Властители гор - Моя безумная фантазия

Она замкнула свое сознание для нежелательных ощущений с той же решительностью, с которой отвергла мольбы Алисы, и сосредоточилась на стоявших перед ней задачах.

Она или непроходимо глупа, или слишком умна. Иначе они с такой легкостью не проследили бы ее путь до Лондона, в адмиралтейство, а теперь в лондонские доки. К счастью, Арчер взял с собой нового лакея, и тот рассказал ему, куда направлялась Мэри-Кейт. Парень явно не хотел говорить об этом, без сомнения, попав под очарование девушки. Похоже, он не единственный пострадавший. Пришлось припугнуть его историями о том, что может случиться с одинокой женщиной в Лондоне, только тогда лакей выложил всю правду.

Странно, что до сегодняшнего дня он не замечал нового работника. Место ему не подходит. Его сложение, продубленное солнцем лицо, выгоревшие волосы указывали на то, что он привык к жизни на открытом воздухе, а не к открыванию дверей и стоянию в холле в ожидании распоряжений.

Они медленно шли вдоль пирса, переходя от корабля к кораблю. Найти Мэри-Кейт оказалось нелегкой задачей. Дважды Арчеру казалось, что он видит ее, и оба раза терял ее из виду в бурлящей лондонской толпе.

Ох уж эта женщина! Неужели она не испытывает чувства опасности?

Несмотря на то что Мэри-Кейт все еще носила траур, а волосы тщательно убрала под шарф, на каждом корабле ее появление сопровождали свистки и выкрики. Это и обескураживало, и пугало ее. Впрочем, выбора у нее не оставалось: она обратилась к офицеру корабля его величества «Аргус».

— Мне очень жаль, мисс, но капитан сошел на берег. Несмотря на молодость, лицо офицера уже успело прокалиться на солнце, а глаза говорили о том, что он обладает немалым опытом. Он оглядел Мэри-Кейт с головы до ног.

— Вы уверены, что вам нужен именно капитан? Простой моряк тебя не заинтересует, дорогуша?

Он едва ли доставал ей до плеча, но на его лице отражалось то же вожделение, что и на лицах толпившихся вокруг и смеявшихся мужчин. Эти грубые матросы были уверены, что она ищет здесь нечто совсем другое.

— Эй, Брайан, оставь малышку! Она хочет меня, или ты не понял?

Крупный мужчина, который возвышался над Мэри-Кейт почти на фут и обладал почти такой же рыжей, как ее волосы, бородой, встал рядом, властно обнял ее за плечи и словно невзначай коснулся груди девушки.

Она присела и выскользнула из-под его руки — простой прием сработал, прежде чем матрос понял, что случилось.

— Вы что-нибудь знаете о корабле «Король Георг»? Последнее место ее дяди было на этом корабле. Она помнила, с какой гордостью он говорил о службе на одном из самых больших судов военно-морского флота его величества.

На мгновение весь мир словно замер. Стоявшие у поручней мужчины молча смотрели, как она ступает по деревянным планкам трапа, возвращаясь на берег. Шумела лебедка, доносился непривычный звук натягиваемой веревки, раздавались крики морских птиц. Кто-то затянул песню и заиграл на дудке.

Но не на «Аргусе».

— «Король Георг» неожиданно затонул во время ремонта в Портсмуте в тысяча семьсот восемьдесят втором, моя дорогая. В тот день погибло около тысячи человек вместе с адмиралом Кемпенфелдом.

Как трудно разобраться в охвативших ее чувствах! Боль. Смирение. Подступающие к глазам слезы. И осознание того, что он должен был оказаться здесь, неотвратимо притягивающий ее, обладающий такой силой, что она больше не может ему сопротивляться.

Арчер взял Мэри-Кейт за руку, и она позволила увести себя отсюда. Покой. Безопасность. Защита.

Случайность?

Нет, Алиса Сент-Джон здесь ни при чем. Никаких случайностей, подстроенных судьбой.

Это сама судьба.

Арчер ничего не сказал, когда Мэри-Кейт села в карету. Ее слезы потрясли его. Нет, не потрясли — озадачили. Но примешивается еще одно чувство, заставляющее его сесть рядом с ней и обнять за плечи. Когда он увидел, как это сделал матрос, то чуть не пристрелил его.

Странная покорность судьбе охватила Сент-Джона, когда он увидел высокую женскую фигуру в синем плаще, запрятавшую рыжие волосы под уродливый шарф. Ни секунды не медля, он пришел ей на помощь. Даже Мэри-Кейт Беннетт не спастись от оравы похотливых матросов.

Он промолчал, когда она разрыдалась, только посадил себе на колени, как маленького ребенка. Но она не ребенок, а плачущая женщина. Ее слезы намочили ему шею, пальцы вцепились в пелерину. Она содрогалась всем телом, и ему казалось, что он плачет вместе с ней, вторя ее всхлипываниям.

Кого так горько оплакивала Мэри-Кейт Беннетт? Не мужа. Любовника?

Он погладил ее по спине, сожалея, что их разделяет так много одежды. Она такая теплая, податливая, женственная. Больше чем когда-либо ему хотелось узнать причину ее горя.

— Пожалуйста, отпустите меня, — произнесла она сдавленным голосом.

— Мне нравится держать вас.

— Это ни к чему.

Но, подчинившись, снова положила голову ему на плечо.

— Наше знакомство с самого начала было совершенно недопустимым, мадам. Это бесконечная вереница последовательных непоследовательностей, странных совпадений и загадочности.

— Вы не верите тому, чего не можете увидеть. Почему даже сквозь слезы она подсмеивается над ним?

— А вы всецело верите таким вещам?

Он поглядел на нее сверху вниз, тронутый не печалью в ее глазах, а слабой улыбкой, и отчего-то почувствовал стеснение в груди.

— Кого вы так горько оплакиваете?

Она перебирала пуговицы его пальто, спрятав лицо у него на груди.

— Своего дядю, — с грустью произнесла она.

— Для женщины, не имеющей родственников, вы потратили необыкновенно много времени, разыскивая их.

— А вы бы не стали, будь вы один в целом свете?

Она вздернула подбородок. Ему захотелось прихватить его зубами.

— Великий Боже, нет! Я устроил бы праздник, пел осанну и сочинял оды в честь своей счастливой судьбы.

Неужели он старается развеселить ее? Не лучше ли потребовать от нее правдивого ответа? Ты нерешителен, Арчер? Почему? Боишься ответов, которые получишь на свои вопросы?

Нет смысла отдавать отчет в своих действиях, объяснять свои поступки. Сейчас он не хочет об этом думать. Еще одна непоследовательность. Лучше бы не замечать этой странной и новой для него привлекательности. Посадить ее под стеклянный колпак, наблюдать за ростом или опечалиться по поводу гибели. Надо остановить это чувство, пока оно не поглотило его душу, разум, сердце.

— Значит, мы возвращаемся в Сандерхерст?

— А вы ожидали чего-то иного? Согласитесь, ваше заключение было не таким уж неприятным.

Прошло мгновение, не больше.

— Вы снова плачете, — упрекнул он.

— Ничего не могу с собой поделать.

— Я когда-нибудь говорил вам, что терпеть не могу женских слез?

Голос Сент-Джона смягчился, потеплел. Он дал ей разрешение погоревать, позволил проливать слезы.

Он обнимал ее, желая защитить от всего, что могло покуситься на это горе.

Сколько он уже вот так держит ее? Он не знал. Да это и не важно. Когда по его груди текут слезы Мэри-Кейт, время не имеет значения. Занятное крещение!

— Я не верю, что вы были служанкой. Вы совершенно на нее не похожи.

Она опустила залитое слезами бледное лицо. Как она умудряется выглядеть такой милой после рыданий?

Она ответила не сразу, улыбнувшись сквозь слезы:

— А как я, по вашему мнению, должна себя вести? Мне надо выходить из комнаты, пятясь и непрестанно кланяясь?

— Интересно бы посмотреть. И прекратите кусать нижнюю губу. Меня в высшей степени раздражает эта ваша привычка!

— Есть ли во мне что-нибудь, что вас не раздражает?

— Есть. Признаюсь, вы ошеломили меня своей способностью говорить «правду»! — Он дал выход гневу. Наконец-то спасительное облегчение. В голове у него крутилось множество вопросов. — Признайтесь во всем, включая то, что ваш покойный муж был моим адвокатом и вы придумали этот нелепый план, оставшись без средств и находясь в отчаянном положении. Признайтесь, что вы обманщица и авантюристка. Скажите правду, Мэри-Кейт, в этом ваше спасение!

Она побледнела, и он почти столкнул ее со своих коленей, отодвинувшись по меньшей мере на фут. Проклятие, почему она выглядит такой потрясенной его обличительной речью?

— Что вы имели в виду, сказав, что Эдвин был вашим адвокатом?

— Предупреждаю, Мэри-Кейт, я больше не намерен выслушивать ваши лживые россказни, как бы убедительны они ни были.

— Я не знала! — Она растерялась.

— Я встретил одного вашего друга, моя дорогая, — произнес он бесстрастно.

Она никак не откликнулась на эти слова, не уцепилась за них, как он предполагал.

— Некоего Чарлза Таунсенда. Он сказал, что был партнером вашего мужа.

Он не добавил, что и сам достаточно хорошо знал ее мужа, худого, морщинистого человека, с редкими седеющими волосами и распухшими суставами длинных пальцев. Он имел отвратительную привычку все время фыркать, словно ему не хватало воздуха. То, что она вышла за такого человека, только подтверждает ее непоследовательность.

— Чарлз мне не друг, — чистым и уверенным голосом произнесла она.

Достаточно распространенная способность у тех, кто привык обманывать и красть.

— Ив самом деле, он оставил вас без гроша! Стыдно признаться, но он, похоже, очень гордится этим.

Она пристально посмотрела на него — открыто, не отводя глаз, зная свое место, но в то же время торжествующе.

— Чарлз считал, что я охочусь за деньгами. Что я авантюристка и люблю Эдвина только из-за денег.

— Вы же говорили, что не любили его?

— Я сказала, что уважала его. Нам обоим этого было достаточно.

— Вы просто дура, Мэри-Кейт, если думаете, что мужчина хочет от жены только уважения.

Она заморгала, словно стараясь понять его слова, а потом печально улыбнулась.

Хорошо бы поцеловать ее и отвезти на край света, где она перестанет угрожать его покою.

Сент-Джон откинулся на подушки, приготовившись к долгому и невеселому путешествию домой. Только позже, когда они приехали в Сандерхерст и он снова отвел Мэри-Кейт в утреннюю комнату, он понял, что она не ответила ни на один из его вопросов.

Глава 21

Арчер открыл дверцу сейфа и вынул бархатный мешочек. Высыпал его содержимое на ладонь: желтый алмаз, ожидающий, когда его отправят к ювелиру, черная жемчужина, чье будущее еще не определено, рубиновая брошь его бабушки, застежка которой требует починки. Все эти вещи лежали у него на ладони, не вызывая никаких неприятных ощущений. Но была еще одна. Поверх всего лежала камея, далеко не такая ценная, как остальные украшения, выбранная за сходство с носившей ее женщиной. У дамы на камее был нос Алисы, ее легкая улыбка. Если бы не прическа в греческом стиле, Арчер подумал бы, что смотрит на портрет жены в профиль.

Вместо того чтобы спать, он отправился в оранжерею. Но и там ни на чем не мог сосредоточиться. Поэтому за несколько минут до полуночи он оказался в библиотеке, подчиняясь непонятному желанию посмотреть на камею с лицом Алисы.

Для чего? К чему это издевательство над собой? Он не лечит, а только растравляет рану. Он подарил брошь Алисе на первую годовщину их свадьбы. Она редко ее носила, хотя он потратил несколько месяцев, чтобы найти наиболее похожее изображение.

Арчер был единственным ребенком в семье. Его старший брат умер младенцем, сестра родилась мертвой. Его окружали по большей части взрослые.

Он примирился с тем, что имел, поэтому жить ему было не слишком тяжело, но одиноко. Попав в школу, он получил несколько болезненных уроков, но познал и радости. Один из уроков оказался особенно трудным: пришлось научиться делиться, а он не любил это делать.

Он обнаружил, что привязанность к своим вещам у него в крови, и это проявлялось всегда, когда кто-нибудь из соучеников брал что-то из его вещей без спроса. Тем не менее он научился жить в коллективе, научился полагаться на товарищей, преследуя собственные цели. Много раз он думал о том, что такая система обучения воспитывает достойных и послушных британских подданных. Впрочем, ему ни разу не пришлось доказывать стране свою лояльность. Похоже, наследник Сент-Джонов призван был управлять их огромной империей, а не быть солдатом или моряком.

Ему перевалило за тридцать, у него было несколько друзей и прискорбная привычка любви к своему имуществу — о которой его жена не подозревала.

Брошь лежала на ладони, как бы укоряя его своим аристократическим профилем. Он почти услышал шепот Алисы: «О, простите! Я не хотела вас потревожить».

На мгновение Арчеру почудилось, что заговорила камея.

Уже наступила полночь, а Мэри-Кейт все еще была затянута в свое уродливое черное платье. Наверное, в нем она чувствует себя безопаснее, чем в ночной рубашке.

Надо бы предупредить ее, что он приобрел способность видеть ее сквозь одежду: воображение рассказывало ему обо всем, что скрывалось от взора. Но он не сказал ни об этом, ни о том, что в последнее время видел сны, полные любовных похождений, отчего просыпался с бурлившей кровью и в полной боевой готовности.

Она взяла с полки книгу. Арчер заметил, что девушка спокойна лишь на первый взгляд: движения скованны, взгляд нервно мечется, перебегая с предмета на предмет.

Однажды в окно желтой гостиной залетел воробей. Сент-Джон смотрел, как он в ужасе кружит по комнате, а горничные гоняют его щетками. Мэри-Кейт напомнила ему того воробья, насмерть перепуганного, с готовым выскочить из груди сердечком. Она дрожала точно так же.

Ты будешь в безопасности только под замком, Мэри-Кейт. Жаль, что он мысленно предостерег ее. Честнее было бы сказать ей об этом.

Снаружи завывал ветер, предвещая зимний холод, вьюги с севера и обледеневшие ветки деревьев: в голосе природы звучало предостережение. Даже огонь, казалось, предупреждал о чем-то, пощелкивая в камине.

Мэри-Кейт прижала книгу к груди. Ему захотелось сказать, что «Дунсиада» Попа — слабая защита от его желаний и навязанного ему воздержания. Объяснить, что ее взгляд и вся ее фигура в отблесках идущего от камина света, полные губы, сладкие, как мед, манят и искушают.

Мэри-Кейт молчала, не подозревая о его внезапном вожделении, и он тут же устыдился своих мыслей и решил немного приоткрыть забрало, чтобы уравнять их позиции:

— Вам не следовало сюда приходить.

Так, предостережение произнесено. Она пришла, чтобы убедить его в своей невиновности? Он не хочет слушать, благоразумие советует ему держаться от нее подальше. Неужели она не прибегнет к хитрости? И как долго он будет сомневаться в ее словах? Наверняка сдастся слишком быстро.

Она подняла на него глаза — широко раскрытые, как у ребенка. «Кто-нибудь должен сказать ей, что не надо быть такой доверчивой!» — с досадой подумал он, забыв, что ему самому следует соблюдать осторожность.

Молчание. Его можно ощутить на вкус: темное, густое, с оттенком недоверия, с привкусом боли. Оно было насыщено искрами. Сент-Джон почувствовал, как наполняется желанием, как откликается на вечный зов естества мужчина, нашедший свою подругу. Совершенно непредсказуемый отклик на появление женщины, настолько во всем на него непохожей — положением, намерениями, прошлым. И тем не менее он не мог предотвратить ни это, ни гнев, который она в нем вызывала.

— Я не хотела вас потревожить.

— Вас учил говорить муж? С ним вы избавились от акцента?

Он старательно выкладывал на столе гусиные перья, а сейчас одним движением разрушил стройный ряд.

— Моя мать не желала слышать в своем доме ирландской речи. Она секла нас, если мы не слушались.

— Ваша мать кажется мне верхом совершенства. А другая? Читала с вами Попа, учила, как очаровывать словами, Мэри-Кейт?

Она вспыхнула. От его слов или от пристального взгляда?

— Миссис Тонкетт? Она была гувернанткой и сохранила любовь к обучению детей. Во мне она нашла благодарную ученицу, научила меня читать и считать. Вечерами я почти всегда сидела у камина. Горели свечи, а я читала вслух Голдсмита, Попа и Джонсона.

— И мечтали о том времени, когда вам больше не придется работать прислугой?

Он слишком сильно зажал перо между пальцами, и оно сломалось. Сент-Джон положил его на стол, уколов при этом палец, и взглянул на Мэри-Кейт.

— Вам досаждает, что я хотела для себя большего? Или что вышла за Эдвина, оставив поденную работу?

Когда она стоит, расправив плечи, и бросает ему в лицо все, что думает, на нее легко рассердиться.

— Зачем вы здесь, Мэри-Кейт?

— Потому что вы считаете меня повинной в грехе, о котором я не знаю, Арчер Сент-Джон. Потому что вы преследуете меня и сделали своей пленницей, когда я забочусь только о вашем благополучии.

— И говорите об Алисе так, словно знаете, где она находится. Как будто вы устроили заговор.

— Как мне доказать, что я ничего подобного не делала? Гораздо легче признаться в обратном. Мне нечего сказать в свое оправдание.

— А если я скажу, что это не имеет значения? Что я прощаю вас? — Его голос прозвучал обманчиво лениво.

Она молча рассматривала его.

— Я не сделала ничего, за что меня надо прощать. Он улыбнулся ей в ответ:

— Что за муж был Эдвин?

— Вы уже спрашивали об этом. Неужели это вас так интересует?

— Не перестаю удивляться, почему в ответ на вашу ложь я отвечаю искренне. Вам удалось разбудить во мне интерес, выходящий за грани разумного. Вам нравится быть загадкой?

— Еще один трудный вопрос, Арчер.

— Тогда вот полегче. Почему у вас не было детей?

— Я ждала ребенка, но не доносила его. Повитуха сказала, что у меня будет другой. Но другого не получилось.

— А вы хотели? Она сцепила пальцы.

— Мой муж не захотел, сказал, что слишком стар, чтобы брать на себя такую ответственность. У него были дочь и сын, но уже давно умерли.

— И с того дня он к вам не прикасался?

— Это вас не касается.

— Нет?

На его губах заиграла улыбка. Она отвела глаза и взглянула поверх его головы в окно. За распахнутыми шторами чернела ночь.

— Мой муж был по-своему неплохим человеком, — сказала она, без труда направив его любопытство в другое русло. Теперь ему захотелось узнать, что же сделал Эдвин Беннетт, если она хранит о нем добрую память. В чем заключалось его хорошее к ней отношение?

— Он трудился не покладая рук, был усердным работником.

— И холоднее могилы?

— И снова это вас не касается.

— Но вы не любили его. Почему?

— Я должна ответить на этот вопрос, чтобы доказать свою невиновность?

— Нет, — сказал он. — Возможно, для того, чтобы удовлетворить мое любопытство.

— Напрасно вы идете у себя на поводу. Подозреваю, что любопытство для нас с вами — вещь опасная. Помню, как я захотела удовлетворить свое и получила в ответ насмешки.

— Поэтому вы и убежали, предпочтя опасности Лондона роскоши Сандерхерста?

Она покачала головой.

— А не поэтому ли вы сейчас здесь, хотя было бы безопаснее лежать в постели, с головой накрывшись одеялом?

— Возможно.

Ей не следовало произносить этого слова. Но она вдруг сказала:

— Мне очень неуютно одной. По крайней мере этим вечером.

Он не верил своим ушам — она приглашает его, подтверждая, что их мысли текут в одном направлении!

Отблески огня в камине перекликались с пунцовым цветом штор, отражались от обитых шелком стен, смягчали резкие очертания мебели красного дерева. Комната располагала к тому, чтобы покурить сигару, потягивая портвейн или бренди, от души посмеяться или поспорить о ценах на товары и о расширении рынка. Но здесь не место для мятежной извечной борьбы между мужчиной и женщиной.

— Так вот каким образом вы хотите убедить меня в своей невиновности, Мэри-Кейт? Ослепив страстью?

— Я не знала, что Эдвин был вашим адвокатом. Он кивнул, словно ожидал этих слов.

— И вы не остались без денег, без средств к существованию? Не забывайте об этом.

— Я никогда не встречалась с Алисой! — отрезала она. Голос, который он уже привык считать мелодичным, прозвучал так резко, что Арчер улыбнулся, очарованный зрелищем Мэри-Кейт в гневе.

— Я начинаю думать, что вы не лжете, мадам, потому что это самая сомнительная часть вашей истории.

Он принялся отрывать от листа бумаги длинные полосы. Интересно, заметила она, как дрожат у него пальцы?

Ей лучше незаметно выскользнуть из этой комнаты. Так наверняка будет разумнее. А она заговорила, давая ему повод разозлиться:

— Вы не можете хотя бы на один вечер забыть, что не верите мне? Или притвориться, что я — кто-то другой? Кто-то, кто может вам понравиться, стать вашим другом?

— У вас необыкновенная способность, Мэри-Кейт, повергать меня в изумление.

Он поднялся и подошел к ней. Она не двинулась, не отступила, даже когда он дотронулся до ее подбородка. Как совершенно сочетание этих рыжих волос и матовой кожи! Зеленые глаза призывают, говорят без слов: «Обними меня. Поцелуй меня. Прикоснись ко мне!..»

— Я не хочу, чтобы вы были моим другом. Любовницей, даже шлюхой. Но не другом. Не очаровательной подругой.

С книгой в руках она казалась бы ученицей, если бы ее губы не сулили поцелуя, а выражение глаз не предлагало еще больше — стать котенком в его руках, рабыней, королевой, женщиной для мужчины.

Возьми ее.

В ней есть все: опасность, загадка, тепло. Он так давно не ощущал тепла…

— Если у вас осталась хоть капля разума, бегите отсюда, пока на вас не набросился дикий волк.

— И не узнать самого интересного?

Ее улыбка дала ответ на все вопросы, которые он хотел задать: отразила томление и сообщила о неведении. С нею явилась нежность, и материнская преданность, и порочность Евы.

Сент-Джона охватило вожделение, мгновенно уничтожив все сомнения и доводы рассудка, оставив ему только неистовое желание. Он осторожно взял у нее из рук книгу. Взгляд Мэри-Кейт был ясным, открытым и серьезным.

Он не сказал, что жена предлагала ему законную любовь, но не давала тепла, что в ее постели его встречали апатия и покорность, а не любопытство и обещание безумного наслаждения. Она ни разу не осмелилась бросить ему вызов, рискнуть. Он не помнил, чтобы Алиса вот так же посмотрела на него, словно прося научить непонятной и чудесной любовной игре.

Он молча обнял Мэри-Кейт и держал так, пока она не расслабилась.

— Я полный дурак, но я еще раз предлагаю тебе уйти отсюда нетронутой. После этого моя постель наполнится твоим запахом.

— Я не хочу уходить, — тихо проговорила она.

От сладостной покорности его сердце едва не остановилось. Вот возможность накормить сидящего внутри голодного волка, утолить первый голод и возбудить аппетит для восхитительного десерта.

Сент-Джон одарил ее беспутной улыбкой, в которой победа соединилась с предвкушением, и наклонился, чтобы вдохнуть ее дыхание, почувствовать ее, как музыкант чувствует душу тонкого инструмента.

Он обошел Мэри-Кейт, распахнул дверь библиотеки с меньшим, чем обычно, изяществом и протянул ей руку. Она посмотрела на него долгим взглядом, шагнула вперед и вложила в его руку свою ладонь.

Глава 22

Он наблюдал за ней с непроницаемым лицом, но черные глаза его сверкали, и по ним легко читались все его чувства. Ему нужна была не жертва, а равноправная участница. Не подчиненная, а товарищ. Но и не подруга — возлюбленная.

Что бы он сказал, если б она призналась, что у нее подкашиваются ноги? Что бы он сделал, если б она сказала, что некое место ее тела увлажнилось и набухло, и продолжало набухать с каждым вздохом, при каждом легком движении его пальцев по ее спине, мявших тонкую ткань платья.

Она высвободилась из его рук, но не лишилась его близости. Он окутал ее облаком тепла, ни голосом, ни словом не выразив своего восторга, но каким-то образом пообещав нечто такое, чего она никогда не испытывала, но о чем всегда мечтала.

Мэри-Кейт была благодарна, что он обольщает ее молча. Потребуй он от нее слов, она не знала бы, что сказать. «Да» обречет ее навеки, сделает из нее то, на что всегда намекала ее яркая внешность, уничтожит репутацию, которую ей удалось ничем не запятнать. «Нет» — и она останется одна, не только на эту ночь, но и навсегда.

Выбор все же был. Она не лгала себе, не притворялась, а покорно приняла смятение души и разума. Завтра она, возможно, будет проклята за свой грех, но одну ночь своей жизни она отдаст за то, чтобы испытать это нечто. Оно может сжечь, уничтожить ее, но она с готовностью пойдет в этот огонь ради чистой радости помнить его.

Она быстро кивнула, он понял этот знак, и, держась за руки, они покинули библиотеку. Два заговорщика, ведущие игру, которую ни один из них не желал назвать, но к которой оба отчаянно стремились.

Сент-Джон поднимался по изумительному изгибу лестницы, опережая Мэри-Кейт на две ступеньки. Она шла следом, подобрав юбки левой рукой: ее правую ладонь он крепко сжимал в своей руке. Оглянувшись, он увидел, как она нервно облизала губы. Он спустился к ней и поцеловал; его язык увлажнил ее губы, словно пробуя на вкус лакомство, долго остававшееся невостребованным. От этого легкого поцелуя у Мэри-Кейт перехватило дыхание. Он улыбнулся нежно и понимающе.

Откуда он знает, что она никогда в жизни не испытывала ничего подобного, что с момента встречи с ним ее жизнь наполнилась совершенно новыми ощущениями?

Как он смог понять, что ей подниматься с ним по лестнице этого великолепного дома — все равно что идти на виселицу, и все же она знает: это единственный верный поступок, который она совершает в своей жизни. Словно коснуться этого человека ей приказала сила, над которой она не властна. Его поцелуй — блаженство. Откуда он знает, что ее сердце бешено колотится, что от одного взгляда на него она становится и сильнее, и слабее? Легко отворилась дверь в хозяйскую спальню, и Мэри-Кейт оказалась внутри, подталкиваемая его рукой и улыбкой. Звук закрывшейся за ними двери показался ей ударом церковного колокола на заре.

Уже через несколько минут комната наполнилась мягким светом. Здесь не считались ни со стоимостью свечей, ни с исходившим от них редким запахом сандала.

Сент-Джон снял синий жилет, оставшись в белой сорочке с аккуратными складочками на запястьях и у ворота и в узких панталонах. Даже в таком наряде он походил на особу королевской крови. От него исходила сила, как будто в этот момент он способен на любое волшебство, и то, что он заманил Мэри-Кейт в эту роскошную, светлую комнату, было не последним из его магических деяний.

Его улыбка не выражала победы, глаза смотрели на удивление серьезно и прямо, но искрились теплом. Прядь волос упала Сент-Джону на лоб, но эта небрежность не умалила совершенства мужчины в самом расцвете сил, вооруженного несокрушимым намерением и некоторой жесткостью, которые проявлялись даже в его позе. Впрочем, она не испугалась. Ею владели возбуждение, замешательство. А он… он был таким, как всегда — деспотичным, целеустремленным человеком, в котором едва угадывалась нежность.

Арчер подошел к большой кровати с пологом — покрывало на ней было откинуто, подушки взбиты — и, повернувшись к Мэри-Кейт, снова протянул ей руку.

Размышлять она будет потом, когда уляжется эта непривычная радость, когда она получит удовольствие, когда выплеснет слезы, которые кипели у нее в душе.

— Иди сюда, Мэри-Кейт.

Разве может в голосе одновременно звучать такая нежность и такая угроза? Приказывает он ей или соблазняет? Она отвела глаза и обежала взглядом комнату.

— Разве вы не потушите свечи?

В первый раз за все время пребывания в комнате он улыбнулся.

— Нет, я не собираюсь тушить свечи. Зачем? Я потерял много драгоценного времени, когда зажигал их.

Она, сцепив перед собой руки, сделала четыре шага по направлению к кровати. Он расстегнул одну пуговицу, вторую, и ворот ее платья распахнулся.

Она молчала, пока он не дошел до последней пуговицы и из-под лифа не показался корсет, ткань которого посерела от бесчисленных стирок. Мэри-Кейт положила ладонь на его руку и заставила себя посмотреть в глаза Сент-Джону. В них не было насмешки, они отражали чувство, названия которому она не знала. Она воззвала к этому чувству, к мягкости, которую увидела во взгляде Сент-Джона, к доброте, присущей этому человеку.

— Пожалуйста, — попросила она.

Ей хотелось темноты, мягкости теней.

Сент-Джон покачал головой и расстегнул последнюю пуговицу. Затем наклонился и сладкими, нежными поцелуями коснулся ложбинки между ее грудей. Она не отшатнулась, не возразила, когда он подхватил подол ее платья и снял его через голову.

По мере того как на ней оставалось все меньше одежды, Мэри-Кейт ощущала себя все более уязвимой. Но она приросла к полу не от смущения, а от чувства, которое испытывала темными, одинокими ночами, когда, казалось, даже ветер ласкал ее, но оставлял неудовлетворенной, желающей того, чего ее лишили.

И вот теперь здесь, под его неотрывным взглядом, хищным и голодным, она поняла, о чем всегда мечтала.

Он накрыл ее груди ладонями. Вид его темных рук на ее теле переполнил Мэри-Кейт теплом. Словно она долго-долго бежала и задохнулась. Но почему же ей кажется, будто внутри у нее все тает? Когда он провел большими пальцами по ее соскам, она затаила дыхание. Как хочется прижать его ладони к груди! Никто, кроме нее, не касался прежде ее сосков. И уж конечно, никто не делал того, что делал сейчас он, — не сосал ее груди, словно был младенцем. Зажав один сосок зубами, он нежно повернул его, она тихо застонала, не протестуя, а наслаждаясь.

Арчер поднял голову, на его влажных губах заиграла улыбка. Такие же влажные следы остались и на ее груди; соски напряглись, затвердели. Он обнял ее за талию и притянул к себе, мягко прижав голову Мэри-Кейт к своей груди. Так мог обнимать давний возлюбленный: в движениях таилось скрытое нежностью желание.

Никогда раньше Мэри-Кейт не стояла обнаженной перед мужчиной, никогда не думала, что при этом будет еще и залита светом.

Прикосновение его одежды к голой коже вызывало непривычные ощущения. Она спрятала лицо у него на груди, глубоко вдохнула его запах — такой знакомый и такой необходимый в этот момент. Его ладони скользнули по спине, дошли до ее ягодиц. Она уткнулась лбом ему в плечо, гадая, чего еще он захочет от нее. Чтобы она уступила? А разве она уже не уступила, стоя здесь раздетая и без единого слова жалобы, как ягненок, безропотно идущий на заклание?