— Эгоцентричная?! Какого черта? То, что произошло между мною и Майклом, было случайностью, я не планировала ничего подобного, — громко заявила она, глядя прямо на Роуан. — Случайностью! И хватит об этом!

Ничто не изменилось. Серые глаза Роуан смотрели осмысленно, отсутствующее выражение в них исчезло. Руки ее, аккуратно сложенные, свободно лежали на коленях, а тонкое обручальное кольцо, ставшее чересчур свободным, делало их похожими на руки монахини.

Моне захотелось коснуться пальцев Роуан с зажатыми в них прутиками лантаны, но она не осмелилась. Одно дело — получасовой разговор, и совсем другое — физический контакт. Она не могла дотронуться до Роуан — такой жест казался ей чересчур интимным, и впечатление усугубляло царившее вокруг безмолвие.

— Ладно, ты знаешь, что я не прикоснусь к тебе, не попытаюсь взять твою ладонь в свои, чтобы почувствовать что-либо или попытаться прочесть что-нибудь по ней. И не поцелую тебя, потому что, будь я на твоем месте, непременно возненавидела бы нахальную, неблагодарную девчонку, которая так поступила со мной.

Рыжие волосы, веснушки… Они не имеют никакого отношения к произошедшему. Все, что Мона может сказать: «Да, я спала с твоим мужем, но ты загадочная, сильная и могущественная личность, ты женщина, которую он любил, любит и всегда будет любить. А я… Я для него никто. Всего лишь ребенок, малышка, ухитрившаяся заманить его в постель. Признаю, я не была осторожной в ту ночь, хотя следовало бы. На самом деле я вообще об этом не думала. Но тебе не о чем беспокоиться. Я не из тех, кто мог бы надолго стать его постоянной любовницей. Он смотрел на меня точно так же, как позже на Мэри-Джейн. В его взгляде была только похоть — и ничего больше. Все произошло очень быстро и быстро закончилось. А мои месячные в конце концов придут, все станет по-прежнему. Ну, разве что доктор прочтет мне очередную лекцию».

Мона аккуратно сложила возле фарфоровой чашки на столе маленькие прутики лантаны и вышла.

Взглянув на облака, плывущие высоко в небе, она впервые осознала, какой прекрасный нынче день.

Майкл был на кухне и «стряпал коктейли», как он это обычно называл, то есть занимался выжиманием сока из папайи, кокоса, грейпфрута, апельсина. Перед ним возвышалась гора отходов — кожуры и выжатой мякоти.

Моне вдруг пришло в голову, что с каждым днем Майкл выглядит все более здоровым и привлекательным, но она постаралась поскорее отогнать эту мысль. Он занимался физкультурой на верхнем этаже. Доктора вселяли в него надежду. С тех пор как Роуан пришла в себя и поднялась с постели, Майкл заметно прибавил в весе — должно быть, на добрых пятнадцать фунтов.

— Ей нравятся такие коктейли. — Тон Майкла был таким, словно обсуждение достоинств напитков шло уже давно. — Это точно. Я знаю, что она их любит. Беа, правда, заявила, что соки слишком кислые, но я не заметил, чтобы Роуан морщилась. — Он пожал плечами. — Хотя… Я ни в чем не уверен. Мне трудно судить.

— Боюсь, — сказала Мона, — она перестала говорить из-за меня.

Мона смотрела на него и чувствовала, как глаза становятся влажными и постепенно наполняются слезами. Ее это испугало: она не хотела терять самообладание, добиваться внимания или чего-то требовать. Но она была очень несчастна. Чего, черт возьми, она ожидала от Роуан? Откровенно говоря, она едва знала Роуан. Такое впечатление, будто она жаждала материнского внимания от в общем-то чужой женщины — законной наследницы легата, которая уже не в состоянии исполнять свои обязанности.

— Нет, солнышко, ты здесь ни при чем. — Улыбка Майкла была теплой и ободряющей.

— Все потому, что я рассказала ей о нас, — настаивала Мона. — Я не хотела. Но все получилось как-то само собой — в первое же утро. Все это время я боялась тебе признаться. Я была уверена, что она восприняла мои слова спокойно, точнее, даже осталась совершенно равнодушной. Я не хотела… Именно после этого она замолчала и больше не произнесла ни слова. Ведь я права? Скажи! Роуан замолчала после моего появления?

— Милая малышка, да не казни ты себя, — отозвался Майкл, старательно вытирая липкую лужу с кухонного стола.

Он терпеливо утешал Мону, но она чувствовала, как он устал от всего происходящего, и ей стало стыдно.

— Она перестала говорить за день до этого, Мона. Я уже упоминал об этом. Ты просто забыла. Он слегка улыбнулся, словно посмеиваясь над собой. — Тогда я еще не понимал, в чем дело. — Он снова перемешал сок. — Ладно, теперь предстоит решить важный вопрос: с яйцом или без яйца?

— Яйцо?! Да разве можно класть яйцо во фруктовый сок?

— Разумеется, можно. Ты ведь никогда не жила в Северной Калифорнии, не так ли? Такая смесь — первоклассный образец здоровой пищи. А Роуан необходим протеин. Но есть другая проблема, старая, давно известная: в сыром яйце может содержаться сальмонелла. Рушатся семьи, меняется мир, но сырое яйцо по-прежнему представляет опасность. Наверное, в прошлое воскресенье следовало спросить мнение Мэри-Джейн на этот счет.

— Опять Мэри-Джейн! — Мона тряхнула головой. — Проклятое семейство!

— Сам я в этом не разбираюсь, — продолжал Майкл. — Но Беатрис считает, что сырые яйца опасны, а она понимает, о чем говорит. Хотя, когда я учился в старших классах и играл в футбол, каждое утро забрасывал сырые яйца в молочный шейкер. Селия говорит…

— Господь Создатель! — Мона превосходно имитировала голос и интонацию Селии. — Что тетушка Селия знает о сырых яйцах?

Ее уже и так тошнило от бесконечных семейных дискуссий по поводу даже самых незначительных проявлений у Роуан симпатии или антипатии, анализов крови Роуан, цвета мочи Роуан… И если ее втянут в еще более бессмысленные и бесполезные дебаты, то она завопит, чтобы ее немедленно оставили в покое.

Быть может, ей досталось больше других, потому что она стала наследницей? Ведь с того дня, как об этом было объявлено, все только и делали, что наставляли неопытную, не знающую реальной жизни девочку, давали советы и опекали так, словно инвалидом была она. Мона тогда развлекалась тем, что огромными буквами набирала на компьютере насмешливые заголовки:

«ДЕВОЧКА РАСШИБЛА ГОЛОВУ О ГИГАНТСКУЮ КУЧУ ДЕНЕГ», «БЕСПРИЗОРНАЯ МАЛЫШКА УНАСЛЕДОВАЛА МИЛЛИАРДЫ! АДВОКАТЫ В УЖАСЕ!»

Нет, сегодня она не хочет приводить кого-либо в ужас. Впрочем, идея в принципе неплохая.

Внезапно Мона почувствовала себя настолько скверно, что плечи ее затряслись и из глаз неудержимо хлынули слезы, как у горько обиженного ребенка

— Послушай, солнышко, я уже говорил тебе и повторяю еще раз: она замолчала за день до того, — вновь принялся утешать ее Майкл. — Я пересказал тебе ее последние слова. Мы сидели здесь же, у стола. Чуть раньше она сказала, что умирает по чашке новоорлеанского кофе. И я сварил ей целый кофейник. С момента, когда она пришла в себя, прошло примерно двадцать два часа, и все это время она практически не спала. Быть может, это и стало причиной… Я видел, что ей необходим отдых. В общем, она пила кофе. А потом.… Потом она сказала «Майкл, мне хочется выйти на воздух. Нет, ты останься. Я хочу немного побыть одна».

— Ты уверен, что это были ее последние слова?

— Абсолютно. Я хотел позвать всех и сообщить, что с ней все в порядке. Быть может, это я напугал ее? Я, во всяком случае, не исключаю такой возможности. Так или иначе, я все-таки пошел вместе с ней. За время прогулки она не произнесла ни слова и с тех пор ни с кем не разговаривает.

Он взял сырое яйцо, разбил его о край пластикового блендера и, раскрыв скорлупу на две половины, разделил белок и желток.

— Не думаю, что своим откровением ты причинила Роуан боль. Точнее, я абсолютно уверен, что нет. Конечно, было бы лучше, если бы ты не посвящала ее в события той ночи. Если хочешь знать, я сам собирался признаться ей в преступлении: в изнасиловании ее кузины. — Он пожал плечами. — Женщины часто сами провоцируют нас на такие поступки. А потом…— Во взгляде Майкла читался укор. — Мы не осмеливаемся рассказать, а они осмеливаются. Но суть не в этом, а в том, что, скорее всего, она тебя даже не слышала. Думаю… ей это абсолютно безразлично…— Он умолк.

Содержимое стакана пенилось и выглядело малопривлекательно.

— Прости меня, Майкл.

— Солнышко, не надо…

— Нет, я хочу сказать, что со мной все в порядке. Ее дела плохи, но не мои. Ты хочешь, чтобы я отнесла ей это? Но ведь эту гадость невозможно пить, Майкл! Сущая мерзость!

Она поглядела на пену, цвет которой невозможно было определить.

— Надо бы еще перемешать. — Майкл поставил на место крышку блендера и нажал на кнопку. Лезвия с воем завертелись, и жидкость внутри словно вскипела.

Уж лучше бы ей не знать о сыром яйце.

— Я влил туда сок брокколи, — сказал Майкл.

— О Боже! Тогда она и тем более не станет пить. Сок брокколи! Ты что, смерти ее хочешь?

— О, она выпьет. Как всегда. Она выпивает все, что бы я ни поставил перед ней. Сам удивляюсь почему. Хочу сказать тебе вот что. Коль скоро она не слушала твое признание, оно, возможно, не было для нее сюрпризом. Находясь в коме, она, по ее собственным словам, слышала все, что происходило вокруг. В том числе и разговоры, происходившие в мое отсутствие. Конечно, никто не знал о нас с тобой и о нашем преступлении…

— Майкл, ради Христа, если в этом штате изнасилование рассматривается как преступление, найми хорошего адвоката и как следует все уточни. Вполне возможно, родственникам в этом штате разрешается вступать в половые отношения уже лет с десяти, и я не удивлюсь, если для Мэйфейров существует особый закон, понижающий предельно допустимый возраст до восьми лет.

— Не вижу повода для шуток, Мона. — Майкл с явным неодобрением покачал головой. — Просто я думаю, что она слышала наши разговоры возле ее кровати. Речь шла о ведьмах, Мона

Он углубился в свои мысли, глядя в сторону, погруженный в раздумья, ошеломляюще красивый — образец мужественности и чувственности.

— Знаешь, Мона, не имеет значения, кто именно сказал.

Он взглянул на нее. Теперь он был печален, а когда мужчина в его возрасте становится печальным — это серьезно, и Моне вдруг стало не по себе.

— Мона, все то, что произошло с ней…. Это было… возможно, последнее, что произошло…

Мона кивнула. Она вновь попыталась представить себе ужасную картину так же кратко, как он описывал случившееся ранее. Ружье, выстрел, падение тела Ужасная тайна, связанная с молоком.

— Ты ведь никому не проболталась, правда? — строгим шепотом спросил Майкл.

Помоги ей Господь, если бы она сказала, подумалось Моне. Он убил бы ее на месте.

— Нет, и никогда не скажу, — ответила она. Я понимаю, что и когда можно говорить, а что — нет, но…

Он покачал головой.

— Она не позволила мне прикоснуться к телу: настояла на том, что сама отнесет его вниз. А ведь едва держалась на ногах. Мне не забыть об этом до смерти. Как все происходило дальше, я не знаю — могу только представить, да и то смутно. Но вообразить мать, волочащую тело дочери…

— Ты думал именно так? Что это была ее дочь?

Майкл не ответил. Он по-прежнему смотрел в сторону. Постепенно боль и тревога исчезли с его лица, и он, покусав нижнюю губу, едва заметно улыбнулся.

— Не вздумай хоть когда-нибудь заикнуться об этом, — шепнул он. — Никогда. Никогда. Никогда Никто не должен знать. Возможно, однажды она заговорит сама. Не исключено, что именно это событие более, чем что-либо другое, заставило ее молчать.

— Не сомневайся во мне, Майкл. Я уже не ребенок и умею держать язык за зубами.

— Знаю, дорогая, поверь мне, знаю.

Глаза Майкла светились теплотой. Но уже через минуту искорки в них потухли и он с головой ушел в себя, погрузился в невеселые мысли — быть может, о Моне, обо всех и даже о стоявшем перед ним стакане, наполненном липкой жирной смесью. Такое впечатление, что он, оставив все надежды, впал в глубочайшее отчаяние и едва ли кому бы то ни было — даже самой Роуан — удастся достучаться до него.

— Майкл, ради Бога, она поправится. Если все обстоит так, как мы думаем, ей непременно станет лучше.

Он ответил не сразу и лишь спустя какое-то время пробормотал:

— Она сидит все на этом же месте, не над могилой, но рядом с ней…

Голос Майкла звучал глухо и мрачно, чувствовалось, что он близок к слезам, и Мона с трудом находила в себе силы сдерживаться. Она всем сердцем стремилась к этому мужчине, ей хотелось подойти, обнять его… Но… Это было нужно ей, не ему.

Она вдруг заметила, что Майкл улыбается, и поняла, что делает он это только ради нее.

— Твоя жизнь наполнится прекрасными вещами, ведь демоны уже убиты, — сказал он, философски пожав плечами, — и ты наследуешь рай. — Его улыбка становилась все шире и была на удивление доброй. — А она и я… Мы унесем свою вину в могилы — все, что мы когда-либо сделали или не сделали для других, все, что должны были и не смогли сделать друг для друга.

Он вздохнул, склонился над столом, облокотившись на него сложенными руками, и принялся смотреть в окно, за которым сияло солнце, одаряя весенним теплом шелестящий зеленью сад.

Казалось, он наконец пришел к какому-то решению и постепенно вновь становился самим собой — философствующим, но не побежденным.

В конце концов, он встал, взял в руки стакан и вытер его старой белой салфеткой.

— Да, хочу сказать еще об одном. Как это все-таки прекрасно — быть богатым.

— Что?

— Иметь льняные салфетки. В любое время, когда захочешь. И полотняные носовые платки. Мой отец никогда не пользовался даже бумажным носовым платком. Гм-м-м-м. Я так давно не думал об этом

Он подмигнул Моне, и она не смогла удержаться от ответной улыбки. Ну и дурачок! Но кто еще, черт возьми, мог бы вот так подмигнуть ей, кроме него? Никто.

— От Юрия по-прежнему никаких вестей? — спросил он.

— Я бы сообщила тебе. — Настроение у Моны сразу упало.

— Ты говорила Эрону?

— Сотни раз. И три раза — сегодня утром, Эрон тоже ничего о нем не знает. Он беспокоится. А еще он сказал, что, несмотря ни на что, не намерен возвращаться в Европу. Что бы ни случилось, он останется здесь, потому что хочет дожить свой век рядом с нами. Эрон не устает повторять, что Юрий невероятно умен — как и все исследователи Таламаски.

— Ты думаешь, что-то случилось?

— Не знаю, — уныло отозвалась Мона. Быть может, он просто забыл обо мне.

Об этом было страшно даже помыслить. Такого просто не может быть. Но человек должен смотреть жизни в лицо, что бы ни произошло. А Юрий — гражданин мира.

Майкл смотрел вниз, на свой стакан. Быть может, у него достанет мозгов увидеть, что приготовленное им питье — выжимки, непригодные для питья. Но нет. Он взял ложку и принялся размешивать отвратительное месиво.

— Знаешь, Майкл, шок может вывести Роуан из транса, — сказала Мона. — Позволь дать тебе совет. Как только половина этой гадости окажется у Роуан в желудке, ты просто отчетливо перечисли компоненты.

Майкл расхохотался — смех его остался прежним низким, идущим откуда-то из самой глубины груди и потрясающе сексуальным. Он взял стакан с «помоями» и наполнил ими другой, поменьше.

— Пойдем со мной.

Мона замешкалась.

— Майкл, я не хочу, чтобы Роуан видела нас вместе — вот так, рядом, бок о бок.

— Воспользуйся собственными колдовскими способностями, солнышко. Роуан знает, что я принадлежу ей до самой своей смерти.

Выражение его лица изменилось снова, очень медленно. Взгляд, обращенный на Мону, был спокойным, даже, можно сказать, холодным. И снова она почувствовала, какую ужасную утрату он на самом деле переживает.

— Да, утрата, — кивнул он, и в его улыбке проявилось нечто почти жестокое. Не добавив больше ни слова, Майкл взял стакан и пошел к двери.

— Пойдем поговорим с дамой, — бросил он через плечо. — Попробуем вместе прочесть ее мысли. Две головы… Ну, ты понимаешь. Быть может, нам с тобой стоит сделать это еще раз — на травке? Что, если, увидев это, она очнется?

Мона потрясенно молчала. О чем он говорит? Нет, об этом не может быть и речи! И как только он осмеливается вот так спокойно предлагать ей такое?

Она ничего не ответила ему, но понимала, что он чувствует. По крайней мере, так ей казалось. В глубине души она сознавала, что ей, юной девочке, трудно понять, какие чувства обуревают зрелого мужчину, что именно наиболее болезненно воспринимается им в таком возрасте. Да, трудно, несмотря на то, что многие люди неоднократно пытались ей объяснить. Сознание это было обусловлено отнюдь не скромностью, но элементарной логикой.

Она последовала за ним по каменным плитам вдоль бассейна и затем до дальних ворот. Его джинсы были такие узкие, рубашка-поло так обольстительно облегала тело, а естественная походка была преисполнена столь сексуального изящества, что она едва могла сдержать себя. «Нет, только этого не хватало!» — мысленно воскликнула Мона и тем не менее никак не могла отвести взгляд, наблюдая, как двигаются его плечи и спина.

«Прекрати это немедленно!» — приказала она себе. Он не имеет права превращать все в горькие и пустые шутки. «Стоит сделать это еще раз — на травке… Ужасное беспокойство охватило Мону. Мужчины вечно твердят, что сексуальные женщины возбуждают их. Что касается ее, то слова всегда оказываются действеннее, чем образы.

Роуан сидела за столом в той же позе, в какой Мона оставила ее; прутики лантаны по-прежнему лежали возле фарфоровой чашки — их только чуть разметало по столешнице, словно ветер осторожно поиграл с ними и оставил в покое.

Роуан слегка нахмурилась, будто о чем-то размышляла. Теперь это можно было считать хорошим признаком, подумала Мона, но не стала говорить об этом с Майклом, опасаясь пробудить в его душе тщетные надежды. Впечатление было такое, будто Роуан не сознавала их присутствия. Она пристально разглядывала какие-то цветы, росшие в отдалении, у стены.

Майкл поставил стакан на стол, потом наклонился и поцеловал жену в щеку. Выражение лица Роуан осталось прежним, в ее позе тоже не произошло никаких изменений. Лишь легкий ветерок слегка шевельнул прядкой волос. Приподняв правую руку Роуан, Майкл вложил ей в пальцы стакан и чуть сжал их, чтобы тот не упал на пол.

— Выпей это, милая. — Он говорил с женой тем же тоном, что и с Моной: резковатым и теплым одновременно. Милая, милая, милая… Он мог так называть и Мону, и Мэри-Джейн, и любую другую женщину.

А подходило ли слово «милая» мертвому существу, похороненному в яме вместе с отцом? Боже правый! Если бы только она, Мона, могла хоть мельком увидеть одного из них, хотя бы на один драгоценный миг! Но все женщины из рода Мэйфейров, кому довелось видеть его и не посчастливилось стать свидетельницами неистового приступа его страсти, заплатили за это жизнью. Все… За исключением Роуан…

О чудо! Роуан подняла стакан. Мона с испуганным восторгом наблюдала, как она пьет, не отводя глаз от цветов. Роуан пила медленно и так же медленно моргала в такт каждому глотку. Но больше ничего не изменилось. Лоб оставался нахмуренным, и на нем виднелась всего одна маленькая морщинка — свидетельство работы мысли.

Майкл, засунув руки в карманы, какое-то время молча стоял, глядя на жену, а потом сделал нечто удивительное: заговорил о ней с Моной — так, словно Роуан не могла его слышать. Такое случилось впервые.

— Когда доктор в беседе с ней сказал, что ей следует пройти несколько тестов, она просто встала и вышла. Словно благородная дама, которая ненадолго присела отдохнуть на скамейке в парке большого города и поспешно покинула ее, как только рядом — возможно, слишком близко — сел кто-то другой. Она стремилась быть отдельно от всех, в полном одиночестве.

Майкл забрал у Роуан стакан. Его содержимое выглядело еще более отвратительно, чем раньше. Но, сказать честно, Роуан, похоже, готова была выпить что угодно — на ее лице не отразилось никаких эмоций.

— Разумеется, я мог бы отвезти ее в больницу для проведения тестов. Думаю, она поехала бы туда со мной. До сих пор, во всяком случае, она выполняла все мои просьбы.

— Почему же ты этого не сделал? — спросила Мона

— Потому что утром, едва проснувшись, она надевает поверх ночной рубашки халат и даже не прикасается к костюму для улицы, который я для нее приготовил. Это намек. Она таким образом показывает мне, что хочет оставаться в ночной рубашке и своем халате, то есть не желает выходить из дома.

Внезапно он разозлился. Щеки его раскраснелись, и стало заметно, как предательски подергиваются губы, выдавая нервное возбуждение.

— Эти тесты все равно ей не помогут, — продолжал он. — Витамины — вот все, что необходимо для ее лечения. Тесты способны лишь сообщить нам какие-то сведения, а я совсем не уверен, что эти сведения в данный момент так уж важны и что мы вообще имеем право вмешиваться. Думаю, теперь это вообще не наше дело. А питье ей помогает.

В его голосе появились жесткие нотки. Неотрывно глядя на Роуан, Майкл все больше раздражался.

И в конце концов замолчал.

Неожиданно он наклонился, поставил стакан на стол и, положив по обе стороны от него ладони, попытался заглянуть прямо в глаза Роуан.

— Роуан, пожалуйста, — прошептал он, — вернись!

— Майкл, не надо!

— Почему же не надо, Мона? Роуан, ты необходима мне сейчас!

Он обеими руками стукнул по столу.

Роуан вздрогнула, но больше ничто не изменилось.

— Роуан, — крикнул он, потом подошел к жене, словно намереваясь обхватить ее за плечи и встряхнуть.

Но… раздумал.

Схватив стакан, Майкл повернулся и пошел прочь.

Мона стояла не двигаясь, выжидая, слишком потрясенная, чтобы говорить. Это было так похоже на Майкла. Для него такой поступок можно было бы считать добрым. Но со стороны казалось, что он ведет себя грубо, и смотреть на это было ужасно.

Мона ушла не сразу. Медленно она села на стул возле стола, напротив Роуан, на то же место, которое занимала ежедневно. Мона снова успокоилась. Она не могла объяснить, почему осталась здесь, за исключением того, что старалась сохранить лояльность. Быть может, она не хотела выступать в роли союзника Майкла. Ощущение вины в течение последних дней не оставляло ее ни на миг.

Роуан выглядела отлично, если, конечно, забыть о том, что она не разговаривает. Волосы ее отросли почти до самых плеч. Прелестная женщина и., отсутствующая, пребывающая где-то далеко.

— Знаешь, — сказала Мона, — наверное, я буду вновь и вновь приходить к тебе, пока ты не подашь какой-нибудь знак. Я понимаю, что ты не простишь меня и никогда не назовешь другом или наперсницей. Но когда ты так нема, как сейчас, ты как бы заставляешь людей действовать, выбирать, решать. Я имею в виду то, что люди не могут оставить тебя в одиночестве. Это просто немыслимо. Правда-правда. Это бесчеловечно.

Она перевела дыхание и наконец почувствовала себя спокойнее.

— Я слишком молода, чтобы знать некоторые вещи, — заявила она. — И конечно, пришла не затем, чтобы утверждать, будто понимаю, что с тобой произошло. Это было бы слишком самонадеянно с моей стороны. А точнее говоря, просто глупо.

Она взглянула на Роуан; теперь ее глаза казались зелеными, словно вобрали цвет весенней лужайки.

— Но я… Я беспокоюсь обо всех, ну, или почти обо всех. Я много знаю. Пожалуй, больше, чем кто бы то ни было, за исключением Майкла и Эрона. Ты помнишь Эрона?

Это был глупый вопрос. Разумеется, Роуан помнила Эрона. Если она вообще что-нибудь помнила.

— Знаешь, я хотела сообщить, что сюда приезжал этот человек, Юрий. Я рассказывала тебе о нем. Не думаю, что вы с ним встречались. Даже уверена, что нет. Так вот, он исчез, неожиданно и бесследно. Я очень беспокоюсь. И Эрон тоже. Когда я смотрю на тебя, спокойную и безразличную, сидящую вот так в этом саду, мне кажется, что жизнь остановилась и в мире ничего не происходит. Но ведь на самом деле все совсем не так: мир продолжает жить и покоя в нем нет…

Мона резко замолчала. Сегодня ей было особенно тяжело разговаривать. Какие чувства испытывает сидящая перед ней женщина, сказать было невозможно. Мона вздохнула. Пожалуй, не стоит продолжать разговор на эту тему. Она положила локти на стол, подняла взгляд и Мона готова была поклясться, что Роуан смотрела на нее и буквально секунду тому назад отвернулась в сторону.

— Роуан, еще не все кончилось, — прошептала она снова. Затем опять отвернулась, глядя на чугунные ворота, и за пруд, и ниже — на середину передней лужайки.

Индийская сирень была усыпана готовыми распуститься бутонами.

А когда исчез Юрий, ветви были еще совсем голыми.

Они стояли там рядышком и шептались. И Юрий сказал «Знай, что бы ни случилось в Европе, Мона, я вернусь сюда, к тебе».

Роуан смотрела на нее! Роуан смотрела ей прямо в глаза!

Мона была настолько потрясена, что не могла ни говорить, ни двигаться. А еще она опасалась, что Роуан отвернется от нее. Ей хотелось верить, что это хорошо, что это принесет удовлетворение и высвобождение. Она сумела захватить внимание Роуан, даже если она была всего лишь беспомощным щенком.

Пока Мона неотрывно смотрела на Роуан, выражение лица безмолвно сидевшей женщины постепенно менялось: оно становилось все менее задумчивым, сосредоточенность уступала место печали.

— Что, Роуан? — шепотом спросила Мона.

— Дело не в Юрии, — едва слышно произнесла Роуан.

Морщинка на лбу ее стала еще глубже и заметнее, глаза потемнели. Однако прежнее состояние полнейшего безразличия, слава Богу, не возвращалось.

— О чем ты, Роуан? Что ты сказала о Юрии?

Впечатление было такое, что Роуан думает, будто все еще говорит с Моной, и не сознает, что с губ ее не слетает ни звука.

— Роуан, — все так же шепотом умоляла Мона, — скажи мне, Роуан…

Слова застыли у Моны на языке. Она вдруг словно утратила мужество и желание говорить.

Глаза Роуан все еще были устремлены на нее. Потом Роуан подняла правую руку и пробежала пальцами по пепельным волосам. Жест был естественным, нормальным, но глаза… В глазах Роуан застыла тревога.

Какие-то звуки привлекли внимание Моны. Разговаривали мужчины. Майкл и кто-то еще… Мона не разобрала.

Вдруг послышались другие звуки… Не то смех, не то плач женщины. Буквально через секунду все смолкло. Мона не смогла определить, кому принадлежал голос.

Она обернулась и посмотрела в ту сторону, где за открытыми створками ворот виднелся сверкающий бассейн. Вдоль его края по каменным плитам к ней почти бегом, приближалась тетя Беатрис. Одной рукой она зажимала рот, а другую вытянула вперед, будто боясь упасть лицом на землю. Это ее голос слышала Мона — Беатрис рыдала. Волосы Беа, обычно уложенные в безукоризненный узел у основания шеи, растрепались, выбившиеся пряди упали на лицо. Прекрасное шелковое платье намокло и покрылось пятнами.

Майкл и человек зловещего вида в темной простой одежде быстро следовали за ней, на ходу обмениваясь отрывистыми фразами.

Громкие, захлебывающиеся рыдания Беатрис гулко раздавались над водой. Высокие каблуки ее туфель увязали в мягком грунте лужайки, но она упорно продвигалась вперед.

— Беа, что случилось?

Мона вскочила на ноги.

То же сделала Роуан, внимательно всматриваясь в приближающуюся фигуру.

Беатрис бросилась к ней прямо по траве. Она неловко подвернула ногу, едва не упала, но сумела удержать равновесие и тут же без посторонней помощи выпрямилась.

Моне стало ясно, что бежала она именно к Роуан.

— Они сделали это, Роуан! — задыхаясь, выкрикнула Беа. — Они убили его! Прямо на моих глазах! Машина выскочила на тротуар. Они убили его. Я видела это собственными глазами.

Мона кинулась вперед, чтобы поддержать Беатрис. А та обняла Мону левой рукой и едва не задушила ее поцелуями, одновременно другой рукой обхватив Роуан и прижимая ее к себе.

Роуан в свою очередь заключила Беа в объятия.

— Беа, кого они убили? Кто убил? — срывающимся голосом спрашивала Мона. — Уж не Эрона ли ты имеешь в виду?

— Да…— ответила Беа, неистово кивая.

Голос ее сел и охрип от слез. Расслышать и понять что-либо было сложно. Она продолжала кивать головой, в то время как Роуан и Мона поддерживали ее с обеих сторон.

— Эрон… Они убили его… Я видела… Машина вылетела на тротуар на Сент-Чарльз-авеню. Я предложила ему ехать сюда вместе со мной, но он отказался — хотел пройтись пешком. Машина намеренно ударила его. Она проехала по нему три раза!

Едва подошедший Майкл обнял ее, Беа, словно теряя сознание, осела на землю. Майкл помог ей встать, крепко прижал к себе, и она с рыданиями припала к его груди. Волосы упали ей на глаза, а безвольно раскинутые в стороны руки трепетали словно крылья птицы, не знающей, куда опуститься, и из последних сил пытающейся удержаться в воздухе.

Человек в зловещем темном одеянии оказался полицейским — Мона увидела револьвер в наплечной кобуре, — американцем китайского происхождения с мягким выразительным лицом

— Глубоко сожалею, — произнес он с отчетливым новоорлеанским акцентом. Моне еще не доводилось слышать такой выговор из уст человека со столь явно выраженной азиатской внешностью.

— Они убили его? — спросила Мона шепотом, переводя взгляд с полицейского на Майкла, утешавшего Беа поцелуями и нежным поглаживанием по голове.

За всю свою жизнь Моне не приходилось видеть Беа столь отчаянно рыдающей. Неожиданно в голову ей пришла мысль, что Юрий, вероятнее всего, уже погиб. И Эрон мертв. Возможно, всем им тоже грозит опасность. Это было ужасно, невыразимо ужасно, и больше всего — для Беа

Роуан спокойно разговаривала с полицейским. Голос ее по-прежнему оставался хриплым и звучал едва слышно — виной тому было крайнее смятение от переполнявших душу эмоций.

— Я должна увидеть тело, — сказала Роуан. — Вы можете провести меня к нему? Я врач и должна осмотреть его. Подождите — я только переоденусь. Это не займет много времени.

Трудно описать словами, до какой степени был поражен всем происходящим Майкл и в какое изумление пришла Мона. И все-таки тот факт, что Роуан заговорила, нельзя было назвать неожиданным. Ведь эта противная Мэри-Джейн предсказала именно такой ход событий.

Слава Господу, что Роуан сейчас не сидит под деревом — равнодушная и безмолвная! Слава Господу, она снова с ними!

Не важно, что она сейчас чрезмерно худа, не важно, что хрипота никак не желает уходить из ее голоса Глаза ее совершенно ясны. Не обращая внимания на исполненную заботы реплику полицейского о том, что не следовало бы ей осматривать тело, ибо несчастный случай — он и есть несчастный случай, Роуан поспешила прочь.