Мэйфейрские ведьмы (№5) - Талтос

Однако Мона никак не могла воскресить в памяти образ другой маленькой девочки. Но, видимо, она там все же присутствовала. Значит, это была Мэри-Джейн. А теперь она вернулась домой. Гиффорд, должно быть, творит чудеса с небес.

Беа вернулась с ледяным чаем.

— Вот он. Чудесный. С лимоном и сахаром — ведь ты такой любишь, дорогая?

— Я не помню тебя на свадьбе Роуан и Майкла, — сказала Мона

— Это потому, что я не заходила внутрь.

Мэри-Джейн взяла из рук Беа ледяной чай и поспешно выпила половину, захлебываясь и утирая подбородок тыльной стороной ладони. Обломанные ногти, когда-то покрытые розовым лаком, украшал роскошный траурный узор.

— Я звала тебя. Приглашала, — сказала Беа. Три раза оставляла записку в аптеке.

— Я знаю про эти записки, тетя Беатрис, и ни в коем случае не собираюсь тебя упрекать в том, что ты не сделала все возможное, чтобы мы присутствовали на этой свадьбе. Но, тетя Беатрис, у меня не было даже туфель! И шляпки тоже! Видите эти туфли? Я их нашла. Это мои первые туфли. До сих пор я носила только тенниски. К тому же я все прекрасно видела с улицы. И слышала музыку. Какая прекрасная музыка была на вашей свадьбе, Майкл Карри. Скажите, вы точно не Мэйфейр? Мне кажется, что вы тоже из наших. Я, во всяком случае, могу перечислить семь имеющихся у вас отметин, которые могут принадлежать только Мэйфейрам.

— Благодарю, милая, но я не Мэйфейр.

— Ну, по внутренней сути вы Мэйфейр, — сказала Селия.

— Да, конечно, — кивнул Майкл, по-прежнему неотрывно глядя на Мэри-Джейн.

— Знаете, когда мы были маленькими, — продолжала Мэри-Джейн, — у нас вообще там ничего не было, кроме масляной лампы, холодильника с крошками льда и москитной сетки, натянутой над крыльцом. Каждый вечер бабушка зажигала лампу и…

— У вас там нет электричества? — спросил Майкл. — И никогда не было? Сколько же это может продолжаться?

— Майкл, ты никогда не был в Байю, — заметила Селия.

Беа согласно кивнула.

— Майкл Карри, мы скваттеры и живем на ничейной земле, — пояснила Мэри-Джейн. — Сейчас мы скрываемся в Фонтевро. Тетя Беатрис могла бы сообщить вам подробности. Шериф может пожаловать к нам в любую минуту, что он периодически и делает, каждый раз выбрасывая нас на улицу. Мы упаковываем вещи, и он забирает нас в Наполеонвилль, а потом на некоторое время оставляет в покое, пока какая-нибудь тварь — егерь или кто-то вроде того — не проплывет мимо в лодке и не донесет на нас. Знаете, мы разводим пчел на веранде и собираем мед. Только представьте! Мы можем ловить рыбу прямо с заднего крыльца! У нас повсюду росли фруктовые деревья, пока вистерия не заглушила их. А еще у нас растет ежевика. Так вот, у нас есть все. Теперь даже электричество! Я протянула его сама с автострады. И телевизионный кабель тоже.

— Ты и вправду все это устроила? — спросила Мона

— Милая, ведь это противозаконно, — сказала Беа.

— Конечно, я все сделала сама. Моя жизнь слишком интересна, чтобы лгать. Кроме того, у меня гораздо больше смелости, чем воображения, и так было всегда. — Она, шумно хлебнув, допила остатки ледяного чая, пролив большую часть. — Хорошо. Очень вкусно. Вы добавили в него искусственный подсластитель?

— Боюсь, что так, — ответила Беа, уставившись на нее со смесью ужаса и смущения, вспомнив, что произнесла слово «сахар». Как бы то ни было, Беа терпеть не могла людей, не умеющих вести себя во время еды и проливающих на одежду напитки…

— Ладно, чего уж там. — Мэри-Джейн, провела по губам тыльной стороной ладони и вытерла руку о свою юбчонку. — То, что я сейчас пила, в пятьдесят раз слаще всего, что я пробовала до этого времени. Вот почему я купила пакет акций компании, производящей искусственный подсластитель.

— Ты купила — что? — переспросила Мона

— Пакет акций. Именно так. У меня есть собственный «дисконтный» брокер[8], предоставляющий скидки. И меня это вполне устраивает, потому что в большинстве случаев я не нуждаюсь в консультациях и могу разобраться во всем сама Он работает в Батон-Руж. Я потратила двадцать пять тысяч долларов на фондовой бирже. И когда разбогатею, осушу Фонтевро и подниму его из руин. Я верну все обратно, до каждого крючка и каждой доски! Подождите — и сами все увидите. Перед вами будущий члена клуба «Пятьсот Самых Богатых».

«Быть может, и в самом деле что-то есть в этой идиотке?» — подумалось Моне.

— А как ты раздобыла эти двадцать пять тысяч долларов? — спросила она

— Тебя могло убить, пока ты мудрила с электричеством! — с укором воскликнула Селия.

— Я заработала каждый пенни этих денег на обратном пути к дому, и на это ушел год. Только не спрашивайте меня, как я это делала. След из того прошлого тянется за мной до сих пор. Впрочем, это теперь уже в прошлом, не сомневайтесь.

— Тебя могли посадить на электрический стул! — продолжала свои упреки Селия. — Подвесить на тех самых проводах!

— Дорогая, ты пока еще не выступаешь в суде в качестве свидетеля, — с беспокойством в голосе остановила Селию Беатрис.

— Послушай, Мэри-Джейн, — вмешался в разговор Майкл, — если ты нуждаешься в чем-либо, я готов приехать и помочь. Я говорю это вполне серьезно. Скажи только когда — и я буду в Байю.

Двадцать пять тысяч долларов?!

Глаза Моны устремились на Роуан. Роуан хмурилась, пристально глядя на цветы, словно тихо переговаривалась с ними на им одним известном тайном языке.

Затем последовало красочное описание Мэри-Джейн о том, как она карабкалась на болотные кипарисы, как узнала, до каких именно электрических проводов можно было дотрагиваться, а до каких — нет, о похищенных рабочих рукавицах и сапогах. Кто знает, быть может, эта девчонка и в самом деле обладает гениальными способностями.

— Какими другими фондами ты владеешь? — спросила Мона

— А какие фонды интересуют тебя?

— О Боже, Мэри-Джейн, — сказала Мона, стараясь говорить тоном Беатрис. — Я всегда была увлечена фондовой биржей. Бизнес для меня — это искусство. Все знают об этом моем увлечении. Я мечтаю однажды основать свой собственный инвестиционный фонд открытого типа. Полагаю, тебе известен этот термин — взаимный фонд?[9]

— Разумеется, — ответила Мэри-Джейн, посмеиваясь про себя.

— У меня уже есть созданный за несколько последних недель, полностью спланированный портфель, — сказала Мона и резко остановилась, осознав свою глупость, так как подумала, что попалась на удочку, закинутую тем, кто, возможно, вообще ее не слушает. Оказаться посмешищем в глазах сотрудников фирмы «Мэйфейр и Мэйфейр» — это одно. В конце концов все быстро забудут о ее промахе. А стать объектом насмешек этой девчонки — совсем другое.

Но Мэри-Джейн смотрела на нее серьезно, словно приглядываясь и стараясь понять как можно лучше.

— Правда? Ладно. Позволь мне теперь спросить тебя еще вот о чем. Как ты смотришь на телевизионный канал «Покупай дома»? Я решила, что такое дело должно иметь успех: все будут раскупать как сумасшедшие! И потому вложила в этот канал десять штук. Знаешь, что произошло?

— Цена акций почти удвоилась за последние четыре месяца, — сказала Мона.

— Точно. Именно так. Но откуда ты узнала об этом? Ты очень странная, крошка. Одна из этих богатеньких девочек из пригорода, которые носят ленточки в волосах и ходят в храм Святого Сердца. Понимаешь, о ком я? Я всегда думала, что ты даже не станешь говорить со мной.

В этот момент Мона почувствовала легкий, но болезненный укол в сердце, боль и жалость к этой девчонке, ко всем, ощущающим себя изгоями из-за пренебрежительного отношения к ним окружающих. Мона никогда не страдала отсутствием самоуверенности. Но эта девочка, с детства лишенная социальной защищенности и практически не получившая образования, тем не менее готова была действовать на свой страх и риск, руководствуясь лишь собственной интуицией и природными способностями.

— Пожалуйста, милые, прекратите эти разговоры. Вы не на Уолл-стрит, — сказала Беатрис Мэри-Джейн, а где сейчас твоя бабушка? Ты не сказала о ней ни слова. И вообще, уже четыре часа, так что еще немного — и тебе пора уходить, если собираешься успеть обратно засветло.

— С бабушкой все прекрасно, тетя Беатрис, — ответила Мэри-Джейн, глядя при этом прямо в глаза Моне. — Знаете, что случилось с бабушкой, когда мама забрала меня с собой в Лос-Анджелес? Мне тогда было шесть лет, как вы знаете. Слышали вы эту историю?

— Да, — сказала Мона.

Все слышали. Беатрис до сих пор переживает это. Селия уставилась на девочку, словно на гигантского москита. Лишь Майкл, казалось, пребывал в полном неведении.

Случилось вот что: бабушку Мэри-Джейн, Долли-Джин Мэйфейр, внезапно запихнули в приходский дом, после того как ее дочь уехала с шестилетней Мэри-Джейн. Долли-Джин, как предполагалось, умерла в прошлом году и была похоронена в семейном склепе. Погребение прошло пышно, как и полагается в тех случаях, когда умирает кто-то из Мэйфейров. Кто-то позвонил в Новый Орлеан — и все Мэйфейры выехали в Наполеонвилль, где и били себя в грудь, скорбя и сожалея, что старая женщина, бедняжка Долли-Джин, умерла в приходском доме. Хотя, если честно, большинство о ней никогда даже не слышало.

И в самом деле, никто из них по-настоящему не знал Долли-Джин. Во всяком случае, никто не считал ее почтенной пожилой леди. Лорен и Селия видели ее много раз — когда были маленькими девочками, разумеется.

Старуха Эвелин знала Долли-Джин, но Старуха Эвелин никогда не покидала Амелия-стрит, чтобы поехать на сельские похороны, и никому даже не приходило в голову просить ее об этом.

Итак, когда Мэри-Джейн снова попала в город год назад и услышала историю о своей бабушке, умершей и потом похороненной, она подняла на смех всю эту компанию, даже рассмеялась в лицо Беа

— Черт побери, она не умерла! Она пришла ко мне во сне и сказала: «Мэри-Джейн, приди и забери меня. Я хочу вернуться домой». Теперь я направляюсь в Наполеонвилль, и вы должны сказать мне, где находится этот приходский дом

Всю эту историю Мэри-Джейн рассказала Майклу, и его удивленный вид вызвал у окружающих смех.

— Но почему же Долли-Джин не рассказала тебе во сне, где находился этот дом? — спросила Мона.

Беатрис метнула в нее неодобрительный взгляд.

— Да, она не объяснила, как найти дом. Это факт. И ты правильно его подметила. У меня есть своя теория о духах и причинах, по которым они, как вы знаете, все запутывают.

— Мы все так делаем, — хмыкнула Мона

— Мона, сбавь тон, — обернулся к ней Майкл.

«Ведет себя так, словно я его дочь, — раздраженно подумала Мона И по-прежнему не сводит глаз с Мэри-Джейн».

— Дорогая, что случилось? — участливым тоном поинтересовался Майкл, и в голосе его звучала нежность.

— Ну, знаете, старые леди все такие, — тем временем продолжала Мэри-Джейн. — Она не всегда знала, где находится, не понимала иногда, сон это или явь, но знала, откуда она родом! Именно так все и произошло. Я вошла в дверь этого дома для престарелых, стремительно выскочила на середину комнаты для отдыха — или как там они ее называют? — и там сидела моя бабушка и смотрела прямо на меня. «Где ты была, Мэри-Джейн? — спросила она. Забери меня домой, дорогая. Я так устала от ожидания».

Они похоронили какую-то постороннюю женщину из этого дома для престарелых.

Настоящая Долли-Джин Мэйфейр была жива. Она ежемесячно получала чеки для бедных с чьей-то чужой фамилией, но ни разу не удосужилась прочесть, что в них написано. Пришлось обратиться с просьбой о проведении специального дознания, чтобы досконально разобраться в обстоятельствах дела, и в конце концов бабушка Мэйфейр и Мэри-Джейн вернулись в развалины дома при плантации и вновь стали жить там. Пока команда Мэйфейров обеспечивала их всем необходимым, Мэри-Джейн стояла в стороне, стреляя из пистолета по бутылкам из-под лимонада и уверяя всех, что у них с бабушкой все будет в порядке и они смогут сами позаботиться о себе. У нее было несколько баксов, заработанных одной ей известным способом, и она была настроена делать все по-своему.

— Итак, они позволили старой леди и тебе жить в этом затопленном доме? — невинным тоном спросил Майкл.

— Милый, после того, что они сделали с ней в доме для престарелых, перепутав ее с какой-то другой женщиной и написав ее имя на могильной плите, что, черт возьми, они могли сказать по поводу ее жизни со мной? А кузен Райен из «Мэйфейр и Мэйфейр»! Вы знаете, что он сделал? Кузен Райен приехал и буквально разнес этот город на куски!

— Это вполне в его духе, — сказал Майкл, — держу пари, он именно так и поступил!

— Во всем случившемся была наша вина, — сказала Селия. — Мы не имели права терять этих бедняжек из виду и обязаны были позаботиться о них.

— Ты уверена, что не росла на Миссисипи или даже в Техасе? — спросила Мона. — Твоя речь звучит как амальгама всего Юга.

— Что значит «амальгама»? Видишь, в чем преимущество твоего образования перед моим. Я самоучка. Между нами глубочайшая пропасть. Существуют слова, которые я не осмеливаюсь произносить. К тому же я не умею читать транскрипцию в словарях.

— Ты хочешь пойти в школу, Мэри-Джейн?

Майкл с каждой секундой проявлял всевозрастающий интерес к разговору. Его головокружительно невинные синие глаза тщательно фиксировали все вокруг каждые четыре с половиной секунды. Он был слишком умен, чтобы замедлять взор на грудках малышки и на ее бедрах, даже на ее маленькой головке, которая вовсе не была недоразвита, а скорее говорила о своего рода изяществе и природной утонченности.

— Да, хочу, — ответила Мэри-Джейн. — Когда я разбогатею, у меня будет частный преподаватель, как у Моны, которая уже сейчас знает, что она получит все, что захочет. Вы меня понимаете? Это будет по-настоящему умный парень, который может назвать вам каждое дерево, мимо которого вы проходите, и скажет, кто был президентом через десять лет после Гражданской войны, и сколько индейцев участвовало в битвах у Бегущего Быка, и что такое теория относительности Эйнштейна.

— Сколько тебе лет? — спросил Майкл.

— Девятнадцать с половиной, парниша, — объявила Мэри-Джейн, покусывая маленькими белыми зубками нижнюю губу, поднимая одну бровь и подмигивая.

— Эта история о вашей бабушке… Вы не шутите? Неужели все так и случилось? Вы забрали оттуда свою бабушку и…

— Дорогой, все произошло именно так, — сказала Селия, — в точности как говорит эта девочка. Однако, думаю, нам лучше пройти в дом. Мне кажется, мы расстраиваем Роуан.

— Не знаю, — покачал головой Майкл, — быть может, она слушает. Я не хочу уходить отсюда. Мэри-Джейн, можешь ли ты заботиться об этой пожилой леди самостоятельно?

Беатрис и Селия разволновались. Будь Гиффорд жива, она бы тоже занервничала. Еще бы! «Оставить старую женщину без присмотра!» — как в последнее время часто повторяла Селия.

А ведь они обещали Гиффорд, что позаботятся о Старухе Эвелин! — вспомнила Мона. Гиффорд постоянно пребывала в состоянии безнадежного беспокойства о всех находившихся с ней в родстве, вне зависимости от степени его близости — и вширь, и вглубь.

— Мы поедем и проверим, в каких условиях она живет и как себя чувствует, — решительно заявила Селия.

— Да, сэр, мистер Карри, так все и случилось, и я забрала бабушку домой к себе, и, можете себе представить, спальное место на верхней веранде сохранилось точно таким, каким мы его оставили. Представляете, после тринадцати лет радио осталось на том же месте! И москитная сетка, и холодильник!

— В этих болотах? — спросила Мона. — Подожди минутку.

— Да-да, милая, чистая правда.

— Разумеется, мы снабдим их свежим постельным бельем и всем новым, — сказала Беатрис. — Мы хотели поместить их в гостиницу, или в какой-нибудь дом, или…

— Да, естественно, — подхватила Селия. Боюсь, эта история попадет в газеты. Милая, твоя бабушка сейчас там совсем одна?

— Нет, мадам, она там с Бенджи. Бенджи — из трапперов, он ставит капканы и там живет. Вот уж точно: сумасшедшие люди, эти трапперы. Они живут в лачугах из жестяных банок, с окнами из осколков стекла. Я плачу ему меньше минимальной зарплаты за то, что он присматривает за бабушкой, и за дежурство у телефонов, но не беру с него никаких налогов.

— Ну и что же? — спросила Мона. — Он независимый подрядчик.

— Ты определенно умна, — сказала Мэри-Джейн. — Не думай, что я этого не понимаю. Я кусаю губы, когда сама вижу столь лакомый кусочек прямо у себя под носом. Этот Бенджи — спаси его Господь — всегда придумает, как раздобыть легкие деньги здесь, во Французском квартале. Мелкая торговля — ничего другого Господь ему не дал.

— О Боже! — вздохнула Селия.

Майкл рассмеялся.

— Сколько лет этому Бенджи? — спросил он.

— Двенадцать лет в этом сентябре, — ответила Мэри-Джейн. — У него все в порядке. Его большая мечта — продавать наркотики в Нью-Йорке, а моя большая мечта — поступить в Тулейн и стать доктором медицины.

— Но о каком дежурстве у телефонов ты говорила? — недоуменным тоном задала вопрос Мона. Сколько же у тебя телефонов? Чем ты на самом деле там занимаешься?

— Понимаешь, мне приходится тратить некоторую сумму денег для оплаты телефонов. Это совершенно необходимо, ведь мне нужно часто звонить своему брокеру, что вполне естественно. Кому еще? Затем должна быть вторая линия, чтобы бабушка могла разговаривать с моей матерью. Понимаете, моя мать никогда не выходит из больницы в Мексике.

— Какая еще больница в Мексике? — спросила Беа, совершенно ошеломленная. — Мэри-Джейн, ты рассказывала мне две недели тому назад, как твоя мать умерла в Калифорнии.

— Я просто пыталась быть вежливой, хотела избавить всех от скорби и неприятностей.

— Но как же погребальная церемония? — спросил Майкл, придвигаясь поближе, — вероятнее всего, чтобы было удобнее тайком коситься вниз, в вырез старенькой блузки из полиэстера, добытой на какой-нибудь свалке. — Пожилая дама… Кого же все-таки тогда похоронили?

— Дорогуша, в том-то и загвоздка. Этого так никто и не узнал, — сказала Мэри-Джейн. — Не беспокойтесь о моей матери, тетушка Беа, она считает, что уже находится на астральной орбите. Так, по крайней мере, мне кажется. Кроме того, у нее отказывают почки.

— Знаешь ли, это не совсем правда, о женщине в могиле, — сказала Селия. — Они верят, что это было…

— Верят? — спросил Майкл.

«Может быть, пышная грудь своего рода признак силы?» — думала Мона, наблюдая за сложившейся почти пополам от хохота и недвусмысленно склонившейся в направлении Майкла Мэри-Джейн.

— Видите, вот как печально, когда женщина лежит не в своей могиле, — тихо произнесла Беатрис. — Однако, Мэри-Джейн, ты должна сказать мне, как можно связаться с твоей матерью!

— Эй, ведь у тебя нет шестых пальцев! — торжествующим тоном воскликнула Мона

— Сейчас нет, моя драгоценная, — согласно кивнула Мэри-Джейн. — У моей матери в Лос-Анджелесе был знакомый доктор — он их и оттяпал. Я как раз собираюсь рассказать вам об этом. Они сделали то же самое…

— Хватит! — прервала ее Селия. — Я беспокоюсь о Роуан!

— Ох, я не знаю, — сказала Мэри-Джейн, — я имела в виду…

— То же самое — кому? — спросила Мона

— Это другой вопрос. Когда ты говоришь «кому» вместо «кто»?

— Не думаю, что сейчас стоит выяснять это, — ответила Мона. Существует множество более важных вопросов…

— Довольно, леди и джентльмены! — объявила Беа. — Мэри-Джейн, я собираюсь позвонить твоей матери.

— Тебе придется пожалеть об этом, тетя Беа. Ты знаешь, кем был «доктор», который отрубил мне шестой палец в Лос-Анджелесе? Это был шаман вуду с Гаити, и проделал он все это на кухонном столе.

— Но разве нельзя было выкопать из могилы ту женщину и выяснить, кто она? — спросил Майкл.

— На этот счет были весьма обоснованные предположения, но, — начала было Селия.

— Но — что? — спросил Майкл.

— Ох, проблема в чеках социальных пособий» пояснила Беатрис. — Впрочем, это не наше дело. Майкл, пожалуйста, забудь об этой мертвой женщине!

Как может Роуан игнорировать происходящее? Ведь Майкл на ее глазах называет Мэри-Джейн ласковыми именами и буквально пожирает девчонку взглядом. Если даже это не волнует Роуан, на нее не подействует и торнадо.

— Дело в том, Майкл Карри, что незадолго до смерти этой леди ее почему-то стали называть Долли-Джин. Похоже, в этой больнице проблемы с головой были у всех. Думаю, они начали укладывать бабушку не в ту кровать, а ее место заняла другая женщина. Вот почему все и случилось, и в результате никому не ведомую старушку похоронили в фамильном склепе Мэйфейров!

В этот момент Мэри-Джейн уставилась на Роуан.

— Она слушает! — крикнула Мэри-Джейн. — Точно! Клянусь Богом! Она слушает!

Если даже она была права, никто другой пока еще не мог заметить каких-либо изменений. Роуан продолжала оставаться безразличной к обращенным на нее взорам. Майкл вспыхнул, словно ему был неприятен возглас девочки. А Селия с сомнением в глазах и мрачным выражением лица пристально всматривалась в Роуан.

— С ней все в порядке, — объявила Мэри-Джейн. — Она непременно выйдет из этого состояния, вот увидите. Люди, подобные ей, разговаривают только тогда, когда хотят. Я и сама такая.

«Почему бы тебе не начать прямо сейчас?» — хотелось сказать Моне.

Но ей хотелось верить, что Мэри-Джейн права. Вполне возможно, эта девочка — могущественная ведьма. А если нет, она все равно рано или поздно добьется своего.

— Да не беспокойтесь вы о бабушке, — Мэри-Джейн хлопнула себя по голому коричневому бедру и собралась уходить — Хочу вам сказать вот что: все может обернуться к лучшему.

— Боже правый, но как? — спросила Беа.

— Знаете, все годы, что она провела в том доме, она почти не разговаривала с окружающими и вела беседы только с самой собой или с людьми, которых на самом деле там не было. И что же оказалось? Она отлично сознает, кто она такая, — представляете? Она говорит со мной, смотрит «мыльные оперы» по телику и никогда не пропускает передачи «Риск» и «Колесо Фортуны». Я думаю, все дело в душевном смятении. А тут еще возвращение в Фонтевро и вещи, найденные на чердаке. Кто бы мог подумать, что она в состоянии вскарабкаться по ступеням?! Поверьте, с ней все в порядке, не беспокойтесь. Я приношу ей сыр и крекеры с ветчиной, и мы вместе смотрим ночные шоу. Она тоже их любит. Что-нибудь вроде «Разбитых сердец». Она даже поет. Так что не беспокойтесь. Она потрясающая.

— Да, драгоценная, но все же…

Несколько мгновений Мона испытывала нечто вроде любви к этой залепленной пластырями девочке, которая, несмотря на тяготы, взяла на себя заботу о старой женщине и ежедневно боролась с разного рода жизненными трудностями, не боясь ничего, даже удара током.

Она проводила Мэри-Джейн до машины — потрепанного пикапа, из пассажирского сиденья которого торчали голые пружины. Грузовичок взревел, выпуская клубы выхлопного дыма, и наконец тронулся с места.

— Мы просто обязаны позаботиться о ней, — сказала Беа — Нужно как можно скорее собраться всем вместе и обсудить этот вопрос.

«Правильно, — мысленно согласилась Мона. „Положение Мэри-Джейн“ — отличная тема для семейного сборища».

И хотя провинциальная родственница пока не продемонстрировала никаких уникальных способностей, в ней, несомненно, было что-то незаурядное.

Капиталы Мэйфейров и авторитет семьи вполне способны обеспечить Мэри-Джейн безбедное существование. Почему бы ей не заниматься с персональным учителем — например, с тем, которого пригласили, чтобы навсегда освободить Мону от скучных, смертельно надоевших занятий в школе? Беатрис настаивала на необходимости купить Мэри-Джейн какую-нибудь достойную одежду, прежде чем та уедет из города, и, конечно же, впредь посылать ей приличные вещи, чтобы она не рядилась в обноски.

Была и еще одна тайная причина симпатии Моны к Мэри-Джейн. Ковбойская шляпа — маленькая соломенная шляпа со шнурком, красовавшаяся на голове гостьи в первые минуты ее появления, сброшенная затем на спину и вернувшаяся на свое место, как только Мэри-Джейн села за руль пикапа.

Ковбойская шляпа… Давняя мечта, не забытая и тогда, когда Мона стала по-настоящему богатой и летала по всему миру на собственном самолете. В течение многих лет она рисовала в своем воображении, как в такой вот шляпе по-хозяйски входит в офисы, банки, осматривает цеха заводов и фабрик. А Мэри-Джейн Мэйфейр уже носила ковбойскую шляпу. С косичками на макушке, в затрапезной хлопчатобумажной юбчонке, в глазах Моны она воплощала собой правильный и успешный стиль жизни. Даже ее обломанные, с шелушащимся фиолетовым лаком ногти были частью все того же стиля, придававшего ей грубоватую соблазнительность.

Ладно. Нетрудно будет проверить это, не так ли?

— Какие у нее глаза, Мона! — восхищалась Беатрис, когда они прогуливались по саду. — Согласись, этот ребенок великолепен! Не понимаю, как я могла… Ее мать… Знаешь, та всегда была психически нездорова. Нельзя было позволять ей убежать с ребенком на руках. Но между нами и Мэйфейрами из Фонтевро всегда были скверные отношения.

— Ты не можешь заботиться обо всех, Беа, — убеждала ее Мона. — Во всяком случае, не больше, чем Гиффорд.

Однако позаботиться следовало бы. И если Селия и Беатрис не в силах это делать, что ж, придется заняться этим ей, Моне. Она вдруг отчетливо ощутила себя частью большой команды, и это ощущение стало для нее в этот вечер одним из глубочайших откровений. Пока в груди ее бьется сердце, Мона будет делать все, чтобы мечты Мэри-Джейн стали реальностью.

— Девочка весьма своеобразна, но производит приятное впечатление, — признала Селия.

— Да… и этот пластырь на ее колене, — едва слышно пробормотал Майкл Удивительная девочка. Я верю тому, что она сказала о Роуан.

— Я тоже, — кивнула Беатрис. — Только…

— Только — что? — с отчаянием в голосе спросил Майкл.

— Что будет, если она так никогда и не заговорит!

— Постыдись, Беатрис! — с упреком воскликнула Селия и внимательно посмотрела на Майкла.

— Ты находишь пластырь сексуальным, Майкл? — спросила Мона.

— Право, не знаю… Пожалуй… На мой взгляд, в этой девочке сексуально все. Но причем тут я? — Казалось, он говорит вполне искренно и сам непритворно в это верит. Ему хотелось вернуться к Роуан, хотелось просто сидеть с ней рядом и читать какую-нибудь книгу.

На протяжении какого-то времени после того дня Роуан — Мона готова была поклясться — выглядела как-то по-иному, глаза ее время от времени смотрели строже, а иногда в них словно застывал невысказанный вопрос. Быть может, следовало бы снова послать за Мэри-Джейн? Впрочем, возможно, она и сама вот-вот вернется. Мона неожиданно для себя обнаружила, что с нетерпением ожидает встречи. А может, попросить нового шофера завести чудовищно длинный лимузин, уложить в кожаные карманы лед и напитки и отправиться вниз, к затопленному дому? Она могла себе это позволить, имея в своем распоряжении личный автомобиль. Правда, Мона еще не успела к этому привыкнуть.

В течение двух-трех последующих дней казалось, Роуан чувствует себя лучше: у нее все глубже прорезывалась маленькая морщинка на лбу, наличие которой можно было счесть свидетельством работы разума.

Но вот сегодня… В этот тихий жаркий полдень…

Мона видела, что Роуан постепенно, но неуклонно соскальзывает в прежнее состояние. Даже жара и влажный воздух никак на нее не влияли. Лишь капли пота то и дело выступали на лбу, и Селия неустанно отирала их, однако сама Роуан даже не делала попыток сделать это самостоятельно.

— Пожалуйста, Роуан, поговори с нами. — Голос Моны звучал по-детски тоненько и просительно. — Я не хочу быть наследницей легата! Можешь сколько угодно ругать меня за это, но я не хочу. — Она оперлась на локоть, и рыжие волосы опустились словно вуаль между ее лицом и чугунной оградой сада, создав иллюзию уединения. — Ну пойми же меня, Роуан. Ты знаешь, что сказала Мэри-Джейн Мэйфейр? Что ты все слышишь и понимаешь, что ты здесь, с нами. Пожалуйста, Роуан!

Мона подняла руки, чтобы поправить ленту и избавиться от неприятного ощущения зуда. Ленты не было: Мона перестала повязывать ею волосы после смерти матери. На голове была усыпанная жемчугом заколка, слишком туго зажимающая тяжелую прядь волос. Черт с ней. Она расстегнула замочек и позволила волосам соскользнуть на спину.

— Послушай, Роуан, если хочешь, чтобы я ушла, дай знак. Я пойму и мгновенно исчезну.

Роуан молчала, устремив пристальный взгляд не то на дикорастущую изгородь из лантаны, усыпанную мелкими коричневыми и оранжевыми цветами, не то на кирпичную стену.

Мона тяжко вздохнула, точно капризный и нетерпеливый ребенок. В конце концов, она уже перепробовала все, кроме гнева и раздражения. Может, настало время кому-то использовать и такой способ?

«Только пусть это буду не я», — мрачно подумала она

Она встала, подошла к стене, вырвала два прутика лантаны и положила их перед Роуан — словно дар богине, сидящей под дубом и внимающей людским молитвам.

— Я люблю тебя, Роуан, — едва слышно произнесла Мона, — ты мне необходима.

На одно мгновение глаза ее затуманились — казалось, вся зелень сада сомкнулась в одну зеленую вуаль. Мона на миг ощутила стеснение в горле, в голове слегка застучало, а затем настало высвобождение — гораздо более тяжкое, чем рыдание: некое смутное и ужасное прозрение, осознание случившегося когда-то кошмара

Эта женщина больна и, возможно, никогда не оправится, а она, Мона, теперь наследница легата и должна родить ребенка, хотя бы одну дочь, дабы впоследствии передать в ее руки несметное богатство Мэйфейров. Что ж, она вполне в состоянии выносить ребенка. А Роуан? Чем она могла бы заняться теперь? Врачом, а уж тем более хирургом ей не быть — это почти определенно. Ее вообще никто и ничто не интересует.

Внезапно Мона почувствовала себя неловкой, нелюбимой и нежеланной — такого острого и горького ощущения ей еще не доводилось испытывать никогда в жизни. Все! Пора бежать отсюда! Какой стыд, что она столько дней проводит за этим столом, умоляя простить ее за нечаянное увлечение Майклом; за то, что она молода, богата и способна когда-нибудь в будущем обзавестись детьми; за то, что пережила свою мать, Алисию, и тетю Гиффорд — двух женщин, которых горячо любила и одновременно столь же горячо ненавидела, в которых так нуждалась и которых потеряла.