных боярынь и боярышень были назначены к господарше и к княжне; они торжественно разбирали гардероб ее и обсуждали ее наряд до малейшей подробности. Локсандра только из приличия стояла тут же. Она совершенно равнодушно смотрела на богатую парчу, яркий шелк и драгоценные каменья. Если бы спросили ее мнения, она всего бы охотнее оделась в малороссийскую плахту и запаску с причудливым шитьем, подарок жениха, торжественно ей переданный утром паном Доброшевским. Но ее мнения не спрашивали, так как придворный этикет требовал особого великолепия; Локсандра покорно подчинилась ему, утешая себя мыслью, что покажется своему жениху в украинской одежде потом, когда будут исполнены все эти скучные церемонии.

Часа за два до назначенного времени в большом зале замка собралась вся знать; бояре и боярыни разместились на указанных им местах. Как только прибыли сваты, князь и княгиня вышли из внутренних покоев в сопровождении почетной свиты.

Роскошь и великолепие царили повсюду. Одежды князя и княгини горели алмазами, боярыни щеголяли одна перед другою богатым шитьем, дорогими шелками, парчой, бархатом и драгоценными уборами.

Наконец в залу торжественно ввели печиторов. В качестве старосты выступал пан Выговский в богатом кунтуше, опоясанном драгоценным поясом, с дорогою цепью на шее. Он подвигался вперед медленно, плавно, мягко, с полным сознанием собственного достоинства, нисколько, по-видимому, не смущаясь многочисленностью собрания. Совершенную с ним противоположность составляли остальные сваты. Их дюжие, коренастые фигуры с длинными чубами, черные, загорелые лица и простой наряд запорожцев, а главное, огромные неуклюжие сапоги, работы сечевого мастера, невольно обращали на себя внимание всех присутствовавших. Казаки чувствовали себя неловко, не знали, куда девать руки, на кого смотреть.

Подойдя к князю, Выговский начал свою речь плавно, красноречиво, со всеми нужными оттенками; по зале пронесся шепот одобрения.

Он говорил:

– Светлейший князь, высокопрославленный господарь! Мы охотились с господином нашим, храбрым паном Тимофеем, сыном знаменитого гетмана всея Украины, Богдана Хмельницкого, и забрели в твою землю, обильную медом и млеком. Заманила нас сюда еленица стыдливая, боязливая, заманила и скрылась в доме твоем. Мы пришли по следам ее, утомились, догоняя ее, и просим тебя отдать ее нам или указать, куда она убежала.

Выговский отвесил при этом низкий поклон и, опершись на рукоять сабли, стал ожидать ответа.

– Не знаю, не знаю! – покачивая отрицательно головою, отвечал князь. – Не скрывалась такая дичина в доме моем; не сбились ли славные охотники в следах, не скрылась ли ваша еленица по соседству?

– Нет, светлейший князь! – с легкой усмешкой настаивал староста. – Еленица у тебя в доме, наши гончие хорошо разнюхали ее след.

Князь дал знак рукой. Отворилась дверь. Две боярыни ввели старую грязную цыганку в заплатанных рубищах, с босыми ногами.

– Тьфу! Видьму какую подобрали! – не вытерпел Золотаренко и сплюнул. – Вот так сговор! Бис их возьми.

Он вообще чувствовал себя не в духе. Пан Выговский обернулся и строго посмотрел на него.

– Ничего, пане; я так, про себя! Бреши себе дальше, – пробормотал казак.

– Вот вам еленица, добрые охотники! Не за нею ли вы гнались?

– Нет, великий властитель! – с трудом удерживая улыбку, отвечал Выговский. – За такою дичью наш господин не погнался бы. Та еленица была златорогая, златошерстая, у нее сокольи очи, жемчужные зубы, губы румянее вишен, тело как у львицы, грудь гусиная, шея лебединая, персты нежнее воска, взор яснее солнца и месяца.

– Никогда такой дичины мы не видывали, – отвечала господарша. – Ваши гончие ошиблись, дорогие охотники.

– Хорошо! – с угрожающим жестом проговорил тогда староста, грозно выпрямившись и обнажая саблю. – Если гончие наши ошиблись, так не ошибется наше оружие. С обнаженным мечом обойдем мы дом твой, и горе тебе, господарь, если ты скрыл еленицу!

– Вот так добре! – проговорил Золотаренко и, следуя примеру Выговского, обнажил оружие. – То по нашему звычаю! Где язык не помогает, там шаблюка научит.

– Не гневитесь, храбрые охотники! – вставая и отвешивая старосте поклон, сказали князь и княгиня. – Есть еще у нас еленица пугливая, стыдливая.

При этих словах отворилась другая дверь, и две боярыни торжественно ввели Локсандру. Казаки не могли скрыть своего восторга.

– Вот-то гарная дивчина! – проговорили они.

– Жаль, что только много на ней напутано, – заметил Носач, – и не разглядеть, какая она есть.

На княжне были навешены всевозможные ожерелья, нитки алмазов и жемчугов, на руках красовалось множество колец, браслетов, даже на сапожках были намотаны нити драгоценных камней.

– Вот она, наша давно желанная еленица! – сказал Выговский, преклоняя колена перед княжною.

Он встал, медленно подошел ко входной двери, отворил ее, взял за руку ожидавшего за дверью Тимоша и подвел его к невесте.

Локсандра задрожала от волнения, не смела поднять глаз и действительно походила на загнанную еленицу. Ей было и страшно, и весело, и грустно: казалось, что это сон, не верилось, что подле нее стоит Тимош, тот Тимош, которым она грезила и во сне и наяву.

Вслед за женихом вошел митрополит в полном облачении в сопровождении протодиакона, несшего на богатом блюде обручальные кольца.

Молодых людей обручили при громком звоне колоколов, а господарша торжественно повязала всех сватов богатыми шелковыми ручниками с прекрасным разноцветным шитьем. Тимошу же она перевязала правый рукав красивым шелковым платком с цветной каймой.

Тимош думал, что их теперь посадят под образа, как это делалось на Украине, и втайне тешил себя приятной близостью с любимой девушкой, но не тут-то было!

Боярыни подхватили княжну и увлекли ее во внутренние покои, к великой досаде жениха.

Господарь торжественно подошел к Тимошу, взял его за руку и с низким поклоном просил не побрезговать откушать его хлеба-соли.

Все двинулись в просторную столовую. Стены были украшены звериными головами и чучелами птиц; на широких массивных дубовых столах было наставлено все, чего только можно было пожелать.

Роскошные яства, прекрасные вина до некоторой степени примирили казаков с празднеством; горелку же вполне заменило зеленое котнарское, густое, как масло, и жгучее, как раскаленное железо. Душистые соты и всевозможные плоды закончили обед. Яблоки показались казакам слишком мелкими и недостаточно сочными, груши были крепки, а сливы хоть и крупны, да водянисты.

– Ишь, вражьи дети, – ворчал Золотаренко, – не умеют и плодов вырастить. Земля такая благословенная, а садов нема.

– Подожди, – лукаво подмигнув, заметил Пушкарь. – Как посадим мы сюда нашего молодого батька, так не то будет. Он их всему научит.

– Бреши, да не забрехивайся! – многозначительно ответил Золотаренко, искоса посматривая на Георгицу, сидевшего с ним рядом.

Но Георгице было не до них! Он весь ушел в созерцание того, что происходило напротив, где сидели Тимош, господарша и князь.

Тимош, разгоряченный вином, уверял князя в готовности всегда стоять за него и за его интересы.

– Не бойся, князь, – говорил он. – Теперь нам с тобою не страшны никакие враги. Мы с отцом отстоим тебя от всякого недруга. Не страшен нам ни Ракоций, ни Бассарба, всех их заставим плясать по нашей дудке. Понадобится Порту купить, и ее купим, денег у нас на это хватит.

Георгица многозначительно переглянулся с женой, сидевшей наискось по другую сторону стола – Василий старался успокоить расходившегося зятя.

– Мы с тобою еще поговорим об этом! – заметил он вполголоса и положил на стол расшитый утиральник, поданный ему одним из пажей.

Великий постельник, ожидавший этого знака, стукнул об пол серебряным жезлом, и все встали из-за стола.

Господарь раскланялся с казаками, так как вечером предстоял обряд расплетания косы, нечто вроде девичника, на котором жених отсутствует.

Господарша приготовила падчерице приятный сюрприз: она где-то раздобыла старого деда-кобзаря. Он весь вечер распевал украинские думы, а под конец пустился отплясывать гопака не хуже молодого парубка, к великому удовольствию боярынь и боярышень.

Девичник вышел скорее веселый, чем грустный. Даже господарша тряхнула стариной и прошлась в плавном восточном танце, позвякивая браслетами и ожерельями.

Свадьбу назначили через два дня на тридцать первое августа, а через неделю молодые должны были уехать в Украину. Это было отчасти против обычая, так как обыкновенно после сговора следовало пировать еще неделю. Но ввиду поспешности некоторые обряды соединили с девичником, так что не было обычных «просевален», когда женщины просевают муку для свадьбы.

VII

Свадьба

В день венчания Тимош с утра устроил прощание со своими дружками и свадебными боярами, одарил их всех кого саблей, кого конем, кого кафтаном и собрался с ними в путь верхом на статных конях задолго до часа, назначенного для брачной церемонии. Не доезжая дворца, свадебная свита разделилась на две группы; одна из них, во главе с Выговским, поскакала вперед, чтобы уведомить о прибытии жениха.

Толпы народа стояли на улицах и смотрели на всю церемонию.

Жениховы вестники знали заранее, что на дороге их стерегут невестины бояре, и, чтобы поддержать честь жениха, они гнали своих степных скакунов изо всей силы, стараясь ускользнуть от мнимого неприятеля. На одном из поворотов, действительно, несколько молодых людей на прекрасных молдавских конях пустились за ними вдогонку, стараясь перерезать им путь. Если бы это им удалось, то жениховы послы считались бы побежденными, – их ввели бы во дворец с триумфом, как пленных. Но казацких коней не так-то легко было догнать; несколько раз преследующие почти уже настигали казаков, но те вертелись как вьюны и, сделав несколько кругов, опять улетали вперед. Только один пан Доброшевский не поспевал за остальными; на одном из крутых поворотов лошадь его споткнулась, и через минуту он уже был в плену.

Остальные же дружки, достигнув замка, соскочили с коней и, при громких одобрительных криках толпы, вступили во дворец.

– Что нужно храбрым воинам? – спросил господарь, ожидавший уже их на верхней площадке широкой каменной лестницы.

– Повелитель наш послал объявить войну замку. Сейчас он и сам прибудет сюда с войском, – отвечал Выговский.

– Будем ожидать вашего повелителя, – проговорил князь и, заметив пленника, прибавил: – идите к господину вашему, а этого мы оставим у себя заложником.

Послы вернулись навстречу жениху, а пана Доброшевского заставили выпить выкупную чарку порядочных размеров.

Жениха встретили пушечной пальбой и колокольным звоном, а господарша торжественно приняла из рук дружек украинский каравай, украшенный замысловатыми сахарными фигурами. Казаков тотчас отвели на арену, приготовленную для ристания. На широком княжеском дворе собралась вся знать, размещенная по чинам; на возвышенном княжеском месте сидела господарша в порфире и короне, а подле нее помещалась невеста с распущенными волосами и душистым венком из белых цветов на голове. Ей предстояло раздавать победителям награды, состоявшие из кусков дорогой шелковой материи и сукна, лежавших перед княжной на большом серебряном подносе. Тимоша тоже посадили на княжеское место рядом с Локсандрой. Князь занимал в этот день второе место после жениха, дружки же, с перевязанными на груди накрест ручниками, поместились сзади невесты. С другой стороны Тимоша села светилка, роль ее за неимением родной сестры исполняла двоюродная сестра Локсандры. В угоду жениху и невеста, и господарша, и приближенные боярыни и боярышни – все были в малороссийских костюмах.

Тимош подал знак, и началось ристание. После двухчасового состязания, скачек взапуски, через барьер, через ров победителями остались двое: княжеский племянник и отважный казак, начальник украинских левенцов, Грыцько. Коней их торжественно украсили венками из душистых цветов, а из рук невесты они получили награду, причем Грыцько обвязал полученный кусок драгоценной шелковой материи в виде пояса. Вечером предстоял пир, поэтому к вечерне зазвонили двумя часами ранее. Невесту стали собирать к венцу; поезжане же и гости собрались перед дворцом и расположились в известном порядке, предписанном церемониалом. Свадебная процессия отличалась особым великолепием и пышностью. Новые, только что сшитые, одежды скороходов блестели серебром и золотом, высокие шапки их наподобие опрокинутых стаканов были украшены княжескими гербами, рельефно выдававшимися на золотом фоне. Великий конюший с двумя помощниками держал прекрасных белых арабских коней в поводу: узды их были усыпаны драгоценными каменьями, попоны расшиты золотом и серебром. Кони эти предназначались жениху и невесте. Позади их второй конюший со своими помощниками держал тоже богато украшенных коней для господаря и господарши. Затем следовала знатнейшая свита из перворазрядных бояр и боярынь. К ним присоединились по выходе из дворца дружки и родственницы невесты. Светилка ехала с невестой рядом, торжественно держа саблю с прикрепленной к ней зажженной восковой свечой. Остальные приближенные боярышни были по-малороссийски с венками на головах; они окружали светилку.

Перед отъездом в церковь господарь и господарша благословили жениха и невесту образом и хлебом, после чего молодые три раза поклонились им в ноги, приложились к образам и поцеловали руки отцу и матери.

Громкая музыка сопровождала шествие в собор; звуки труб заглушали даже крики толпы, восторженно встречавшей и провожавшей жениха и невесту пожеланиями всех благ.