На перечисление их жаль тратить бумагу. Вместо этого расскажу один характерный случай. Академия объявила конкурс на оду. В нем принял участие и молодой Вольтер. Премию получил, конечно, не он, а некто аббат Жарри, совершенно неизвестный рифмоплет. Какова была его ода, можно судить по строке, приведенной Вольтером: "От жаркого Южного полюса до снежного Северного". (Et des poles brulants jusqu'aux poles glaces.) Секретаря Академии упрекнули в несправедливом решении и объяснили ему, что на Южном полюсе не жарко, а так же холодно, как и на Северном. Секретарь с холодным высокомерием ответил: "Этот вопрос относится не к нам, а к Отделению естественных наук". Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава
      * КТО ИЗ ПИСАТЕЛЕЙ БОЛЬШЕ ВСЕХ ЗАРАБАТЫВАЛ?
      Как ясно из заголовка, речь пойдет не о венгерских писателях. Если бы я стал копаться в их гонорарах, мне пришлось бы назвать главу по-иному: "Кто из писателей зарабатывал меньше всех?" Заработок писателя зависит от того, с какой продуктивностью творит он свои произведения; какую популярность завоевал он себе; есть ли в нем деловая жилка; умеет ли он превратить чернила в золотой поток, ухватив сенсационную тему. Должен сразу предупредить, что речь пойдет не о ныне живущих писателях. Слухи, идущие из заморских стран, поражают наше воображение громадными суммами; однако суммы эти имеют к литературе столь же малое отношение, как доходы какого-нибудь торговца зерном с дикого Запада. С невероятным шумом выпускаемые в свет романы тоже поставляют зерно -- но не чистую литературную пшеницу, а дешевый суррогатный фураж. К сообщаемым мною сведениям нельзя подходить с современными мерилами ценности. Если сто лет назад какой-нибудь модный английский писатель получал за свой роман, скажем, тысячу фунтов, то в форинтах это было сказочной суммой. И все же это были огромные деньги по тем временам, когда у нас Шандор Петефи за какие-то сорок старых форинтов в месяц целыми днями скрипел пером в редакции пештской газеты.
      Начну с продуктивности. Одним из самых продуктивных писателей, когда-либо живших на свете, был испанец Лопе де Вега. Сочинять стихи он начал с пяти лет, когда не умел еще читать и писать. Стихи свои он диктовал сверстникам, постигшим уже секреты письма, и брал с них за это фрукты, сладости, игрушки. Детские эти стихи, конечно, не дошли до потомства, история литературы знает лишь зрелые произведения Лопе де Веги. Достоинства их нет нужды здесь доказывать: пьесы Лопе де Веги сами говорят за себя, и не просто говорят, а кричат. Всего перу его принадлежит тысяча восемьсот пьес. Все они написаны в стихах; по подсчетам одного ученого, у которого, вероятно, было много свободного времени, это 21 316 000 строк! Трудно даже представить, с какой быстротой он набрасывал на бумагу свои стихи. Ни над одной из пьес он не работал более трех дней; а очень многие начинал и заканчивал за двадцать четыре часа. Актеры же буквально стояли у него за спиной; не успевал песок высохнуть на рукописи, как они выхватывали листы и бежали с ними в театр. Правда, по собственному признанию писателя, в такие часы он уносил Плавта и Теренция в другую комнату и запирал их в какой-нибудь шкаф. Ему было стыдно смотреть им в глаза. Соответственны были у него и доходы. Точных сведений о них у нас нет; известно лишь, что литературная работа принесла ему 105 000 золотых. То есть, по тогдашним понятиям, он был мультимиллионером.
      Что касается популярности, то естественно, что доходы писателя возрастают пропорционально количеству лавровых листьев у него надо лбом. Начинающий писатель создаст, может быть, настоящий шедевр -- издатель, однако, с большой неохотой полезет в карман. Мильтон с рукописью "Потерянного рая" обошел не одного издателя: везде его вежливо выпроваживали. Наконец один клюнул на кажущийся весьма тощим кусок; но и вознаграждение назначил весьма тощее: за свое бессмертное произведение Мильтон получил всего-навсего пять фунтов. Виктор Гюго в начале своего писательского пути продал роман "Ган Исландский" за 300 франков. Позже, находясь в зените славы, он получил за "Отверженных" 400 тысяч. Конечно, популярность зависит и от условий на родине писателя. Гете был связан со своим издателем, Котта, в течение тридцати семи лет -- и за это время получил от него ровно 401 090 марок. То есть, если прибавить к гонорару за "Отверженных" все то, что причиталось Гюго за переводы романа на иностранные языки, то без всякого преувеличения можно сказать, что Гете за сорок лет заработал не больше, чем Гюго лишь одним своим романом. Перейду к деловой жилке. Особенно явно она присоединялась к таланту у французских писателей. Это они придумали роман с продолжением, который можно доить дважды. Сначала роман печатается в газете, затем сваливается на читателей в виде книги.
      Периодические издания оплачивают такие романы построчно. Во времена Эжена Сю и Дюма-отца плата за строку была 1 франк 25 сантимов, причем неполные строки считались как полные. Поэтому писатели питали особое пристрастие к диалогам: там не требовалось дописывать строчку до конца. Более того, диалоги можно было, при некотором умении, разбавлять. Персонажи, например, беседовали таким образом:
      Итак, вы утверждаете, что видели убийцу?
      Да.
      Но этого быть не может!
      Я вас уверяю.
      -- Повторите еще раз!
      -- Да, я видел убийцу.
      -- Просто невероятно!
      Клянусь!
      Так значит, это все-таки правда?
      Именно!
      Вот вам десять строк, дающие двенадцать с половиной франков легкого заработка. Больше, чем Петефи получал вначале за свои стихи. Однако владельцы газет тоже скоро сообразили, что к чему. С Дюма они стали со временем заключать договоры на условии, что платить будут не за строчку, а за букву. За каждую букву он получал два сантима. Но в общем сантимы его действовали по пословице, согласно которой копейка к копейке -- вот и рубль,-- и, складываясь, давали ему дохода двести тысяч франков в год. А затем, в руках у транжиры-писателя, франки снова распадались на сантимы. Эти модные французские писатели умели не только зарабатывать, но и тратить. Когда книги Ламартина открыли перед ним шлюзы золотого потока, он решил отправиться в путешествие на Восток. Купив корабль, он снарядил его на свои средства и вместе с женой и дочерью отплыл в Малую Азию. Причаливая к суше, он останавливался лишь в тех домах, которые были уже его агентами куплены для него. С собственными караванами он наведывался в гости к вождям племен и дарил им богатые подарки, как и подобает королю поэтов. Писатели-транжиры если и проматывали свой талант, то по крайней мере получали взамен от жизни большие и малые радости. Но что за жестокая шутка судьбы крылась в том, что самый известный и больше всех зарабатывающий английский писатель, Вальтер Скотт, вынужден был трудиться, чтобы отдать долги!.. Писатель пусть сидит за столом; суета делового мира не для него. И Скотт вступил компаньоном в большое издательское и печатное предприятие. И в один прекрасный день обнаружил, что фирма обанкротилась, а он должен кредиторам сто тридцать тысяч фунтов! Всю сумму он должен был заработать своим пером. В этой страшной ловушке писатель жил буквально до конца своих дней. За два года, с января 1826 по январь 1828 года, он заработал и отдал кредиторам сорок тысяч фунтов (в пересчете на венгерские деньги более миллиона золотых пенге; но в те времена это была куда большая ценность). Однако чрезмерное напряжение сломило его. Еще несколько лет, еще несколько мешочков золота кредиторам -и перо выпало у него из рук. Эта банальная метафора в данном случае точно отвечает действительности. Тяжелобольной, он сел к столу, взял перо -- и не смог его удержать. Перо выскользнуло из его пальцев. Он сказал грустно: "Теперь мое место в постели"; скоро и постель он сменил на гроб. Оставшуюся часть долга собрали и выплатили по национальной подписке. Я должен сказать еще о сенсационных темах. Здесь для наглядности вернусь от старых времен к примеру более свежему.
      Одно американское издательство в 1927 году предложило Линдбергу два миллиона долларов, если он опишет свои приключения над океаном в книге на пятьдесят тысяч слов. То есть за каждое слово он получил бы сорок долларов. Линдберг -- к вящему изумлению дельцов от литературы -- отверг предложение. Он сказал, что умеет лишь летать, в литературе же ничего не смыслит. Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава
      ПРОГУЛКА ВОКРУГ ЖЕЛУДКА
      * ПРОГУЛКА ВОКРУГ ЖЕЛУДКА
      1 января 1603 года на пиру у графа Санисло Турзо, в его замке в Галгоце, гостям было предложено меню из 18 блюд на обед и 18 на ужин, включая такие экзотические, как хвост бобра с фруктовой подливкой. Если готовились к действительно большому приему, то горожанин заботился о столе не меньше, чем вельможа -- по крайней мере в смысле разнообразия блюд. Если какой-нибудь цех посвящал в мастера и принимал в свои ряды выучившегося парня, несчастный должен был пригласить весь цех на пиршество. Официально предписанное для таких случаев меню праздничного стола цеха портных в Каройфехерваре в 1684 году (По кн.: Gyula Magyary-Kossa. Magyar Orvosi Ernlekek. Budapest, 1929, III. k., 63. old.) включало 31 блюдо, тщательно оговаривая все подробности:
      "Вино дорогое, белых булок вдоволь, чтоб хватило честному народу. (...)
      Старый карп в масле, отдельно с перцем и отдельно с деревянным маслом. (...)
      Карась, жаренный в масле, по вкусу господ Батори. (...)
      Все блюда честно снабдить приправами, без ворчанья и без обмана, а если что не так, только лишние будут расходы: придется другой стол делать". Конечно, никто не обязан был есть 31 блюдо. Как пишет Петер Апор ("Metamorphosis Transsylva-nice"): "Кому какое блюдо было ближе и кто какое любил, тот за такое и принимался".
      Как готовились эти аппетитные блюда? На это дает ответ одна из самых старых наших поваренных книг: "Приготовление Венгерских Блюд Поваром Его Сиятельства Господина Шебештена Текели Михаем Сент Бе недеки, Август 1601 года, Кешмарк". Вот парочка рецептов из этой книги:
      "Каплун с еловой подливкой. Хорошо откормленного жирного каплуна нафаршируй еловым семенем; еловое семя растолки с маслом и положи в каплуна; потом испеки каплуна, поливая еловым маслом, чтобы поджарился хорошо; потом сделай подливку; еловое семя растолки посильнее, смешай с вином, заправь перцем, корицей; разрежь каплуна на части, уложи на блюдо, полей подливкой, тут же накрой другим блюдом и так подавай на стол.
      Раки в соусе. Свари раков, не соля сильно; вынь мясо из скорлупы, положи на блюдо; скорлупу не выбрасывай, а растолки хорошо в ступке, добавь вина с уксусом, процеди через сито, накроши туда булку, свари снова, процеди через сито, чтобы соус был густой; положи в него очищенных раков, добавь эстрагона, провари хорошенько все вместе. Положи туда перец, шафран, имбирь; соль пусть не перебивает уксус, потому что будет невкусно; перец, уксус, соль чтобы были поровну. Когда будешь подавать, нарежь к блюду хлеба".
      Эта поваренная книга побывала в руках и у Мора Йокаи, который по этому поводу заметил: "Видно, предки наши не только сверху панцирь носили, но и желудки у них были выложены изнутри жестью". По-моему, не только желудок, но и язык, небо требовались соответствующие для этих вываренных в вине, вымоченных в уксусе, нещадно острых блюд. И все время мясо, мясо и мясо; супов почти нет, мучные блюда редки, гарнир -- главным образом капуста, о которой Петер Апор пишет, что "более подходящую для желудка венгерскую пищу, чем капуста, не знали в старые времена". О капусте и еще двух знаменитых наших блюдах пишет и Антал Сирмаи ("Hungaria in Parabolibus". Buda, 1807), причем пишет в стихах. Латинский текст не поясняет, откуда взяты венгерские вирши.
      Нет вкуснее блюда, чем капуста с мясом,
      Да еще коль салом сей предмет украшен,
      Блюдо вожделенно, будь благословенно!
      Вкупе с колбасою ты вдвойне отменно.
      А еще Бошпорош -- ах, хорош, ей-богу!
      Пусть в нем сала мало -- зато перца много.
      Бошпорош, поверьте, есть готов до смерти.
      Но, коль нет в нем перца, пусть его дерут черти.
      Кислый суп с грудинкой -- третье блюдо наше.
      Нету для мадьяра в мире блюда краше.
      Кто его отведал, тот забудет беды.
      Рай познает после сытного обеда.
      ( Свинина, обжаренная в муке, с уксусом, чесноком, перцем.)
      Были и довольно курьезные блюда. Например, в книге Белы Радвански можно найти такие рецепты пирожков. "Пирожки с цветами бузины. Собери цветы бузины с веточками, вымой их, положи в чистое блюдо, чтобы стекла вода; сделай из яйца и муки жидкое тесто, посоли его, пусть у огня будет растопленное масло; взяв цветок за стебель, опусти его в тесто, а потом в масло и встряхивай: тесто пусть растечется и примет форму цветка; испеки и подавай теплым; сверху посыпь сахаром. Пирожки с розой. Сорви хорошую, распустившуюся, белую или красную розу; сделай тесто, как для пирожков с бузиной. Из розы выходят хорошие пирожки, смотри только, чтобы в лепестках не осталось живых тварей; оставь на розе стебель, за который будешь окунать в тесто и масло. Не повредит, если и в тесте размешаешь немного розовой воды; сверху посыпь сахаром". Эти два вида пирожков призваны были освежить цветочным ароматом онемевшие от шафрана, черного перца, имбиря десны и язык. Но были и такие пирожки, которые должны были услаждать глаз: зеленые и синие пирожки. Для зеленых нужно было употребить зеленую пшеницу (как для зеленого соуса к баранине); для синих же требовалось собрать васильков, причем "обильно". Известны были и пирожки с рыбьей икрой: судя по приведенному ниже рецепту, они должны были быть весьма вкусными. "Высуши икру щуки в блюде и, смешав с соком зеленого горошка, растолки ее, сделав массу вроде теста, добавь вина, как для хвороста. Посоли, следя, чтобы не было очень густо, посыпь шафраном, имбирем и окуни в масло, тоже как хворост. Так же делается и из карпа. Его икру тоже высуши, но толочь ее надо в ступке и добавлять в нее больше вина, чем сока гороха, а приправы класть из расчета, что это не для больного желудка".
      Вот именно... Страшной силы приправы производили в желудке такое опустошение, что их немедленно нужно было заливать вином. О том, как происходило питие, тоже пишет Петер Апор. Он с глубочайшим презрением отзывается о бутылках и рюмках: не для господского стола эти вещи. Напротив: "... к столу двумя руками несли большую кастрюлю красного вина, двумя руками ставили на стол, гость двумя руками брал ее и поднимал ко рту; так вот пили вино -- и все были довольны". К фруктам пили вишневую палинку из бутылок с длинным горлышком; палинка была последним ударом по шафрану, имбирю, перцу, гвоздике, мускатному ореху. Хорошо еще, что хоть красного перца тогда не знали. Не следует думать, однако, что безудержная еда и питие были только венгерской особенностью. Повсюду в Европе ели и пили без всякой меры -- те, конечно, у кого было что есть и пить. Про диету, про воздержание знатные господа тогда и не слыхивали. При дрезденском дворе во времена Августина Сильного был обычай на больших пирах взвешивать высоких гостей до еды и после еды, а вес заносить в особую мерную книгу. Из данных этой книги, сохранившейся до сих пор, выясняется, что, например, вице-канцлер Липский до обеда весил 273 фунта, после обеда -- 278 фунтов; казначей Понятовский свои 207 фунтов за обед увеличил до 212. Таким образом, их превосходительства за обед поглощали более двух килограммов пищи и жидкости. А если учесть, что во время обеда, продолжающегося по несколько часов, изнемогавшие от переполненных желудков гости не раз выходили на свежий воздух, то общий вес поглощенных яств смело можно поднять до трех килограммов и более. Не нужно также думать, что венгерская кухня XVI-- XVII веков умела готовить только невероятно острые, варварские блюда. Ничего подобного! Старинные поваренные книги говорят об очень высоком уровне поварского искусства. Когда в 1701 году был взят штурмом унгварский замок Миклоша Берчени, опись захваченного имущества упоминала девять поваренных книг. Книги эти, написанные знаменитыми поварами, так называемыми "гроссмейстерами", в печатном виде и в рукописных копиях ходили по семьям, знающим толк в еде. Неизвестный автор "Поварской науки" перечисляет пятьдесят четыре способа приготовления одной только говядины, а под конец рассказывает об одном трюке старых мастеров -- описание этого трюка стоит привести дословно хотя бы для того, чтобы читатель убедился, что на больших праздничных пирах гостей кормили не кухаркиной стряпней, а изделиями 40-- 50 мастеров. "Было на господской свадьбе сорок или пятьдесят мастеров; окончив свое дело, сели они к столу и начали разговор о секретах мастерства. Зашел разговор о целиком зажаренном воле: кто и как бы его приготовил. Сказал один, мастер Михай, который был поваром у самого Дердя Ребека: видел я на свадьбе у Габора Перени, как мастер Антал быка зажарил, а в быке запек жирную овцу, а в жирной овце новорожденного теленка, а в теленке жирного каплуна. Когда все было готово, вынул он каплуна и увидел, что тот готов, стало быть, и вол был готов. Ну, сказали тут некоторые повара, это невозможно. А из гроссмейстеров сказали некоторые, раскинув мозгами: это возможно, потому что вол большой, его надо долго поджаривать, так что внутри и мелкие туши могли испечься от вола, будто в печи сидели". Мастера тонких блюд породили гурманов. Был среди них один, который вполне заслужил бы, чтобы его назвали венгерским "Бриллья-Савареном"; но, увы, я так и не смог выяснить его имя. О нем пишет Грэффер, восторженный поклонник старой Вены -но упоминает его лишь как графа N. У этого графа был в Вене знакомый, надворный советник по имени Бретшнайдер, тоже известный своими кулинарными пристрастиями. Граф пригласил советника в свой дом с садом на окраине Темешвара. Там два барина обрекли себя на двухнедельное отшельничество. Они закрыли двери, забаррикадировались, а для большей надежности попросили темешварского коменданта выставить еще и охрану. С ними были только два повара и кондитер -- и, естественно, полные полки в кладовой. Четырнадцать дней два гурмана отдавали распоряжения поварам, углубившись в смакование самых изысканных блюд. Свободное время они посвящали научным дискуссиям по вопросам кулинарного мастерства: во всех подробностях обсудили разбросанные в произведениях римских классиков сведения о гастрономическом искусстве, главным же образом изучали бессмертную книгу отца поваренной литературы, Апиция, "Ars coquinaria" (Кухонное искусство).
      Организаторы парадных пиршеств не удовлетворялись обильным и разнообразным меню. В Германии вошли в моду так называемые пиры-зрелища, гала-обеды (Schauessen). При княжеских дворах такие пиры-зрелища стали настолько обязательными, что о них подробно писали книги, посвященные придворным церемониям. Несколько таких зрелищ описывает И. Б. фон Hoop в своей книге "Einleitung zur Ceremoniel Wissenschaft" (Введение в науку церемониала). Берлин, 1733. Приведу некоторые примеры, сохраняя в переводе иностранные слова, которыми кишела немецкая речь в эпоху барокко. "Anno 1726, 5-го марта. Его высочество курфюрст пфальцский давал magnifique (Великолепный (фр.)) обед, на который приглашены были 120 высокопоставленных гостей и выставлено 400 прекрасных деликатесных блюд. Самым интересным был необычный konfekt (Здесь: торт), представленный konditor'om (Кондитером) и изображавший настоящий замок, с башнями и шпилями, с пушками, из которых можно было даже палить: они стреляли в потолок ракетами. Высокие гости с несказанным удовольствием любовались этим зрелищем. Чудесный обед обошелся в десять тысяч форинтов." Иногда гостей удивляли забавными сюрпризами; например, ставили на стол гору паштета, и из нее вдруг выпрыгивал карлик и передавал виновнику торжества хвалебную оду. (На обеде в честь коронации Матяша II в Пожони этот трюк переделали на венгерский лад: из паштета выскочил цыганенок в доломане, в красных штанах и со скрипкой и прямо на столе начал играть гостям.) На больших праздниках повара и кондитеры, показывая свое мастерство, изготавливали хитроумные вещи: например, фонтаны, которые разбрызгивали духи и благовония и были окружены апельсиновыми и лимонными деревьями с плодами на ветках. Порой можно было видеть вулканы, из которых поднимался дым с приятным запахом и время от времени вырывались небольшие языки пламени. Иногда кондитеры готовили из сладостей целый сад, который занимал весь длинный стол, от одного конца до другого. Стоял этот сад на сахарном фундаменте; в нем были клумбы, посыпанные сахарной пудрой и окаймленные кустами букса. Вокруг сада шла белоснежная балюстрада; тут и там поднимались столбы с цветочными вазами. Сад пересекали две аллеи; гравий на дорожках был сделан из сахара. Повсюду были разбросаны маленькие статуи -- тоже из сахара, конечно. "Anno 1772, 23 марта, на тезоименитстве Эберхарда, герцога Вюртембергского, был весьма красивый и затейливый стол. В середине его было озеро, из него бил фонтан в 40 струй, рядом плавали живые утки. Вокруг озера стоял прекрасный сахарный сад с апельсиновыми и лимонными деревьями. За столом сидело 48 высоких особ: герцогов, графов и проч.; было подано 148 блюд". Вкус высоких особ, надо честно признать, был довольно-таки невысоким. Причем варварский этот вкус заразил всю Европу. Если и попадалась иногда княжеская особа, которой было не по себе от всей этой сахарной безвкусицы, воля церемониймейстера, хранителя обычаев, оказывалась сильнее. Когда Габор Бетлен взял в жены Екатерину Бранденбургскую, по какому поводу были устроены пышные торжества, не обошлось и, по немецкому обычаю, без "гала-обеда". "Затеи" готовил специально привезенный немецкий повар; к списку того, что он наготовил, требуется лишь немного фантазии, чтобы представить все это грандиозное безобразие. "Три скалы, две большие, одна поменьше, со всякими зверями.-- Три замка с башнями, сделанные из различной бумаги.-- 3 сцены из разных историй, разной формы-- 4 сада с разными зверями.-- 12 маленьких львов.-- 12 слонов из чистого воска. -- 12 морских чудищ, девицы и дамы из воска.-- 13 павлинов из воска.-- 13 изображений святого Георгия, из воска.-12 драконов.-- 14 голых людей заморских.-- 15 людей в немецкой одежде и в масках.-- 20 двуглавых орлов с гербом императорским на каждом.-- 18 кувшинов с цветами, из майорана и гвоздики.-- 12 Актеонов с головой оленя и человеческим телом.-- 11 охотников в зеленом, с ружьями.-- 15 Фортун со знаменами.-- 11 сарацинских женщин.-- 11 других Фортун.-- 15 белых пеликанов.-- 11 ангелов.-- 16 мелких чудищ морских.-- б белых лебедей.-- 2 белые лошади.-- 2 белых льва.-- 17 иных морских чудищ.-- 11 младенцев-купидонов.-- 15 изображений святого Иоганна.-- 15 вооруженных всадников.-- 11 женщин разных сословий.-- 12 изображений сидящих герцогов.-11 мелких верблюдов.-- 12 кабанов.-- 18 мелких лесных зверей.-- 9 сидящих львов, с гербом Его величества на каждом.-- 32 штуки разных мелких зверей и прочих животных.-- 503 фруктовых дерева, высоких, с четырьмя видами фруктов, с айвой, орехами, испанской вишней на ветках".
      Это все изваяно из воска. Затем следуют павлины, индюки, зайцы из теста... Дошло до нас и подробное описание такого княжеского пира. В руки мне случайно попалось небольшое, в несколько страниц, пожоньское издание 1712 года, в котором описывались сахарные фигуры с выведенными на них латинскими и немецкими девизами, украшавшие стол на пиру в Пожони, по случаю коронации Карла IV (конечно, как императора Священной Римской империи: как венгерский король он был лишь III) (Sinnschriften zu den Hungarisch-Kontglichen Schau-Speisen (welche an Ihrer Romisch-Kaiserlich-und Koniglichen Majestat) Caroli VI. Glorreichst-Hungarisch-Koniglichen Kronungs-Tag (den. 22. Mai 1712 in der Stadt Presburg) zu Dero mehrmalem gekronten Welt-herrschenden Majestat etc. zu allerunterhanigsten Ehren von Maria Susanna Backerin schon und kostbar zugerichet worden.). Жалкие образцы подхалимства, перенятые у верноподданного двора Людовика XIV. На главном столе центральное место занимал храм мира, покоившийся на восьми колоннах из сахара. С четырех сторон его стояли четыре триумфальные арки, на каждой -- по две нимфы, протягивающие лавровый венок и пальмовую ветвь, символы победы и мира. Храм окружен был балюстрадой с четырьмя статуями, у каждой из них -- щит с гербом (римским, испанским, венгерским, чешским). Внутри, на триумфальной колеснице, в сияющем ореоле покоилась венгерская корона. В колесницу запряжены были пять жаворонков -- в знак того, что корону, которую во время войн бросало то туда, то сюда, вернули наконец законному владельцу австрийские жаворонки (пять жаворонков были прежде в гербе Нижней Австрии). На сахарных чудесах красовалось множество латинских и немецких девизов.
      Под короной, например, стояло следующее:
      Toties agitata quiescit.
      Hin- und her fuhr, wies Meer,
      Jetzt hat sein Port und staten Ort.
      (После бури покой (лат.).
      Тебя носило долго по волнам,
      Теперь ты навсегда вернулась к нам (нем.))
      Под венгерским гербом:
      In fulcrum pacis abundat.
      Soil der Fried im Frieden sitzen,
      Mussen ihn die Waffen schiitzen.
      (Она (т. е. Венгрия) приносит изобилие на стол мира (лат.).
      Коль хочешь долго в мире жить,
      Меч должен ты с собой носить (нем.))
      Под жаворонками:
      Нас quina remige felix.
      Disz allein thut mir gelingen,
      Dasz mich in die Hoh' las schwingen
      (Пусть эти пять гребцов принесут (тебе) счастье (лат.).
      Счастье у меня одно:
      В небе мне парить дано (нем.))
      Еще бы: куруцкий сокол со сломанными крыльями упал на равнине при Майтени, так что императорские жаворонки могли и в самом деле петь и порхать в свое удовольствие. Вторая сахарная композиция изображала царя Соломона; вокруг него, не обращая внимания на историческую правду, располагались шесть римских воинов из сахара, двенадцать сахарных львов и, тоже из сахара, царица Савская.
      В третьей композиции восседал на троне Святой Иштван, два ангела несли ему корону, на ступенях трона стояла Фортуна, рассыпая из рога изобилия золото, серебро, драгоценные камни: все это символизировало богатство венгерского королевства. Плодородие венгерских равнин воплощали шесть нимф, у которых из рога изобилия лилось масло, вода, вино, сыпались цветы, фрукты, зерно. Среди надписей самая меткая:
      Bellorum damna reponam.
      Ich will mit meinen Schatzen
      Den Schad des Kriegs ersetzen.
      (Возмещу ущерб войны (лат.).
      Мои богатства мне нужны,
      Чтоб залечить следы войны (нем.))
      То есть: Венгрия своими природными богатствами возместит ущерб, понесенный Австрией. Князья поистине с княжеской щедростью сыпали деньгами, когда нужно было накормить людей своего круга; однако отеческое их сердце тревожно сжималось, если гостеприимство вводило в расходы простых горожан. Рождалось немало указов, которые стремились ограничить обычные на свадьбах, на крестинах разгул и питье. Одним из первых издал такой указ, еще в 1294 году, французский король Филипп Красивый; указ этот столь нетерпимо относился ко всякому мотовству, что гостям отныне разрешалось выставлять -по какому бы случаю ни устраивалось торжество -- лишь суп и два блюда печеного мяса. Карл XI дал своим подданным некоторое послабление, разрешив целых три смены блюд, в каждой смене по шесть различных кушаний. Нарушившего указ штрафовали на 200 ливров, повара же (очень мудрая мера!) запирали на 8 дней в кутузку, а при повторном нарушении -- секли кнутом и изгоняли из страны.
      Нередко и у самих горожан открывались глаза на неразумность мотовства, и в отдельных городах вводились суровые ограничения.
      Такой декрет был выпущен, например, советом города Надьсебен (ныне г. Сибиу, в Румынии.-- Ю.Г.) в 1755 году (Neues Herrmannstadtisches Hochzeit-Regulament). Прежде всего он подразделил горожан на три категории:
      1) члены Совета, церковные чины, дворяне, патриции;
      2) члены корпорации ста;
      3) прочие.
      Первой категории разрешалось подавать на пирах десять блюд, второй -восемь, третьей -- шесть; однако последней запрещено было есть торт и паштет. За каждое лишнее блюдо полагался штраф -- 2 форинта. Десертные блюда даже в первой категории не должны были содержать ничего, кроме миндаля в сахаре, изюма, медовых пряников и фруктов; во второй категории -- только фрукты и медовые пряники, в виде исключения еще и масленичные пончики. Над третьей группой в довершение всего висел жестокий запрет: после пиршества она не имела права пить кофе.
      На крестинах первая категория горожан могла рассчитывать только на кофе; остальные не получали ничего. Указ предусматривал не только число гостей и слуг, но и число музыкантов. Первая категория -- целый оркестр, вторая -- четыре-шесть музыкантов, третья -- два-три музыканта, причем не более чем до полуночи. Познакомившись с тем, что ели и сколько ели наши предки в стародавние времена, пора посмотреть, как они ели. Сразу же можно сказать: ели они не слишком красиво. Однако несправедливо было бы думать, что невоспитанность за столом процветала только у нас. Хороший тон и в других краях был не в моде, с большим трудом привыкали чревоугодники держать себя за столом как положено. Как же было "положено"? Приведу два примера -прежде чем перейти к отечественной картине. Один пример -- из эпохи блистательного Ренессанса, второй -- из времен сверкающего рококо. Поэт-гуманист Джованни делла Каса (1503-- 1556) написал исключительно интересную книгу о правилах хорошего тона под названием "Galateo ovvero de'costumi". Тот, кто читывал "Придворного" Кастильоне и задумывался над ярким описанием рыцарских добродетелей благородных юношей из Урбино, после книги Каса несколько изменит свое мнение о повседневных ренессансных манерах. Советы, как вести себя за столом, я привожу по старому немецкому переводу. (J. Casae Galateus, das ist das Buchlein von ehrbarn, hoflichen und holdseligen Sitten. In welchen unter der Person eines alten wohler-fahrnen Hofmannes ein edier Jiingling unterweiset wird, wie er sich in seinen Sitten, Geberden, Kleidung, Reden etc. verhalten solle. Aus italienischer Sprach verteutscht von Nathane Chitraeo. Frankfurt, 1597.) "Не подобает совать нос в стакан, из которого собрался пить другой, или в тарелку, из которой другой вознамерился есть... Если хочешь послушать моего совета, никогда не угощай из стакана, из которого ты уже сам пил, другого, в каких бы приятельских отношениях ты с ним ни находился. Тем более не угощай другого грушей или иным фруктом, тобою надкушенным.