Раб, в кандалы закованный,
      Грязный и шелудивый,
      В узилище замурованный,
      Сколь меня счастливей.
      Ему надежда -- светило,
      Будущего зерцало.
      Ах, для меня лишь могила
      Новой жизни начало.
      Где же небес справедливость?
      Божье ли разуменье,
      Что родителей милость
      Суд всему и решенье?
      Что мне каменья и злато?
      Что благородство предков?
      Если в пышных палатах
      Лишь слезы и стоны не редкость.
      Счастлив на скалах сумрачных
      В рубище ветхом отшельник.
      Ибо покой -- спутник дум его,
      Все ему в утешенье.
      Мне же всяк час отрава,
      Ревности новы причуды,
      Как в круговерти лавы,
      Помощи нет ниоткуда.
      "Окаянная доля", как я уже упоминал, предрешила Идину смерть. Тиборц укокошил супругу. Затем он просит у лакея другой пистолет и направляет его на незнакомого мужчину. Тот рекомендуется: "Элек Эзвари, старший брат Иды". "Тиборц про себя: -- Элек Эзвари? -- Элек Эзвари!.. Так что же это? Я проклят на небе, проклят на земле, проклят повсюду. А дальше?.. Ну нет, жизнь чудовищна, жизнь -- это рок, проклятье... Ида! О, Ида! Прощенья мне, прощенья..." И второй выстрел пистолета обрывает жизнь Тиборца.
      Сколько головоломной работы, сколько труда вложено в маленькую повесть, особенно в стихотворение. А какой успех: три издания за два года. Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава
      ПАРНАССКИЕ ИГРЫ
      * ПАРНАССКИЕ ИГРЫ
      Так Янош Дендеши назвал поэтические курьезы, когда, не переставая извиняться, отправил в путь-дорогу два хроностиха (Gyongyossi Janos magyar versei (Pest, 1802). Elso darab, 211. old). И правильно делал, что извинялся, поскольку трудно найти более неуклюжую и скучную поэтическую форму. Венгерские читатели не очень любили гротесковые поэтические игры. Центон, стихотворение-эхо, анациклическое стихотворение, палиндром, протеический и ропалический стихи, тавтограмма, фигурные стихи и бог весть какие еще поэтические формы почти неизвестны венгерской поэтике. Желающим собрать богатый урожай следует обратиться к новолатинской, французской и английской литературам, у нас же есть шанс подобрать только скудные крохи. Кроме стихов с "изгнанными" гласными Гергея Эдеша и Варьяша, мне встречалось очень мало "парнасских игр". Исключение составляет леонинский стих, который был чрезвычайно популярен в конце XVIII века. Но он настолько хорошо всем известен, что приведу всего лишь один пример, и то из-за забавного содержания. Это сочинение маэстро Яноша Дендеши. Сам он не считал опубликованные во множестве леонины "парнасской игрой", но, очевидно по ошибке, вместо Пегаса оседлал коня-качалку, потому что по звучанию его стихи напоминают щелканье хлыста, с которым дети играют в лошадки.
      Вот супруга моя, сына нашего грудью кормя,
      Нашу внучку Эстер собирается грудью попотчевать.
      Точит камень вода. И стоишь пораженный, когда
      Видишь вещь небывалу: чтобы бабушка внучку грудью питала.
      Дива ж нет. Иногда иссохшая пальма, забыв про года,
      Нежным цветком расцветет, в старости плод принесет.
      Стать зиждителем жизни мятежной в немощи -- в этом надежда.
      Зреть пред могильною сенью: зима приближается в платье весеннем,
      Мать и сына может кормить, и внучку тотчас утолить
      Млеком груди налитой, ласковых рук теплотой.
      Да спасет стихотворение двойная радость, которой аист одарил семейный очаг его преподобия из Уйторды.
      Вокруг леонина поднялась, конечно, страшная литературная буря. Самые яростные громы и молнии метал Казинци. И в разгуле страстей никто даже не заметил, что родился первый венгерский поэт нонсенса -- Янош Эрдеи. Стоит вызволить из небытия имя этого мужа, чей сборник "77 ухмылок, рожденных поговорками" (Erdelyi J. Hetvenhet kozmondasbol tamadt gunyortzak. Pest, 1825) породил в свое время множество толков. Янош Эрдеи писал по-венгерски и добился на этом языке полной абсурдности. Вот эпиграф, которым он снабдил свой сборник:
      Все верлипупно. Но если картина лишь плюйная бряшка Истины,-- мерзь! Искорнежим небесных мазков блестованье Начисто! Хоть и тужляется истово, ражливо Сердца ледец,-- нет напованья на мира искровна рожденье.
      В причудливый хоровод парнасских забав иногда случайно попадали их серьезные родичи, так называемые мнемонические стихи (versus memoriales).
      Раньше их называли стихи-запоминалки. Стихотворением издавна пользовались как костылем для хромающей памяти: в рифму втискивали правила логики, грамматики, медицины. Мне попадались зарифмованные правила карточной игры, кулинарные рецепты, законы домино и химии, железнодорожные расписания, более того -- однажды я наткнулся на целый эпос, посвященный переплетному делу, где парижский переплетчик Лесне поучает читателей, как сшивать, подклеивать, обрезать листы и т. д. Существуют также стихотворные своды законов. В Париже в 1911 году вышла книга Б.--М. Де-комбруса "Кодекс Наполеона в стихах" (В. М. Decomberousse. Code Napoleon mis en vers francais). Желая облегчить запоминание, автор уложил сухие, бесцветные параграфы наполеоновского Кодекса в александрийский стих. Эта идея не нова. Венграм она пришла в голову гораздо раньше. В 1699 году в Коложваре (ныне Клуж, Румыния.-- С. С.) вышло необычное произведение: "Свод законов Иштвана Вербеци. Без изменений пересказанный доступным венгерским стихом и изданный Ференцем Хомородом С. Пали Н." ("Ver-botzi Istvan Torvenykonyvenek Compendiuma. Melly kozonseges Magyar Versekbe formaltatvan iratott es kia-datott Homprod Sz. Pali N. Ferentz altal). Стойкий автор не выбросил ни один из 256 параграфов и все их пересказал архаически ритмизованным стихом. Правда, стих, служащий костылем для памяти, нередко сам хромает, так что еще вопрос, не легче ли студенту зазубрить гладкий латинский текст, чем спотыкающуюся поэму. Приведем в качестве примера параграф, излагающий, какому наказанию подлежал в былые времена дворянин, нанесший телесное поврежденье крестьянину.
      Чрез Дворянина ежели Крестьянин пострадает,
      Коль под руку ему безвинно попадает,
      Или неправое увечье принимает,
      То по Закону таковы права он получает:
      Понеже Крепостному с Дворянином не тягаться,
      Крестьянин должен Господину отчитаться,
      А тот уж в суд пойдет с обидчиком квитаться,
      И суд неправого за все принудит рассчитаться.
      Штраф до ста форинтов -- возможное суда решенье,
      Их отдают помещику в распоряженье,
      Но вправе суд принять и то постановленье,
      Чтоб штраф ему достался за закона охраненье.
      Закон справедлив. Он карает Дворянина. Параграф умалчивает лишь о том, достается ли что-нибудь Крестьянину из тех ста форинтов, которые Закон обязывает Дворянина выплатить Помещику. География тоже нашла своих поэтов. Вдохновились даже суровые картографы, ибо появились карты, где Европа изображалась в виде женщины -- опять же для легкости запоминания. Я не смог отыскать такую карту, но на то, что они существовали, указывает множество источников. Ласло Перечени Надь в одном из примечаний к своей знаменитой героической поэме "Раскольник" описывает подобную карту, которая, очевидно, создавалась под влиянием мифа об украденной быком Европе: "На голове у Европы Португалия, ее лицо -- Испания, шею ей сдавливают заснеженные вершины Пиренеев, ее грудь -- Франция, правая рука -- Италия, Сицилия -- веер, левая рука -- Англия, Шотландия и Ирландия, живот -- Германия, правое бедро -Венгрия со своими провинциями, колени -- Дания и Швеция и т. д." После этого описания легче понять дидактическое стихотворение на географическую тему, где тоже рассматривается Европа, картографированная в виде женской фигуры. Его автор -- Иштван С. Немети Пап, называется оно: "Краткое описание Венгрии в стихах" (Sz. Nemeti Pap I. Magyar Orszag Versekben valo rovid leirasa. Nagykaroly, 1763).
      В виде Девы стройной наши Дикеархи
      Вздумали Ввропу показать на карте.
      Гребень Португалии ее лоб венчает,
      Светлый лик Испания воплощает.
      На груди свернулась Франция, сияя,
      Где живот, на ляхов немец наседает,
      А чуть-чуть пониже венгры поселились,
      За спиной у Девы турки притаились.
      На руке на правой пляшут итальянцы,
      А по левой гордо шествуют британцы.
      Бельгия, Гельвеция спрятались под мышки
      Ох, и тесно бедным, просто еле дышат.
      На колени сели шведы и датчане,
      И норвеги тут же, море за плечами.
      По ногам и юбке московиты рыщут.
      Приласкаешь Деву -- Венгрию отыщешь.
      Я и сам хотел бы к Деве быть поближе.
      Коль позволит, может, Венгрию увижу,
      Землю вожделенную изучать я ринусь,
      Изучив же, дальше по дорогам двинусь.
      Комитатов множество, а страна одна:
      Пилиш, Шопрон, Угоча, Сатмар, Пешт, Тольна.
      Вина здесь отменные -- вот повеселимся
      Да в купальнях сладостной неге предадимся.
      Только так -- объединив обольстительные прелести женской фигуры с шутливой фантазией поэта -- можно было надеяться вбить в голову школяров, увлекавшихся тогда исключительно красным вином да банями, названия государств Европы. Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава
      ПЛОДЫ СЛОВОТВОРИЯ
      * ПЛОДЫ СЛОВОТВОРИЯ
      Словотворие -- таким названием Пал Бугат наделил свою систему словообразования, ибо она учит сотворять слова. Одновременно в слове звучит намек на то, что отсвет истинного творчества озаряет большинство вновь образованных слов. Что ж, посмотрим. Прежде всего нужно отметить, что система Бугата, вплоть до мельчайших подробностей, была уже рассмотрена на страницах журнала "Magyar Nyelvor" ("Страж венгерского языка") и ничего нового, особенно после исследования Вилмоша Толнаи (Tolnai V. A nyelvujitas (Budapest, 1929)), о ней сказать нельзя. Но одно дело -научная дискуссия, а другое -- факты, которые так и просятся стать достоянием широкой публики. Солидное научное изделие нельзя подать под пикантным соусом, тем более нельзя приправить его капелькой яда. Ну а в памяти читающей публики, скорее всего, маячат лишь курьезы "Мопdolat" и "Felelet" (" Mondolat и Felelet -- "Говорня" и "Ответ" (венг.)). Поэтому я решил, что стоит постараться и отыскать на книжных полках труды самых ярых обновителей языка, чтобы на живых примерах показать, в какие вычурные одежды рядили венгерскую речь. Самую первую венгерскую фабрику словотворчества основал Давид Барцафалви Сабо. Каждый том переведенного им с немецкого романа "Монастырская история Сигварта" он снабдил особым словарем, создав таким образом единственное в своем роде произведение, ведь обычно переводной труд не требовал дополнительного перевода с нововенгерского на старовенгерский. А необходимость в словаре была огромная -- без него простодушный читатель никогда не понял бы, что за божье создание стражетел, который во время сворагона остался послесиднем и перед челобитчицей встретил самсобойника. Словарь же поясняет, что стражетел не кто иной, как телохранитель, который отстал во время псовой охоты и перед часовней встретил отшельника. Даже краткое знакомство со всем словарем было бы довольно утомительно. Простое перечисление слов и то вызывает зевоту, а ведь из каждого еще нужно извлечь урок. Поэтому я решил привести в качестве примера только музыкальный раздел и препроводить героя, вернее торжествователя, на музыченье, то есть -- музыкальные посиделки. Сам концерт -- в значении игра музыкантов -- именуется музыкослад. Полифоническая игра оркестра, или, как сказано в пояснении, согласный гудозвон разнообразных звуков,-- бом-бумье. Естественно, в словаре фигурирует и солист, который по-нововенгерски называется самогласец, а соло -самогласная игра. Что касается певцов, то с их губ слетают не арии, а песницы. Конечно, игру необходимо слаживать, а то начнется полная неразбериха по части тишиоло и живиоло, понимай адажио и аллегро. В распоряжении артистов множество музыкальных инструментов, как то: крылет (нем. Fliigel) или, что то же,-- перунет (это название берет свое начало в особенностях спинета, где звук образуется в результате прикосновения пера к струне, выражаясь правильно, в результате трень-бреньканья). Но музыкант может играть и на глушире, то есть на фортепьяно, где звук приглушается с помощью педали. И вот, наконец, приходится отдать должное нашему бесстрашному словосею, когда он предлагает назвать клавикорд роялем (Барцафалви Сабо образует слово, обозначающее рояль, от венгерского корня "звенеть" по аналогии с тамбурином, получается что-то вроде "звенурина". Это слово существует в венгерском языке до сих пор и обозначает и рояль, и пианино.-- Примеч. пер.). Кажется, это было первое удачное слово, которое положило начало длинному, многотысячному ряду незаконно образованных, но узаконенных в процессе употребления и до сих пор существующих слов, пришедших в нашу речь благодаря обновителям языка. За роялем последовали другие детища Барцафалви Сабо -- опекун, юнец, лестница и т. д. Самым безжалостным вершителем произвола в области словотворчества считается Михай Вандза, автор знаменитого произведения "Тоскующий Амур. Творение сладких предрассветных грежений. Посвящается женскому полу" (Wandza M. A busongo Amor. Egy hajnali edes andalmany teremt-menye. A szepnem kedveert (Pest, 1806)). Из туманного содержания книги выясняется, что перед тем, как автора охватили сладкие предрассветные греженья, он ночью бродил в горах по лесу и там на него нахлынули такие думы:
      "Ночь -- безмолвная пора, царство ублаготворенных; я же всего лишь могиложаждущий образ этого мира, обреченная на волшебствование несчастная душа, обломок исковерканной растоптанности. Примите же меня, громоздистые кручи! Дайте мне пристанище в пещере под стрельнозвонной кровлей ваших скал. Прими меня, густо лесящаяся молодежь, ты, темная ночь тенящих ветвей, которая мила мне своей сумрачностью. Этот свод, нашествие ветвей, накрывших меня своими побегами, пусть он будет снадобьем от любви, может, он одарит меня не только тенью, но и приверженностью". А почему, собственно говоря, тоскует Амур? Это становится ясно из описания его встречи с Дианой, о которой сам одураченный Амур рассказывает так:
      "Вечер -- время на исходе, погружение в тень, в безмолвно-тихие сумерки. Солнце ударилось о край дивной вселенной и закатилось за обозримый горизонт, разрослись крохотные полки огромных звезд, луна ждала полуночного часа и так дремала каждый день; звон колоколов встревожил пленников сумрачной жизни, крылатых тварей ухающей смерти, заря скрылась под горой облаков -- будто разодранные повитухой, метались плывущие поверху ошметья, и из нагромождения пара родилась Дева ночи. Я нашел Диану в легком облачении на влажной пелене тумана. Утонув по пояс, она резвилась на упокоительном ложе, бегала по вздыбливающейся поверхности понуждаемой к движению мягкости. Упав перед ней, я метнул к ее ногам стрелу, я молил об удаче, стоны моей поверженной души прошелестели на моих губах, и она повернулась -- я был сражен. Ты, преступный Амур! Я дочь бога, дева ночной любви, я властна ранить только диких зверей. Дева ночной любви? Да ведь Амур -- грешный плод такой любви! Властна ранить только диких зверей? А Амур -- диких женщин! И ты девственница, прекрасная жена бога? Ты лжешь! Девственницы глумятся над ночью. Скажи, в каких буковых зарослях мог бы нагрянуть на тебя охотник, который сразит прекрасную Охоту? Тут я обнял ее округлые формы, в порыве приник к ее талии, но она оттолкнула меня... О, я несчастный! Понапрасну истер я коленями вершины громадных облачных скал, Диана сокрылась от Амура".
      Однажды чудесным вечером автор прогуливался по Варошмайору, модному в то время месту развлечений, и вот, привалившись к дереву, он предался глубокомысленной философии, наблюдая колебания толпы. Как он пишет, многие забавлялись "вращающимся шариком" -- чем-то вроде нынешнего волчка, другие ловили мыльные пузыри, третьи сокрушались о потерянном счастье. Вот так дешево можно было развлечься тогда в Варошмайоре. Вандза развлекался тем, что глазел на прогуливающихся барышень:
      "Кто не восхищался красотой, кто не обрывал пожухлых лепестков с розы! Осененные радостью, слившись в порыве, бегали по пустынным аллеям. Окручиненные заботами, обняв друг друга, неспешно прохаживались с повислой головой, онемело моргали на верхушки стройных тополей или, бешено зыркая глазами, бродили в прохладной тени, словно отверженные всеми богами сверкающие амбарные долгоносики".
      Как можно ходить с повислой головой и все же моргать на верхушки тополей, это еще доступно пониманию, но вот куда деть амбарных долгоносиков? Опять же неясно, почему от них отвернулись все боги.
      Так писали по-венгерски в 1806 году! Но есть творения еще чуднее. В следующем 1807 году с переведенным с немецкого языка романом "Альвина" на сцену выступил Янош Лайош Фолнешич. Он вклинил в роман не только обновленные слова, но и свои взгляды на языкотворчество. Во всей мировой литературе нет ничего похожего на ту святую простоту, с какой автор вдруг "обрывает нить повествования" на 169 странице и на протяжении одиннадцати страниц вещает о собственных изысканиях в области языкознания, о так называемом "оженствлении". Так он именует свою руководящую идею, на основе которой надлежит преобразовать систему венгерского языка. Ибо венграм неведомо "различие между мужским и женским". Как он пишет, "наши предки изъяли из венгерской речи это сексуальное начало". Автор собирается восполнить пробел, прицепляя к существительным и прилагательным женского рода маленький ярлычок "ne" ("не"), и этим раз и навсегда покончить с сомнениями, мужчину или женщину подразумевает данное слово. Если мы будем говорить: картограф -картографне, педагог -- педагогне, то уж нельзя будет ошибиться в том, кого мы имеем в виду. Дерзостный автор так увлекся своими замыслами, что отдельные предложения снабжал лингвистическим комментарием прямо в тексте, поэтому местами роман звучит так:
      "Хотя предмет (ellentek) нашего первого разговора (господин королевский наставник Андраш Дугонич в своей "Йоланке" употребляет слово "ellentek" в другом значении, а именно в значении "препятствие", но поскольку для него у нас уже есть слово, а старое слово "targy" -- "предмет, вещь" -- не передает в точности немецкого "Gegenstand" (Нем. "Gegenstand" (предмет) в буквальном переводе означает "то, что стоит напротив". Употребленное Фолнешичем слово скалькировано с немецкого; имело ходовое значение "противоречие", "противоположность", "препятствие".-- Примеч. пер.), я беру новое слово именно в таком значении. Кому не нравится, пусть попробует сочинить лучше, а если не может, пусть помолчит!) и был тем ведьмовским источником подозрительности, все же в конце концов час обоюдного примирения настал. Ульрика простила и Карола, и ту, другую. Пурпурные уста Ульрики слились с его устами, и их сладостные поцелуи растаяли в нежных вздохах. Я удалился".
      После обилия прозаических примеров освежающе подействует коротенькое стихотворение. Михай Хелмеци задумал перевести Тассо, что и сделал, опубликовав в номере "Ауроры" ("Aurora") за 1882 год эпизод гибели Софронии и Олинда. Софрония уже взошла на костер, и толпящиеся вокруг язычники с состраданием наблюдают за ее казнью.
      Тут неверные во страхе завопи,
      Ну а праведные в скорби зарыдали.
      Даже сердце-камень короля заби,
      Новы чувства его душу обуяли.
      Варвар, дрогнув, казнь страшася отмени,
      Взглядом тянется своим в иные дали.
      Только ты, из-за которой слезы льют,
      Ты спокойна. Дева, небо твой приют.
      Своеобразие стиха создается за счет оригинальной манеры переводчика сокращать слова ради целостности строки. Он считал вполне правомерным писать: ма (вместо мать), лбовь (вместо любовь, скрвать (вместо скрывать) и т. д. Более того, в поэме вдруг появляется некто Магом, как станет ясно в дальнейшем -- Магомет, которому переводчик безжалостно урезал имя, не влезавшее в строку. Недаром автору дали насмешливое прозвище "Хелмеци поэт, что слова кромсает".
      Пал Бугат вознамерился увенчать куполом прихотливое строение языкотворцев, создав свою систему "словотвория". С жестокостью истого деспота он до тех пор резал, колотил, сверлил, обтесывал, подпиливал, перекраивал, стриг, подклеивал, прессовал и утюжил слова, пока они не укладывались в шкатулку системы. Он создал совершенно чудовищный эсперанто, к которому больше всего подходит словечко из французского литературного жаргона desesperanto (Desesperanto -- образовано от desesperant -- привдящий в отчаяние (фр.)). Конечно, долго этот язык не прожил. Друзья быстро отговорили Бугата публиковать рукопись, и он, опечаленный, отдал ее на хранение в Венгерскую академию наук. Все же труд Бугата был не лишен остроумных мыслей. Например, он считал недостатком венгерского языка то, что слово "человек" применимо к каждому двуногому, наделенному душой существу и не выявляет различия между обыкновенным и выдающимся человеком. Ловким лингвистическим маневром Пал Бугат разрешил эту проблему: отныне выдающийся, более образованный и талантливый человек должен называться "чечеловек". Путем такого же удвоения cohaesio (Cohaesio -- когезия, сцепление (лат.)), когда необходимо подчеркнуть интенсивность процесса, превращается в "сцесцепление". Второй маневр Бугата -- решительное слияние. Что такое холера, как не желудочная болезнь, то есть желбо. Асбест -огнестой, так как стоек в огне. Кактус -- мяскол, потому что мясистый и колючий. Ореховая скорлупа тоже слишком длинно, поэтому Бугат сначала окрестил ее ореховой рубашкой, а потом превратил в оруб. Для эмбриона он нашел довольно мелодичное имя -- бучел, то есть будущий человек. Когда же языковед пересаживал на венгерскую почву центростремительную и центробежную силы, им двигал рацио: в соответствии с направлением -- внутрь или наружу -- появились внаправленная и изнаправленная силы. Как говорят, аппетит приходит во время еды: словотворчество автора дошло до того, что он начал сокращать целые предложения. Из известной пословицы "уговор дороже денег" он сделал вывод, что человек, верный своему слову, называется удодег. Что касается будапештского говора, то писатели и ученые множество раз поднимались против него на борьбу. Так как основной предмет моего интереса -- курьезы, не могу не упомянуть Гезу Толди, который с великим рвением и усердием, но сомнительным писательским дарованием истреблял, на его взгляд, безобразные "пришлые" слова. Тем не менее стоит заглянуть в его книгу (Varazsronto. Kalandozas a vendegszavaink buvos bajat araszto rejtelmek vilagaban. Irta: Egy azsiai. Budapest, 1909), ибо ему удалось создать несколько удачных венгерских слов, вполне годных к употреблению. Например, вместо таксометра -- счетчик, вместо импортера -- поставщик, вместо штамба -бревнина и т. д. Возможно, они уже в ходу, я впервые повстречал их в книге Толди. Правда, лихорадка творчества и ему несколько помутила разум. Карьериста Толди превратил в усердника, турнир -- в боеборство, тореадор у него -- быкодраз, шарманка -песнелейка. Но вот когда он предлагает назвать автомобиль вонючкой, желание спорить пропадает.
      Целую эпоху в лингвистической войне составили споры вокруг переделки на венгерский лад названий месяцев.
      Попытки избавиться от латинских названий делались давным-давно. Еще в вышедшей в 1539 году латино-венгерской грамматике Янош Сильвестер Эрдеши предлагал пользоваться такими имеющимися венгерскими названиями, как:
      главный месяц, морозный месяц, месяц травы, месяц цветенья, месяц завязи, месяц покоса, знойный или жатвенный месяц, месяц созревания винограда, месяц сбора винограда, месяц виноделия, месяц молодого вина, месяц веселья. В 1787 году, то есть за шесть лет до создания французского республиканского календаря, в словаре-приложении к "Сигварту" впервые увидели свет названия месяцев, придуманные Давидом Барцафалви Сабо. Позже, в 1833 и 1834 годах, на страницах журнала "Hasznos Mulatsagok" ("Полезные развлечения") борьба за венгризирование развернулась в полную мощь. Нашим языкотворцам не удалось сочинить таких выразительных и мелодичных названий, как французам. Во Франции к созданию календаря был причастен настоящий поэт, Фабр д'Эглантин. Он тоже пытался соотнести названия месяцев с жизнью земледельцев, с полевыми работами, с особенностями времен года. Месяц, начинавшийся 21 сентября, был назван вандемьер (от латинского vindemia), что значит сбор винограда; месяц, начинавшийся 21 марта,-- жерминаль (Germinal -- от корня germe -- зародыш (фр.)), потому что в это время посевы дают всходы; фрюктидор, символизирующий созревание фруктов, начинался 18 августа. В звуковом рисунке названий пытались передать характер соответствующих месяцев. Названия зимних месяцев звучат угрюмо и тягуче: нивоз, плювиоз, вантоз, а весенних, наоборот, игриво и мелодично: жерминаль, флореаль, прериаль. Языковое чутье Давида Барцафалви Сабо внушило ему такие названия:
      январь -- изморозень
      февраль -- потеплень
      март -- ростопень
      апрель -- расцветень
      май -- травень
      июнь -- плодозрень
      июль -- колосень
      август -- жарый
      сентябрь -- фруктень
      октябрь -- винодей
      ноябрь -- кучень
      декабрь -- стужень
      Как поясняет автор, все это сплошь существительные. Рабски следует за Барцафалви Сабо представитель гвардии новаторов "Полезных развлечений" Шандор Варью, правда, он наделяет безвинных малюток еще более тяжеловесными и заковыристыми именами: ледистень, изморозень, ростопень, высушень, игри-стень, косовень, серповень, закромень, посевень, егерень, бугристень, стужистень. Егерень, так же как и бугристень, выше всякого понимания. Благородное рвение не обошло и Михая Холеци. Он придумал простые и разумные названия. У Холеци было два предложения: первое -- связать названия месяцев с природными явлениями, второе -- использовать имена венгерских королей. Первый вариант: ледень, лютень, теплень, пестрень, ветрень, росый, пылень, жарый, пегий, туманный, стужень, снежень. Второй: Арпад, Матяш, Йожеф, Бела, Фердинанд, Ласло, Лайош, Иштван, Терезия, Ференц, Андраш, Леопольд. До этого момента все было прекрасно. Но случилось так, что досточтимый автор, ободренный благожелательным приемом, взял да и перегнул палку. Будучи реформатским священником, Холеци вел записи в метрических книгах и на собственном опыте убедился, что графа дат в них очень узенькая, в лучшем случае в ней помещаются четыре буквы. Сокращение латинских названий удобно и привычно, а вот предложенные читателями венгерские неологизмы, как пишет Холеци в "Полезных развлечениях" (No 11, 1834), к сокращению непригодны. Тогда как слова, придуманные им, чуть ли не напрашиваются на сокращение, что он и демонстрирует:
      Арп. или лед.
      Мат.-- лют.
      Йож.-- тепл.
      Бел.-- пест.
      Ферд.-- ветр.
      Лас.-- рос.
      Лай. или пыл.
      Ишт.-- жар.
      Тер.-- пег.
      Фер.-- тум.
      Андр.-- стуж.
      Леоп.-- снеж.
      И вот в таком виде их очень просто вписывать в графы, всюду не больше четырех букв. Кроме того, обрубленные названия обладают еще одним положительным свойством -- они легко укладываются в гекзаметр, и грызущее науки юношество сможет играючи их запомнить:
      Арп. и Мат., Йоде., Бел., Ферд. и Лас. всех обогнали, Лайош, однако, Ишт., Тер., Фер., Андр., Леоп. вслед им идут.
      Второй вариант:
      Лед., лют. и тепл., пест., ветр. и рос. первые мчатся в году, Пыл., жар. и сив., тум., стуж. и снеж. года конец увенчают.
      К сожалению, эти замечательные предложения встретили изморозливый прием, и из-за льдистого равнодушия публики эпидемия переиначивания прекратилась. Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава
      * ОБ АВТОРЕ И О КНИГЕ
      У всякой национальной литературы есть свои особенности, свой характер, в той или иной степени присущие всем жанрам данной литературы. Одной из важнейших черт литературы венгерской -- публицистической, научно-художественной в первую очередь -- на протяжении всего ее существования было и остается стремление к пропаганде и популяризации всего лучшего, что достигнуто мировой культурой, прежде всего европейской,-- к популяризации дидактической. Особенность эта зародилась в эпоху Просвещения как необходимость в борьбе с онемечиванием нации, окрепла в XIX веке в эпоху революции 1848-- 1849 гг. и национально-освободительного движения и стала прочной гуманистической традицией в веке XX, когда венгерская прогрессивная литература взяла на себя роль духовного целителя общества, глашатая культуры, "учителя нации".
      Хочу сверх школьных всех программ
      народ учить -- скажу я вам -
      по существу,-
      писал великий венгерский поэт Атилла Йожеф (1905-- 1937) ("На мой день рождения", пер. Л. Мартынова). Отсюда и разносторонность венгерских писателей, которые наряду с собственным оригинальным художественным творчеством много переводили, писали статьи, очерки, книги по истории мировой культуры и литературы. И трудно найти венгерского литератора, который не включился бы в этот процесс просвещения нации, особенно в период между двумя мировыми войнами, в душную эпоху господства хортистского режима. Книга как эстафета культуры, оплот гуманизма, человечности, знания заняла в обществе особое место. Другая, не менее важная особенность венгерской литературы -- юмор, шутка, ирония, острословие, неиссякаемым источником бьющие из народных недр. И особенность эта присуща не только художественной литературе, но и таким испокон веков серьезным жанрам, как публицистика, историография, научно-популярная литература. И что примечательно: венгры, "в юморе и иронии не знающие шуток", рассказывая о других странах и народах, в первую очередь не щадят самих себя. Просветительский пафос и юмор, ирония, сатира объединились и в "Комедии книги" Иштвана Рат-Вега, в книге, уникальной и по жанру, и по содержанию. Впервые она увидела свет в 1937 году, переиздана в 1959, а в 1978 году вышла 4-м дополненным и переработанным изданием, перевод которого мы и предлагаем вниманию советских читателей -- библиофилов, литературоведов, историков, филологов, философов, социологов, психологов и всех тех, кто интересуется историей культуры. И главный адресат "Комедии книги", к которому обращался прежде всего сам автор,-- это молодежь.
      Любовь к знанию, книгам, просветительский пыл, энергия, желание служить людям, чувство юмора, не покидавшее Рат-Вега всю его долгую плодотворную жизнь, оказались тем созвездием качеств, которое определило его путь к писательству.