Для Конго это был опаснейший момент. Если б львица ухитрилась перевернуть щит, бедняге пришел бы конец! Но он знал, что ему грозит смерть, и, одной рукой ухватив ремни, а другой упираясь в край щита, так плотно надвинул его на себя, что щит, казалось, присосался к нему — крепче даже, чем моллюск присасывается к дну корабля.
Израсходовав свою ярость на несколько безуспешных попыток пробить или перевернуть щит, львица отошла на свою прежнюю позицию.
Ее рычание опять послужило сигналом для Конго. Вмиг он вскочил на ноги, еще один ассегаи просвистел в воздухе и воткнулся в шею львицы.
Однако эта рана тоже не оказалась смертельной, и животное, доведенное теперь до бешенства, еще раз бросилось на своего противника. Львица подбежала так быстро, что только необыкновенная ловкость помогла Конго юркнуть под свое укрытие. Еще минута — и его хитрость не удалась бы, потому что он не совсем еще опустил на себя щит, как львица уже скребла когтями его поверхность.
Тем не менее кафру удалось занять неприступную позицию, и он уже снова лежал невредимый под толстой буйволовой кожей. Разочарованная львица яростно завыла и после нескольких тщетных усилий перевернуть щит отказалась от этой попытки. Но теперь она не ушла, а в озлоблении принялась ходить кругом и наконец улеглась в трех футах от щита. Конго оказался в осаде!
Юноши сразу поняли, что Конго попал в плен. Об этом говорило поведение львицы. Хотя она была от них в нескольких сотнях ярдов, но по ее виду можно было заключить, что она решила добиться своего и, не отомстив, вряд ли покинет место сражения. Кафр очутился в ловушке.
Что, если львица так и останется здесь лежать? Каким образом Конго выберется тогда из своей западни? Убежать он не мог. Чуть только он приподнял бы щит, как свирепый зверь уже прыгнул бы на него. Это было ясно.
Юноши громко закричали, чтобы предупредить его. Они боялись, что он, может быть, не подозревает о том, что враг его совсем рядом.
Несмотря на страшную опасность, которой подвергался кафр, в его положении было что-то смешное, и молодые охотники, хотя и были озабочены развязкой, едва удерживались от смеха, глядя на эту картину.
В трех футах от щита лежала львица, не сводя с него сверкающих глаз и время от времени издавая грозное рычание. Лежал и овальный щит, скрывавший Конго, неподвижный и немой. Действительно, странные на вид противники?
Долго оставалась львица на страже, почти не меняя своего положения. Только хвост ее ходил из стороны в сторону и челюсти дрожали от подавленной злобы. Юноши то и дело кричали, предостерегая Конго, но из-под выпуклого щита не приходило ответа. Впрочем, кричать им было не к чему. Смышленый кафр давно сообразил, где находится его враг: громкое дыхание и рычание львицы уже оповестили его о ее местонахождении, и он твердо знал, как ему действовать.
Целых полчаса длилась эта необычайная сцена; и так как львица не проявляла ни малейшего желания покинуть свой пост, то в конце концов молодые охотники решили напасть на нее или хотя бы сделать вид, что нападают, лишь бы прогнать ее прочь.
Дело близилось к закату — что же будет с Конго, когда наступит ночь? В темноте львица его убьет. Внимание его ослабится, он может уснуть, и тогда его неумолимый враг получит все преимущества.
Что-то надо сделать, чтобы освободить кафра из его тесной тюрьмы, и немедленно.
Быстро оседлав коней, они вскочили в седла и уже собирались тронуться в путь, как вдруг Ганс, у которого было очень острое зрение, заметил, что львица находится гораздо дальше от щита, чем была прежде. Между тем львица не двигалась; во всяком случае, никто не видел, чтобы она пошевелилась — она лежала все в той же позе. Что бы это могло значить?
— Ах! Смотрите! Щит движется!
Как только Ганс произнес эти слова, все взгляды устремились на щит.
Щит и в самом деле двигался. Казалось, он, как гигантская черепаха, медленно и упорно ползет по траве: хотя края его по-прежнему плотно прилегают к земле. Все поняли, что не какая-то невидимая сила приводит его в движение, а сам Конго.
Охотники крепко натянули поводья и, затаив дыхание, стали следить за происходящим.
За несколько минут щит отодвинулся от львицы еще на десять шагов. Она как будто не замечала перемены, а если и замечала, то смотрела на непонятное ей явление скорей с любопытством и удивлением. Во всяком случае, она так долго оставалась на месте, что таинственный предмет успел отодвинуться от нее на большое расстояние.
Львица, пожалуй, не потерпела бы, чтобы щит ушел еще дальше, но для целей ее противника он был уже достаточно далеко. Кафр внезапно вскочил на ноги, и новый ассегаи, посланный его рукой, с шумом рассек воздух.
Этот удар оказался роковым. Львица лежала, повернувшись боком к охотнику. Прицел его был верный, и железное острие вонзилось ей прямо в сердце. Пронзительный вой, скоро утихший, короткая, отчаянная борьба, которой быстро пришел конец, — и могучий зверь неподвижно растянулся в пыли.
Громкое «ура» раздалось со стороны лагеря, и молодые охотники галопом поскакали на равнину, чтобы поздравить Конго со счастливым исходом его отчаянного поединка.
Потом все направились к груде мертвых тел, и здесь охотники узнали новые для себя обстоятельства дела. Лев, как они давно догадались, был мертв — острые рога сернобыка сделали свое дело; но поразило всех то, что, вонзившись в бок громадного зверя, они так там и остались. Сернобык не имел сил их вытащить и все равно погиб бы вместе со своей жертвой, даже если б львица не подоспела и не нанесла бы ему смертельный удар.
Конго и Черныш в один голос стали уверять охотников, что в этом ничего нет удивительного: в африканской степи часто случается видеть мертвых льва и сернобыка, заключивших друг друга в роковое объятие.
Самку сернобыка, у которой мясо было нежное, быстро освежевали и разрубили; и молодые охотники, поджарив над красными угольями лакомые куски мяса, предались веселью, смеясь над необычайными приключениями сегодняшнего дня.
Глава 8. НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ЛЬВАХ
Прежде чем приняться за ужин, охотники притащили к костру туши льва и львицы. Это было не очень-то легкое дело, но юноши с ним справились, крепко обвязав шеи животных полосами сырой кожи и волоча туши головами вперед — «по шерсти».
Львов перенесли для того, чтобы при свете костра снять с них шкуры; шкуры не такая уж особенная ценность, но это охотничий трофей, и молодым людям не хотелось бросить его посреди равнины. Если б убитые львы пролежали там всю ночь, то к утру гиены съели бы их без остатка вместе со шкурами. Не верьте, когда говорят, будто гиена не станет есть мертвого льва. Эта отвратительная тварь съест все, даже своего сородича, а уж более противной пищи и представить себе нельзя.
Сернобыки тоже были принесены в лагерь для свежевания и разделки. Самец был очень большой и весил не меньше осла, но это только доставило Толстому Виллему лишний случай показать свою громадную силу. Здоровенный малый, схватив конец бечевы, поволок за собой орикса так же легко, как если б это был привязанный к шнурку котенок.
Обе антилопы были по всем правилам разделаны и разрублены на куски; сушить их решили на следующей стоянке. Охотники, конечно, сразу занялись бы сушкой, но вода в этом месте была плохая, и им не хотелось оставаться здесь лишний день.
Рога тоже считаются охотничьим трофеем, а у убитой пары сернобыков они были образцом совершенства — длинные, с правильными валиками и черные, как черное дерево. Молодые охотники осторожно сняли их с костных выростов и, заботливо уложив в фургоны, присоединили к своей коллекции. Головы, с оставленной на них шерстью, также были тщательно вычищены и сохранены, чтобы в недалеком будущем сделаться украшением холлов в домах ван Блоомов или ван Вейков. Когда со всеми этими заботами было покончено, молодые люди сели ужинать у костра. Жареная грудинка и большие куски мяса орикса оказались восхитительными, и вся компания была довольна и весела. Конечно, темой разговора были львы, и юноши то и дело разражались громким смехом, вспоминая подробности схватки Конго со львицей.
За исключением Клааса и Яна, у всех нашлось что рассказать о разных приключениях со львами, так как эти животные и сейчас встречаются в Грааф-Рейнете. Толстый Виллем и Аренд не раз бывали на львиной охоте; Гансу и Гендрику тоже случалось сталкиваться с ними во время похода за слонами. А Черныш был опытный готтентотский охотник.
Но Конго знал о львах, пожалуй, даже больше, чем сам Черныш, хотя тот и пришел бы в негодование, если б кто-нибудь из присутствующих на это намекнул. И теперь оба, кафр и бушмен, сидя у костра, старались перещеголять друг друга в удивительных рассказах. Кое-кто из молодых охотников слышал, как охотятся на львов бечуаны на родине Конго. Способ этот самый простой. Кучка людей — голых дикарей — нападает на льва, где бы они его ни встретили, в лесу или на открытом месте, и бьется с ним, пока он не падает мертвым. Оружием им служит ассегаи, а своеобразной защитой — длинная палка с прикрепленным к концу пучком черных страусовых перьев. Эту палку, с виду немного похожую на большую метелку от мух, быстро втыкают в землю; лев принимает пучок перьев за своего врага и, бросаясь на него, дает охотнику возможность скрыться. Такого рода хитрость во многом уступает охоте со щитом, но этот необыкновенный прием под силу только таким искусным охотникам, как Конго.
Итак, в охотничьем обычае бечуанов не было ничего нового или замечательного. Единственная его особенность заключалась в его крайней опасности, так как бечуаны не бросают свои ассегаи, стоя на расстоянии, а держат их в руке, как копье, и, подойдя ко льву чуть не вплотную, с силой вонзают их в его тело. В результате каждой такой стычки со страшным противником несколько охотников бывают убиты или изувечены. Молодым людям это казалось странным. Они не понимали, зачем бечуаны так смело и безрассудно нападают на свирепого льва, когда нетрудно вообще избежать схватки. Им казалось непонятным, почему они, хоть и дикари, так равнодушны к жизни. И правда ли, что все племена охотятся на льва таким способом? Они спросили об этом у Конго. Он ответил, что да.
Это требовало объяснения, и Конго, по общей просьбе, разъяснил дело так.
Охотники, о которых шла речь, отправлялись на львиную охоту не по собственному почину и не ради удовольствия, а по приказу своего тирана-вождя. Так было на родине Конго, где правил кровожадный изверг Чака. Все подвластные Чаке люди были его рабами, и он, в припадке ярости или просто чтобы сорвать свою мелкую злобу, не задумываясь, за одно утро умерщвлял их тысячи. Делал он это неоднократно, иногда сопровождая казни пытками.
Рассказы об ужасах, творимых африканскими деспотами, могли бы показаться невероятными, если б их правдивость не подтверждалась неоспоримыми свидетельствами.
Конго рассказал юношам, что мужчины из племени, подвластного Чаке, по обычаю, служат пастухами при его многочисленных стадах, и, когда лев утащит овцу или корову — а это случается часто, — злополучные пастухи получают приказ убить льва и принести его голову вождю; если это им не удается, их приговаривают к смертной казни, и она неизменно приводится в исполнение.
Вот этим и объясняется кажущееся равнодушие к жизни и безрассудные, на первый взгляд, действия охотников. Конго добавил, что он сам участвовал в подобных охотах и ни разу они не обходились без человеческих жертв. Особенно запомнилась ему одна, во время которой погибло человек десять, прежде чем лев был пойман, а не убит, потому что вождю взбрело в голову получить льва живым! Им объявили, что, если они не доставят льва живьем, без единой раны или царапины, все участники охоты будут казнены. Хорошо зная, что это не пустая угроза, несчастные охотники поймали льва голыми руками и даже связали его, но при этом десятеро из них пали жертвой своего подневольного рвения.
Так, слушая рассказы о львах, молодые люди скоротали вечер у ярко пылавшего костра.
Глава 9. ЕДИНОРОГ
Затем разговор перешел на сернобыков, и тут уж Черныш мог рассказать больше, чем кто-либо другой. Конго знал их мало, потому что места, облюбованные этими красивыми антилопами, находятся значительно западнее страны кафров. Сернобыки водятся главным образом во владениях намакасов, хотя изредка встречаются и на границах великой пустыни Калахари.
Сернобык — это антилопа пустыни; он тучнеет даже от той скудной растительности, какую находит на иссохшей земле. Он очень смел и нередко отражает нападение льва и даже убивает его своими длинными, штыкообразными рогами. В том, что это правда, молодые люди сегодня убедились сами. Затравленный охотниками сернобык, в отличие от других антилоп, не ищет спасения в воде или чаще кустов. Он пускается напрямик в свою родную пустыню, полагаясь только на быстроту своих ног. И они редко его обманывают. Лишь самая быстрая лошадь может перехватить его на скаку; и чем он жирнее, тем легче его загнать.
Беседуя о сернобыках, молодые люди затронули интересный вопрос.
Аренд и его товарищи читали в записках разных путешественников, будто сернобыки и есть тот самый мифический единорог, изображение которого можно видеть на египетских скульптурах. Они спросили, так ли это. Их вопрос, как легко догадаться, был обращен не к Чернышу, а к натуралисту Гансу.
Ганс считал это совершенной нелепостью, пустой фантазией какого-то досужего путешественника по Южной Африке. Фантазию эту механически повторили другие, а затем она попала в книги кабинетных ученых. Предположение, будто сернобык является прообразом единорога, основано лишь на том, что два его рога, если смотреть на них сбоку, как бы сливаются в один; только это и делает его похожим на единорога, который на египетских скульптурах всегда изображается в профиль. Подобный довод был одинаково справедлив по отношению к любым антилопам, и потому в применении именно к сернобыку рушится сам собой.
Ганс перечислил ряд причин, почему сернобык не может быть прообразом мифического единорога. Очертания его тела и особенно головы совершенно не похожи на скульптурные изображения этого загадочного существа. Рога сернобыка по своей длине и по тому, как они поставлены, даже в профиль совершенно отличны от рога этого таинственного животного, у которого он торчит вперед, тогда как рога сернобыка направлены назад и лежат почти параллельно спине.
— Нет, — сказал Ганс, — если египетский единорог вообще не миф, а настоящее африканское животное, то скорее всего это антилопа гну; и мне кажется удивительным, что сходство между гну — я говорю об обыкновенном гну, а не о полосатом — и мифическим единорогом только недавно было замечено натуралистами и путешественниками. Я убежден, что всякий, взглянув на изображение единорога и на живого гну, будет поражен их сходством. Одинаковые очертания головы и тела, красивые округлые члены, раздвоенные копыта, длинный лошадиный хвост, гордо выгнутая шея и густая грива — все эти черты показывают, что именно гну послужил образцом для изображения единорога. Один рог — вот единственное, что как будто опровергает мою теорию; но несмотря на это, у гну все-таки гораздо больше сходства с единорогом, чем у сернобыка. Рога гну поставлены таким образом, что при известном положении их можно принять за один. Они устремлены вперед, а не вверх, и почти не поднимаются над черепом; вследствие этого, а также благодаря манере животного держать голову виден только один рог, а другой почти не заметен на темном фоне головы и гривы. На расстоянии вообще можно разглядеть только половину рога, расположенную почти совершенно так же, как и украшение на лбу единорога.
На современных рисунках рог единорога обычно изображается прямым; это не согласно с египетскими барельефами, где всегда показан изгиб — в полном соответствии с изгибом рогов гну. Но если б на египетских изображениях изгиба и не было, моя теория вряд ли от этого пострадала бы, потому что у молодого гну рога тоже прямые, а мы вправе предположить, что египтяне изображали именно молодых гну. Впрочем, я не утверждаю, что разрешил этот спорный вопрос, — продолжал Ганс, — ведь египтяне хорошо знали окружавших их животных и не стали бы изображать на барельефах недоразвившиеся экземпляры. Своеобразный же характер гну, его странные привычки и его удивительная внешность непременно должны были с древнейших времен привлекать к себе внимание, и египтяне никак не упустили бы случая изобразить такое прекрасное животное. Что же касается единственного рога, то это можно объяснить слабой наблюдательностью египетских скульпторов или, всего вероятнее, просто несовершенством их искусства. Египетские барельефы, по правде сказать, весьма грубы и примитивны, а особенный изгиб и постановку рогов гну очень трудно уловить. Даже теперь, когда искусство так развито, наши художники не могут точно передать очертания головы того же сернобыка. Итак, как видите, я вам довольно убедительно доказал, что именно гну является прообразом этой таинственной знаменитости — единорога.
Юные охотники были вполне удовлетворены объяснениями Ганса и теперь обратились к нему с вопросом, что он думает о единороге, упоминаемом в Библии.
— Единорог из Священного писания, — ответил Ганс, — это совсем другое дело. Совершенно ясно, какое животное подразумевается в книге Иова. Там сказано: «Можешь ли веревкою привязать единорога к бороне, и станет ли он боронить за тобою поле? Понадеешься ли на него, потому что сила у него велика, и предоставишь ли ему работу твою?» Здесь речь идет о настоящем единороге — однорогом носороге.
Чтобы исчерпать тему о сернобыках, Ганс сообщил своим друзьям, что сернобык является только одним из видов тех антилоп, которые известны под общим родовым названием «орикс»; кроме него, есть еще и другие виды: «аддас», «абу-харб» и «альгазель».
Абу-харб, или саблерогая антилопа, — крупная, сильная антилопа с длинными, острыми рогами, саблевидно загнутыми назад. Цвет абу-харба желтовато-белый с коричневыми метинами на лбу и щеках, а шея и горло у него красно-бурые; фигурой же абу-харб очень похож на сернобыка. Под именем орикса он был известен грекам и римлянам. В настоящее время натуралисты присвоили имя орикса всему роду этих крупных антилоп.
Абу-харб — уроженец Кордофана и Сеннаара, и его изображение тоже можно встретить на нубийских и египетских барельефах. В противоположность аддасу, он животное общественное и ходит большими стадами.
Альгазель, или бейза, тоже уроженка Центральной Африки, но о ней сведений меньше, чем о других видах ориксов, и некоторые натуралисты склонны считать ее просто разновидностью абу-харба.
Аддас, или мендес-антилопа, живет главным образом в Центральной Африке. Он почти такой же большой, как сернобык, но рога у него не прямые, а винтообразно изогнутые, одинаково развитые у самца и самки. Шерсть у аддаса желтовато-белая, голова и шея рыже-коричневые, а на морде белое пятно. Ходят аддасы не стадами, а парами, в песчаных пустынях, к странствованию по которым специально приспособлены их широкие копыта. Аддас был известен еще древним римлянам, они упоминают его под именем «стрепсицерос».
Когда Ганс кончил свое объяснение, было уже давно пора идти на покой, и, пожелав друг другу спокойной ночи, молодые люди разошлись по своим фургонам. Скоро все уснули.
Глава 10. ПТИЦЫ-ВЕРБЛЮДЫ
Перейдя вброд речку Оранжевую, наши охотники двинулись на северо-восток. Если б они пошли прямо на север, то скоро достигли бы границ великой пустыни Калахари, этой южноафриканской Сахары. Конечно, проникнуть в пустыню юноши не могли бы — им все равно пришлось бы свернуть на запад или на восток. Но молодые люди сами заранее избрали курс на восток, потому что там лежали земли, славившиеся обилием крупных животных — буйволов, слонов и жирафов, а реки этой части Африки кишмя кишели громадными бегемотами (гиппопотамами) и крокодилами. Молодым охотникам только этого и нужно было.
Шли они не наобум. Их проводником был Конго. На этом пути он знал буквально каждый шаг и обещал привести их в страну, где слонам и жирафам нет числа, и никто не сомневался, что кафр сдержит свое слово.
На следующий день они уже с раннего утра были в дороге и перед вечером, после большого перехода, остановились в роще мохала, на краю унылой пустыни, простиравшейся насколько хватал глаз, а на самом деле — гораздо дальше. Эта бесплодная пустыня казалась совершенно выжженной: единственной ее растительностью были одиноко возвышавшиеся древовидные алоэ с большими кораллово-красными конусообразными цветами, пальмообразные замии, несколько видов похожего на кактус молочая да кое-где разбросанные небольшие заросли колючих кустов «погоди-постой», получивших это шутливое название вследствие свойства их крючковатых шипов цепляться за одежду.
Все эти деревца и кустарники росли очень редко, и между ними открывались целые пространства бурой равнины, однообразие которой ничуть не скрашивалось этими жалкими растениями. Это был как бы дальний предвестник, клин пустыни Калахари, и охотникам предстояло пересечь его, чтобы добраться до благодатной страны, обещанной их проводником. Пятьдесят миль без единого ручья, родника или реки — пятьдесят миль от воды до воды.
Молодые люди остановили фургоны и распрягли буйволов у последнего родника, журчавшего между корней деревьев мохала, на самой границе пустыни. Здесь им нужно было провести два дня, чтобы высушить мясо ориксов, дать отдых своим животным и подготовить их к долгому и опасному переходу.
Уже солнце клонилось к западу, когда они распрягли буйволов и устроили свой лагерь в середине рощи, невдалеке от родника.
Любознательный Ганс вышел на опушку рощи, уселся под деревом, густая веерообразная верхушка которого давала приятную тень, и стал глядеть на широкую, скучную равнину. Через каких-нибудь полчаса он вдруг заметил три высокие фигуры на расстоянии нескольких сотен ярдов от рощи. Это были двуногие — он видел их с головы до пят. Однако это были не люди, а птицы. Это были страусы.
Всякий узнал бы их с первого взгляда, даже малое дитя, ибо кому не известен громадный африканский страус? Размеры и фигура страуса слишком характерны, чтобы спутать его с какой-нибудь другой птицей. Американский нанду или австралийский эму могут сойти за его полувзрослого птенца, но страуса, достигшего своих настоящих размеров, легко отличить от любого из его сородичей, обитающих в Австралии, Новой Зеландии или в Америке. Это всем птицам птица — самая большая из всех пернатых.
Конечно, Гансу достаточно было взглянуть на них, чтобы сразу признать в них страусов — самца и двух самок. Определить их пол было нетрудно, потому что между ними такая же разница, как между великолепным павлином и его невзрачной супругой.
Страус-самец гораздо крупнее своих подруг; на фоне угольно-черных перьев, которыми покрыто его тело, красиво выделяются белоснежные крылья и хвост — в пустыне действительно белоснежные. Окраска самок почти вся ровная серо-коричневая, и им очень недостает роскошного черно-белого наряда их господина и повелителя. Страусовые перья — прекрасное украшение, и они высоко ценились во все времена не только дикарями, но и цивилизованными народами.
Итак, перед глазами юного натуралиста предстали самец и две самки.
Страусы не спеша шли своей дорогой. Лагеря они еще не заметили. Да и как было его заметить, когда он скрывался за деревьями, почти в самой середине рощи? Вытягивая длинные шеи, они изредка щипали листочки или подбирали зернышки, а затем важно продолжали свой путь. Из того, что страусы не разбредались в разные стороны в поисках пищи, а шли напрямик, словно к определенной цели, Ганс заключил, что они направляются к своему постоянному месту ночлега.
Появившись справа от Ганса, они скоро прошли мимо него и теперь все дальше и дальше углублялись в пустыню.
Ганс хотел было позвать своих товарищей, которые возились около фургонов и не заметили страусов. Мелькнула у него и мысль поймать этих птиц.
Но после минутного размышления он оставил это намерение. Страус ни для кого не был в новинку. Разве только Яну и Клаасу захотелось бы на них взглянуть, но они так устали после долгой езды по жаре, что оба крепко уснули, растянувшись на траве. Пусть лучше спят, подумал Ганс.
Отказался Ганс и от мысли убить страусов. Птицы отошли уже довольно далеко, и подкрасться к ним по голой местности на расстояние выстрела было бы немыслимо — Ганс хорошо знал, как они осторожны; такой же праздной затеей была бы и погоня за ними на усталых лошадях. Поэтому Ганс продолжал спокойно сидеть под деревом, провожая взглядом удаляющиеся фигуры трех гигантских птиц-верблюдов. Они шли большими шагами и уже исчезали из виду… Но тут новое существо, вдруг появившееся на равнине, отвлекло от них внимание молодого натуралиста.
Глава 11. САМАЯ МАЛЕНЬКАЯ ИЗ ВСЕХ ЛИСИЦ
Существо это четвероногое — очень маленький зверек, не крупней средних размеров кошки, однако совсем другой по виду и пропорциям. Мордочка у него была не круглая, как у кошек, а длинная и остренькая, а хвост густой и пушистый. Ножки его были выше, чем у животных кошачьей породы, но всего любопытней казались его уши — удивительно большие и совершенно не соответствовавшие его маленькой фигурке.
Все его тело было в длину не больше фута, а уши на целых шесть дюймов возвышались над его макушкой! Они стояли совсем прямо, широкие, твердые, с острыми кончиками.
Спина зверька была красивого светло-желтого цвета, грудь и живот — матово-белые. Нет, зверек этот не походил ни на кошку, ни на собаку, хотя с собакой у него и замечалось какое-то сходство. Но с одним животным собачьей породы он действительно имел очень много общего — с лисицей; он и являлся лисицей, самой маленькой южноафриканской лисичкой, и назывался он «каама». А в сущности, зверек не был даже и лисицей — это был фенек.
Что же такое фенек?
Это вопрос интересный, над его разрешением натуралисты немало поломали голову.
Несколько видов этого зверька распространены по всей Африке. Знаменитый путешественник Брюс, которого все считали большим выдумщиком, но о котором со временем пришлось переменить мнение, первый описал фенека.
Фенек во многом отличается от лисиц, но самое важное отличие заключается в устройстве его глаз. У настоящих лисиц зрачок узкий или продолговатый, тогда как у фенека он круглый. Лисица — животное ночное, а фенек — дневное. Правда, есть лисицы, любящие охотиться не ночью, и в сумерки; есть также и два-три вида фенеков, которые предпочитают вечернее освещение.
Мы будем называть его фенеком, или дневной лисицей, и скажем далее, что если в Африке водятся разные виды настоящих лисиц и лисиц-шакалов, то есть и несколько видов фенеков. Из них хорошо известны три. Первого — зерда — описал Брюс. Этого фенека он видел в Абиссинии, но встречается он также и в Южной Африке. Второй фенек — забора — уроженец Нубии и Кордофана, и его изваяниями (раньше считалось, что это изваяния шакала) египтяне украшали свои храмы. Третий вид фенека называется «каама фенек».
Четвертый вид — зерда Лаланда — был выделен из семейства фенеков и составил самостоятельный разряд, но не потому, что его образ жизни чем-либо отличается от образа жизни прочих длинноухих, а потому, что его скелет по форме некоторых костей был несколько иным, чем их скелет.
Появившийся перед Гансом фенек был каама — самый маленький из всего семейства фенеков, или лисиц.
Он, видимо, очень спешил по каким-то своим делам: то он крался, совершенно как лиса, то перебегал небольшое пространство проворной рысью, то останавливался и припадал к земле, словно боясь быть замеченным.
Куда же он торопился? Какую добычу преследовал?
Понаблюдав за ним некоторое время, Ганс, к своему величайшему изумлению, обнаружил, что фенек гонится за страусами.
Вытянув остренькую мордочку и блестя глазками, он бежал по тому же пути, по которому только что прошли страусы. Стоило страусам остановиться, как он тоже останавливался и низко приседал, чтобы они его не увидели; страусы двигались дальше, и он тотчас пускался вслед, время от времени прячась за камнями и кустиками и деловито высматривая уходивших вперед птиц. Несомненно, он бежал по их следу! Только что за дело было до страусов такому маленькому зверьку? Уж конечно, он не думал напасть на них, хотя и крался за ними точь-в-точь, как лисица крадется за выводком куропаток.
Тут было что-то другое. Ведь достаточно одного удара могучей ноги страуса, чтобы фенек отлетел на пятьдесят шагов, как мяч, отброшенный ракеткой теннисиста. Нет, он не мог преследовать их с враждебными намерениями — он казался так ничтожно мал по сравнению с огромными птицами-верблюдами!
Но зачем же бежал он за ними? Целью его были именно страусы, это ясно. Но зачем они ему понадобились?
Эту-то загадку и старался разрешить натуралист Ганс, внимательно наблюдая за действиями крошечной, «микроскопической» лисички.
Слово «микроскопический» тотчас напомнило мне один прибор — небольшую зрительную трубку, которую Ганс всегда носил с собой и в эту минуту вынул из кармана. Вооружиться трубкой ему пришлось потому, что страусы очень далеко отошли в пустыню, а их преследователя, фенека, уж и вовсе нельзя было рассмотреть простым глазом. С помощью стекол Ганс, однако, разглядел, что фенек, все также ловчась и хитря, продолжает бежать за страусами. Вдруг птицы остановились. Самец, как бы посовещавшись со своими спутницами, сел на землю, подогнув под себя свои длинные ноги, и всей грудью прилег к земле. Даже в свою слабую трубку Ганс увидел, что все тело страуса как бы раздалось вширь. Неужели он высиживал яйца? Значит, у них там гнездо? Вид земли около сидевшего страуса подтвердил это предположение. Вокруг тела птицы виднелось небольшое возвышение, похожее на край птичьего гнезда. Гансу было известно, что гнездо страусов очень просто устроено — это всего только углубление, вырытое в земле и со значительного расстояния совсем незаметное.
