Да и шея у него была длиннее, чем у бореле, губы более вытянуты и подвижны. Противник Гендрика был кейтлоа. Хотя этот вид менее изучен, чем мучочо и бореле, — область его распространения лежит дальше к северу, — Гендрик все же кое-что знал о нем по рассказам Ганса и бывалых охотников. Знал, например, что кейтлоа слывет грозою туземцев; это самый свирепый и опасный из носорогов. В областях, где он водится, жители боятся его чуть ли не больше льва или дикого буйвола.
Гендрик не удивился поэтому, что свирепый носорог напал на него без всякой причины. Он только порадовался своей счастливой звезде, приведшей его к этому каменному карнизу. Теперь он мог невозмутимо разглядывать грозные рога, от которых пять минут назад ему не поздоровилось бы. Он даже готов был посмеяться над нелепостью своего положения.
«Вот бы Ганса сюда! — думал он. — Бесподобный случай для натуралиста изучить внешность и повадки этого нескладного зверюги».
И, как бы угадав его мысли, кейтлоа в ту же минуту показал себя во всей своей красе.
Прямо против них рос большой, раскидистый куст со множеством стволов, ответвлявшихся от одного корня; с этим-то кустом носорог вступил в единоборство, наскакивая на него то с одной, то с другой стороны, обламывая его ветви своими рогами и топча их затем грузными ногами. По его разъяренному виду, по всем его движениям можно было подумать, что он вправду сражается с лютым врагом! Схватка с кустом продолжалась свыше получаса, до тех пор, пока носорог не переломал и не растоптал в крошево все стволы и ветки.
Это уморительное зрелище привело Гендрику на память Дон-Кихота с его ветряными мельницами и рассмешило его, правда ненадолго: скоро Гендрик понял, что ярость кейтлоа столь же живуча, сколь сильна. Взгляды, которые животное время от времени метало на охотника, говорили тому, что враг неумолим.
Расправившись с кустом, зверь вернулся к скале и замер здесь, подняв голову и устремив на охотника свои крохотные глазки, горевшие злобой; казалось, он понимал, что Гендрик — его пленник, и твердо решил стеречь свою добычу. Все его поведение говорило об этом, и у Гендрика снова стало неспокойно на душе.
Прошел час, потом второй, а кейтлоа стоял на том же месте и по-прежнему сторожил Гендрика. Теперь на душе у юноши стало не только неспокойно, но прямо-таки скверно.
Еще в начале охоты за антилопами ему хотелось пить, а теперь он просто изнывал от жажды: за стакан воды он отдал бы все на свете.
Он стоял на голом раскаленном камне, под жгучими лучами полуденного солнца, страдая от жары не меньше, чем от жажды.
Неопределенность положения тоже его мучила: как долго будет сторожить его этот неумолимый часовой? Пока кейтлоа не уйдет, спастись нет никакой возможности. Сойти вниз — значит поплатиться жизнью; ему бы и раньше несдобровать, не заметь он вовремя этой спасительной площадки.
Да, покамест чудовище сторожит его, не приходится думать о том, чтобы оставить раскаленную поверхность выступа.
Догадаются ли Ганс и другие товарищи, что он попал в беду, и пойдут ли по его следам? Возможно, да только не раньше завтрашнего утра. До наступления ночи им это и в голову не придет. Нередко тому или другому из молодых охотников случалось пропадать до позднего вечера. А разве сможет он долго выносить эту мучительную жажду? Как дотерпеть до их прихода?
А если ночью пойдет дождь и начисто размоет его следы? Друзьям не удастся найти его. Что с ним тогда станется?
Мысли одна другой чернее сменялись в голове Гендрика, пока он, стоя на площадке, с нетерпением и злобой поглядывал на своего тюремщика.
Но кейтлоа тревога его пленника ничуть не трогала; он по-прежнему оставался под скалой и все расхаживал взад и вперед, изредка останавливаясь и устремляя на Гендрика свои крохотные темные глазки, поблескивавшие ненасытной жаждой мщения.
Глава 31. НЕЖДАННОЕ СПАСЕНИЕ
Время шло, и с каждой минутой мучительней становились жажда и тревога Гендрика. В надежде отыскать какой-нибудь путь спасения он оглядел отвесную стену за своей спиной. Напрасно! Были, правда, и другие выступы, но на недосягаемой высоте, а его площадка тянулась вдоль скалы всего на несколько ярдов и на обоих концах постепенно сужалась — здесь не пройдешь. Гендрик ни на шаг не отошел от того места, куда вскочил, — оно все-таки было самым широким и здесь ему не угрожали ни рога кейтлоа, ни его длинные и подвижные губы.
Внезапно Гендрику вспомнилось, что в схватке с кейтлоа он мельком заметил темневшее над выступом отверстие — то ли вход в пещеру, то ли расселину. Сначала он было подумал, что пещера не даст ему никаких преимуществ, и остался снаружи. Но теперь он решил, что забраться в пещеру будет вовсе неплохо, окажись она только достаточно просторной. Там, как-никак, будет прохладнее, там он будет укрыт от палящих лучей солнца, а этого ему сейчас очень хотелось.
Было у него и еще одно, более существенное соображение: носорог может просто забыть о нем, если он исчезнет из виду. Он знал, что старая поговорка «С глаз долой — из сердца вон» сложена как будто специально про бореле, льва и многих других хищников; может статься, она оправдается и в отношении кейтлоа, хотя то, что Гендрик знал о его повадках, не позволяло слишком на это рассчитывать. Но почему не сделать попытку? Времени это много не отнимет, а если даже память у носорога не такая короткая, Гендрик все же ничего не потеряет, сменив горячий каменный выступ на тенистую пещеру. Вперед к пещере!
Не спуская глаз с кейтлоа и держась вплотную к скале, он стал подвигаться к темной расселине.
Носорог следовал за ним шаг за шагом; он весь насторожился, как бы подозревая, что добыча собирается ускользнуть. В том месте, где площадка сузилась, Гендрику пришлось ступать с большой осторожностью; он не боялся упасть, сорваться — он боялся, как бы носорог не стащил его с выступа, — теперь носорог, встав на задние ноги, положив рыло на край выступа и выпятив губы, всего лишь на несколько дюймов не достал бы до стены, к которой прижался Гендрик. Поэтому приходилось быть все время начеку. Но вот, вопреки всем грозным усилиям противника, Гендрик благополучно дошел до расселины.
Здесь оказалась глубокая и темная пещера со входом, достаточно широким, чтобы человек, согнувшись, мог проникнуть внутрь.
Гендрик уже нагнулся было, собираясь залезть в пещеру, как вдруг слух молодого охотника уловил громкое «пурр», заставившее его выпрямиться с такой поспешностью, точно ему в спину вонзили иголку. За этим рыканием последовал рев, столь глухой и грозный, что перепуганный Гендрик готов был спрыгнуть со скалы и столкнуться с рогами кейтлоа, поднимавшимися в эту минуту над выступом в каких-нибудь двадцати дюймах от его ног. Испуг Гендрика нетрудно понять: этот рев нельзя было спутать ни с чем на свете — в пещере находился лев!
Хозяин пещеры не заставил себя долго ждать. Рыкание не умолкало и с каждой минутой звучало все отчетливей; под могучими когтистыми лапами перекатывались камешки, устилавшие дно пещеры. Лев приближался!
С проворством горной серны Гендрик отпрянул в сторону и побежал обратно вдоль площадки, с ужасом озираясь через плечо.
На этот раз носорог не последовал за ним; то ли испуганный ревом льва, то ли живо заинтересованный, зверь так и застыл на месте, выставив морду над краем площадки и как бы нацелившись на пещеру.
В следующую минуту косматая голова льва выглянула из входа в логово, и царь зверей столкнулся носом к носу с «царем скотов»!
Несколько мгновений оба не двигались, взирая друг на друга. Львиный взгляд, по-видимому, смутил носорога. Он убрал с края площадки свою морду, опустился на все четыре ноги и, казалось, готов был уйти, чтоб не ввязываться в драку, но гнев грозного владыки был разбужен этим покушением на его покой. С минуту он стоял неподвижно, хлеща хвостом по своим рыжевато-бурым бокам. Затем, припав грудью к скале, лев махнул вниз и всей своей тяжестью навалился на широкую спину кейтлоа.
Увы, повелитель зверей обманулся в своем «верноподданном». Он, верно, рассчитывал здорово намять ему бока и обратить его в бегство. Но, как ни остры были когти льва, как ни испытаны в кровавой борьбе его лапы, они всего лишь оцарапали плотную, жесткую шкуру толстокожего; сколько ни старался лев прочно усесться на спине кейтлоа, ему никак не удавалось вонзить в нее свои когти. Будь то антилопа, буйвол или даже долговязый жираф, лев загнал бы их насмерть, но с носорогом дело обстояло сложнее. Вскоре лев в этом убедился. Хотя он пускал в ход и зубы и когти, чтобы удержаться, ничто не помогало: спустя мгновение он полетел вниз. Почувствовав на спине грозного всадника, кейтлоа рывком отпрянул от скалы и так затряс своим могучим телом, что наезднику несомненно показалось, будто происходит землетрясение.
Лев припал к земле, готовясь повторить прыжок, но, прежде чем он успел осуществить свое намерение, носорог круто повернулся и без промедления двинулся на противника. выставив рога вперед наподобие двух взятых наперевес копий. При его сокрушительной силе и стремительности натиска эти крепкие острия способны были распороть самую толстую львиную шкуру и пройти между ребер. Видно, атака носорога привела льва в невольное замешательство, и, вместо того чтобы достойно встретить противника, он повернул к нему спину и
— о трусливая тварь! — махнул прочь из прохода, удирая, точно кошка, от погнавшегося за ним носорога.
Гендрик с волнением следил со своего уступа за ходом сражения, но ему так и не суждено было узнать, кто остался победителем. Едва лишь оба могучих противника помчались вверх по проходу, он соскочил со скалы и пустился бежать в обратную сторону так быстро, как только несли его ноги.
Выбежав из теснины, Гендрик с минуту поколебался, какой ему выбрать путь
— последовать ли по следам охоты или по более свежим следам своей убежавшей лошади, — и решил пуститься в обратный путь по собственным следам. Он мчался по открытой равнине, не чуя под собой ног, ежеминутно со страхом поглядывая через плечо, не гонится ли за ним черное чудовище. Но он был приятно разочарован: кейтлоа его не преследовал. Вдобавок, к великому удовольствию Гендрика, лошадь его тоже вышла на старый след; обогнув заросли кустарника, Гендрик увидел ее совсем неподалеку щиплющей траву на равнине.
Лошадь легко подпустила его к себе. Гендрик сел в седло и, успокаиваясь понемногу, пустился к лагерю; следы охоты вели его туда кратчайшим путем; как уже говорилось, антилопы всегда бегут навстречу ветру и, следовательно, по прямой линии. Гендрик без труда различал их следы и через два часа вернулся к своим вместе с собаками, которые пристали к нему по дороге.
Ганс и Аренд подняли его на смех, но Виллем не присоединился к ним: он помнил, как великодушно держал себя Гендрик в тот раз, когда он свалился с лошади у норы земляного волка, и теперь он отплатил ему добром за добро. Похоже было, что Виллем и Гендрик скоро станут закадычными друзьями.
Глава 32. ОГРОМНОЕ СТАДО АНТИЛОП
На следующий день нашим молодым охотникам представился случай полюбоваться необычайным зрелищем — огромным стадом антилоп, таким огромным, что вся равнина, насколько хватал глаз, казалась покрытой багровым ковром. Антилопы не паслись и не отдыхали. Стадо бежало, подобно вчерашнему стаду, против ветра, как будто спасаясь от какого-то грозного врага, вспугнувшего его и гнавшегося за ним по пятам.
В ширину стадо занимало пространство около полумили. Определить, насколько оно растянулось в длину, было труднее, так как мимо охотников оно бежало более часа. Животные стремительно неслись вперед, соблюдая равнение в рядах, но иногда задние вдруг перепрыгивали через передних, и тогда эта движущаяся лавина становилась похожей на бурлящий поток. Антилопы бежали, вытянув шеи, чуть ли не касаясь носом земли, как гончие по следу.
Местами они сбивались в плотную массу, и в промежутках между такими группами бежали только самцы; местами в этом потоке появлялись разрывы, и он приобретал вид движущихся армейских колонн.
Эти разрывы возникали оттого, что огромное стадо образовалось из множества самостоятельных стад, подгоняемых страхом. У белолобых и пятнистых антилоп есть своеобразная особенность — к стаду, обратившемуся в бегство, примыкают все новые и новые табуны, пасущиеся поблизости. И так как все они бегут обязательно против ветра, из них составляется одно огромное стадо. Это живописное зрелище привело на память молодым охотникам рассказы о перекочевке бизонов в американских прериях и о перелетах странствующих голубей. Напомнило им это зрелище и «переселение» скакунов, которое им довелось видеть своими глазами.
В этот день им повезло. Вчерашний опыт не пропал даром — они приобрели сноровку в охоте на белолобых антилоп. Вместо того чтобы подкрадываться к ним или устраивать на них облаву, они решили скакать сбоку от стада, временами приближаясь к нему на расстояние выстрела. Антилопы, бегущие против ветра, подпустят к себе охотника ярдов на триста — четыреста, и всадник на свежей лошади несомненно успеет выстрелить в стадо, прежде чем вся эта движущаяся масса будет в состоянии сменить направление. При такой стрельбе прицелиться, разумеется, невозможно и много пуль пропадет зря, но все же одну-другую антилопу, наверно, удастся уложить.
Как и было задумано, молодые охотники держались рядом со стадом все время, пока оно неслось против ветра, но, хоть и часто слышны были звуки их ружей, хоть и вторил им время от времени более гулкий выстрел громобоя Виллема, добыча оказалась невелика: только шесть антилоп, поровну самцов и самок. Но юноши все равно были рады: они ведь охотились не ради мяса, а из-за рогов и шкур красивой окраски, которых хватило на всех.
Едва только лошади притомились, охотники оставили стадо в покое.
В лагерь они вернулись довольно рано, захватив с собой головы, рога и шкуры своей добычи, да и мяса они запасли себе на день-другой.
Шкуры антилоп, как обнаружилось, издавали приятный запах, присущий, очевидно, тем пахучим растениям и травам, которыми кормятся эти изящные животные.
Все время после полудня охотники очищали шкуры от мездры, а затем развесили их для просушки. Знойное солнце за несколько часов подсушит их настолько, что можно будет свернуть их до следующего привала, а там уж просушить до конца, чтобы окончательно уложить в фургоны.
Обработкой шкур занялись Гендрик и Виллем, но чучело головы, требующее подлинного мастерства, взялся набить Ганс, пригласив Аренда в помощники. Для этой цели у Ганса имелся набор необходимых химикалий: мышьяковое мыло и некоторые другие средства консервации. К вечеру были отпрепарированы две пары голов. С рогами и шерстью они выглядели как живые и, казалось, только ждали, чтобы их повесили на стену.
В каждой паре — голова самца и голова самки: одна пара предназначалась семье ван Блоома, другая — ван Вейку. У белолобых антилоп единственное различие между рогами самцов и самок состоит в том, что рога самки короче и тоньше. Шкура самки меньше по размеру и бледнее по тону. Так же и у их сородичей — пятнистых антилоп, чьи нарядные шкуры и рога достались охотникам днем позже. В охоте на пятнистых антилоп, на этот раз вполне успешной, была повторена облава, предложенная Виллемом. Каждый из четверых — Ганс, Гендрик, Аренд и Виллем — подстрелили по самцу, едва лишь стадо двинулось к их укрытиям. Но пальма первенства досталась на этот раз Гансу: стреляя дуплетом из двустволки, заряженной пулями, он уложил одновременно двух «раскрашенных козлов», как иногда называют пятнистых антилоп.
Не следует думать, однако, что сегодняшний успех и вчерашняя неудача при охоте одним и тем же способом объясняются коренным различием в повадках этих двух видов антилоп; нет, повадки их очень схожи.
Охота на пятнистых антилоп была удачной только потому, что погода стояла тихая, в воздухе — ни дуновения; в этом затишье антилопы не могли ни бежать против ветра, ни даже при всем своем остром нюхе определить, за каким термитником таится охотник.
Оттого-то Клаасу и Яну удалось на этот раз прогнать их прямо на стрелков в засаде, а тем — без особого труда подстрелить их.
Подкрадываться к антилопам в такой день не имело смысла, так как стрелять пришлось бы с большего расстояния, а на равнинах Зуур-Вельда очень трудно добиться меткого выстрела — над ними постоянно нависает дымка, мешающая прицелу; подчас в этих местах возникают миражи, совершенно искажающие вид и размеры предметов: важно выступающая птица-секретарь начинает напоминать человека, а страус вырастает до высоты церковного шпиля. Меняется самая окраска предметов. Известен случай, когда путешественники приняли чету рыжевато-бурых львов за свои повозки, крытые белым полотном, и направились прямехонько к хищникам, полагая, что едут к своему лагерю. Досадная оплошность, можно сказать!
Закончив обработку шкур пестрых антилоп, охотники снялись со стоянки и двинулись дальше по равнинам Зуур-Вельда.
Глава 33. ОДИНОКАЯ ГОРА
Уже говорилось, что на равнинах Зуур-Вельда нашим путникам время от времени попадались горы самых разнообразных очертаний: нагроможденные друг на друга, словно ящики, с вершинами, плоскими, как стол, конусовидными или куполообразными, зубчатые кряжи, напоминавшие крыши гигантских островерхих домов и вонзавшие в небо свои пики, отточенные, как церковные шпили; а дальше горные хребты опять тянулись сплошной ровной линией, точно крепостной вал, то тут, то там увенчанный башенками, дополнявшими его сходство с грандиозным военным сооружением.
Наши охотники с интересом рассматривали эти возвышенности, причудливые и разнообразные. Их путь проходил то мимо отвесной стены, в тысячу футов высоты, которая тянулась без единой расселины на многие мили и отрезала таким образом доступ к горам, вздымавшимся еще выше, то вдоль узких гребней, где между двумя крутыми склонами едва хватало места проехать фургонам. Время от времени им приходилось огибать какой-нибудь отрог, выдвинувшийся на несколько миль в глубь равнины.
Среди одной из самых обширных равнин, лежавших на пути молодых охотников, внимание их привлекла гора совершенно своеобразной формы. Строго говоря, назвать ее горой можно было бы лишь с натяжкой: она возвышалась над землей не более чем на семьсот-восемьсот футов, однако ее коричневая скалистая поверхность придавала ей облик настоящей горы, да и назвать такую громаду холмом тоже было бы неправильно. Вдаль и вширь вокруг этой странной горы, не имевшей предгорья, зеленым ковром расстилалась ровная низменность, оттеняя своим изумрудным фоном ее темный гранит.
Склоны этой необычной горы от подножия до верха шли покато, как у египетской пирамиды; издали она и выглядела пирамидальной, но, подъехав ближе, можно было заметить, что очертания у нее округлые. Своеобразие горе придавала ее вершина: тридцатифутовый утес, снизу похожий на шпиль с тонким, как игла, острием. Гора эта, напоминавшая опрокинутую воронку, бросалась в глаза еще издали. Одиноко возвышаясь посреди открытого пространства, она резко выделялась своим цветом на фоне изумрудной зелени равнины, посреди которой как бы остановилась отдохнуть.
— Давайте подъедем и обследуем ее, — предложил Аренд. — Мы не так уж отклонимся от своего маршрута, а наших медлительных буйволов мы всегда догоним… Что вы на это скажете?
— Сколько бы ни заняло времени, а подъехать надо, — поддержал Ганс.
Ему подумалось, что на этой примечательной горе, уж наверно, попадется какое-нибудь редкостное растение.
— Давайте подъедем! — хором подхватили остальные.
Предложения Ганса принимались его более юными спутниками обычно без возражений. И они погнали лошадей к горе, предоставив фургонам следовать в прежнем направлении, к тому месту, где был намечен привал.
С первого взгляда всадникам показалось, что гора отстояла от них никак не дальше чем на милю, и все горячо возражали Гансу, по мнению которого гора находилась в пяти милях. Завязался спор. Ганс выступал один против пятерых; над Гансом подтрунивали, издевались, называли его подслеповатым. Пять миль! Какая чепуха!
Ни один из пяти не отличался склонностью к размышлениям, все они всецело полагались на свое непосредственное восприятие. Если бы им впервые довелось встретиться с таким оптическим явлением, как преломление прямой палки, погруженной в прозрачную воду, они, по всей вероятности, решили бы, что перед ними просто-напросто кривая палка, и вздумай кто-нибудь утверждать обратное, они подняли бы его на смех, как поднимали сейчас на смех Ганса, утверждавшего, что гора находится в пяти милях от них, в то время как все они ясно видели, что до нее не более одной. Так оно и казалось наблюдателю, привыкшему определять расстояние в обычных условиях, в низменной местности. Но Ганс понимал, что теперь они находились на равнине, возвышавшейся над уровнем моря на тысячи футов. Отчасти из книг, отчасти из опыта он знал, какие там возникают оптические обманы. Он согласился, что гора кажется на взгляд очень близкой, но продолжал настаивать на том, что это только кажется.
Как ни добродушен был наш юный философ, но насмешки приятелей вывели его в конце концов из терпения. Осадив лошадь, он предложил измерить спорное расстояние. Возражений не последовало. У них не было даже карманного ярда, не говоря уж о межевой цепи, но они знали, что никаких измерительных инструментов Гансу не потребуется. Все повернули обратно, чтобы начать измерение с того места, где завязался спор.
Как же будет Ганс измерять расстояние? Быть может, угломером? Ничуть не бывало. Он, правда, умел им пользоваться, но обходился и без него. Рослый жеребец Ганса бежал рысью настолько ровно, что способен был заменить самый точный прибор. Ганс, задав коню желательный аллюр, мог затем определить пройденное расстояние с точностью спидометра. Жеребец, пущенный свободной рысью, всегда шел в неизменном темпе и делал равное число шагов в минуту. Поэтому заметить время в начале и в конце пути было все равно, что подсчитать число шагов лошади.
Ганс, нередко прибегавший к этому способу, мог определять любые расстояния, пройденные его конем. Заметив время по минутной стрелке часов, он двинулся напрямик к горе. Юноши последовали за ним. Ехали в молчании: нельзя было мешать Гансу, а то бы они не отказали себе в удовольствии еще немного подразнить его. Скоро, впрочем, настроение у них переменилось и на их лицах отразилась растерянность: сколько они ни ехали, гора к ним не приближалась. Прошло добрых полчаса, а до нее на глаз все оставалась миля. Пять юношей, ехавших следом за Гансом, совсем приуныли.
Прежде чем они достигли подножия горы, прошло еще полчаса. Никто не спорил, не высказал ни удивления, ни даже сомнения, когда Ганс громко и твердо провозгласил:
— Пять миль с четвертью!
Ганс не воспользовался случаем отплатить за насмешки. Он только повернулся в седле и сказал:
— Затемнить истину надолго ложная мудрость не в состоянии, хотя она и представляется иногда более правдоподобной, чем сама истина.
Глава 34. ВОСХОЖДЕНИЕ НА ГОРУ
Гора, очертания которой казались издали ровными и мягкими, представляла вблизи совсем другое зрелище. Склоны горы от подножия до самой вершины были густо усыпаны огромными камнями, придававшими ей сходство с гигантским керном, какие иногда можно видеть и на вершинах наших гор. Но те холмики созданы руками человека, а громада, на которую смотрели наши спутники, представлялась им творением каких-то титанов. Кое-где среди этой скалистой россыпи зеленели клочки растительности; в извилинах трещин распускались причудливые кактусы и редкие молочаи; тут и там невысокое деревце с развесистой кроной, с листвой, похожей на листву мирта, осеняло своей тенью горный склон; над острым изломом какой-нибудь глыбы вздымались древовидные алоэ, оживляя своими кораллово-красными гроздьями серый, мрачный фон скалы.
Налюбовавшись живописной картиной, охотники решили все вместе подняться на вершину; путь казался совсем недолгим, тропа не очень крутой; минут через десять они будут наверху. А какой великолепный вид откроется им оттуда! Гора возвышалась над местностью, по которой им предстояло совершать путь еще дня три. Озирая окрестность, они выберут самую удобную дорогу, без зигзагов и препятствий, и заранее нанесут свой маршрут на карту. Итак, на гору! Это восхождение манило всех. Одних — ради прекрасной панорамы, других — ради удовольствия одолевать крутизну, Клааса и Яна — потому, что они заметили большую птицу, парившую над вершиной, — это мог быть орел, повелитель птиц. Им так хотелось поближе познакомиться с владыкой пернатых!
У Ганса была своя цель: его интересовала растительность горы, совсем не похожая на растительность соседней равнины, а особенно деревце с листвой, как у мирта. За восхождение единогласно высказались все. Охотники быстро спешились: лошадям эти склоны, покрытые каменной россыпью, были недоступны. Поводья связали в один узел, как всегда поступали, когда поблизости не оказывалось деревьев, к которым можно было бы привязать животных. Этот способ себя оправдывал полностью. Их лошади хорошо знали друг друга и ладили между собой. Не приходилось опасаться, что одна обидит другую. Стояли они мордами в круг, и ни одной не удалось бы уйти без остальных, а такое единодушие вряд ли было возможно. Кроме того, если бы даже пятеро из них решили немного прогуляться, шестой все равно не пошел бы на этот сговор и упирался бы изо всех сил — тот, кто непременно остался бы верен своему хозяину: степенный, надежный жеребец Ганса, приученный ждать своего хозяина, где бы тот ни оставил его. На многие ботанические экскурсии ездил он с Гансом и всегда смирно стоял на месте, часто нестреноженный и непривязанный, с поводьями, закинутыми за холку, пока молодой ботаник лазил по обрывам или нырял в чаще кустарников, выискивая редкостные растения.
Словом, оставив лошадей, отряд двинулся в путь. Тропа то вела их среди нагромождения гранитных глыб, то шла по ребрам скал; приходилось пускать в ход всю свою силу и сноровку. Путникам сперва показалось, что за какие-нибудь пять минут они достигнут вершины. Теперь их ждало досадное разочарование.
Возможно, ничто на свете так не обманчиво, как восхождение на гору: на поверку оно всегда оказывается куда труднее, чем кажется сначала. Потому-то, прикидывая затрату времени и сил, следует принимать в расчет разные непредвиденные трудности и осложнения. Рассудительному Гансу это было отлично известно, и он предупредил товарищей, что подъем на гору отнимет добрых полчаса. Наших юношей так и подмывало посмеяться над его словами, но они еще не забыли, как опозорились недавно, и сочли за лучшее смолчать, втайне уверенные, что через каких-нибудь пять минут окажутся на самой вершине.
Но пять минут прошло, и их уверенность поколебалась; затем еще трижды пять, а они находились всего лишь на полпути к вершине!
Здесь они устроили привал, чтобы отдышаться. Теперь Гансу представился случай разглядеть вблизи любопытное деревце, в тени которого они как раз и остановились.
Оно было невысокое, красивым его тоже не назовешь, однако это было весьма примечательное дерево. Ветви его густо покрывала мелкая бледно-зеленая листва, похожая на листву мирта. Цветы его тоже были мелкими и малоприметными, но по цветам юный ботаник распознал в нем представителя семейства сандаловых деревьев, древесина которого широко применяется в разных поделках.
Юношам встречалось множество безделушек, изготовленных из этого прославленного дерева, но как оно выглядит и где растет, они не знали. Воспользовавшись минутой отдыха, Ганс рассказал им следующее:
— Сандаловое дерево растет в предгорьях малабарского берега и на островах Индийского архипелага. По размерам оно невелико, в поперечнике редко достигает фута. Оно не коробится от сырости, не гниет в воде. Его ароматная смола предохраняет от порчи одежду, ткани, шелка и любые предметы, помещенные с ним рядом, и отпугивает насекомых. Этими ценными свойствами объясняется спрос на него для изготовления комодов, шкафчиков, разных предметов домашнего обихода. Из этого ароматного дерева делают дорогие веера и бусы. Брамины примешивают его смолу к курениям при жертвоприношениях Вишну.
— Существует, кажется, два рода сандала? — осведомился Клаас. — У сестры Вильгельмины есть сандаловые шкатулка и бусы, привезенные из Индии нашим дядей. Они совсем разные: шкатулка — белая, а бусы — великолепного желтого цвета. Может, их покрасили?
— Нет, — ответил Ганс, — бусы не крашеные. Вещи из сандала бывают двух цветов: белые и желтые. В былые времена считалось, что их делают из разных деревьев. Однако это не так. Белое и желтое дерево берут с одного и того же ствола. Различие в цвете объясняется тем, что слои древесины, которые ближе к сердцевине, имеют густо-желтую окраску, молодые же слои, расположенные ближе к наружной коре, почти белого цвета. Желтая древесина тверже, ароматнее и, разумеется, стоит дороже. Срубленные деревья тут же подвергают окорке, а очищенные стволы сушат еще месяца два, что придает особую устойчивость и тонкость их запаху.
С интересом слушая Ганса, юноши вынули ножи, срезали по сандаловой ветке, понюхали их и даже попробовали на вкус. Ветки были душистые, но без всякого вкуса. Ганс заметил, что и настоящее индийское сандаловое дерево, обладая приятным запахом, совершенно лишено вкуса. В заключение Ганс разъяснил, что слово «сандал» происходит не от сандалий — античной обуви, на которую его употребляли, а наоборот, сандалии заимствовали свое название от дерева. Корень же этого слова персидского происхождения и значит «полезный». Выходит, что название вполне соответствует ценным свойствам дерева.
Отдохнувшие охотники со свежими силами продолжали подъем и через пятнадцать минут достигли вершины.
Глава 35. ДАМАН
Впрочем, последнее не совсем верно. Они, правда, достигли вершины горы, но над ними все еще возвышался шпилеобразный утес, который своим причудливым видом привлек их внимание и заманил сюда. Шпиль был недоступен для живых существ, кроме кошки, обезьяны и птицы; никому из отряда, разумеется, и в голову не пришло отважиться на такое опасное восхождение.
Насытив свои глаза зрелищем этого геологического феномена, они решили двинуться в обход, к другой стороне. Но это было не так-то просто: у подножия шпиля громоздились огромные ребристые глыбы, и им пришлось бы или перелезать через них, или протискиваться между ними.
