Он заливался смехом от ее истории о том дне, когда она подбила Алвана устроить скачки на лошадях в галерее замка Эшбрук, подобно тем, что, по слухам, устраивали их предки. Образ золотоволосого чертенка, летящего стремглав через чопорный холл верхом на лошади и преследуемого потерявшим очки и взбешенным Алваном, рассмешил Остина, и Обри удовлетворенно улыбнулась.
– Не могут поверить, что ваш отец уцелел с таким ребенком. Нет ничего странного в том, что он не женился во второй раз, чтобы завести нового наследника.
Остин отставил в сторону пустую посуду и потянулся за графинчиком с бренди, заботливо поставленным у его локтя.
– Он бы никогда не узнал об этой проделке, но кто-то запер двери на другом конце галереи, и нам пришлось развернуться и поскакать назад. Мой пони оставил непочтительный след на ковре – наверное, при первом герцоге галерею покрывали соломой, намного лучше подходившей для лошадей.
Атлас ее наряда тепло мерцал в свете свечей, но дорогая материя выглядела жалко рядом с кремовой гладкостью кожи, шеи и плеч, которые покрывала. Золотой локон упал на грудь, и Остину хотелось наклониться и прикоснуться к нему губами, но это наверняка нарушило бы очарование вечера. Ему хотелось позабыть о проблемах, а не создавать новые.
Преодолев искушение, он поднял бокал за красоту Обри, выпил бренди, оставив без внимания изысканный ликер в золотом графине.
– На гербе вашего отца случайно нет вздыбленного льва? – пробормотал он, отставив бокал и глядя, как деликатно она пьет.
Озорной взгляд зеленых глаз поверх бокала пронзил его сердце.
– Есть, но я не скажу вам фамильного девиза. Вам должно хватить ума, чтобы изучить нашу семью так же тщательно, как мой отец изучил вашу. А почему Этвуды избрали для своего герба ястреба?
Ублаженный бренди и хорошей едой, расслабившийся в обществе красивой женщины, Остин позволил унынию последних дней раствориться в покое ночи.
– Этвудов всегда тянуло в леса и поля, а не в цивилизованное общество. Ястреб – хищная птица, не склонная к обществу себе подобных. Он сражается, когда нападает, но не убивает ради самого убийства. А ваши львы славятся способностью перебить все стадо. Думаю, именно поэтому ваша семья достигла герцогства.
Обри улыбнулась удачному сравнению. Амбиции Берфор-дов не являлись секретом, но она подозревала, что ее отец был последним их носителем. Стремления дяди Джона не простирались дальше регулярного выигрыша в наполеон, а интеллигентность Алвана находила другое применение, не касающееся политики? Только ее брат мог бы продолжить семейные традиции или кто-то из ее будущих детей.
При этой мысли ее глаза разгорелись. Ребенок от Остина должен быть таким же яростным и гордым, как любой Берфорд, но властность Берфордов смягчится любовью Этвудов к природе и семье. Отец Остина был худшим представителем традиций Этвудов, но женское чутье подсказывало ей, что Остин будет защищать свое потомство не хуже любого ястреба. Впервые она поняла, что означает выбирать себе мужа. Она должна не только выбрать человека, который придется ей по душе, но и такого, который воспитает ее детей такими, какими она хочет их видеть.
– Что касается меня, я бы выбрала деревенского сквайра, который любит животных и детей. В конце концов, что дает титул? – тихо спросила она.
Остин понял, что ступил на опасный путь, и стал осторожным. Он не верил ни тому, что она предпочла бы сельского сквайра, наподобие ее дружка Эверетта, ни тому, что она удовольствовалась бы сельской жизнью в нищете или даже мещанским комфортом. Она стремилась к высшим, избранным кругам, но еще не поняла этого. Когда-нибудь она этому научится.
– Ваш титул и ваше богатство означают принадлежность к миру, где царит большая ответственность, Обри. Вскоре вы это поймете. Вас холили и лелеяли всю вашу жизнь. Я же не способен предложить вам равноценную позицию. Когда-нибудь вы подрастете и поймете, что такое жизнь.
Поняв по ее возмущенному взгляду, что зашел слишком далеко, Остин неохотно встал из-за стола. Вечер подошел к единственно возможному завершению.
– Я не ребенок, Остин.
Обри поднялась, чтобы встать напротив него, гордо подняв голову.
– Да, у вас тело женщины, Обри, могу вас в этом заверить. – Он мечтательно посмотрел на полные изгибы грудей, обтянутых платьем. – Но вы понимаете, что означает быть женщиной, не лучше новорожденного. Существует мир, которому вы принадлежите, вы не можете вечно прятаться от него за вашими зверьками и шалостями. Когда вы научитесь ответственности, которой требует ваше имя и происхождение, тогда вы станете женщиной. И я для вас в этом неподходящий учитель. Доброй ночи, любовь моя.
Ласковое обращение и поцелуй, запечатленный на лбу, были совсем не тем, на что рассчитывала Обри, и она внутренне разъярилась, когда за ним закрылась дверь. Что ей сделать, чтобы этот мужчина увидел в ней женщину, а не ребенка? Завести любовника?
Это не показалось ей лучшим решением, и она отправилась спать, так и не поумнев.
Глава двадцатая
Сентябрь принес дожди и холода, и почерневшее пшеничное поле вскоре покрылось дымкой зеленых ростков. Остин послал одного из вновь нанятых людей вспахать стерню под репу. Ячмень и овес были убраны, и пришло время сеять озимые.
У него хватало фуража, чтобы прокормить скот всю зиму, не покупая кормов, но потребность в деньгах нарастала. Цены на шерсть упали, и он решил продать овец – они не давали здесь такой прибыли, как в горах. Пастухам следовало бы найти лучшее применение.
Солнце взошло и прогрело воздух, когда Остин верхом выехал на свои земли наблюдать за сбором остатков урожая и началом пахоты. Письмо, полученное днем раньше, рассеяло остатки его сомнений по поводу пожара, но сейчас его занимали другие мысли. Остин бился над этой задачей, пока ехал верхом.
Сообщение, что Адриан обнаружен, – слава Богу, живой – заставило его задуматься о другом. Скоро Обри исполнится восемнадцать лет, и все условия их контракта будут выполнены. Он освободит ее, как только вернется корабль и он сможет вернуть приданое герцогу. Он знал, что для Обри будет лучше, если он отпустит ее, но мысль провести зиму в одиночестве тяготила сердце Остина. Он не мог представить, как проживет без Обри.
Он вернулся мыслями к последним месяцам, вспомнил, как заливисто смеялась Обри, когда они вместе гнали своих лошадей по опустевшим полям, видел ее лицо, когда она смотрела на ястреба в вышине и когда нянчила заболевшего ягненка. Он видел ее в шелках и атласе, с золотыми локонами, убранными в замысловатую прическу, которой позавидовала бы любая леди, и видел ее в грязном муслине с волосами, рассыпавшимися по спине, когда она возвращалась со сбора ягод. Он восхищался детским озорством в ее глазах, когда она дразнила его, не давая впадать в уныние, и ощущал угрызения совести, когда она смотрела на него с желанием. За эти несколько месяцев она стала такой же частью его жизни, как солнце над головой и земля под ногами.
Каким-то образом ему придется научиться жить без нее.
Даже на расстоянии Обри видела, как устало поникли плечи мужа, когда он повернул рысака к густому подлеску у ручья. Джон сказал ей, что его светлость почти всегда съедает свой ленч в уединении у мелкого пруда под ивами. Это было его любимым местом.
Она спешилась и тихо повела коня по траве к берегу ручья. Летом она часто в восхищении останавливалась здесь, чтобы послушать хлопанье крыльев и призывные брачные песни птиц. Теперь здесь было тихо. Последние летние цветы уже увяли, редкие стебли золотарника стали заметнее, но девственная глушь подлеска еще радовала глаз насыщенной зеленью трав и папоротников.
Скакун Остина приветливо фыркнул, когда Обри подошла ближе, но она не заметила никаких следов Остина, пока не протащила свою корзину через густые заросли поздней ежевики и не раздвинула ветви ивы. Он лежал, растянувшись на траве у ручья, где игривые воды замирали у бревен и корней деревьев, образуя тихую заводь. Летом здесь было – идеальное место для плавания, но сейчас Остин ограничился ленивым созерцанием водомерок, снующих по глади пруда. Он удивленно оглянулся, когда под ее ногой хрустнула ветка, и поднялся на ноги, чтобы помочь пройти по камням. Она не могла понять выражение глаз, следивших за ней, но была рада, что пришла.
Ни слова не говоря, Остин расстелил на траве покрывало, которое она принесла, поставил рядом корзину с провизией. Затем молча смотрел, как она расправляла белые муслиновые юбки, усаживаясь на покрывало.
Внезапно оробев, Обри посмотрела на его стройную фигуру и почувствовала внутри необъяснимую тревогу. Его волосы, не стриженные несколько месяцев, свисали спутанными каштановыми прядями на воротник. Он явно обливался водой, чтобы освежиться в жаркий день, и полотно сорочки влажно липло к широким плечам и мощной груди. Она не осмеливалась смотреть на его торс и узкие бедра – его мужское начало и так уже слишком выходило за рамки благопристойности.
Осторожно, заботясь о негнущемся колене, Остин опустился на покрывало рядом с ней, все еще не веря, что это золотое создание, словно возникшее из его мечтаний, появилось перед ним во плоти. Солнце, просеиваясь сквозь ветви деревьев золотыми лучами, вспыхивало на ее обнаженных руках и распущенных волосах. Первой его мыслью было прикоснуться к ней, чтобы убедиться в ее реальности.
Второй мыслью было скрыть свое смущение учтивостью. Подняв с корзины покрывавшее ее полотенце, Остин исследовал содержимое.
– Вы не рассчитывали, что придется поделиться, не так ли? Обри облегченно засмеялась, грудные переливы ее смеха прозвучали как песня птицы.
– Нет, я собирала все это, чтобы покормить рыб, и уверена, что уж они-то точно на это не рассчитывали.
Остин отломил корку хлеба и бросил ее в пруд.
– Ну вот, они наелись, теперь мой черед. Я и не думал, что так проголодался.
Она с удовольствием наблюдала, как он набросился на огромные ломти хлеба и ветчины и на кувшин с сидром.
– Я посылаю еду работникам на поля, когда они работают слишком далеко, чтобы возвращаться на обед. Разве вам ее никогда не приносили?
Остин с набитым ртом прожевал, прежде чем ответить.
– Сегодня я не рассчитал время и уехал с поля прежде, чем привезли еду, но уверен, что не успел бы вернуться, чтобы пообедать с вами. Как вы меня нашли?
В уголках глаз Обри затаилась улыбка.
– Способности и инстинкт. И Джон, – честно добавила она, приняв стакан сидра, который он ей налил, и с жадностью его выпила.
– Больше похоже на то, что я испортил любовное свидание. У кого из ваших поклонников такой зверский аппетит, что он в состоянии уплести все это? – шутливо осведомился Остин.
Ее губы изогнулись в шаловливой усмешке.
– О-ох, вы поймали меня. Я не выдам его имени, но он темноволос, красив и ужасный проказник. Я часто видела, как он съедал большую порцию десерта, чем ему положено.
Вчера вечером она подняла шум, когда Остин съел последний кусок сливочного пирога, который Обри собиралась отнести Майклу, и у него не осталось ни малейших сомнений по поводу личности «ужасного проказника». Остин усмехнулся.
– Таким проказникам не стоит доверять. Берегитесь, как бы он не стащил у вас больше, чем вы хотели бы потерять.
Она показала ему язык.
– Такие проказники когда-нибудь растолстеют, если будут продолжать кушать как свиньи. А сейчас оставьте в покое пирог и доешьте ветчину.
Остин что-то недовольно пробормотал, но отставил пирог и взял последний кусок ветчины. Он разделил его пополам и вложил одну половину в булочку с маслом, протянув Обри.
– Давайте толстеть вместе.
Она приняла подношение и съела импровизированный сандвич, пока он приканчивал остатки ленча. Разливая сидр, он щедро наполнил ее стакан, а себе вылил остатки.
Даже в тени солнце пригревало все сильнее, и Обри прилегла на покрывало, глядя на пляску солнечных бликов в листве. Сидр согрел ее и пузырьками хорошего настроения веселил кровь. Со стороны ручья дул легкий ветерок, приятно холодивший кожу, и она удовлетворенно вздохнула. Такие дни выпадали слишком редко, чтобы тратить их попусту.
Остин улегся рядом, положил вишневый пирог между ними и выковырнул одну ягодку. Он шутливо поднес ягодку к губам Обри, подзадоривая принять подношение.
Как птенец, Обри открыла рот, и он уронил в него запеченную ягоду. Пока она ее смаковала, он управился с пирогом.
– Остин Этвуд, вы прожорливый пескарь, это же было к чаю, – пожаловалась она, когда он стряхнул с себя крошки. – Могли хотя бы поделиться.
Поскольку он только что отправил в рот последний кусок, Остин с виноватым видом выслушал нотацию, а затем, шаловливо блестя глазами, склонился над ее распростертой фигурой и прижал ее губы к своим.
Вкус вишен ощущался в его дыхании, и искра, пронзившая их от шутливого прикосновения, напрочь прогнала все мысли об утраченном десерте. Вместо того чтобы просто коснуться ее губ, как он собирался вначале, Остин неожиданно обнаружил, что поцелуй захватил его. Когда он почувствовал, как она ответила, его, словно ударила молния.
Объединенные электрическим потоком, они осторожно принялись исследовать охватившие их чувства. Руки Обри застенчиво потянулись и обняли плечи Остина, а ее пальцы нырнули в его волосы, когда его поцелуй крепче прижал ее к мягкой траве. Осторожно прикасаясь, Остин ощутил нежность ее щеки и, слегка отстранившись, провел пальцами вдоль ровной линии рта. Она поняла, насколько он нуждается в том, чтобы она стала его частью.
Их дыхание смешалось, Обри почувствовала, как тяжелое тело Остина надвинулось на нее, прижимая к земле, и ощутила холодок страха. Но он касался ее так нежно, с такой мягкостью, что ей не оставалось ничего, кроме как поддаться желаниям своего тела. Она страстно ответила на его поцелуй и нырнула в его объятия, когда его рука опустилась чуть ниже. Дрожь возбуждения охватила ее, когда рука мужа коснулась ее груди.
Остин действовал не спеша, наслаждаясь каждым прикосновением к ее телу. Абрис ее груди притягивал его слишком долго, чтобы упустить такую возможность, и когда она прильнула к нему, он не смог удержаться, чтобы не пройтись по податливым линиям ее спины и бедер. Он потерял голову, и стало поздно отступать.
Обри мало сознавала, к чему ведут эти невинные ласки. Она знала только, что электрический ток его поцелуев возбуждал ее, и что она жаждала прикосновений его рук с желанием, которого никогда раньше не подозревала в себе. Когда Остин снял с нее платье и сорочку и свежий ветер коснулся обнаженной плоти, она затаила дыхание от потрясшего ее чувства освобождения. Это казалось естественным продолжением их поцелуев. Его рука начала исследовать те места, где еще не бывал ни один мужчина, и она обнаружила, как это приятно.
Но когда поцелуи Остина стали более требовательными, а его пальцы превратили ее груди в ноющие, чувствительные острия, в ней начало возникать новое, менее невинное возбуждение. Давление его тяжелого тела, вытянувшегося над ней, раздуло тлеющие уголья во всепожирающее пламя. Обри полностью осознала нависшую над ней опасность, только когда Остин оторвал от нее свои губы и посмотрел с явным вопросом в Глазах.
Она не чувствовала стыда за свою наготу, пока Остин изучал ее лицо в поисках ответа. Она бы с радостью разделась сама, если бы он попросил. Она чувствовала его желание, хотела его и готова была заплатить любую цену за осуществление своих желаний. Когда он прочел ее ответ по безмятежной радости, разлившейся по ее лицу, то с облегчением вновь принялся пить нектар ее губ.
Его желание было слишком велико, чтобы медлить, и Обри вскрикнула от восхищения и радости, когда его губы поспешили к чувственному местечку на ее груди. Языки пламени вспыхнули ярче, когда она изогнулась под ним, требуя большего, чем он ей давал.
Остин охотно пошел навстречу, скользнув рукой вдоль ее бедра и подняв вверх тонкий муслин. Это обнажение отрезвило Обри, но Остин быстро успокоил ее и научил желать теплых заботливых прикосновений своих рук. Обри усвоила урок, охотно принимая прикосновения своего мужа, пока пламя пролагало себе дорогу сквозь ее легкие и живот, чтобы найти уютную заводь там, где его пальцы играли в опасные игры.
Когда она инстинктивно прильнула к нему, крепко прижимая к себе, чтобы иметь возможность покрывать его щеки жадными поцелуями, Остин прорычал ее имя и полностью накрыл ее своим телом. Обри вскрикнула от жажды и потрясения, когда ее юбки взлетели к талии, и только его одежда по-прежнему отделяла ее от возможности насладиться его плотью.
Остин быстро расстегнул брюки, и постылая одежда улетела прочь. Его поцелуй заглушил удивленный возглас Обри, когда разогретая тяжесть уперлась в прохладу ее бедер, но он подождал, пока она вновь не расслабится.
Его пальцы снова принялись за возбуждающие игры, и Обри застонала, когда пламя заполнило пустоту внутри нее. Ее бедра поднялись навстречу его пальцам, умоляя о том, чего они не могли дать. Когда Остин двинулся, чтобы сойтись с ней своим оружием, она охотно раскрылась навстречу.
Обри вскрикнула, когда боль, с которой он в нее вошел, пронзила ее, но Остин сделал свое дело отлично. Ее тело бессознательно двигалось в такт его телу, требуя обещанного удовлетворения.
Остин взял ее так нежно, как только могло позволить ему его желание. Он оттягивал собственное наслаждение, но когда, в конце концов, оказался в ней, уже совершенно не мог сдерживать свой пыл. Однако, услышав ее вскрик, он начал двигаться медленнее, пока не почувствовал, что она уловила его ритм и начала следовать ему в такт, подбираясь к вершине, обещавшей долгожданное облегчение.
Пальцы Обри вцепились в полотно сорочки Остина, когда он глубоко погрузился в нее и отметился своим семенем. Она трепетала от поглотившей их страсти, слезы текли по щекам, когда он замер на ней, и она осознала, что они наконец-то полностью стали одним целым. Она чувствовала, как даже сейчас будоражит его, и это открытие вызывало новые вспышки возбуждения.
Остин взял ее на руки и перекатился так, что почти невесомая Обри прижалась к его боку. Его рука нашла ее ягодицы и нежно приласкала их, отчего она спрятала свое пылающее лицо у него на плече. Ее груди сотрясались от молчаливых рыданий, но он не мог ничего ответить на ее обвинения в том, что они сделали. Он молча ждал, крепко сжимая ее в объятиях, баюкая в кольце своих рук.
Наконец Обри успокоилась на его груди, слезы высохли на мягкой ткани его поношенной сорочки. Он опустил ее юбку вниз на ноги, прикрыл свою наготу и нехотя вернул на место ее корсет, сорочку и платье. Одной рукой он не смог затянуть шнуровку корсета, и полные округлости ее грудей с темной ложбинкой между ними продолжали дразнить его взгляд.
Когда ее всхлипы стихли, Остин нежно поднял се на руки и отнес к краю пруда, где смочил в холодной воде платок. Он вытер с ее щек следы слез, а затем, чтобы вновь завоевать ее доверие, натянул измявшееся платье на чулки и приложил влажную ткань к ее бедрам. Обри задохнулась от такого интимного омовения, но после короткой борьбы расслабилась и почувствовала наслаждение.
– Маленькая гедонистка, – пробормотал Остин, расстелив платок сушиться на траве, когда она удовлетворенно свернулась клубком в его руках.
– Да… – промурлыкала она, все еще не смея поглядеть ему в лицо, но наслаждаясь обретенным статусом. – Почему вы раньше не говорили мне, чего я лишалась?
Остин удержал взрыв хохота, который почти наверняка вызвал бы у нее слезы. Пока она молчала, чувство вины выросло в нем до неимоверных высот, но когда она заговорила… оказалось, что маленькая соплячка хочет еще!
Он проглотил смех, но веселье слышалось в его речи со всей отчетливостью.
– Вы по-прежнему не знаете, чего лишены, маленькая гусыня. Как и все хорошие занятия, любовь требует практики, но я должен признать, вы проявили незаурядные способности.
Обри осмелилась поднять на него глаза, и ее сердце замерло при виде смеющегося мужчины, глядящего на нее сверху вниз. Годы лишений слетели с его лица, и он снова стал мальчишкой с искренней улыбкой и бесстыдным восхищением во взгляде.
– Разве это хорошо? – с сомнением спросила она, не понимая причин его веселья.
– Нет, если вы собираетесь стать монахиней, – ответил Остин, сделав серьезное лицо. – Но для кое-кого, намеренного обзавестись дюжиной ребятишек, это очень подходящий талант. Правда.
Обри залилась краской и снова спрятала лицо у него на плече.
– Значит, у меня теперь будет ребенок? – робко спросила она.
Остин немного подумал. Он крепче прижал ее к себе и погрузил пальцы в длинные золотистые волосы.
– Я так не думаю. После первого раза это случается крайне редко. Но если ваши месячные не начнутся, как положено, я хочу, чтобы вы немедленно сообщили мне. Вы поняли?
По его серьезному тону Обри поняла, что затронула важный вопрос, но мысль о ребенке доставила ей радость, а не тревогу. Она не поняла его отношения к этому, но поняла вопрос. Она молча кивнула.
– Хорошо. Тогда мне лучше отвезти вас обратно домой, иначе мы снова примемся кувыркаться по траве.
Обри взглянула на него одним глазом.
– Разве это так уж плохо?
Смесь раздражения и восхищения прозвучала в ответе Остина:
– В следующий раз, когда я займусь с вами любовью, это будет в кровати, достойной любой первой брачной ночи. И вскоре вы узнаете, что не стоит ложиться рядом с мужчиной где угодно, если только вы не хотите, чтобы все закончилось как сегодня.
Смущенная тоном его голоса и словами, Обри расправила юбки и, высвободившись из объятий, повернулась к нему спиной, чтобы заняться шнуровкой платья.
– Я не вижу ничего плохого в том, что мы сегодня сделали, – решительно ответила она.
Остин встал позади нее, не отваживаясь поднять руки, чтобы коснуться.
– Как муж и жена мы не сделали ничего плохого, но мы оба знаем, что это не входило в условия нашего соглашения. Я не в состоянии содержать жену, а вы еще не готовы иметь мужа. Нам бы не стоило идти этим путем.
Обри обернулась к нему с внезапной вспышкой гнева.
– Говорите о себе, милорд. Я не сделала ничего, о чем могла бы сожалеть, и если вы не готовы иметь жену, я определенно готова для мужа. Если вы им не будете, тогда я найду другого.
Она сорвалась прочь, оставив Остина собирать покрывало и корзину из-под ланча. К своему стыду, она не смогла забраться на коня без подножки. Она повела Балерину напрямик через поле, но Остин догнал ее, подхватил и поднял в седло.
Продолжая держать ее за талию, Остин сердито заметил:
– В таком случае, миледи, я ваш муж, и, вам следует чертовски постараться, чтобы лучше это запомнить.
Обри не ответила и пустила коня в бешеный галоп.
Глава двадцать первая
Остин не вернулся к обеду, и Обри пообедала в одиночестве в своих покоях. – Ей следовало бы поискать иную компанию, чем ее мысли, но она поняла это слишком поздно. Каждая минута, каждое слово, которое было произнесено между ними, возвращались к ней с болезненной ясностью. Она по-прежнему ощущала вкус сидра и вишен, чувствовала теплый мускусный запах кожи Остина, ощущала его прикосновения так, словно он никогда не уходил.
Она не отказалась бы от этих воспоминаний за все деньги мира, хотя это и могло стоить ей больше, чем она могла себе позволить.
Обри улеглась в кровать, в тысячный раз, перебирая в уме их разговор. Она могла сказать так много, но разве что-то из этого могло изменить его сердце? Если бы она сказала ему, что любит его, сказала, что хочет его как мужа и никак иначе, привело бы это его к непреклонному решению отослать ее прочь?
Она боялась разлуки с ним, и эта мысль больше всех остальных не давала ей уснуть, заставляла лить слезы, струившиеся из глаз, но щекам утренними часами. Он научил ее, что значит любовь, но он не любил ее.
Остин не только не хочет иметь жену, он не хочет ее в жены. Так же, как от нее отказался отец, откажется и ее муж. Она не могла вынести этой чудовищной боли, и ее приглушенные рыдания поглощала подушка. У нее не было сил на большее.
В сумерках со стороны конюшен донесся шум, но она впала в прострацию и не могла встать, чтобы полюбопытствовать. Она не могла припомнить, слышала ли она, как Остин вернулся домой, но старалась не думать об этом. Сколько раз он не возвращался домой, проводя время в объятиях других женщин наподобие Бланш, занимаясь с ними любовью. Так же, как делал это с ней сегодня. Непостоянство мужчин заставило ее сердце сжаться в комок, и она накрылась подушкой, чтобы ничего не слышать.
Но после заката мучительные раздумья Обри привели ее в бешенство, которое не могло терпеть бездействия. Она поспешно облачилась в верховой костюм и проскользнула к конюшням.
К своему удивлению она увидела, что, похоже, большинство полевых и домашних работников только что ушли. На столе догорали свечи, у входа была разбросана солома. В стойлах не было ни одной рабочей лошади или мула, она не нашла ни Джейми, ни Джона, чтобы они помогли ей оседлать ее коня. Скакуна Остина, кажется, тоже не было.
С раздражением, к которому примешивалась немалая доля тревоги, Обри принялась сама седлать свою лошадь. Она проделывала это частенько, когда ей хотелось покататься, а ей запрещали. Где желание, там и возможность, и она быстро нашла возможность постичь нехитрую премудрость однажды летом от одного из грумов ее отца.
Тщательно проверив сбрую, она вывела Балерину к подножке и забралась в седло. Шестое чувство заставило ее поехать вниз по дороге к овчарне. После «случайностей» Остин нанял людей сторожить поля и патрулировать поместье по ночам. Ворота овчарни должны были быть заперты на висячий замок, но еще издали Обри увидела, что они открыты настежь.
Подозрение закралось в ее мысли, когда Обри заметила протоптанную по росяной траве тропинку в сторону каменоломни. Камень для аббатства добывался из этого карьера несколько веков назад, но в последние годы карьер не разрабатывался. Пустой подлесок скрывал от глаз уродливый шрам, но животные и любопытные протоптали тропинки через заросли сорняков, добираясь к грозному оврагу.
Когда она подъехала ближе, то смогла расслышать негромкие голоса, раздававшиеся в вечернем воздухе. Обри пустила лошадь легким галопом и даже с такого расстояния смогла разглядеть, что с задней стеной овчарни что-то неладно. Ее желудок болезненно сжался. Отсюда она могла видеть следы стада, могла слышать отдаленное блеяние, но ни одного из знакомых серых животных не попадалось на глаза.
Задняя стена овчарни лежала на траве, разбитая на куски, и Балерина осторожно засеменила ногами, пробираясь между камней. Плотная поросль скрывала от глаз каменоломню, но вытоптанные кусты, трава и грязная земля на пути от загона до подлеска вокруг каменоломни говорили о многом. Сжавшись от страшного предчувствия, Обри заставила лошадь идти дальше.
Ее кобыла фыркала и неохотно гарцевала по дороге к зарослям, и как бы на ее зов из темноты на своем коне появился Джон. Он выглядел встревоженным появлением Обри и отчаянными жестами просил ее остановиться.
– Нет, миледи. Не заходите туда. Возвращайтесь в дом, – умолял он, когда прочитал решимость в глазах графини.
– Мой муж там? – потребовала Обри.
– Его светлость приказал никого не пускать. Пожалуйста, миледи, вам там не место…
Обри проигнорировала его мольбу и поехала вдоль вытоптанной тропинки. Изгнанные из загона овцы не могли найти другого пути, хотя и топтали друг друга, следуя по нему. Клочья спутанной шерсти висели на колючих ветвях, и подлесок не устоял перед сотнями острых копыт. Дорога была совершенно пуста, когда она проехала по ней до открытого места впереди.
Сначала она почувствовала запах. К горлу подступила тошнота от ароматов, пропитавших влажный воздух. Заглушая запах гниющих деревьев, запах крови заполнил маленький лес; пахло смертью. Блеяние, которое она слышала раньше, теперь стало редким и раздавалось вдалеке. Овцы не славятся способностью к выживанию.
Несмотря на то, что внутренне Обри подготовилась к ужасному зрелищу, ее вырвало, когда она выехала на край обрыва. Джон, ехавший позади, ухватил за поводья ее лошадь, и Обри поспешно отступила назад.
Скалы внизу были усеяны телами разбившихся овец. Когда овцы оказались на краю обрыва, им не оставалось иного пути, кроме как вниз. Даже спрыгнувшие только на первый ряд валунов были растоптаны остатками стада, когда их собратья наваливались на них и прыгали, скользя и кувыркаясь, в зияющую пропасть. Люди бродили по травянистым пригоркам по краю каменоломни в поисках оставшихся в живых овец, но безуспешно.
На ближайшем пригорке на скорую руку соорудили загон, в котором содержали немногих уцелевших. Эти овцы молча стояли в успокоительной безопасности импровизированного загона, редкое блеяние доносилось от искалеченных животных внизу.
С пересохшим от волнения горлом Обри соскользнула с коня и осторожно подошла к краю обрыва. Она нигде не видела Остина, хотя и понимала, что он где-то рядом – люди явно избегали безнадежных поисков в каменоломне, получив приказ искать в более безопасных местах среди деревьев. Остин не послал бы своих людей рисковать жизнью в заваленном овцами карьере.
Из карьера по-прежнему доносилось жалобные призывы искалеченных животных. Вытащить хотя бы одну жизнь из груды мертвых овечьих туш стало навязчивой мыслью Обри. Все, чего она хотела – одну жизнь. Она не просила ничего, кроме спасения всего одной жизни.
Прежде чем Джон смог остановить ее, Обри нашла опору на краю карьера и принялась спускаться вниз. Она слышала панические вопли Джона над головой, но па удивление легко преодолевала путь. Ее маленькие ступни без труда находили опору. Стена не шла отвесно вниз, из нее торчали большие плоские валуны и крючья, облегчавшие спуск.
