Глава 21

Бостон был наводнен детьми. Лили видела их повсюду – с семьями, в компаниях, в кемпингах, на пленере. Они гуляли в парках, шли в Музей науки, толпились возле зала Фэньюэл-Холл, следовали Маршрутом Свободы, наполняли «Аквариум». Они радовались жизни и были слишком возбуждены, чтобы ходить спокойно, медленно, гуськом. Они обгоняли дождь. Они перекрикивали городской шум. Они старались получить сегодня больше удовольствия, чем вчера.

Лили хотелось, чтобы у всех них все было хорошо. Более того, она надеялась, что настанет день, когда Роуз сможет стать частью этой веселой толпы. Она отвернулась от широкого без переплета окна, выходящего на спортивную площадку на берегу реки Чарлз. Затем села в одно из оранжевых кресел в зале ожидания больницы; рядом сидел Лаэм; Роуз готовили к операции.

Лили взглянула на него. Ей казалось, словно она во сне, где все кажется обычным и странным одновременно. Вот она здесь, сидит рядом с Лаэмом Нилом, как будто они уже давным-давно супружеская чета. И ждут, когда Роуз сделают открытую операцию на сердце. А две ночи назад он впервые поцеловал ее.

И именно это вносило в жизнь состояние сна. Лили не понимала сама себя: как можно быть такой тайно счастливой, исполненной нежности, когда ее дочь сейчас борется за жизнь. Лаэм коснулся тыльной стороны ее ладони, и Лили совершенно разомлела от его прикосновения. Он спросил, не хочет ли она выпить чашечку чая; она была точно в дурмане и совершенно не в силах оторваться от его глаз.

Но возможности потолковать о том, что произошло, или даже повторить это, у них не было. С того момента, как они прибыли в Бостон, каждая минута была расписана заботой о Роуз и консультациями с врачами. Лили знала по опыту, что это оптимальный вариант, потому что некогда было расслабляться. Роуз составляла ее полный рабочий день, более того – всю ее жизнь. И Лили не хотела рисковать, сбивая эти приоритеты.

Так она убеждала себя, пытаясь оправдать тот факт, что Лаэм больше ни разу ее не поцеловал.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Хорошо, а ты?

– И я тоже, – спокойно ответил он, но при этом так взглянул на Лили своими голубыми сияющими газами, что она смутилась и зарделась.

– Вот и славно, – вздохнула она.

– Налицо кое-какие изменения, – сказал он. – Теперь можно ничего не бояться.

– Ты о Роуз? О ее тестах?

Роуз сделали еще одну эхограмму. Она так устала от продолжительной нехватки кислорода, что спала даже тогда, когда сестра натирала холодным составом ее грудь. Казалось, она не слышала даже громкого звука аппарата. Но тест не выявил дополнительных нарушений – за период пребывания в Мельбурне состояние девочки стабилизировалось, и она была готова к операции.

– Нет, я не о Роуз, – улыбнулся Лаэм.

– Я сейчас способна думать только о ней, Лаэм.

– Конечно. Мы близки к финалу.

– Мы бывали здесь столько раз, – сказала Лили и, глядя в его обветренное лицо, почувствовала, как внутри у нее все сжалось. Оба они говорили «мы», и это слово казалось вполне уместным. Потому что Лаэм каждый раз приезжал сюда вместе с ними. Почему до нее это не доходило?

– На этот раз все иначе, – сказал Лаэм.

– Откуда ты знаешь? – спросила Лили.

Лаэм взял ее за руку. Она вздрогнула; ей вдруг захотелось, чтобы он обнял ее, словно ее закружил смерч эмоций. Ей хотелось, чтобы он собрал ее, не дал расслабиться, раскиснуть. По спине словно прошел жар – вдоль позвоночника, по ногам – от какого-то фантастического томления, которое смущало и поражало ее в самое, казалось бы, неподходящее время. А он и сделал-то только, что взял ее за руку.

– На этот раз все иначе, – повторил он, – потому что все действия здесь известны и конкретны. Все, что нужно сделать, – это поставить новую заплату. Отверстие в сердце не порвалось, не расширилось, не увеличилось. Единственная задача – поставить заплату, и эта операция будет уже окончательной.

– Ей ведь не стало хуже, – сказала Лили.

– Нет, не стало. Все симптомы связаны с заплатой и стенозом.

– Я не смогу этого выдержать.

– Сможешь, – заверил он, крепко пожав ей руку. – Просто думай об этом как о свершившемся факте. Ты же знаешь, что все идет к счастливому концу.

Она глядела на Лаэма, а он – на дверь, в которой должны были появиться доктора, чтобы сообщить им о том, что Роуз готова к операции. Мысленно Лили подытожила все, что ей было известно на сегодняшний день о Роуз, представила то, что должно было свершиться сегодня. Несмотря на то что тетрада Фалло насчитывала четыре дефекта, сейчас особую важность представляли два из них. Во-первых, легочный стеноз: участок на выходе из легкого, в том месте, где соединялись правый желудочек сердца и легочная артерия, был сужен и блокирован. И во-вторых, дефект межжелудочковой перегородки: заплата, отделяющая два желудочка друг от друга, истончилась, и кровь свободно попадала из одного желудочка в другой.

Жесткий стеноз Роуз был вызван тем, что с каждым биением сердца в легкие поступало все меньше крови, отчего она синела. В сегодняшней операции предстояло удалить часть утолщенной мышечной ткани под легочным клапаном и заменить изношенную перегородку новой. Все это звучало достаточно просто, и все-таки Лили чувствовала, что ей с трудом дается каждая минута напряжения.

И вот врачи вышли из помещения, выкатив на каталке Роуз, готовую к операции – с волосами, убранными под бумажную шапочку, слабенькую, подключенную к мониторам и аппаратам. Ей удалось слегка приподнять головку и отыскать взглядом Лили. Но позвала она не Лили, а Лаэма.

– Доктор Нил, – сказала она.

– Я здесь, Роуз.

– Помните, что я вам говорила.

– Я помню. И никогда не забуду.

Лили увидела, как они обменялись взглядами, и почувствовала страх, исходящий от этой тайны; она не знала, что они подразумевали, но поняла, что это нечто очень важное.

– Вы ее нашли? Нэнни?

– Да, – сказал Лаэм, низко-низко наклонившись над девочкой – прямо лицом к лицу. – Нашел. Это просто невероятно, но знаешь, где она сейчас?

Роуз отрицательно покачала головой; глаза ее слипались, хотя она изо всех сил старалась не заснуть. Лили коснулась спины Лаэма, отчасти чтобы поддержать его, отчасти потому, чего сейчас все они были единым целым.

– Скажи ты, Лили…

– Солнышко, – сказала Лили, сама с трудом веря в то, что собиралась сообщить дочери. – Нэнни поплыла к югу от Новой Шотландии. Представляешь, все киты ушли на север, а она – на юг. Нам кажется, что она где-то недалеко от Бостона, чтобы быть рядом с тобой.

– А ей это не вредно? – встревожилась Роуз.

Лили успокоила ее. У них оставалось мгновение.

– С Нэнни все будет в порядке. И с тобой тоже, родная моя девочка.

– Обязательно! – поддержал ее Лаэм.

– Пора, – сказал доктор Гарибальди. – Когда вы снова увидите Роуз, она уже будет у нас как новенькая. Она мне все рассказала о том, кто такая Нэнни, и что, когда Роуз через неделю вернется в Новую Шотландию, она сама будет плавать со всеми китами, какими пожелает. Мы ей поставим лучшую в мире заплату, и это будет последняя операция мисс Роуз Мэлоун на долгое-долгое время. А теперь нам пора.

Лили и Лаэм нагнулись, чтобы поцеловать Роуз, и девочку увезли. У Лили разрывалось сердце при виде того, как ее ввозили в лифт. Она почувствовала руку Лаэма у себя на плечах и позволила ему довести себя до кресел в зале ожидания. Там работал телевизор – он всегда там работал – и лежала стопка журналов и утренних газет. Но Лили опустила голову на руки и постаралась восстановить душевное равновесие.

– Ты же слышала, что сказал доктор, – успокаивал Лаэм. – Он настроен очень позитивно, обещал, что Роуз будет дома уже к концу недели. Лили – это же всего шесть дней!

– Я понимаю, – ответила она.

– Всего шесть дней, Лили! И мы вернемся в Кейп-Хок. И у Роуз начнется лето.

Лили позволила ему обнять себя. Были моменты, когда она не могла говорить, не могла даже думать. Девять лет назад обстоятельства настолько травмировали ее, что она выработала на них особую реакцию: либо драться, либо не реагировать. Ее тело наполнялось адреналином, и она цепенела. И сейчас происходило то же самое.

Отец Роуз заронил в нее ужас. Узнав, что жена беременна, он пришел в бешенство и стал вести себя еще хуже. Лили, не понимая, что происходит, всеми способами пыталась убедить его в том, что после рождения ребенка нисколько не разлюбит его, а станет любить даже сильнее. Но его мало трогали ее обещания.

– Обещания… – произнесла она вслух.

– Что за обещания? – спросил Лаэм.

Лили переживала состояние, близкое к трансу. Сейчас ее ребенка подключат к сердечно-легочному аппарату. Эта мысль так пугала, что все несчастья Лили разом всколыхнулись в ее душе. Ее била дрожь, которую никак не удавалось унять.

– Обещания, которые я давала отцу Роуз, – объяснила она Лаэму. – Я обещала ему, что мы всегда будем вместе, что после рождения ребенка я буду любить его не меньше, а может быть, и больше прежнего. Что ребенок не будет поглощать все мое время, что масса времени будет оставаться и на него тоже. Даже больше, потому что я собиралась бросить работу и сидеть дома.

– Лили, зачем ты думаешь о нем? – удивился Лаэм. – Ты же знаешь, что он не стоит ни твоих слов, ни мыслей.

Верно, подумала Лили. Она рассказала о нем Лаэму в самую первую ночь их знакомства, когда с ума сходила от боли, – и от физической, сопутствовавшей родам, и от эмоциональной, связанной с бегством от отца Роуз.

Она глотнула, подавив слезы.

– И слез твоих он тоже нисколечко не стоит, – сказал Лаэм, нагнувшись, чтобы поцеловать ее в лоб, в щеку, в уголок рта.

– Я часто сама доводила себя до сумасшествия, – призналась Лили. – И все время спрашивала себя: «за что?»

– За что?

– За что это Роуз? За что ей такие трудности? У нас в семье никогда никто не страдал сердечными заболеваниями. Единственный человек, у которого был приступ, – это прадедушка, и то ему был тогда девяносто один год. В течение беременности я хорошо питалась, даже кофе не пила. А вина не пила даже до того, как забеременела… Я не курила, занималась гимнастикой, правда, немного. Почему такое случилось?

– Не знаю, Лили. – И он поцеловал ей руку, другую, заглянул в глаза.

– Вот и врачи не знают. Они говорят, что тетрада Фалло не является наследственным заболеванием. Просто иногда бывает такая патология. В ней нет никаких закономерностей. И никто не знает, кого она постигнет.

– Лили, не надо так…

– Это же так просто – но почему-то только для других детей. Воздух и кровь встречаются в легких, и сердце прокачивает кровь по телу. Почему у Роуз иначе? Это же так просто…

– У Роуз все происходит точно так же, – мягко заметил Лаэм. – У нее есть сложности, это верно. Но я верю врачам. Они говорят, что это ее последняя операция на долгое время.

– На долгое-долгое время, – поправила Лили.

– Конечно, на долгое-долгое время. И мы поддержим их в этом убеждении.

Мы, снова мы.

– Что касается Роуз, здесь действительно есть свои тайны, – сказал Лаэм. – Нам они неизвестны. И может быть, мы никогда этого не узнаем. Но существует и много других почему, тоже загадочных. Например, почему я пришел к тебе в дом именно в ту ночь, когда родилась Роуз. Почему именно тогда мне понадобилось отнести тебе книги. И почему, войдя в дверь, я уже не хотел уходить из этого дома.

– Лаэм, – шепнула Лили, вспомнив обещания, произнесенные им в ту ночь, и ей впервые захотелось, чтобы он их сдержал.

– Почему… – хотел было продолжить он, но умолк. Его губы коснулись ее кожи, и она скорее почувствовала, нежели услышала, как он сказал: – «…почему я так сильно люблю вас обеих?» Но вдруг поняла, что он просто поцеловал ее в шею – и вообще ничего не сказал. Ну конечно, не сказал – ведь они находились в центре зала ожидания, куда входили и выходили врачи и сестры и где было много других родителей.

Она сильно сжимала его руку, пока слушала, – и чувствовала, как снова обретает себя, собственное тело, сознавала, что она уже не цепенеет и не витает в воздухе, как неприкаянное привидение.

«Мы тоже любим тебя», – хотела она сказать Лаэму, но не сказала. А сказать хотелось, потому что до нее наконец дошло – реальность, то, что этот человек постоянно был при них с Роуз с самого момента ее рождения. Он был Роуз как отец. Настоящий отец Роуз ничего не значил и не стоил – ровно ничего. Именно в докторе Ниле коренилась причина того, почему девочка чувствовала себя столь любимой, почему она росла и расцветала.

– Ты прав, – сказала она. – Существует много разных почему.

– И далеко не все они плохи, – добавил он.

– Верно, – улыбнулась Лили. И тут она взглянула на часы и увидела, что уже десять: значит, операция вот-вот начнется. Операции на открытом сердце были непродолжительны по времени. Они длились не больше часа. Но за этот час могло случиться все что угодно. Жизнь и смерть мелькали перед глазами родственников… «О Господи, – взмолилась Лили, закрыв глаза, – помоги нам пережить этот час».

Лаэм открыл ноутбук в надежде, что Лили немного отвлечется и успокоится, порадовавшись зеленой точке ММ 122, которая еще больше приблизилась к заливу Бостона. Но Лили, похоже, была не в состоянии смотреть на что-либо, кроме как на часы и на двери, из которых должны были появиться врачи по окончании операции.

Было десять часов пятнадцать минут. Лаэм всячески старался скрыть собственное волнение. Он сидел рядом с Лили, когда Роуз делали и все остальные открытые операции на сердце. Из-за стеноза клапана аорты и дефекта желудочка пришлось вскрывать самую стенку сердца.

Чтобы обеспечить доступ к жизненно важным органам, Роуз должны были подключить к сердечно-легочному аппарату. Лаэм интересовался этим вопросом, беседовал с другом, занимавшимся кардиохирургией в Ванкувере. Он знал, что Роуз находится под наркозом. Доктору Гарибальди предстояло добраться до сердца через грудину. При помощи катетеров кровь из вен справа от сердца перекачивалась в аппарат, который в определенном ритме проводил кровь через специальный кислородный фильтр и направлял уже насыщенную кислородом кровь назад в тело Роуз по катетеру, введенному в аорту.

Само сердце при этом оставалось обескровленным; доктора работали быстро. В операционной было очень холодно, поэтому сердце и мозг Роуз требовали меньше кислорода. Лаэм пытался представить, что там происходит, но, как и Лили, неотрывно следил за часами. Десять тридцать пять.

– Помнится, последняя операция длилась сорок минут, – сказала Лили. – Врачи могут появиться с минуты на минуту.

– Да, теперь уже с минуты на минуту, – повторил Лаэм.

– Им нужно только снять блокаду и заменить заплату.

– Верно, – сказал Лаэм. – Доктор Гарибальди проделывал это сотни раз.

– Но не Роуз. Он ее никогда раньше не оперировал. Ее оперировал доктор Кеннеди. Но он получил место в Балтиморе, в клинике Джона Хопкинса. Можно было бы поехать и туда.

– Бостон – прекрасное место, Лили. Лучшее из всех. А доктор Гарибальди – самый лучший хирург.

– Да, но в Балтимор тоже можно было…

– Знаю. Но Бостон ближе к дому. Тебе нравится эта больница, и Роуз здесь комфортно.

– Это верно, – сказала Лили и так серьезно посмотрела Лаэму в глаза, будто он сообщил ей нечто, о чем она никогда раньше не слышала. – Ты прав. Именно поэтому мы и выбрали Бостон – здесь хорошо, и Роуз здесь комфортно.