Приемная мать

— Спасибо тебе, Кадри! — повторила Веста и доба­вила: — За все.

Мы старались утешить друг друга. Я и Веста. В этом было что-то очень трогательное. Что-то, о чем ни в коем случае нельзя говорить, потому что это такое осо­бенное чувство, гораздо более глубокое, чем, если бы мы были давними друзьями.

ЖЕНСКИЙ ДЕНЬ...

Только вчера, после всех этих событий, я приняла непоколебимое решение — стать мужененавистницей. Во всяком случае, ни одному из мальчиков нашего класса никогда в жизни не сказать ни одного слова. А уже сегодня сомневаюсь, стоит ли ко всему этому относиться так серьезно. Какие-то исключения мне все-таки придется сделать.

Сегодня — Женский день. Даже в такой день маль­чики из нашего класса не могли воздержаться от иро­нии. Они поздравили нас утром словами, заключен­ными в огромные кавычки. Их замечания по поводу нашей женственности были куда как остроумны, но никак не доброжелательны и, к сожалению, нередко просто невежливы и обидны.

Конечно, мы и сами понимаем, что сегодняшний день предназначается не для нас, десятиклассниц, но они могли бы оказать нам хоть такую услугу — оставить нас в этот день в покое.

При этом они умеют вести себя прекрасно. Торжест­венную речь по поводу Женского дня произнес Андрес из девятого класса. И какую речь. Просто невероятно. До сих пор я считала, что только Урмас может выска­зывать такие мысли. Выходит, что есть и другие.

В программе, как всегда, был великолепен Свен, но и наш хор малышей тоже хорошо справился с выступ­лением. Да и все остальные. У нас в гостях были мамы, живущие поблизости, а некоторые приехали и изда­лека. По временам мы почти забываем, что где-то у нас есть свой дом. Но вот приезжают мамы, сидят с нами и радуются нам, а мы — им. Некоторые мамы уже старенькие и усталые и очень скромные, некоторые еще молодые и энергичные, но всем интересна наша жизнь, всех волнуют наши дела. Они расспрашивают о нас и им хочется слышать только хорошее, и мы сами хотим, чтобы все было хорошо. Удивительно, но по­чему-то напрашивается мысль, что и родители наши в чем-то похожи друг на друга. Может быть, это оттого, что все остальное у нас общее. И очень приятно слы­шать, когда воспитательница говорит той или иной маме что-то хорошее о ее ребенке. У бабушки Сассь немножко трясутся руки и голова и, когда воспитательница сказала ей, что Сассь у нас молодец и что она исправилась, то у старушки еще больше затряслась седая голова, и тогда я сама еще много хорошего рас­сказала ей о внучке.

Но чудеснее всех все-таки Роозина мама. Я о ней уже слышала, но сама она превзошла все ожидания. По профессии она геолог. Это само по себе кое-что значит. И как увлекательно она умеет об этом говорить.

Вся наша группа немножко гордится Роозиной ма­мой. Во всяком случае, ни в одной группе таких нет. Когда она рассказывала о своей работе, об экспедициях в разных отдаленных местах, то так умело связывала это с нашей повседневной жизнью, с нашей общей целью. Вообще, сколько у нее знаний и как она любит свою работу! Целый зал слушал ее, затаив дыхание, и было настолько непривычно тихо, что я заметила, как даже Энту не решился громко закашлять и поста­рался заглушить кашель платком.

После акта мама Роози вместе с нами пришла к нам в группу. Ну, эту картину стоило бы запечатлеть на пленку, когда все вокруг нее столпились. И смелее всех, конечно, Сассь. Когда мама села, Сассь просунула го­ловку под ее руку и никому не заступила своего места. Даже Роози. Хотя Роози и не пыталась ее оттеснить. Она стояла за маминым стулом и, улыбаясь, держала руку на мамином плече. А мама, обхватив одной рукой худенькую Сассь, другой рукой время от времени гла­дила руку Роози, лежавшую на ее плече. Во всем этом было что-то, на мгновение пробудившее мою старую боль и горечь, но я быстро справилась с этим чувством. Ведь я уже не маленькая и, кроме того, я была здесь и во всем участвовала.

Разумеется, маму Роози интересовало все, что каса­ется нашей жизни. Оказалось, что она знает о нас очень многое. Она знала даже меня, хотя мы встретились впервые. Несомненно, Роози ей обо всем пишет. Но меня поражает ее необыкновенная память и интерес ко всем и ко всему. Мы, с нашими маленькими радо­стями и заботами, стали даже в своих собственных глазах как-то значительнее, наш маленький коллектив и вся жизнь здесь приобрели новое значение, потому что всем этим интересовался такой человек. И, конечно же, такому человеку хочется все рассказать. На каждый ее вопрос слышалось сразу несколько ответов. Ра­зумеется, мы ни за что не хотели отпускать ее и в конце концов отправились провожать всей группой. Признаться, тут мы не проявили особой чуткости. Вос­питательница нам прямо сказала, что мы должны были быть догадливы и хотя бы ненадолго оставить Роози наедине с ее мамой. Но полная разочарования пауза, последовавшая за этим замечанием, была настолько единодушной и у Сассь было такое лицо, словно ее на глазах у всех ограбили до нитки, что Роози сама при­гласила пойти с нею всех, кто хочет. Захотели все. Этот вечер я, несомненно, запомню на всю жизнь, как самый хороший за время моего пребывания в школе-интернате.

После ужина, когда мы остались одни с воспитатель­ницей Сиймсон, мы торжественно подарили ей выши­тую нами скатерть. И, пожалуй, вовсе не усталость за­ставила ее украдкой потереть глаза.

Со своей стороны, она решила угостить нас чаем. Мы едва успели поставить на стол булочки и разлить чай, как отворилась дверь, и мальчики из седьмой группы вместе со своим воспитателем вошли в комнату. У Свена в руках был огромный букет цветов, и он передал его своей бывшей воспитательнице с таким элегантным поклоном, что слов уже не потребовалось. Андрес ска­зал самое главное — слова благодарности.

Мы попросили нежданных гостей чувствовать себя как дома. У нас было тесновато, но очень весело. Даже мне, новоиспеченной мужененавистнице. К счастью, ни Энту ни Ааду не входят в эту группу.

Раз-два — и мальчики помогли нам отставить в спальне мебель в сторонку и у нас образовалось место для танцев. Булочки разрезали пополам, а сладостей досталось всем понемногу, но зато у их воспитателя оказался с собой целый ящик вафель.

Таким образом, настоящий вечер танцев пришел ко мне в дом. Я уже не смогла изображать цветок у стены. Два танца танцевала с Андресом и все остальные со Свеном. С ним танец идет как будто сам по себе. Не знаю, какие еще курсы тут требуются. Он опять ска­зал, что я легкая, как перышко. Может быть. При моем росте я вешу всего сорок девять килограммов. И школь­ный врач тоже считает, что это слишком мало.

Во время последнего танца Свен сказал:

— Тебя, наверно, легко носить на руках.

Мне стало так жарко, словно меня кто-то с головой окунул в бочку горячей воды. Я очень смутилась и, конечно, сбилась с ритма и споткнулась о собственную ногу. Свен поддержал меня, чтобы я не упала, и изви­нился. Хорошее воспитание все-таки замечательная штука. У Свена оно просто в крови.

Теперь я уверена, что Свен не мог принимать уча­стия в кампании по выкрадыванию моей тетрадки. Кроме того, это единственный, кроме Урмаса, мальчик, которому я сама могла бы дать прочесть ее. Может быть, он хоть немножко понял бы, что я там писала.

Потому что он умеет сделать то, что произошло по­том. Конечно, именно он сделал это...

Дело в том, что, когда после ухода гостей, мы, в пре­красном настроении, стали готовиться укладываться спать, случилось нечто для всех нас, особенно для меня, совершенно неожиданное.

На моей подушке лежал белый цветок.

— Как он здесь очутился?

Когда мальчики помогали нам переставлять кровати на место, его не было, а теперь вдруг он оказался здесь. Ведь откуда-то он должен же был взяться? Прежде чем я успела обдумать это, Мелита заявила:

— Конечно, Свен. Он же беспрерывно смотрит на тебя влюбленными глазами!

Другие девочки присоединились к ее мнению, в том числе и я. Только вот когда умудрился он положить цветок на мою подушку да еще так, что ни одна душа этого не заметила?

Я спросила Сассь:

— Послушай, ты была в спальне, когда мы пошли в прихожую провожать мальчиков? Ты ничего не за­метила?

Сассь сердито пожала плечами:

— Очень мне надо сторожить твоего Свена.

По-видимому, для Сассь не существует неопределен­ного, равнодушного отношения ни к кому на свете. Если ей кто-то не нравится, то уж действительно не нравится.

Однако известно, что на подушках сами по себе цветы не расцветают, даже в Женский день и, конечно, кто-то должен был его туда положить. Это ужасно мило со стороны Свена и это немножко сгладило воспомина­ние о том, что сделали по отношению ко мне мои милые одноклассники.

Необыкновенный белый цветок, как трубочка, свер­нувшаяся только затем, чтобы скрыть свою золотую сердцевину и сохранить слабый, едва уловимый, но та­кой тонкий аромат, стоит в банке на моем ночном сто­лике и рассказывает о чем-то, чего я пока еще не могу понять до конца.

ВОСКРЕСЕНЬЕ...

Так больше не может продолжаться! Бедная Веста! Сегодня у нас был вечер. Я все-таки не пошла. Из-за малышей и вообще. Подумала, а что, если какой-нибудь Ааду или Энту пригласит танцевать. Они способны на это, хотя бы просто назло мне, а я уж такая дурочка, что не решусь отказать.

Вот что произошло. Мы с малышами как раз умыва­лись, когда дверь отворилась, и вошла Веста. Мы остол­бенели, открыв рты. Не столько потому, что она так рано вернулась с танцев, сколько из-за странного вы­ражения ее лица и даже походки. Казалось, она не заметила нас. Прошла прямо в спальню и даже по ее спине было видно, что ее обидели.

Я пошла за ней. Веста совершенно одетая лежала на постели, прямо на одеяле. Это было бы естественно для Мелиты или еще для кого-нибудь из девочек, но Веста могла это сделать только, если очень больна или с ней случилось что-то еще более ужасное.

— Веста, тебе плохо?

Никакого ответа.

— Тебя тошнит?

Я стояла около ее кровати. Светлые ресницы Весты дрогнули, но она тут же прикрыла глаза, словно они боялись света.

— С тобой что-то случилось?

Но прежде чем я успела понять, собирается ли Веста ответить на мой вопрос, вбежала Лики. Что же произошло на этом вечере?

Лики присела на кровать Весты:

— Не обращай внимания. Сейчас там мальчишки все выясняют. В зале такой шум, только держись!

— В чем все-таки дело?

Вкратце, вот в чем: последнее время Ааду танцует только с Тинкой, но на дамский вальс сегодня Тинка возьми да и пригласи своего бывшего партнера. Тогда Веста тоже решила пригласить своего бывшего парт­нера — Ааду. А Ааду, развалясь на стуле, ответил ей:

— Неохота!

Ой, бедная, бедная Веста! Это уже переходит всякие границы! Не успела я сказать и слова, как девочки вернулись с вечера. Из нашей группы не было только Мелиты, а все остальные девятиклассницы и десяти­классницы собрались у нас.

Началось величайшее возмущение. Каждая стара­лась излить свой гнев, вспоминали случаи плохого по­ведения и других гадостей наших мальчишек. Сгоряча бранили и тех, кто ни в чем не провинился.

Нет, больше этого так оставлять нельзя. Сначала выкрадывают наши дневники, смеются и издеваются над нами, потом оскорбляют девочек самым бессовест­ным образом. Кто знает, до чего так можно дойти. Конечно, не все такие, но достаточно выступить отдель­ным заправилам, как все они объединяются. По одному мы бы их одолели.

Сколько же мы должны терпеть подобные выходки? Неужели мы не можем ничего предпринять в свою защиту? Но что? Скажешь им слово, они десять в ответ. Может быть, лучше вообще не обращать на них внима­ния. В конце концов, они для нас такие же одноклас­сники, как мы для них одноклассницы, и мы нужда­емся в них ничуть не больше, чем они в нас.

И в самом деле! Меня вдруг осенило!

— Девочки, знаете, что мы сделаем? Объявим маль­чишкам бойкот. Перестанем их замечать. Будем просто игнорировать. Ни с кем из них ни одного слова. Если мы все это сделаем, то, безусловно, подействует. Как вы считаете?

— Сверхгениальная идея! — пришла в восторг Анне. Почти все девочки согласились с моим предложением.

— Надо их проучить. Покажем, что и мы умеем постоять друг за друга.

— А как же с танцами? Что же, выходит, мы больше вообще не будем ходить на танцы? — спросил кто-то из девочек.

— Разумеется, не будем. Вот именно. Пусть танцуют друг с другом, если придет охота. Ни одна из девочек не пойдет на танцы до тех пор, пока у Весты не попро­сят прощения. И не как-нибудь, а публично. Точно так же, в зале, где все это случилось. И перед Кадри тоже придется извиниться.

Анне уже была полностью в своем репертуаре. Очень скоро было установлено, как все должно произойти. Разумеется, нельзя да и не имеет смысла привлекать к участию в этом деле малышей. Одним словом, присут­ствовать должны старшеклассницы и, главным образом, комсомолки. Пожалуй, лучше без семиклассниц. Они все-таки далеки от нас, да и комсомольцев среди них единицы. Из нашего класса тогда отпадает Марелле. Оно и лучше. Она все равно не рискнет на такое меро­приятие, да и сердце ей этого не позволит. В нашем сегодняшнем собрании она тоже не участвовала, потому что еще не вернулась из дому.

— А как же с тобой, Тинка? — прямо спросила Лики.

— А что со мной? — обиженно удивилась Тинка.

— Ничего, — успокоила Анне. — Пусть недельки две поносит по Ааду траур.

— Какой там траур. Все это ваши фантазии. Вы во­обще не представляете себе, какой Ааду на самом деле. Я могла бы кое-что рассказать вам. По мне пусть покиснет!

Интересно, как мы все это проведем?

ПОНЕДЕЛЬНИК...

Какой необычный день! Нам, девочкам-заговорщицам, пришлось совсем не легко! Как это отразится на мальчиках, пока еще неизвестно.

Утром в классе, как всегда перед уроками, сначала были обычные шум и суета, и вдруг в них ворвалось что-то новое:

— Ты не слышишь, что ли?

Уши Майе горели, но она решительно повернула Тийту спину.

Почти одновременно послышался резкий голос Ааду:

— Ты-ы! Что это с тобой? Уши отоспала, что ли?

Веста не отвернулась, но даже с нашей задней парты было видно, что со вчерашнего дня Ааду стал для нее пустым местом.

Когда же и Лики на какой-то вопрос Энту ответила не своей обычной улыбкой, но полным молчанием, мальчики, казалось, начали о чем-то догадываться.

Если бы они реагировали на это иначе, пожалуй, нам было бы гораздо сложнее продолжать задуманное. Но они — и именно вожаки — использовали свое обычное оружие.

Энту пожал плечами:

— Похоже, что девчонки со сна помешались.

Откуда-то с задней парты послышалось:

— Горячая каша в голову ударила!

И все в том же духе. Чем более ядовитые замечания сыпали мальчишки, тем больше я укреплялась в нашем решении. Как выяснилось, то же самое испытывали все девочки. Нам, девочкам, становилось ясно, что и мы — сила. И именно потому, что мы были правы, теперь оставалось только выдержать до конца!

Труднее всего, конечно, на уроках. Наш обет молча­ния неизбежно распространяется и на подсказку. А ведь эта привычка засела в школьниках прочнее, чем какая-либо другая. Совершенно непроизвольно, словно сам по себе, рот открывается, когда тот, кто вызван, не знает, а ты сама знаешь и сидишь в подходящем для отве­чающего месте.

Я сама чуть не попалась, когда Прямая вызвала по алгебре Тийта. Во всяком случае, за сегодняшний день мы сумели провести в классе твердую линию. Мальчики сами довольно скоро оказались по ту сторону этой линии. К концу дня они уже не искали общения с нами. В особенности, в отношении подсказок. Возможно, на­деются, что мы без этого пропадем. Ну, в части подго­товки к урокам мы всегда сильнее.

Учителя пока ничего не заметили. В девятом, гово­рят, такое же положение.

Сложнее всего, конечно, отдельные случаи. Свен встретился мне в коридоре и заговорил со мной таким голосом и с таким выражением лица, как будто само собой разумеется, что для него я сделаю исключение. Со своей точки зрения он может быть и прав, если вспомнить, что он рассказал мне о стенном шкафе. И мне в особенности трудно было при мысли о цветке, когда он спросил:

— Послушай, объясни, что все это значит? Чего вы добиваетесь?

Я молчала, как русалочка из сказки Андерсена. Тем­ные брови Свена приподнялись:

— О-о, и ты тоже не разговариваешь? Даже со мной?

Я уже хотела покачать головой, но тут же подумала, что в сущности это тоже разговор, и опустила глаза.

— Скажи только, вы это из-за вчерашней чепухи? Из-за Ааду, да?

Если бы я и кивнула, это все равно не имело бы смысла. По правде говоря, я не сделала этого только из-за Ааду. Пришлось бы объяснять куда пространнее. Я была в невозможно трудном положении. Открыла было рот, чтобы объяснить наказуемому вину, за кото­рую он вместе с другими должен понести наказание, но тут же осеклась. К счастью, я вспомнила, что у Анне, например, гораздо меньше оснований для того, чтобы не разговаривать с Андресом, и все же она не разгова­ривает. Она тоже молчит. Только из солидарности с нами, остальными девочками.

Тут очень кстати подоспела Лики, взяла меня за руку и потащила на тренировку.

Оставили Свена, где он стоял. Пусть сердится! Пусть постарается объяснить остальным то, чего они, по-види­мому, сами понять не могут.

ПЯТНИЦА...

Мы выдержали уже пять дней. И к таким вещам, оказывается, можно привыкнуть... В нашем классе по­средником стала Марелле. Если возникает необходи­мость общения с противной стороной, то это делается посредством Марелле. Она относится к своей роли чрезвычайно серьезно и каждый раз пытается примирить противников, смягчить их сердца. Но это относится, главным образом, к нам. С мальчиками она держится и разговаривает так, как будто она в чем-то виновата перед ними. Не знаю, что заставляет ее поступать так — сострадание к побежденным или просто потребность в заискивании. Во всяком случае, я, да и многие другие, не пользуемся посредничеством Марелле. Обойдемся и без нее. В девятом, например, нет ни одного нейтраль­ного пункта и ничего, справляются. Но там на страже неусыпное око Анне.

Забавно было сегодня смотреть на Сассь, когда Энту в столовой неожиданно подошел к ней и спросил:

— Ну, как твой утюг, работает?

Сассь набрала воздуху, вытаращила глаза, взглянула на меня и выпалила:

— Если хочешь, я отдам его обратно, но с тобой я все равно не разговариваю!

Я бы с удовольствием тут же расцеловала ее за это, но с ней в таких делах нужно быть особенно осторож­ной.

В общем-то я страшно устала. Конечно, не от молча­ния, а от тренировок. Я теперь в запасной команде. А Лики жмет со своими тренировками, как сумасшед­шая. Конечно, у каждого своя точка зрения. А Лики убеждена: если мы хотим произвести на мальчишек какое-то впечатление, то должны занять первое место. Это, конечно, правильно. Наши мальчишки и по баскет­болу и по волейболу занимают среди школьных команд первое место в городе.

Похоже, что Мелита варится в собственном соку. Она уже просила Лики допустить ее хотя бы к тренировкам. Лики повернулась к ней спиной. Когда учительница физкультуры вчера во время тренировки ввела ее в игру, мы так ловко подавали мячи мимо нее, что она сама вскоре исчезла с площадки.

Спортивной величины или мастера мяча из меня, конечно, никогда не получится, но все-таки я стараюсь, как могу, если дело касается серьезной игры. Ведь нам обязательно надо завоевать первенство в игре со II средней школой.

СУББОТА...

Бывают же на свете сложные ситуации! Сегодня нас посетили очередные гости. Вообще к нам приезжают гости со всего света, как будто мы показательный обра­зец из области школ-интернатов. На этот раз прибыли из министерства. Побывали в спальнях, в столовой, в классах — словом, повсюду. Всеобщие похвалы заслу­жил наш уголок отдыха. Именно сегодня я вместе с Энту дежурила по кухне. Вошли гости. Заглядывали в каждый угол, в котлы, в сковородки и в шкафы и принялись нас расспрашивать о самых разных вещах. Один из гостей спросил Энту:

— Ну как, молодой человек, работа в кухне не ка­жется вам неприятной?

Я с любопытством взглянула на Энту. Я довольно точно знала, что он думает, например, о чистке кар­тошки, потому что он только что достаточно вырази­тельно и непечатно выразил об этом свое мнение. Энту поднялся из-за корзины с картофелем и произнес с наигранным простодушием:

— Нет. Почему же мне должно быть неприятнее, чем девочкам. Ведь мы, мальчики, тоже едим картошку.

И, подло используя момент, тут же обратился ко мне:

— Не правда ли, Кадри? Ведь тебе не трудно чистить картошку?

Больше всего мне хотелось заткнуть ему рот неочи­щенной картофелиной, но я стояла среди посторонних, немая, как придорожный столб, и на моем покраснев­шем лице, наверно, можно было прочитать только одно. Я очень надеюсь, что мое упорное молчание гости при­писали застенчивости.

К счастью, один из гостей догадался повторить свой вопрос:

— А вам, девушка, это дежурство на кухне не в тя­гость?

— Не очень.

Пусть здесь был директор и старший воспитатель, все равно сейчас я была абсолютно не в состоянии изворачиваться, подобно Энту.

— Значит, все-таки не очень. А не скажете ли мне, как вам тут вообще нравится?

И найдут же, что спросить! Почему тогда уж сразу не полюбопытствовать, как мне вообще нравится жить на свете. Итак, я оказалась в центре внимания. Меня это никогда не устраивает. К счастью, на свете есть простые правила вежливости. И я прибегла к одному из них.

— Спасибо, нравится.

— А не могли бы вы сказать, что именно вам в этой школе нравится? Раньше вы учились в другой, не так ли? Что здесь иначе или что вам тут больше по душе, чем, в прежней школе?

Уж лучше бы спросили, что не нравится. Это я успела хорошо обдумать и сразу сумела бы ответить. А так...

— Не знаю...

Должно быть, я произвела на них совершенно безна­дежное впечатление. Слышала, как директор стал объ­яснять стоявшим рядом, что я поступила сюда только в этом году.

— И все же.

Отвернувшиеся было лица вновь обратились ко мне.

— Прежде всего равноправие. Я хочу сказать, что все должны уметь все делать. Видите, даже мальчики чистят картошку. Дома бы они этим не занимались. Вообще многим из нас некоторыми вещами дома не пришлось бы заниматься, а в сущности, все это лишь на пользу. Научимся самостоятельности и не будем на­деяться только на родителей. Ну да, именно, у нас тут все равны. Я думаю, что в такой школе мы гораздо ближе к коммунизму, чем в других. Мы придем к нему немножко раньше, чем люди из других школ. Я ду­маю... как бы это сказать... ну, конечно не фактически, то есть, значит, и фактически, но...

Кок-кок, мёк-мёк. Наконец, я все-таки нашла более-менее подходящее слово:

— Морально!

— Так, так...

Дяденька из министерства потирал свой подбородок.

— Как вы учитесь? Какой, например, табель вы полу­чили за полугодие? А-га — пятерки и несколько четве­рок. Так. Так.

Да-да, товарищ. Так-так. Четверки и пятерки были у меня даже и в седьмом классе. Но вообще-то дело не в этом. Уж такая я уродилась — если у меня вот так — бух! — что-то спрашивают, то настоящий ответ прихо­дит мне в голову не раньше, чем через двадцать четыре часа. Вообще вам следовало дать нам время подумать, раз уж вы задаете такие исчерпывающие вопросы. Но, по правде говоря, насчет коммунизма я все-таки не­плохо сказала. Сама не понимаю, как это у меня полу­чилось. Я раньше об этом как-то не думала. Надеюсь, что, несмотря на мое заикание, они все-таки поняли мою мысль. Только вот надо было говорить о конкретных вещах. О наших практических занятиях, об опыте, ко­торый мы в этой школе приобретаем, и еще я совсем забыла упомянуть о наших взаимоотношениях с малы­шами. Что незаметно для себя мы становимся для них старшими братьями-сестрами. А это очень важно. Я могла бы рассказать, например, о том же утюге, сде­ланном Энту. Но этот Энту?! Ведь все же прекрасно поняли, что насчет картошки он просто паясничал.

Впрочем, зачем я волнуюсь. Они сами достаточно кон­кретно познакомились с нашей жизнью. В мастерской, в классе рукоделия, в садоводстве и т. д. Единственное, что я могла бы им еще сказать, это чтобы они поста­рались как-нибудь поторопить наших строителей, кото­рые строят новое здание интерната, но что-то уж очень медленно.

Позже в честь гостей был устроен вечер с импровизи­рованной программой — трио мальчиков, Свен играл на фортепьяно, я и Анне читали стихи и т. д.

Раз мы уж все равно опоздали в баню — и, наверно, за удачную программу — после концерта директор разрешил нам потанцевать. Именно теперь! Так слу­чается в жизни нередко. В другое время такие неожи­данные дополнительные танцы были бы встречены об­щим ликованием, но сегодня..? И к тому же у нас гости!

Пока готовили зал к танцам, мы, большие девочки, собрались и жужжали, как потревоженный улей. Что-то будет? Как вести себя? Глупее всего, что здесь гости. Многие девочки были непреклонны и предлагали уйти с вечера. Другие считали, что ради гостей сегодня нужно сделать исключение. Иначе получится неприят­ная история. Наш ожесточенный спор привлек внима­ние воспитательницы Сиймсон и она направилась к нам.

— Девочки, идемте в коридор!

Одна за другой мы вышли из зала. Здесь продолжа­лась борьба «за» и «против». Мне показалось, что для очень многих девочек гости были только предлогом. Я старалась агитировать, как умела, но мои слова в та­ком деле не имеют веса. Сама-то, я все равно не хожу на танцы. И тут молчавшая до сих пор Веста сделала решающий шаг. Она просто стала спускаться с лест­ницы.

— Веста, постой, куда ты? — крикнула Лики. Веста обернулась, и выражение ее лица решило все сомнения. Ладно! Разве это преступление, если однажды вечером девочки почему-то предпочтут баню танцам?

Наша группа удалилась в полном составе, исключая, конечно, Мелиту. Роози мы уполномочили наблюдать, как развернутся события. За нами последовали другие группы. Прежде всего первая, а за ней остальные. Те­перь, когда решение было принято, нам стало просто весело.

Такого веселого банного дня у нас еще не бывало. Малыши помылись еще днем и персонал тоже. Мы были совершенно одни, и нам не надо было спешить из-за мальчишек.

Мы использовали все банные удовольствия. Ритмично похлопывая себя на полке вениками, чувствовали себя хозяевами положения. Победителями! Внизу на ска­мейке Урве и Анне затянули песню. И скоро вся баня гудела от песни, которую распевали несколько десят­ков победных голосов. Роози появилась в тот момент, когда мы громко распевали импровизированные слова на известный мотив:

Танцует парень с песнею, песнею,

обняв скамейку, кружится, кружится!

Осторожно не споткнись, не споткнись,

носик можешь ушибить, ушибить!

Тра-ля-ля-ля и т. д.

Роози сообщила, что гости вместе с директором почти сразу ушли с вечера, так что они, по-видимому, ничего особенного не заметили. На Роози посыпались вопросы:

— Что делал Рейн?

— А Тийт сразу ушел?

— С кем танцевал Пеэду?

И т. д. и т. д. Каждую интересовала, главным обра­зом, судьба и поведение ее друга или партнера на тан­цах. На лицах появлялась легкая, довольная улыбка, когда Роози отвечала всем почти одно и то же:

— Не танцевал. Сразу ушел. Танцевал всего один танец с семиклассницей и исчез. Посидел у стенки и заковылял домой.

К Роози продолжали приставать с расспросами, и на­конец она даже рассердилась немножко и сказала:

— Я же говорила. Большие мальчики улетучились почти сразу. Сейчас там крутятся только семи- и вось­миклассники. Даже Мелиту никто не пригласил.

— А ты танцевала?

Роози как раз намылила голову, и можно было ожи­дать, что она не ответит, но после короткой паузы она заявила:

— Я отказала даже Свену.

— Даже Свену! — повторила Анне таким голосом, что стало понятно — и ей известна большая тайна Роози.

Посмотрим, чем все это кончится. Во всяком случае, завтра танцы определенно отменяются, если даже будут официально разрешены. Мальчишки не позволят себя дурачить вторично.

ВТОРНИК...

Прежде чем описывать сегодняшний вечер, я должна, пожалуй, рассказать, что произошло перед этим. Мы случайно оказались только втроем — Веста, Сассь и я.

Веста сидела к нам спиной, вглядываясь в темноту за окном. Видеть там она ничего не могла, разве что свое отражение в оконном стекле. Сассь стояла на коле­нях на стуле и, опираясь локтями в стол, углубилась в какую-то растрепанную книжонку. Я заметила, как она время от времени исподлобья поглядывала на Весту, Вдруг она спросила;

— Веста, биллион — это самое большое число?

Для Весты в эту минуту явно не существовали ника­кие числа на свете, она с головой ушла в какие-то свои тяжелые, грустные мысли.

— Веста! — этот голос невозможно было не услы­шать. Веста пробормотала что-то, не поворачивая го­ловы.

— Я же тебя спрашиваю, Веста. Биллион — это самое большое число? Ты знаешь? — Сассь, по-видимому, ре­шила не отступать.

— Да. — Веста, наверно, сказала бы «да», даже если бы Сассь назвала число «10». Так далеки от нас и от этой комнаты были ее мысли.

Это поняла и Сассь. Она слезла со стула, подошла вплотную к Весте и, глядя снизу вверх в ее лицо, спро­сила:

— А что будет после биллиона?

Веста подняла светлые ресницы:

— Биллион один.

— А после биллиона одного?

— Биллион два. — Наверно, такой голос был бы у электронно-счетной машины, если бы она вдруг заго­ворила.

— А после биллиона двух?

— Биллион три.

— А после биллиона трех?

— Биллион четыре.

— А после... — Число достигло уже биллиона два­дцати трех, а нетерпение Сассь возрастало на глазах. Она захлебывалась от волнения.

— А после биллиона двадцати трех?

Голос Весты по-прежнему звучал безразлично и мо­нотонно, словно принадлежал машине по имени Веста.

— Биллион двадцать четыре.

— Веста! — крикнула потрясенная Сассь. — Когда же ты скажешь: «теперь оставь меня в покое!»?