15

Она лежала под ним, теплая, мягкая и пахнущая… ванилью. Он жадно вдыхал этот запах, зарывшись лицом в ее шею.

Габриэлла… Он знал, кто она такая. Об этом хранились сведения в самом далеком уголке незамутненного сознания.

Ее запах был опьяняющим. Как и близость ее стройного, изящного, упрямо напрягшегося тела.

Он задвигался, плотно прижался бедрами к ее бедрам, ожидая, что она вот-вот начнет вырываться и прикажет немедленно отпустить ее.

Но пока этого не произошло, он решил воспользоваться моментом. Прильнул губами к жилке, бившейся на нежной шее под ухом, и на мгновение замер, ощущая бешеный пульс, вторивший его собственному.

Что бы она ни думала – а он не собирался размышлять над этим, – ее тело отвечало ему. Оно постепенно расслабилось, воспламенив чувства Уикхэма. Дыхание участилось. Когда Габриэлла втягивала в себя воздух, он ощущал прикосновение ее маленьких упругих грудей.

Он взял в рот мочку нежного уха и начал легонько посасывать ее.

Ее руки стиснули его плечи, ногти впились в кожу. Она задвигалась под ним и испустила негромкий стон. Уикхэма бросило в жар.

Охватившее его желание было таким сильным, что причиняло боль. Он хотел сжимать ее, стонущую и обнаженную, в объятиях, целовать с неистовой страстью, заставить обхватить ногами его талию.

Хотел овладеть ею.

Конечно, это было невозможно. Он знал это даже в бреду.

Да, он не мог получить все, что хотел. До такой степени его решимость не простиралась. Но получить кое-что было можно.

Рука Уикхэма потянулась к ее груди.

Габриэлла удивленно ахнула. Судя по тону, это прикосновение понравилось ей почти так же, как ему самому.

Кто это сказал, что благими намерениями вымощена дорога в ад?

16

Его ухо находилось как раз перед ее губами, небритое лицо прижималось к чувствительному месту между шеей и плечом, и придавленной к матрасу тяжелым мужским телом Габби казалось, что на нее рухнула гора.

Она ничего не могла с собой поделать. От прикосновения горячих влажных губ у нее участилось дыхание. Ощущение было… ощущение было…

Чудесное.

То, что он делал, заставляло звучать внутри струну, о существовании которой она и не догадывалась. За двадцать пять лет ни один мужчина не ласкал ее так. Ее вообще не целовал ни один мужчина, и она ничуть не жалела об этом. Честно говоря, Габби считала, что лично ей, как и большинству леди, несвойственны животные инстинкты, которые, как она убедилась на собственном опыте, были присущи большинству представителей мужского пола.

Когда она была моложе и еще надеялась на брак, то интересовалась некоторыми подробностями исполнения супружеских обязанностей. Кое-что было ей известно; как-никак она выросла в деревне. Эти обязанности казались ей в лучшем случае довольно обременительными. Она считала их ценой, которую женщина благородного происхождения должна платить за возможность обзавестись мужем, а со временем – детьми.

И ей никогда не приходило в голову, что физическая сторона брака может быть… приятной.

«Не приятной, – поправила себя Габби с присущей ей болезненной щепетильностью, вонзая ногти в его мускулистые плечи. – Божественной».

Только этим словом можно было определить охвативший ее трепет. Вырвавшиеся из плена чувства теперь руководили ею, и Габби замерла в неподвижности, отдавшись этому, новому для себя ощущению. Она дала себе секунду, только секунду, чтобы насладиться мгновением, повториться которому, судя по всему, было не суждено.

Щетина Уикхэма царапала ее нежную шею; горячие губы касались кожи. Жадный рот нашел мочку ее уха, начал сосать и покусывать ее. Ее губы приоткрылись, Габби со свистом втягивала в себя воздух.

Ощущение было очень странное, но опьяняющее. Дрожь начиналась там, где его губы творили свое волшебство, и пронизывала ее до кончиков пальцев. Тяжесть, прижимавшая ее к кровати, теперь казалась ей не такой уж неприятной. Габби испытывала… Она не сразу подобрала подходящее слово. Возбуждение. На самом деле ее тело казалось созданным для него. Габби сама не понимала, почему это открытие так удивило ее. Сильное мужское тело било сотворено самой природой, чтобы оплодотворять более нежное женское и дарить ему наслаждение.

А затем потрясенная Габби почувствовала, что он вталкивает свое… свое налившееся силой древко в самую интимную часть ее тела.

«Слава богу, – отрешенно подумала она, словно речь шла о ком-то постороннем, – что я полностью одета. Иначе… иначе…»

Расшитый бисером красный балдахин, на который она упорно смотрела, превратился в туманное пятно. Ритмичное давление мужской плоти заставляло Габби испытывать неведомые прежде ощущения.

Ей становилось жарко. По-настоящему жарко. Жарче, чем был он сам, а его тело горело как печка.

С ее губ сорвался еле слышный звук, и Габби с ужасом поняла, что это самый настоящий Стон.

Потрясенная, Габби замигала, плотно сжала губы, чтобы это не повторилось, и осознала, что в своем первом и единственном в жизни чувственном опыте она не сумела удержать над собой контроль.

«Пора остановиться», – решительно сказала она себе. Повинуясь не столько желанию прекратить это волшебное действо, сколько усилию воли, она резко повернула голову и освободила мочку из плена его губ.

Но тут же горячие губы Уикхэма прильнули к ее шее. Она испустила короткий, судорожный вздох. Веки затрепетали и уже были готовы опуститься, но Габби заставила себя широко раскрыть глаза и уперлась руками в широкие плечи Уикхэма. Настало время выбираться из этого неожиданного водоворота наслаждения, пока ее не утянуло на дно.

Он переместил тяжесть своего тела на неповрежденный бок; видимо, то был инстинктивный ответ на боль. Теперь Уикхэм не лежал на ней всей тяжестью, и Габби могла бы легко освободиться.

Если бы хотела этого.

Мысль была предательская, шокирующая, и Габби ее поспешно отогнала. Конечно, она хочет этого. И сейчас освободится.

Сейчас…

Габби сделала глубокий вдох. Если ей удастся сдвинуть его еще немного…

Теперь внимание самозванца переместилось на ее грудь. Она опустила глаза и увидела длинные смуглые пальцы, лежавшие на лифе ее траурного платья из черного кашемира. Никогда в жизни она не видела ничего более развратного.

Габби хотела возмутиться, стряхнуть его руку, но вместо этого притихла и затаила дыхание.

Он ласкал ее грудь, сжимал, мял, как комок теста, а потом прижал к ее соску кончик большого пальца.

Ей это понравилось. Еще как понравилось! Казалось, грудь напряглась и увеличилась. Он потер затвердевший сосок, а потом зажал его между большим и указательным пальцем и начал теребить, заставив набухнуть. Тело ее стало чужим и непослушным, а потом ей вдруг стало горячо и мокро.

Пришедшая в ужас, Габби поняла, что ее ляжки оросила какая-то жидкость.

Это возбуждало и одновременно пугало ее. Уикхэм слегка сжал руку, и очарованная Габби сделала открытие: ее грудь была создана для его ладони. Смуглые пальцы начали описывать на ее груди дразнящие круги. Концентрические круги становились все уже и уже; было ясно, что их конечной целью является сосок. Когда Уикхэм добрался до острого пика, заметного, несмотря на несколько слоев ткани, тело Габби охватила сладкая дрожь.

Это было восхитительно. Так восхитительно, что у нее сами собой поджались пальцы ног, обтянутые тонкими шерстяными чулками. Так восхитительно, что она тяжело задышала и стиснула зубы, пытаясь удержаться от нового постыдного стона. К затопившей ее изнутри огненной лаве добавилась сладкая тянущая боль.

Он снова слегка сместился и просунул свое колено между ее коленями. Подол платья задрался ей на бедра, их ноги переплелись. Она чувствовала жар его сильного тела даже сквозь одежду.

Лже-Уикхэм удобно устроился между ее ног так, словно делал это всегда. Внезапно Габби ощутила приступ страха. Это было нехорошо, она знала это. Часть мужского тела проникла между ее ног и… и… О боже милосердный, что он делает? Рука Уикхэма оставила ее грудь, медленно и чувственно скользнула по телу Габби, лаская его, а потом потянула подол ее платья.

Подол поднимался дюйм за дюймом; тут Габби наконец восстановила присутствие духа и начала вырываться по-настоящему.

– Мне нравится, как ты покачиваешь бедрами, – отчетливо сказал он ей на ухо.

Пораженная тем, что человек, пребывающий в бессознательном состоянии, может произнести такую законченную фразу, Габби застыла на месте.

К ее ужасу, Уикхэм поднял голову, и она уставилась в его мерцающие темно-синие глаза.

– Вы очнулись… – В голосе Габби от негодования даже появилась хрипотца.

– А разве вы сомневались в этом?

Он улыбнулся медленной, чувственной улыбкой, от которой у Габби дрогнуло сердце. А затем – прежде чем она успела ударить его, потребовать отпустить и сделать одну из тысячи вещей, которые она обязана была сделать, – опустил голову и прижался губами к ее груди.

Габби ощущала жар его рта сквозь платье и сорочку. Этот огонь сжигал ее, тело дрожало в ожидании чего-то еще более потрясающего. С ее губ сорвался еще один унизительный стон. Спина Габби инстинктивно выгнулась, руки сами собой обхватили затылок лже-Уикхэма и крепко прижали его рот к груди.

Смертельно испугавшись ответа собственного тела, Габби очнулась. Нельзя, нельзя позволить, чтобы это продолжалось!

Она начала отчаянно сопротивляться и уперлась руками в его плечи, пытаясь вырваться. Когда это не помогло, она извернулась, как черная гадюка, и сильно укусила его в плечо.

17

– Уй!

Он вскрикнул, откатился в сторону и прижал рукой раненый бок. Негромкий стук и сдавленный возмущенный возглас заставили его оглянуться. Видимо, Габби свалилась с кровати и приземлилась на четвереньки. Ее растрепанная каштановая макушка плыла у него перед глазами, покачиваясь вверх и вниз, как пробка в полосе прибоя.

– Вы могли бы сказать что-нибудь вроде «отпустите меня».

– А вы бы послушались?

Серые глаза Габриэллы гневно смотрели на него поверх матраса. Тонкие темные брови сошлись на переносице.

Как ни странно, но ни боль во всем теле, ни неизбежная слабость и головокружение не мешали ему быть довольным собой.

– Конечно, послушался бы. За кого вы меня принимаете?

Уикхэм хорошо видел ее лицо, выражение которого говорило само за себя. Ответ был бы для него не слишком лестным.

– Мисс Габби!

Дверь спальни распахнулась без предупреждения.

Уикхэм поднял глаза, увидел бесцеремонно вторгшегося Джима и нахмурился. Слава богу, что этот человек не вошел на пять минут раньше. Габриэлла была бы безнадежно скомпрометирована, а это никак не входило в его расчеты.

Слуга закрыл дверь, подошел к кровати и уставился на Габби, не обращая внимания на Уикхэма. Она с трудом поднялась на ноги и быстро провела рукой по рассыпавшимся в беспорядке волосам, из которых выпали шпильки.

– Что с вами? – встревоженно спросил грум.

– Все в порядке. Просто я… потеряла равновесие.

Она тяжело опиралась о заднюю спинку кровати и говорила с трудом, едва переводя дух. Впрочем, он и сам слегка запыхался и чувствовал себя не лучше Габби. Под ужасным черным платьем скрывался настоящий клад. Это открытие несказанно возбуждало Уикхэма.

– Я не слышал стука и не давал вам разрешения войти, – высокомерно обратился он к Джиму. Потом покосился на себя и с облегчением убедился, что скомканная простыня прикрывает его тело.

– Стало быть, вы очнулись? – Джим смерил его уничтожающим взглядом.

– Да, – подтвердила Габриэлла, не дав ему открыть рот.

Ее голос звучал так уверенно, словно последние пять минут она сидела у камина за вышиванием, а не металась в его постели. Она холодно посмотрела сначала на него, а потом на слугу.

«Увы, – иронически подумал Уикхэм, – с краской на щеках справиться куда труднее».

Она отвернулась, но старик уставился на него во все глаза и скривил губы. Уикхэму, лежавшему навзничь, это не понравилось. Он уперся локтями в матрас и попытался сесть.

И тут же ощутил приступ адской боли. Казалось, что к боку прикоснулись раскаленной добела кочергой. Какого черта?..

Он стиснул зубы, пытаясь не вскрикнуть, снова рухнул на матрас и со свистом втянул в себя воздух. Боль продолжала полосовать напрягшееся тело как нож. Уикхэм закрыл глаза, на его лбу проступил пот.

Снова поднять веки ему удалось не сразу. Сделав это, он увидел, что Габриэлла и ее помощник стоят у кровати и смотрят на него сверху вниз. Джим, скрестивший руки на груди, разглядывал его без всякого удовольствия, а Габриэлла – с опаской.

– Вам нельзя двигаться. Может начаться кровотечение, – строго сказала она.

– Вы выстрелили в меня, – вспомнил он. – Ночью… в библиотеке…

– Вы это заслужили, – ответила Габби. Джим с жаром закивал, подтверждая ее слова.

– О боже, я чувствую себя так, словно попал под почтовую карету! – простонал самозванец и тут же пожалел об этом. Учитывая реакцию аудитории, лучше было не жаловаться. Обычно он вел себя более стоически, но сейчас боль совсем измотала его.

– Вы были очень больны.

Джим покосился на хозяйку, услышав в ее голосе явственный холодок. Поняв, что ее поведение вызовет ненужные вопросы, она заставила себя сменить выражение лица.

– Как долго?

Несколько медленных глубоких вдохов сделали свое дело. Боль стала терпимой.

– Идет третий день.

Тон выдавал ее. Сомневаться не приходилось – миледи была настроена враждебно. То ли потому, что ее тело отвечало ему, то ли потому, что он знал, что ее тело откликнулось на его ласки. Полной уверенности у Уикхэма не было, но если бы он держал пари, то поставил бы на второе.

– И вы ухаживали за мной?

В этих словах таился намек, и он не смог удержаться от улыбки, хотя продолжать беседу становилось все труднее. Язык не слушался, шевелился с трудом, голос звучал хрипло. К этому добавлялось головокружение, начинавшееся тогда, когда он пытался оторвать голову от подушки. Хотя боль в боку больше не грозила ему обмороком, но ощущалась довольно сильно. Нечто подобное было с ним только однажды: когда во время боев на Пиренейском полуострове подстреленная под седоком лошадь упала ему на ногу, сломав ее в трех местах. Повреждения были такими сильными, что сначала хирург хотел ампутировать голень. Его спас только решительный отказ позволить это, а потом, когда он потерял сознание, собачья преданность Барнета.

Вспомнив об этом, он подозрительно посмотрел на стоявших рядом.

– Что вы сделали с Барнетом? Он не оставил бы меня по собственной воле.

Стараясь не делать резких движений, раненый коснулся повязки и поморщился от боли.

– Я отправила его спать. Он выбился из сил. Так что вам придется смириться с этим. – Голос Габриэллы звучал сварливо; это было местью за его недавнюю улыбку.

– Значит, вы сумели завоевать его доверие? Поздравляю. В данных обстоятельствах это немалое достижение.

Он осторожно обследовал повязку на ране, затем немного полежал, собираясь с силами для новой попытки сесть, и посмотрел на Габриэллу. Интерес лже-Уикхэма вызвало еле заметное влажное пятно на ее груди, маленький черный кружок на темном фоне, не понятный непосвященному. Но он был посвященным и испытал острое наслаждение, когда у Габриэллы расширились глаза.

Заметив его взгляд, она все поняла и скрестила руки на груди.

– Как говорится, нужда заставит. – Ее глаза прищурились, тон стал ледяным.

Джим быстро закивал. Забавно, что лицо слуги теперь было более дружелюбным, чем лицо хозяйки… если можно сказать, что гадюка дружелюбнее кобры.

– Мы ухаживали за вами по очереди, – сообщил грум. – И устали до смерти, особенно мисс Габби. По моему разумению, вы этого не заслуживаете.

– Но почему вы? Почему не слуги? – спросил он Габриэллу, не обращая внимания на грума.

– Потому что вы были без сознания, бредили и болтали то, что не предназначено для чужих ушей. Я решила, что слугам не следует знать все ваши секреты.

Настал ее черед улыбаться. Эта улыбка была очень ехидной и намекала на то, что сама Габриэлла в его секреты посвящена.

Он улыбнулся в ответ, но с большим трудом.

– Очень предусмотрительно с вашей стороны. Если бы они – или кто-нибудь другой – узнали все мои секреты, – многозначительно подчеркнул Уикхэм, – вероятно, мне пришлось бы убить их.

Это возымело свое действие: улыбаться Габби перестала. И она, и Джим возмущенно уставились на самозванца.

– Ну ты, мерзавец, постыдился бы угрожать тому, кто спас тебе жизнь! Если бы мисс Габби не…

– Хватит, Джим. От таких людей не приходится ждать благодарности.

Презрение, прозвучавшее в голосе Габриэллы, напомнило ему, что иногда она бывает очень надменной. А от этого воспоминания было рукой подать до другого – что временами от надменности не остается и следа. Так было, когда он овладел ее рукой, губами, а потом ласкал ее грудь.

Будь они наедине, он не преминул бы сказать об этом.

Их взгляды встретились. Должно быть, Габриэлла угадала направление его мыслей, потому что ее щеки начали напоминать цветущие розы.

– Вода есть? – резко спросил он.

В его намерения не входило смущать Габриэллу на глазах у слуги. Если бы он продолжал дразнить ее, Джим мог бы обо всем догадаться. Кроме того, он действительно хотел пить. Его язык напоминал кусок кожи, а в горле так першило, словно он наглотался песка.

– Да, конечно.

Он обрадовался, увидев, что досада Габриэллы не уменьшила ее заботливости. Она пошла к столику и одновременно сказала Джиму, обернувшись через плечо:

– Пожалуйста, подложи ему под голову подушку, чтобы удобнее было пить.

Мгновение мужчины красноречиво смотрели друг на друга. «Плевать мне на тебя», – говорил взгляд старого слуги. Уикхэм терпеть не мог принимать помощь, а тем более от людей, которые смотрели на него так, словно с наслаждением свернули бы ему шею, как фазану. Чувство непривычной беспомощности не доставляло ему никакого удовольствия. Однако пить, лежа на спине, тоже было неудобно.

И все же компромисс был достигнут. Джим, бормоча что-то неразборчивое, но явно нелицеприятное, потянулся за подушкой, а раненый послушно приподнял голову. Когда вторая подушка легла на первую и слуга выпрямился, они снова посмотрели друг на друга с такой же неприязнью.

– Подбрось угля в камин. Огонь догорел, – сказала Габриэлла и сменила Джима у кровати. Она неуклюже примостилась на краю, набрала в ложку воды и осторожно поднесла ее ко рту Уикхэма.

– Это у вас хорошо получается, – вкрадчиво пробормотал он, вспомнив, как она кормила его бульоном.

Искушение подразнить ее было слишком велико. Габриэлла гневно стиснула губы, сдерживая раздражение, и продолжала делать свое дело.

Утолив жажду, он поймал ее запястье и задержал руку, сжимавшую пустую ложку. Кожа Габриэллы была шелковистой, а кости такими тонкими, словно их выдули из стекла.

Запястье напряглось, окаменело, и Габриэлла с опаской посмотрела ему в глаза.

– Спасибо за заботу, – сказал он так тихо, что Джим ничего не услышал.

Габриэлла не просто смутилась; в ее глазах мелькнул страх.

Ее реакция его несказанно удивила. Кончиками пальцев Уикхэм ощутил, что у нее участился пульс.

Невольно посмотрев на ее рот, он увидел, что губы Габриэллы слегка раскрылись и с трудом втягивают воздух. Уикхэм смутно помнил, что уже называл эти губы зовущими.

Если это было верно тогда, то теперь – верно вдвойне.

В тот же миг ее рот плотно сжался. Подняв глаза, Уикхэм понял, что она тоже помнит об этом. Она резко встала и освободила запястье.

– Пожалуйста, – холодно ответила Габриэлла и отвернулась, не добавив к сказанному ни слова.

Она поставила стакан на столик, положила ложку и повернулась к Джиму:

– Я иду спать. Спокойной ночи.

А затем молча исчезла в соседней спальне. Он хмуро следил за тем, как она осторожно закрыла за собой дверь.

Спустя мгновение щелкнул замок, возвестивший о том, что дверь заперта.

Оставшись наедине с Джимом, он недовольно посмотрел на старого грума и сказал:

– Можешь позвать Барнета.

18

В тот вечер Уикхэму стало намного легче. Большую часть времени он спал, но когда бодрствовал, то чувствовал, что силы постепенно возвращаются к нему. Похоже, дело сдвинулось с мертвой точки.

Эту весть, обрадовавшую весь дом, Габби узнала от Барнета, после чего решительно заявила, что «брат» больше не нуждается в ее помощи. Уикхэм был слишком опытным сердцеедом, а она оказалась слишком чувствительной к его чарам. Оставалось только одно; держаться от него как можно дальше.

Теперь, когда жизни пациента больше ничто не угрожало, она воспользовалась этим как предлогом, чтобы отказаться от дежурств у его постели. Раненый пришел в себя, и уход за ним можно было без опаски поручить слугам. Согласно словам Барнета, его светлость больше не бредил, так что разглашения секретов отныне можно было не опасаться.

Хотя Уикхэм по-прежнему лежал пластом, от посетителей не было отбоя. Видимо, раньше они воздерживались от визитов, опасаясь расстроить и без того опечаленных домочадцев. Судя по всему, весть о несчастье с графом облетела все лондонское высшее общество со скоростью света. От леди Сэлкомб пришла записка, предписывавшая племянницам явиться к ней в назначенный час через три дня. Визитные карточки оставляли десятки людей; у двери особняка выстроилась целая очередь. Поскольку сам Уикхэм был недоступен, принимать посетителей приходилось Габби.

Одним из первых стал лорд Денби, заявивший о своей тесной дружбе с раненым. Он явился в тот день, когда Габби сложила с себя обязанности сиделки. Вежливо осведомившись о самочувствии больного, лорд четверть часа открыто флиртовал с Клер.

Вскоре тем же занялись достопочтенный мистер Пул, лорд Генри Рейвенби и сэр Барти Крейн. Эти господа явились без предупреждения, но Габби, помнившая, что конечной целью ее махинаций является выгодное замужество Клер, которое освободило бы ее от всяких обязательств перед лежавшим наверху мошенником, оказала им всем гостеприимство, на которое был способен особняк Уикхэмов.