А.А.: Это и есть кондитер Рагно. Хозяин дома, в котором мы все сейчас находимся...
      Гена: Кондитер?.. Ну и ну!
      А.А.: Тебя удивляет, что кондитер решил принять участие в литературном диспуте?
      Гена: Ну да!
      А.А.: В этом как раз ничего удивительного нет. Ведь Рагно - не только кондитер... Он еще и... Впрочем, он кажется, сам собирается нам это разъяснить.. Давай послушаем!
      Рагно Я, господа, прошу у вас прощенья... Я, господа, в смятенье... Я в смущенье... Но чувствую, что дольше не стерплю: Вниманьем вашим злоупотреблю. Моя стихия - тесто да варенье, Конек мой - крем-брюле, а не сонет. И все ж в душе - поверьте - я поэт. Позвольте я прочту... (смущаясь) стихотворенье... О боже, я сгораю от стыда... Рецепт в стихах!.. Он краток, господа...
      Дон Кихот Не смущайтесь, мой добрый Рагно! Я в особенности рад вам - вы так напоминаете мне моего Санчо. Читайте, мой друг!
      Рагно (откашлявшись, торжественно объявляет). Рецепт приготовленья Миндального печенья!
      Голоса - Ого! - Вот так сюжет! - Не мешайте, господа! Пусть он читает! - Просим!
      Рагно (подвывая, как и полагается настоящему поэту, начинает читать). Прежде - в пену сбей белки. Натолки Вместе с сахаром ванили, Всыпь в белки душистой пыли И миндальным молоком Это все разбавь потом. После легкою рукою Замеси миндаль с мукою И скорей Тесто в формочки налей. И, гордясь своим твореньем, Ты, дыханье затая, Абрикосовым вареньем Смажь края...
      В зале - хихиканье, смех. Рагно, ничего не замечая, самозабвенно продолжает читать.
      После сбитые белки В пирожки Влей по капле осторожно, Там и в печь их ставить можно. Если выйдут из печи Пирожки твои душисты, Как брюнетки - горячи, Как блондинки - золотисты, То скажи себе тогда С тайным вздохом облегченья: Вот миндальное печенье, Господа!..
      Голоса - Ха-ха-ха! - Ай да кондитер! Ну и спек же стишки! - Что за чепуха!
      Гена: Архип Архипыч, я не понял. Это он всерьез написал? Или это тоже пародия?
      Смех в зале все усиливается,- и вдруг разом смолкает. Шутники струхнули, увидев разгневанного Сирано де Бержерака, который спешит на помощь своему верному Рагно.
      Сирано Ах, вы смеетесь? Бедный мой Рагно! Ты не поэт, я признаю... Однако О том прекрасном, что тебе дано, Пусть спросят у меня! У Сирано Де Бержерака! Ты не поэт, увы! Ты не поэт. Зато сердец таких на свете нет! Зато ты чище и добрее всех... А подражанье - что ж, не смертный грех... Умерьте ваши страсти, господа! Сдержите ваше радостное ржанье! Я, право, ни обиды, ни стыда Отнюдь не вижу в слове "подражанье"!
      А.А.: Господин де Бержерак! Что я слышу! Вы ли это?! Вы не видите ничего дурного в слове "подражанье"? Разве не вы сказали о драматурге Баро: "Не стоит ни гроша почтенный ваш Баро! Все то, что пишет он, нелепо и старо!"? Разве не вы со шпагой в руке прогнали со сцены актера Монфлери, который декламировал эпигонские, подражательные стихи этого самого Баро?
      Сирано Э, нет, мой друг! Баро - вопрос иной! Он в паре с этой круглою луной, С пузатым Монфлери, с бездарнейшим актером, Морочил публику бессмыслицей и вздором... Но, помнится, мы собрались сюда Не для Баро, - не так ли, господа?
      Дон Кихот Ты прав, мой славный Сирано! Мы собрались, чтобы защитить, как подобает настоящим рыцарям, нашего юного друга, поэта Владимира Ленского.
      Сирано Да, Ленский не Баро!.. Он юн и смел... Конечно, жаль, что не владеет шпагой. Но честь свою он защитить сумел С достойной уважения отвагой, И если бы не пал под пистолетом, Наверно б стал прекраснейшим поэтом!..
      Гена: Мне Ленский тоже нравится! Он смелый, благородный, это все правда. Но вот насчет того, что он мог бы стать хорошим поэтом, это, по-моему, вы зря! Мы с Архипом Архипычем уже точно установили, что он - эпигон, то есть подражатель.
      А.А.: Да, в этом грехе он повинен.
      Сирано (решительно). За ним не знаю никаких грехев! Он подражал? Не спорю! Может статься... Но кто из нас не вторил в восемнадцать? Кто не писал - грешно ли в том признаться? По-детски подражательных стихов? Так начинал и я, де Бержерак! Всегда поэты начинают так. Поверьте мне, от сотворенья света Без подражанья не было поэта...
      Гена: Как это так - не было? А Пушкин? А Лермонтов? А Некрасов? (Задиристо.) Может, скажете, они тоже подражали?
      Сирано (неожиданно смутившись). Простите, но.... признаться... к сожаленью, Я не могу о них иметь сужденья...
      Гена: (от удивления начинает вторить ямбам Сирано). Вы - растерялись? Вот тебе и на!..
      Сирано (сухо). Я правда, слышал эти имена. Я знаю: Пушкин - Ленского создатель... Но я их не читал... (Видя изумление Гены.) Увы, приятель!
      Гена: То есть как? Вы что? Пушкина не читали? Некрасова не знаете?
      А.А.: Геночка, да чему же ты удивляешься? Ведь Сирано жил задолго до Пушкина или Некрасова. Да к тому же он - француз...
      Гена: Ах, верно... Как это я не подумал...
      Дон Кихот Благородные сеньоры! Этот добрый, но заблудившийся мальчик решил оспорить слова нашего доблестного де Бержерака. Есть ли среди вас люди, обладающие достаточными знаниями для того, чтобы объяснить мальчику его ошибку?
      Общее молчание.
      А.А.: Если позволите, благородный рыцарь, я попробую сделать это...
      Дон Кихот Вы? Но ведь именно вы и вызвали гневную отповедь нашего Сирано! А теперь хотите защитить его? Не странно ли это?
      А.А.: Ничуть не странно, дорогой Дон Кихот. И я надеюсь, вы скоро это поймете.
      Дон Кихот Что ж, в таком случае слово вам, сеньор профессор. Друзья мои! Храните молчание!
      А.А.: Итак, я попробую ответить на вопрос Гены... Скажи, Геночка, как, по-твоему, чьи это стихи: "Когда взойдет денница золотая На небосвод И, красотой торжественной сияя, Мрак разнесет..."
      Гена: Как? Как? "Денница золотая"? Вы знаете, Архип Архипыч, если бы я не знал, что Ленского Пушкин выдумал, я бы сказал, что это Ленский написал. Что это его неизвестное стихотворение...
      А.А.: (смеясь). Ты прав, похоже... Да дело и не в том, что совпадают отдельные строчки. Дело не в этой самой деннице. Главное - то, что стихи эти написаны по законам того же самого ученического подражания, по которым писал и Ленский. Больше того: Ленский, пожалуй, даже еще не так рабски копировал тех, кому подражал...
      Гена: А кому этот подражал?
      А.А.: Евгению Баратынскому - вот кому. У него есть такие строчки: "Когда взойдет денница золотая, Горит эфир, И ото сна встает, благоухая, Цветущий мир..."
      Гена: Прямо точь-в-точь!
      А.А.: А вот тебе еще строчки того же стихотворца: "Красавица! Не пой веселых песен мне! Они пленительны в устах прекрасной девы, Но больше я люблю печальные напевы, Они манят к той дивной стороне..."
      Гена: Да это же Пушкин!
      А.А.: Что ты, Гена, побойся бога! Какой Пушкин?
      Гена: (поправляется) Нет, я хочу сказать, что этот ваш эпигон Пушкину подражает. Это ведь у Пушкина такие стихи есть: "Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной..."
      А.А.: Ты прав, - хотя и не совсем. Дело было несколько иначе. Этим строчкам Пушкина подражал Владимир Бенедиктов. И вот что у него получилось: "О! Не играй веселых песен мне, Волшебных струн владычица младая! Мне чужд их блеск, мне живость их - чужая, Не для меня пленительны оне..." Видишь? Бенедиктов подражал Пушкину. А уж тот стихотворец, о котором я тебе говорю, подражал Бенедиктову. Он, как видишь, никем не брезговал.
      Гена: (он возмущен). Ну, это уж слишком! Что же это за поэт, которому все равно кому подражать - Пушкину или Бенедиктову?
      А.А.: Если хочешь, Геночка, я еще могу подлить масла в огонь твоего благородного негодования. Он подражал не только им...
      Гена: А кому еще?
      А.А.: Кому? Пожалуйста: и Лермонтову, и Жуковскому, и Языкову, и Козлову, и Ивану Панаеву...
      Гена: (это превзошло все его ожидания). Ну и ну!..
      А.А.: Погоди, и это еще не все! Он подражал даже таким поэтам, про которых ты, наверно, и не слыхал: Ростопчиной, Мейснеру, Стромилову...
      Гена: (уничтожающе). Вот видите! Нет, не знаю, как там было бы с Ленским, а уж из этого эпигона ничего не могло выйти!
      А.А.: (лукаво). А между тем кое-что вышло.
      Гена: Не может быть! (Придирчиво.) Как его фамилия?
      А.А.: (безмятежно). Некрасов.
      Гена: Какой Некрасов? Однофамилец, что ли?
      А.А.: Да нет, тот самый. Николай Алексеевич.
      Гена: Наверное, вы меня опять разыгрываете, Архип Архипыч?
      А.А.: Нет, Геночка, не разыгрываю. Это Некрасов. Некрасов, проходящий в ту пору школу ученичества, необходимую каждому поэту. Все эти стихи - из его первой книжки, которую он и назвал - то в духе Ленского "Мечты и звуки" и в которой он как бы бессознательно подытоживал опыт всей предшествующей ему поэзии, учился всему, чему можно было научиться...
      Гена: Интересно... Выходит, в подражании и правда нет ничего плохого? Раз уж сам Некрасов подражал?
      До сих пор все участники диспута послушно следовали указанию Дон Кихота: хранили почтительное молчание. Но в этот момент в разговор решительно вмешивается Сирано. Его терпение лопнуло.
      Сирано Вот именно! Я верю: ваш... Некрасов Достоин славы, лавров и Парнасов. Но бедный Ленский - отчего же он Страдать средь эпигонов осужден? Я протестую - и без промедленья Я требую его переселенья!
      А.А.: Видите ли, дорогой Сирано, к сожалению, невозможно переселить Ленского из Провинции Эпигонии. Как ни печально, но он ведь не успел стать самостоятельным поэтом. Законы поэзии суровы. Если бы случилось так, что и от Некрасова остался бы лишь сборник "Мечты и звуки", он тоже не имел бы права на более почетную прописку. В России просто не было бы тогда поэта Некрасова... (Мягко.) Так что, Сирано, вы не совсем правы...
      Сирано (вспыхнув). Что слышу я? Де Бержерака мненье Осмелились подвергнуть вы сомненью? Ни принц, ни герцог, ни маркиз, ни граф Не смели мне сказать, что я не прав!
      Дон Кихот Сеньор де Бержерак, не давите на общественное мнение! У нас это не принято.
      Путешествие двадцатое
      Новые злоключения принца Гамлета
      Комната профессора. Гена и Архип Архипович увлечены разговором, который, судя по всему, они ведут уже давно.
      Гена: А по-моему, тут все гораздо проще, Архип Архипыч! Все эти эпигоны освистали Маяковского совсем по другой причине.
      А.А.: По какой же?
      Гена: Потому что Маяковский не простой поэт. Он - новатор. У него и размер не такой, как у классиков. И рифмы другие, не совсем обыкновенные. Помните, они кричали ему: "Ни складу и ни ладу!..", "Ни рифмы, ни размера!"
      А.А.: Значит, если бы этой компании прочел свои стихи не Маяковский, а, скажем, Пушкин, его бы они, по-твоему, не освистали?
      Гена: Конечно, не освистали бы! Маяковского ведь и в жизни многие не понимали, ругали, считали, что он не поэт, а просто хулиган какой-то. А с Пушкиным ведь так не было: его сразу все признали...
      А.А.: Да нет, у Пушкина тоже сперва все шло не так гладко. Вот, например, когда Пушкин напечатал "Руслана и Людмилу", в одном из тогдашних журналов появление этой поэмы рассматривалось как нахальное, грубое вторжение...
      Гена: Нахальное? Что-то мне не верится даже.
      А.А.: Суди сам. Автор этой журнальной статьи писал следующее: "Позвольте спросить, если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся..." Слышишь, Гена? Втерся! "...как-нибудь втерся гость с бородою, в армяке, в лаптях, и закричал бы зычным голосом: "Здорово, ребята!" Неужели бы стали таким проказником любоваться?.. Бога ради, позвольте мне, старику, сказать публике посредством вашего журнала, чтобы она каждый раз жмурила глаза при появлении подобных странностей... Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещенным, отвратительна..."
      Гена: Ишь ты! Отвратительна! Это про Пушкина-то!
      А.А.: Ничего удивительного, Геночка, тут нет. Такие вот твердые приверженцы устоявшихся литературных канонов обычно и считают себя воплощением "просвещенного вкуса". Но вот приходит гениальный новатор, ломает этот привычный, устоявшийся канон. И постепенно оказывается, что этот так называемый "просвещенный вкус" уже давным-давно устарел...
      Гена: (уверенно). Теперь понятно. Значит, так... Сперва Пушкин доказал, что устарел тот вкус, который был до него. А потом пришел Маяковский и выяснилось, что и сам Пушкин тоже уже устарел.
      А.А.: (огорченно). Ох, Геночка! Как примитивно ты меня понял... Сейчас попробую объяснить получше... Впрочем, я совсем забыл! Ведь мы с тобой сегодня приглашены в гости.
      Гена: В гости? К кому?
      А.А.: К Милону и Софье, героям фонвизинского "Недоросля".
      Гена: Архип Архипыч, ну чего это ради мы к ним пойдем? Они ведь такие... скучные!
      А.А.: Сегодня, я думаю, тебе не будет у них скучно.
      Гена: Почему? Что они, другими стали, что ли?
      А.А.: К сожалению, нет. Они все те же-такие же манерные, идеальные и, ты прав, скучноватые, какими и полагалось быть положительным героям комедии классицизма. Но вся штука в том, что приглашены к ним в гости не только мы с тобой...
      Гена: А еще кто?
      А.А.: Софья и Милон сегодня принимают у себя своих, так сказать, коллег Родриго и Химену, героев трагедии "Сид", написанной великим французским писателем Пьером Корнелем, который был основоположником классицизма.
      Гена: А эти - Родриго и, как ее... Химена - они, значит, не такие скучные, как Милон и Софья?
      А.А.: Да как тебе сказать... Они, конечно, тоже не бог весть какие весельчаки. Но дело не в них. Вся штука в том, что я приготовил всем этим героям классицизма - и Милону, и Софье, и Родриго, и Химене - один сюрприз. Я пригласил к ним еще кое-каких гостей... Незваных...
      Гена: Незваных? А кого, Архип Архипыч?
      А.А.: (уклончиво). Увидишь...
      Гостиная в доме Милона и Софьи. Хозяева дома и их гости - Родриго и Химена - сидят и чинно беседуют, как и подобает людям, которые свято чтут светские и литературные приличия.
      Софья Какое счастие, любезная Химена, что вы оказали мне приятность видеть в нашем скромном уголке двух героев высокой трагедии, сего наидостойнейшего из всех родов искусств драматических. Сие для нас преогромная честь!
      Химена Ах, право! И в комедии вовек Герой, был предостойный человек, Коль речь его не оскорбляла слуха, А плавностью своей ласкала ухо... Поверьте, Софья, вы и ваш Милон Литературных правил эталон!
      Милон Вы слишком добры, любезная Химена! Мы с Софьей отменно сознаем свое скромное место. Однако ж ласкаю себя мыслию, что и в низком нашем жанре ни единожды не опустились мы до вульгарных и простонародных слов... Тешу себя надеждой, доблестный Родриго, что вы не унизитесь, протянув мне свою благородную длань.
      Родриго Приятней, чем у вас, я не видал лица. Ваш образ выдержан с начала до конца: Вы светский человек, вы мужественный воин. Такой герой - трагедии достоин!
      Милон (в восторге). Позвольте прижать вас к груди моей!
      Входит лакей, стучит жезлом об пол.
      Лакей (зычно). Их высокоблагородие Архип Архипович! Их благородие Гена! Прикажете принять?
      Софья Проси!
      А.А.: (входя). Надеюсь, вы извините меня, дорогая Софья, что я взял на себя смелость пригласить на нашу сегодняшнюю встречу нескольких моих друзей...
      Софья К чему нам чиниться, любезный профессор? Не сомневаюсь, что ваши друзья не могут не быть благовоспитанны...
      Гена: (тихо) Архип Архипыч, если б она знала, что среди наших друзей есть Гекльберри Финн со своей дохлой кошкой!.. Вот была бы потеха, если бы вы его тоже сюда пригласили. Нас бы, наверно, всех с лестницы спустили!
      А.А.: Нет, Геночка! Гека Финна я сюда пригласить не рискну. Но тем не менее на дверь нам указать вполне могут.
      Гена: А почему?
      А.А.: Сейчас сам поймешь.
      Лакей Их светлость принц Гамлет Датский!
      Гена: (успокоенно). Ну, Гамлет - это не Гек Финн! Да они счастливы будут, что к ним на дом настоящий принц пришел.
      Софья (холодно). Не скрою, любезный профессор, такой поступок ваш несказанно меня удивил. Неужто вам невдомек, что этот господин, которого вы изволили пригласить в мой дом, человек не нашего круга?
      Гена: (шепотом, но очень возбужденно). Архип Архипыч, что это с ней? Неужели она считает, что эти ее гости выше Гамлета? Да что она, с ума сошла, что ли?
      А.А.: Нет, Геночка, с ума она не сошла. Сейчас ты поймешь, что она по-своему даже права.
      Милон (увещевает Софью). Умоляю тебя, душа моя, не волнуйся! Поступок господина профессора и впрямь был опрометчив до крайности. Однако, уж коли господин Гамлет зван к нам, не отказывать же ему от дома!
      Софья (нервно). Ах, поступай как знаешь, мой друг!
      Милон Пусть господин Гамлет взойдет!.. Проси!
      Гамлет ("с порога). Ба, милые друзья! Здравствуйте, мои хорошие! Рад вам всем! Ну, как дела, ребята?
      Гена: (тихо). Архип Архипыч, что это с Гамлетом? Он сюда ворвался прямо как мужик в той статье... Ну, в которой Пушкина за "Руслана и Людмилу" ругали. Помните? Тот ведь тоже как вошел в гостиную, закричал: "Здорово, ребята!"
      А.А.: (тоже тихо). Верно, похоже! Но ты напрасно удивляешься. Ведь именно так и разговаривает Гамлет в пьесе Шекспира.
      Софья (принужденно). Как поживаете, принц?
      Гамлет Верите ли-превосходно! По-хамелеонски. Питаюсь воздухом, начиненным обещаньями. Так не откармливают и каплунов.
      А.А.: Вы должны простить принцу его не совсем обычную манеру изъясняться. Поверьте, все правила хорошего тона он знает в совершенстве!
      Милом Он знает правила? Вы шутите, мой друг! Мы уже имели честь видеть однажды господина Гамлета на сцене... (Саркастически.) Он знает правила!.. Разве можно сказать это о герое трагедии, который изъясняется то высокими стихами, то низкою прозою?
      Гена: А что тут такого? Как хочет, так и говорит!
      Химена Нет для трагедии ужаснее угрозы, Чем низменный язык презренной прозы.
      Гамлет (презрительно). Слова, слова, слова...
      Милон Благо бы речь шла только о словах! Однако ж в негодование приводят не только слова, но и поступки ваши, несовместимые с правилами классицизма! Вы осмелились войти в отношения - подумать только! - с призраком! А разве просвещенный вкус не внушает нам, что все чудесное, все невероятное на сцене нелепость и вздор, безумию подобный!
      Гамлет Э, нет! Я безумен только в норд-норд-вест. При южном ветре я еще отличу сокола от цапли.
      Софья (холодно). Не смею судить о соколах и цаплях, однако ж все ваши поступки показывают, что вы даже не в силах отличить отпрыска благородного рода от низкого простолюдина! Добро бы еще вы были героем комедии, какова я, несчастная! Увы, я по необходимости должна взирать на мерзостного Митрофана и его фурию мать! Но вам ведь выпало счастие быть героем трагедии!.. И что же видим мы! Трагический герой, принц королевской крови, наследник трона якшается с кем? Фи! С низким простонародьем, с площадными актерами! Как равный, он беседует с грязным могильщиком, не гнушаясь держать в руках череп какого-то скомороха, давно сгнившего в безвестной могиле!
      Гамлет (грустно). Бедный Йорик...
      Софья А эти вечные драки и дуэли! Разве вам не известно, господин Гамлет, что, согласно правилам классицизма, все эти низкие зрелища не должны происходить на подмостках? В самом крайнем случае о них надлежит сообщить в приличествующих выражениях как о событиях, случившихся где-то там, в отдалении от зрителя, за сценой!
      Родриго Увы, они правы, любезный мой собрат! Но много хуже то, что вы - дрянной солдат. Ведь воину - так мудрость начертала Не говорить, но действовать пристало!
      А.А.: Насколько я понимаю, господин Родриго, вы упрекаете Гамлета в том, что он мучился сомнениями, вместо того чтобы решительно, без колебаний отомстить за своего покойного отца?
      Родриго Ну да! Ведь у него раздвоено сознанье! И шагу он не мог ступить без колебанья...
      А.А.: Однако, мой доблестный Родриго, когда вам долг повелевал отомстить за честь вашего отца дону Гомесу, отцу вашей возлюбленной Химены, разве и вы тоже не стали колебаться, подобно Гамлету?
      Гена: Ага? Сами колебались, а на Гамлета нападаете! Разве ж это просто-решать такие вопросы?
      Родриго Ты прав, и я сомнение постиг. Но я его отринул в тот же миг! А Гамлет ваш, как трусу лишь пристало, Колеблется до самого финала!
      Софья Полноте, господа, не надобно спорить! И без того ясно, что наш Родриго не токмо мужественнее и прямодушнее принца. Он бесконечно выше господина Гамлета хотя бы потому, что создан по всем правилам искусства классицизма!
      Химена Сравнить их можно разве только в шутку! Будь даже Гамлет благороден, смел, Родриго выше, ибо он умел Все чувства подчинять рассудку!
      А.А.: Увы, любезная Химена, истина требует признать, что и благородному Родриго не всегда удавалось подчинять свои чувства голосу разума. Да и вам тоже не удалось совершить над собой такого насилия, за что ярые ревнители правил классицизма даже упрекали вас в безнравственности...
      Химена (вспылив). О наглость! Неужели сей же час Ему не возразит никто из вас?
      А.А.: Успокойтесь! Я сам как раз и собираюсь возразить на это нелепое обвинение. Я - то ведь считаю, что вы поступили так, как только и могла поступить любящая женщина. Но сторонники строгого соблюдения правил мыслили иначе. Они утверждали, что, после того как благородный Родриго, выполнив свой сыновний долг, отомстил вашему отцу, вы обязаны были вырвать любовь к Родриго из своего сердца...
      Химена (б ужасе протягивает к Родриго руки). Жестокосердые! До гибельного мига Я буду лишь твоей, о милый мой Родриго!
      А.А.: Вот видите! Оказывается, и вы сами невольно вступили в конфликт с эевнителями правил классицизма.
      Гена: Архип Архипыч, а кто они такие были - эти ревнители?
      А.А.: Ну, был, например, такой драматург, современник Корнеля, Жорж Скюдери. Так вот он писал буквально следующее: "Я имею з виду доказать, что содержание этой пьесы о Сиде ничего не стоит; что оно противоречит основным правилам драматической поэзии..." Примерно в том же духе высказывался и кардинал Ришелье...
      Гена: Это какой Ришелье? Тот самый, которого д'Артаньян терпеть не мог?
      А.А.: Ну да! Он ведь был не только кардиналом, но и поэтом...
      Софья Ах, он был не токмо поэтом! Он был законодателем вкуса, высшим судией в вопросах классицизма! Нет числа его заслугам!
      Гамлет Черт бы его побрал с его заслугами!
      Софья Простите, я, верно, ослышалась? О ком это вы, господин Гамлет?
      Гамлет О вашем хваленом Ришелье! Если б с ним обошлись по его заслугам, черта с два ушел бы он от порки!
      Милон Сударь, быть может, это и противу правил, чтобы хозяин дома указывал гостю на соблюдение приличий, однако ж смею заметить: здесь дамы!
      Гамлет О да, я вижу, милорд, что здесь есть магнит попритягательнее вас!.. Леди, можно к вам на колени?
      Софья (в ужасе). Что слышу я? Ужель меня не обманывает мой слух?
      Гамлет То есть - виноват: можно голову к вам на колени?
      Софья Ах! Мне дурно! (Падает в кресло.)
      Милон О боже! Она в обмороке! Какое несчастие! Дайте сюда скорей нюхательной соли!
      Гена: (тихо). Архип Архипыч, что-то Гамлет, по-моему, на этот раз действительно перехватил, а?
      А.А.: Сдается мне, Геночка, что ты так и не удосужился до сих пор прочесть Шекспира, а про Гамлета знаешь больше понаслышке. Даю тебе честное слово, что Гамлет сейчас ведет себя в строгом соответствии с шекспировским текстом...
      Милон Кажется, она очнулась?
      Софья (слабым голосом). Благодарю, мой друг, мне лучше... Ах, что я вижу! Этот ужасный человек все еще здесь!
      Милон Надеюсь, принц, вы и сами понимаете, что дальнейшее пребывание ваше в сем доме невозможно.
      Софья Да! Сей же час оставьте мой дом! Вам среди нас не место!
      Гамлет Распалась связь времен... Софья, ступай в монастырь! Прощай, прощай и помни обо мне! (Уходит.)
      Милон Наконец-то этот господин нас покинул...
      Софья Как говаривал в подобных случаях мой дядюшка, вот злонравия достойные плоды... Ну не стыдно ль вам, любезный Архип Архипович?
      А.А.: Чего же именно, по-вашему, я должен стыдиться?
      Родриго Вы тщились доказать - о, боже сохрани! Что этот господин хоть в чем-то нам сродни!
      А.А.: По-моему, отчасти я это даже доказал. Ведь только что и вы и благородная Химена вынуждены были признать, что и вам не всегда удавалось подчинять свои чувства велению долга!
      Родриго Но мы не опускались до бесчинства!
      Химена (назидательно). И строго соблюдали три единства!
      Гена: Три единства? Архип Архипыч, про что это они? Что это значит-три единства?
      Химена (со скорбью в голосе). Увы, паденье далеко зашло! Не знает он заветов Буало...
      Гена: И правда, не знаю. А кто он такой, этот Буало?
      А.А.: Это, Геночка, был крупнейший теоретик классицизма. Он написал знаменитую книгу "Поэтическое искусство", в которой сформулировал основные правила этой школы. Одним из главных правил было учение Буало о трех единствах: единстве действия, единстве места и единстве времени. Драматическое произведение, в котором нарушалось хотя бы одно из этих трех единств, считалось потерпевшим фиаско...
      Химена Да, Буало велел нам помнить о рассудке: Одно событие, вместившееся в сутки, В едином месте пусть на сцене протечет; Лишь в этом случае оно нас увлечет...
      А.А.: Вы уверяете, любезная Химена, что сами всегда строго соблюдали все три единства. Насколько я помню, в трагедии "Сид", героиней которой вы являетесь, не соблюдается единство времени. Действие этой трагедии длится не сутки, а целых четыре месяца!
      Софья Фи! Какая мелочность! Разве иной раз поэт не может отклониться от правил и разрешить себе столь малую вольность?
      А.А.: Ну разумеется, может! И чем больше позволяли себе поэты таких вольностей, тем чаще они оказывались победителями.
      Милон О нет! Сие утверждение ваше противно здравому смыслу.
      А.А.: Ничуть! Вот вам история, случившаяся с тем же Корнелем. Под давлением своих критиков он написал однажды трагедию "Гораций", в точности соответствующую решительно всем правилам... Действие этой трагедии продолжается ровно сутки. Герои ее не испытывают никаких колебаний, даже таких мимолетных и кратких, какое испытали вы, господин Родриго. На сей раз поэтом были довольны все строгие критики во главе с самим Ришелье...
      Милон Вот видите! Стало, соблюдение правил привело Корнеля к наивысшей победе!
      А.А.: Увы! "Сид" - бессмертен. Во Франции до сих пор жива поговорка: "Это прекрасно, как "Сид"!" А "Гораций"? Разве можно даже сравнивать эту трагедию с "Сидом"?
      Милон (строго). Я вижу, сударь, вы хотите во что бы то ни стало унизить славного Корнеля!
      А.А.: Напротив! Я хочу его возвысить! Он был великим поэтом. Но лишь в тех случаях, когда своему вдохновению и правде жизни доверялся больше, чем мертвым правилам...
      Софья Однако ж, если вовсе не следовать правилам, можно дойти до полной бессмыслицы...
      Химена (саркастически, как о полном абсурде). Коль было б так, поэт, не ведая сомнений, Вогнал бы тридцать лет в короткий день на сцене. Вначале юношей к нам вышел бы герой, А под конец он был бы старцем с бородой...
      А.А.: А хоть бы и так! Признаться, я не вижу в этом ничего ужасного!
      Милон Но это было бы чудовищно!
      Софья Немыслимо!
      Милон Неправдоподобно!
      Родриго Такая пьеса, оскорбляя чувства, Была бы за пределами искусства!
      Софья Ах, оставьте эти софизмы. К чему обсуждать то, что возможно лишь в безумном сне!
      Лакей (входя). Их высокоблагородие доктор Фауст!
      Софья Проси! (Пауза.) Ну что же ты стоишь?
      Лакей Не знаю уж, как и докладывать.
      Милон Да что такое? Ведь ты уж доложил! Сказано, проси!
      Лакей Так что они-с втроем!
      Милон Кто втроем? Ты же доложил про доктора? Стало, он один?
      Лакей (загадочно). Един, но в трех лицах...
      Милон Вот видите, господа! Ну можно ли таких глупцов, как этот простолюдин, помещать в трагедию, как это постоянно делает ваш Шекспир?.. Уж непременно все напутают! (Снисходительно.) Ладно, один или трое - все равно, проси!
      Но Милон был несправедлив к лакею. Колебания того были более чем оправданны. Ибо в гостиную входит и не один человек и не трое. "Един, но в трех лицах" - точнее, пожалуй, и не скажешь. Словом, вошли два поразительно похожих друг на друга старика и юноша, в чьем молодом лице безошибочно угадываются те же самые черты, что в старческих лицах.
      Гена: Архип Архипыч, их и вправду трое! А кто же из них Фауст?
      А.А.: Все трое, Геночка. Вот этот старик - Фауст, который появляется в самом начале трагедии...
      Первый старик (глухим и каким-то потухшим голосом). Я богословьем овладел, Над философией корпел, Юриспруденцию долбил И медицину изучил. Однако я при этом всем Был и остался дураком...
      Гена: А юноша - это кто? Его сын?
      А.А.: (с досадой). Да нет! Это тот же самый Фауст, но уже после того, как Мефистофель вернул ему молодость...
      Юноша (звонко, голосом, полным упоения жизнью). О небо! Я люблю! О Маргарита! Моя душа тебе одной открыта! Один лишь взгляд, один лишь голос твой Дороже мне всей мудрости земной!
      Гена: А другой старик?
      А.А.: А это Фауст трагедии. Фауст, уже вторично постаревший, узнавший всю мудрость мира.
      Второй старик (его голос тоже глухой и усталый, но ничуть не похож на голос первого. Он мужественнее, просветленней, он исполнен внутренней силы). Остановись, мгновенье! Жизни годы Прошли недаром, ясен предо мной Конечный вывод мудрости земной: Лишь тот достоин жизни и свободы, Кто каждый день за них идет на бой!
      А.А.: Благодарю вас, господа Фаусты! Вы мне больше не нужны. Можете быть свободны... (Те выходят.) Ну-с, любезная Софья? Что вы теперь скажете?
      Софья Скажу, что после явления сей треглавой гидры даже Гамлет уже не кажется мне таким чудовищем!
      Милон О да! Его мы упрекали в раздвоенности. А этот Фауст пал еще ниже: он смел явиться к нам втроем!
      Софья Кто автор сей безумной пьесы?
      А.А.: Великий Гете!
      Софья Вот как? Великий? Законодатели правил классицизма называли Шекспира пьяным дикарем и варваром. Но этот ваш Гете еще больший варвар, нежели сам Шекспир!