22

Фернандина

Тишина и страх. Вот что мне помнится из нашего бегства… Тишина и страх.

Айшем Лаури оказался человеком слова, он ожидал нас на пристани. На рассвете мы тайком покинули гавань, и Лаури взял курс – к югу от Норфолка. Хотя попутный ветер не ослабевал, продвигались мы вперед до ужаса медленно.

Хотя чаще всего от берега мы держались на расстоянии мушкетного выстрела, мы с Селией рискнули подняться на палубу. Вдохнуть свежего воздуха. Чтобы бриз слизал с наших тел следы соленого пота – соль проступила и на щеках Селии. Мне подумалось, что из нас наибольшему риску подвергалась Селия, несмотря на то что я слышала от Ларка. Любой порт, в который мы войдем, находится в рабовладельческом штате, а Селия – беглянка, за которой числится мертвый плантатор. Более того, она представляла собой собственность, ценную для ее владельцев. Если нас обнаружат, Селию вернут обратно: если ей повезет – морем, если нет, то сушей. Преследователи наверняка над ней надругаются. А что ее ждет по водворении в Виргинию… я старалась об этом просто не думать. А как поступим мы – я и Айшем Лаури? Добровольно уступим нашу подопечную – извинившись и равнодушно пожав плечами? Вряд ли. Тогда нас закуют в кандалы, присудят к наказанию плетьми, наши имена будут покрыты позором. Одним словом, впереди – полный крах… О, в каком же я пребывала неведении – и к великому своему счастью.

Выбора не оставалось. Нужно было бежать и бежать дальше. Но как узнать, когда мы достигнем конечной цели? Куда мы направляемся? Слишком много загадок. По правде сказать, наверняка я знала только одно: самое страшное для меня – потерять Селию, и я готова на все, лишь бы этому помешать.

Чарлстон. Саванна. Эти и меньшие порты остались позади.

Лаури всюду встречали хорошо. Затаившись в сыром трюме, мы со страхом напряженно вслушивались в его переговоры на каждой пристани.

Каким-то особым промыслом Лаури, похоже, не занимался – какой груз лежал в ящиках, к которым мы с Селией жались в тесном трюме, мне неизвестно. Наверное, всякие полезные хозяйственные мелочи (вроде ниток, булавок и посуды) плыли на юг в придачу к его основному товару – многочисленным мешкам и корзинам с овощами, фруктами и корнеплодами, которыми мы и подкреплялись. Скоро выяснилось, что наш капитан податлив на любое предложение, за соответственную цену. Так, где-то меж островов штата Джорджия Лаури согласился взять на борт огромные часы, уложенные в гроб, предназначенные для состоятельной семьи из Средней Флориды. Услышав об этом, Селия вздрогнула и вцепилась мне в руку. Говорить мы не осмеливались (переговоры происходили слишком близко от нас), но когда это слово – «Флорида» – повторили снова, Селия стиснула мне руку еще крепче. Глаза у нее расширились. Она затрясла головой с такой силой, что со лба у нее попадали капли пота. Она придвинулась ко мне так близко, что я чуть ли не на губах ощущала вкус ее пота, вдыхала запах ее надежды – точно так же, как раньше слишком хорошо почувствовала запах ее страха.

Флорида. Надежное прибежище. Сколько всяких историй о ней Селия наслышалась.

Когда мы снова вышли в море, я посовещалась с нашим капитаном. Было решено: в порту Фернандина – на острове Амелия, в устье реки Святой Марии, как раз по ту сторону границы с Джорджией, – мы, дождавшись ночи, сойдем на берег.

А что потом? Это «потом» – оно настанет, и думаю, что мы об этом узнаем тотчас же.

В порт Флориды мы вошли в полдень и там несколько изменили наш первоначальный план – высадились на берег, не дожидаясь темноты.

В трюме стояла нестерпимая жара, было так душно, что я опасалась за здоровье Селии. Она, конечно же, ни на что не жаловалась, но пока мы сидели, прислушиваясь к нестройному портовому гулу и стараясь поторопить время, я заметила, что с ней творится что-то неладное. Плечи ее поникли, и сама она вся сгорбилась. Ее не просто клонило в сон. Вообразите мой ужас, с каким я вглядывалась в нее, выискивая первые признаки лихорадки.

С Лаури я уже рассчиталась. Он по таможенным делам отсутствовал уже больше часа. Или мне так казалось. Именно тогда в голову мне ударила страшная мысль, от которой душа ушла в пятки. Какой купец не пожелает нажиться вдвое от продажи одного и того же товара? Хотя я и рассчиталась за нашу перевозку, заплатив нашему капитану хорошие деньги, не будет ли он прав, несмотря на всю свою внешнюю доброту, если замыслит сдать нас в руки закона? Вознаграждение обещано наверняка солидное, и Лаури изрядно наживется на своих подозрениях. Думаю, он не особенно удивится, узнав, что Селия – невольница. Ах, вдобавок еще и убийца! Прибыль можно огрести немалую. А я… что такое я? Кем бы я ни была, несомненно одно: я повинна в попрании множества законов – природных и прочих, и самое лучшее для меня – это скрываться.

И потому мы потихоньку улизнули с корабля.

Селия по-прежнему носила темные очки. Когда грузчик в порту Чарлстона немедля прекратил к ней приставать, приписав ее холодность слепоте, мы обе решили прочно взять эту уловку на вооружение и, пока мы в бегах, всюду пускать ее в ход, что вызовет к нам со стороны сочувствие и почтительность, а также избавит от лишних подозрений. Итак, Селия прикидывалась слепой, а я разыгрывала крайнее недовольство ее полной беспомощностью. Собственно, только то, что Селия крепко поддерживала меня за локоть, и удержало меня от падения, когда я чуть не растянулась на пристани, будто пьяная в стельку, когда Флорида обрушилась на меня со всей силой… О, Флорида – сущий ад, а я отнюдь не была бесстрашным Вергилием.

Диск солнца испепелял на месте. Висел он, казалось, так низко, что я – во внезапном помутнении рассудка – попыталась смахнуть его с неба. Мой жест выглядел неофициальным приветствием территории Флориды, над которой днем и ночью беспрерывно вьются и жужжат, донимают и кусают разнообразные бессчетные насекомые; никто моего приветствия не заметил, и к лучшему. Что до флоридского воздуха, то он опровергал собственное название, напоминая собой вязкую жидкость, сквозь которую приходилось не идти, а с трудом ее преодолевать. Тело, впитывая ее, разбухало, пока пальцы не превращались в связку бананов. Волосы делались непокорными, словно кто-то надергал с низкорослых дубов испанский мох и водрузил пучок тебе на голову. Солнце раскаленным языком лизнуло мою незагорелую кожу так, что она зашипела, будто брошенный на сковородку комок свиного сала. Элементарно мне хотелось лишь одного – презрев условности и приличия, забыв о бережно хранимых тайнах, сорвать с себя одежды и в чем мать родила кинуться в блаженную прохладу воды. Этого, разумеется, я не сделала. Наоборот, ощущая свое тело на пристани как никогда – из-за величайшего дискомфорта, – я потуже застегнула жилет. Никто – и в первую очередь Селия – не должен видеть мои контуры, облепленные мокрой от пота тканью, иначе я предстану сестрой того мужчины, какого из себя изображала.

У старой женщины цвета меда я купила шляпу, изготовленную из пальмовых листьев, и эта шляпа – говорю без преувеличения – спасла мне жизнь. Широкие поля давали тень лицу и шее, и, спрятанная под ними, я могла озираться по сторонам в поисках дороги. (О, как мне хотелось услышать что-нибудь из незатейливых предсказаний Мамы Венеры! Я бы охотно воткнула в землю раздвоенную палку или погадала на опивках в чашке или котелке.) Эта самая женщина расположилась со стулом и тележкой вблизи от пристани и торговала всякой всячиной: сплетенными ею самой вещицами, а также пирожками и томатами. Огромного размера томатами – она держала их в холодной воде и продавала, нарезанными и подсоленными, за монетку в пять центов. Они были сочными, как мясо, – восхитительны! Я ожила, упиваясь соком томата, из которого при первом укусе выбрызнула алая струя, смочившая во рту купленный пирожок с ветчиной… и тут, приподнявшись на цыпочки, Селия прошептала мне на ухо: «Взгляните, что у нее есть». Кивком она показала на край тележки и тут же опустила глаза. Ведь мы положили, что она должна быть невидящей.

Хитрая старуха выставила на продажу веер, изготовленный из таких же листьев, что и шляпа. Искусно изготовленный, он раскрывался с таким изяществом, что в старину оказался бы вполне к месту и при любом аристократическом дворе. Я поняла это, как только женщина не без умысла принялась обмахиваться похожим веером, выразив при этом на лице несказанное облегчение. Демонстрация показала, насколько нам необходим веер. Селия должна его иметь. Я подумала – не купить ли шляпу и ей, однако рассудила, что шляпа будет слишком бросаться в глаза и намекать на достаток. Шляпа покажет, что Селия непривычна к жаре и неудобствам – уделу невольников. Веер устранит ненужный риск. Я спросила цену. Какой она была – не суть важно, зато хорошо помню, что торгашка дала сдачу, поскольку эта сделка нас и разоблачила.

Я, заглядевшись на плавные колебания веера, не заметила предложенной сдачи, и протянутую монету взяла Селия. Она тут же спохватилась, но было уже поздно. Обе руки повисли в ожидании, пальцы едва не соприкоснулись, и между ними что-то такое пробежало… казалось, некий разряд… У старухи – длинные искривленные пальцы. Селия подставила гладкую ладонь, на розовой поверхности которой проступало зловещее художество Бедлоу. Женщина наконец выпрямилась во весь рост и уронила монету на ладонь Селии. Ее Селия послушно передала мне, вновь войдя в роль. Мы обе подыскивали слова, но женщина нас опередила:

– Ты издалека?

Обратилась она к Селии. И не просто обратилась, а, обойдя свою тележку, всмотрелась в необычные очки Селии. Медленно, мелкими шажками, приблизилась к ней. Потом заглянула за стекла – и увидела в них отражение глаз Селии.

Селия бросила взгляд сначала в одну сторону, потом в другую – и наконец согнутым пальцем сдвинула темные очки на кончик носа, чтобы показать свои глаза во всем великолепии.

– Да, издалека. Очень издалека, – ответила она.

Мы совершили побег. И вот, не успели пройти по берегу и сотни ярдов, как нас выследили.

Я попыталась что-то из себя выдавить, умоляя продавщицу не…

Она меня оборвала, встряхнув веером так, что он раскрылся полностью. Под его защитой она придирчиво меня осмотрела – с головы до пят. Обошла кругом, будто хищник. Ее босые ноги выставлялись из-под подола серой домотканой юбки; переступала она ими легко и плавно.

Лет ей было немало, но двигалась она проворней кошки.

Не говоря ни слова, сдернула с моей головы шляпу. Я чуть не поперхнулась остатком томата, который забыла проглотить после того, как протянутая монета положила конец нашему розыгрышу.

Я изготовилась сорваться с места. Вцепилась Селии в локоть, но немного успокоилась при виде ее невозмутимости. Женщина и Селия пристально смотрели друг на друга. Быть может, они обменялись репликами, а я не слышала слов?

Женщина молча вернулась на свой стульчик. Извлекла из подобия колчана свежий пальмовый лист. Достала из-под тележки мачете. Взглянула на меня. Я отшатнулась. Но женщина вынула небольшой ножик, более пригодный для намеченной задачи – изготовить для моей шляпы ленту.

Когда я снова водрузила шляпу себе на голову, сидела она идеально – так, словно я проносила ее всю жизнь.

…Вокруг нас сновали горожане. Если бы женщине вздумалось нас выдать, удирать было некуда, и я уже заикнулась о вознаграждении – сумме, несомненно, значительной для продавщицы томатов и пирожков с ветчиной.

Прежде чем встать и вернуть мне шляпу, женщина вытащила огрызок карандаша и клочок грубой оберточной бумаги, на одной стороне которого, испещренной птичками и вычеркиваниями, был записан ее приход и расход. На оборотной стороне этого клочка она что-то нацарапала, воткнула его в тулью шляпы и разгладила, приговаривая: «Жара нынче страшная. С этой бумажкой вам будет попрохладнее». Улыбкой поблагодарив женщину за доброту, я до того, как нахлобучить шляпу на макушку, заглянула внутрь, но из написанного ею разобрала только половину – это были какие-то буквы. На мой немой вопрос женщина сказала только одно:

– Наденьте-ка шляпу и пока что не снимайте. – Повернувшись к Селии, она добавила: – Эта шляпа поможет вам обоим, она вас убережет от пекла. А теперь идите и не поминайте меня лихом.

Заторможенные, мы пошли по улице, не смея оглянуться. Селия один раз споткнулась и чуть не упала на колено. Я опять испугалась, не начинается ли у нее лихорадка, но перевела дух с облегчением, догадавшись, что она снова вошла в роль незрячей невольницы. Я же тем временем была способна только на то, чтобы механически переставлять ноги.

Дойдя до середины улицы, Селия утянула меня в тень гостиницы. Жестом она велела мне снять шляпу и демонстративно утереть со лба пот краем рукава.

– Не обращайте на меня внимания, – шепнула она мне, и я послушно ей повиновалась, пока она украдкой читала всунутую в подкладку шляпы записку.

Там стояло имя: Трэверс. Она вскинула свои фиалковые глаза поверх стальной оправы очков и, когда наши взгляды встретились, повторила имя:

– Трэверс. Нам поможет Трэверс.

Селия вновь вывела меня из тени на солнцепек. Теперь ее походка сделалась уверенной и целеустремленной. Мы направились к почтовой конторе, возле которой прождали довольно долго. Во всяком случае, теперь, когда мы вернулись на положение беглецов, минуты казались часами. Наконец Селия обратилась к какому-то чернокожему с вопросом, не знает ли он человека по имени Трэверс. Так зовут ее дядю, проживающего на острове; он должен был встретить ее у причала; ее хозяин (то есть я) отказался от права на собственность, так как она недавно потеряла зрение и…

Чернокожему дела не было до ее бедствий, однако разыскиваемого нами человека он назвал: Айзек Трэверс. Он высадится на берег в нескольких милях отсюда. Мы попадем в нужное место, если пойдем вот по этой самой дороге и свернем направо у разрушенной старой мельницы. Чернокожий уже нацелился уходить, но Селия вдруг схватила его за руку:

– Вы сказали, он владеет землей? Значит, он… он свободный?

– Туда идите, туда, – повторил чернокожий, кивая головой в указанную сторону. – Пешком за час доберетесь. – Он оценивающе взглянул на меня и добавил: – Ну, может, чуточку подольше. – Переведя глаза на Селию, он заключил: – А коли он приходится тебе дядюшкой, так ты вроде бы должна знать, что он на воле. Или как?

Он слегка коснулся соломенной шляпы, продавленной сверху и потрепанной по краям. Мне почудилось также, будто он еще и подмигнул, но кто его знает.

Мы молча двинулись дальше, прислушиваясь, не идет ли кто за нами следом.

23

Прибежище на ночь

Старый Айзек Трэверс и в самом деле был свободным. Ему принадлежал восемьдесят один акр земли, а его жена по имени Лотти разделяла его квакерские убеждения. Лотти и вышла на просевшее крыльцо отогнать собак и встретить нас как друзей, и она же щедро накормила нас испеченными на горячей золе кукурузными лепешками и поджаренным беконом. Когда же от посадок индиго появился сам Айзек (он радушно нас приветствовал и вопросов почти не задавал); когда Лотти принесла с подоконника еще теплый пирог с фруктовой начинкой, поставила его посередине соснового стола, за которым мы уселись все четверо; когда она взрезала поджаристую корочку, из-под которой повалил парок, приятный и сладкий, как песня дрозда… что ж, вот тогда мне и подумалось, что мы с Селией и вправду спаслись от погони и сможем зажить на воле.

Стол из сосновых досок был облицован тонкими пластинами, потрескавшимися от долгого употребления. Края стола хранили следы острых ножей. Убранство кухни было самое простое – за исключением лампы с ярко-рубиновым абажуром и одинокой герани на втором подоконнике. От печи в углу веяло теплом. За окнами кухни и сквозь стены (доски обшивки покоробились, и комки ссохшейся глины попадали на пол) день угасал, но не о пустяках мы заговорили только с наступлением темноты.

По счастью, о прошлом нас никто не расспрашивал. Откуда мы. Как сюда добрались. Почему бежали. В том, что мы бежали, супруги Трэверс явно не сомневались. Да, разговор касался лишь нашего ближайшего будущего – куда нам теперь отправиться. О нашей скорой свободе хозяева дома говорили как о деле решенном, и это очень взбодрило нас с Селией.

– Здесь вам лучше не оставаться, – прошептал Айзек, закрывая окна, чтобы не подслушали вражеские уши. В кухне сделалось жарче, чем на вечерней улице. – Да, это будет неразумно.

Лотти, положив руку на плечо Селии, пояснила:

– Всякий портовый город – рассадник сплетен. Тайны разносятся с каждым кораблем.

Селия отложила в сторону свои очки, и, когда она взяла натруженную руку Лотти Трэверс в свои руки, в глазах ее затеплилась нежность:

– Мы не останемся ночевать. Для вас это небезопасно, и я… мы вовсе не хотим…

– Ну-ну, помолчи, – перебила ее Лотти, – делать доброе дело ради Господа нашего всегда небезопасно. Вы у нас переночуете. И уйдете из нашего дома на рассвете. Вас как будто никто не заметил. И пускай никто не увидит, как вы от нас уйдете. Этим вы избежите опасности, а с собой захватите наши молитвы. – Она плюхнулась в тростниковое кресло, застонавшее под ее весом. Лотти Трэверс была широка не только душой, но и в кости. – Ведь это Банана Мэй вас прислала, верно?

Да, подтвердила я. Хотя имени своего женщина не назвала и возле ее тележки я никаких бананов не усмотрела, конечно же, она и была эта самая Банана Мэй. Когда я только перешагнула порог дома, Лотти приняла от меня шляпу с понимающим видом. До того мы прошли на жаре по пыльной дороге несколько миль, до боли в глазах напряженно выискивая среди кустарников развалины мельницы. Заслышав позади себя стук копыт, вздрогнули. Обе готовы были схорониться за кустом, но дорога была пустой и просторной, да и засекли уже нас. Волнение улеглось, когда мимо протащился какой-то старый возчик. У него мы спросили, далеко ли до фермы Траверса. Шагов через полсотни увидите мельницу, заверил нас он; так оно и вышло.