Внезапно ход его размышлений оборвался. Что-то произошло... Что?... Неприятный холодок подкатил к груди, по спине поползли мурашки. Но что же случилось?... Демиров был не способен сразу разобраться в этом. Произошло что-то вокруг него, здесь, на дороге, рядом... Но что? Может, ему послышался подозрительный шорох в кустах?... Может, ему передалось состояние коня, который вдруг почему-то начал боком жаться к скале по левую сторону, сторонясь кустов можжевельника справа, кося на них испуганным налитым кровью глазом, запрядал ушами, как-то весь напрягся и наконец окончательно стал. Демиров слегка поддал ему шенкелями, однако это не помогло: жеребец перебирал ногами, плясал на месте, не хотел идти вперед.
      "Никак, зверя почуял... Медведь в кустах..." - решил Демиров и посильнее пришпорил каблуками коня. Тот нехотя повиновался, затрусил неровной рысью.
      В этот момент Таир услышал крик:
      - Стой! Придержи лошадь!
      Впереди на дорогу выскочили двое с винтовками. Одного из них Демиров сразу же узнал, хоть никогда до этого не видел, - < по рыжим отвислым усам. Это был Зюльмат.
      Правая рука Демирова непроизвольно скользнула к бедру, где был наган.
      - Не шевелись! Опусти руки! Или умрешь! - крикнул властно Зюльмат, вскинув винтовку. Приказал второму бандиту: - Эй, Мидхат, держи его на мушке! - Сказав это, сам опустил ружье.
      Таир понял: он попал в засаду, сопротивление бессмысленно. Положил обе руки на луку седла спереди. Однако, как ни странно, страха он больше не ощущал: ситуация прояснилась, все стало на свое место. Вот - он, вот - перед ним двое вооруженных бандитов, в кустах, очевидно, лежат другие, их-то и почуял конь... Что можно сделать в такой ситуации, чтобы спастись?...
      Мозг продолжал сохранять ясность. Где-то должен быть шанс... Где?... Как он должен действовать?... Где этот шанс?...
      Зюльмат нагло расхохотался:
      - Вот так дела!... Мы его ищем, как говорится, на небе, а он - здесь, на земле!... Ждем Таира, окруженного сотней телохранителей, подготовили достойную встречу, а он - на тебе! - один, как медведь-шатун зимой, бродит по горам!... Молодец, джигит!... Славно!... Не перевелись еще, значит, храбрецы в наших горах! - Говоря это, Зюльмат приблизился, остановился рядом с конем Демирова, по правую сторону. М.идхат шел следом за атаманом, встал позади него. Зюльмат, переложив короткий карабин в левую руку и опираясь на него, как на палку, не переставал насмешливо скалиться: - Ты, секретарь, наверное, безбожник?... А мы верим в аллаха. Как видишь, он на нашей стороне, послал нам удачу!... Ты что это все молчишь?... Или не знаешь, кто с тобой разговаривает?
      - Знаю, слыхал о тебе, - спокойно ответил Демиров. - Давно хотел встретиться... Правда, не так...
      - И не страшно тебе? Мороз не пробирает?..
      - Какой же летом мороз?
      - А мне показалось, у тебя руки трясутся!... Значит, ошибся я?... - Он продолжал скалить зубы. Вдруг насупился, прищурил один глаз, сказал совсем другим тоном - вкрадчиво, скороговоркой: - Если согласен помочь нам - подарим жизнь! Обещаешь?... Говори!...
      Демиров не раздумывал ни минуты, ответил:
      - Советую тебе, Зюльмат, и твоим людям сложить оружие!
      Зюльмат снова захохотал:
      - Сложить оружие?! Не перед тобой ли?... Вот ребенок!... В здравом ли ты уме, секретарь? С какой стати мы будем складывать оружие?!
      - Во имя спокойствия!
      - Чьего спокойствия?
      - Спокойствия народа, крестьян, родной земли, родины!...
      Зюльмат оборвал Демирова:
      - Будет болтать! Тебе осталось совсем немного жить!... Может, обойдешься без проповеди? Смерть заглядывает в твои глаза, секретарь!...
      - Вижу! - усмехнулся Демиров.
      - Ничего ты не увидишь, когда ткнешься носом в землю! - зло процедил Зюльмат. - Тебе следует плакать!...
      - Пусть бандиты оплакивают свою участь!... А мне смерть не страшна, я знаю: все мы смертны, рано или поздно - всё одно умрем!...
      - И мы это знаем! - все больше и больше наливаясь злобой, выкрикнул бандит. - Мы тоже не боимся смерти!
      - Смерть в кустах - не подарок! - поддел Демиров.
      - Вот ты-то и подохнешь в кустах! - парировал Зюльмат и - радуясь удачному слову, хохотнул: - Как шакал!
      - Я умру на своем посту, - невозмутимо сказал Демиров. - Умереть на посту, где бы то ни было, - всегда почетно!... Моя совесть чиста: я не свернул с пути!...
      - А мы, выходит, грешные души, сбились с дороги? - с издевкой спросил бандит. - Заплутались?
      - Да, именно заплутались.
      - Как твой двоюродный братец?!
      Демиров насторожился:
      - Какой двоюродный братец?
      - Я говорю про Ахмеда, сына твоего родного дяди. Ахмед живет на той стороне, за Араксом. Или тебе память изменила?...
      - Мы с Ахмедом всегда шли разными путями.
      - Он - честный человек.
      - Честный человек не покинет родину! Честь - это...
      Зюльмат перебил насмешливо:
      - Честь!... Родина!... Долг!... Знаем эти ваши словечки!... Забиваете народу мозги!...
      - Да, в вашем языке этих слов нет.
      - В каком это нашем языке? Что ты болтаешь, парень?
      - В разбойничьем языке, языке убийц и предателей!... В языке продажных изменников родины!...
      Правая рука Зюльмата потянулась к маузеру в деревянной кобуре, висевшему спереди на поясе:
      - Я вижу, секретарь, ты от страха спешишь навстречу смерти, как овца на бойне! Не торопись! У нас еще будет с тобой серьезный разговор... Твой брат Ахмед поручил тебя нам, просил сохранить тебе жизнь. Хоть ты и спешишь отправиться на тот свет, но мы тебе не помощники в этом. Мы дали слово твоему брату Ахмеду, который просил нас, чтобы ни один волосок не упал с твоей головы!... Он так и сказал: берегите Таира! Но при этом Ахмед поставил одно условие, говорит, пусть Таир напишет мне письмецо, черкнет пару строк о себе: как он там?
      Демиров сразу понял, в какую западню хочет поймать его Зюльмат.
      - Я не желаю знаться с предателем! - сказал он резко.
      - Разве написать брату письмо - это предательство? - возразил Зюльмат, пожимая плечами. - Знал бы ты, как уважительно Ахмед говорит о тебе, как любит тебя!... Ведь ваши отцы вскормлены грудью одной матери... Ты и это будешь отрицать? - В голосе Зюльмата прозвучал неподдельный укор. Демиров немного смутился, что не укрылось от бандита. Зюльмат повторил: - Да, да, ваши отцы вскормлены одним молоком!...
      - Ахмед - враг и предатель! - почти выкрикнул Демиров. Конь под ним фыркнул, заволновался, хотел сорваться с места, но Зюльмат успел схватить его за узду.
      - Значит, ты отрекаешься от своего рода? - с угрозой спросил Зюльмат. Отрекаешься от близких тебе людей?!
      - Я - сын дровосека Демира-киши. У моего дяди в доме молоко рекой лилось, а у нас - животы вспухали от голода!
      - Выходит, секретарь, завидуешь, как они жили?!
      - Не завидую, не в зависти дело! Мы с Ахмедом на разных фронтах классовой борьбы. Дороги наши разошлись! Не пришлось мне столкнуться с Ахмедом на поле боя... Бежал он!... Так что напрасно он поручил меня вам!
      - Как видишь, Ахмед - благородный человек, не то что некоторые!
      - Ахмед - изменник родины, предатель! Что ему надо от меня? Хочет склонить и меня к измене? Не выйдет!
      Хлопнула деревянная крышка кобуры маузера на поясе Зюльмата. Лишь на одно мгновение бандит отпустил узду коня и снова ухватился за нее.
      - Не валяй дурака, секретарь!
      - Вы меня смертью не запугаете!
      - Отчего же ты побледнел? За шкуру свою дрожишь?! Жалко ее стало?!
      - Жалко другое! Жалко, что не увижу вас притянутыми к ответу за ваши злодеяния!... Жалко, что остались незавершенные дела... Остались мечты!...
      - У нас тоже есть мечты! Ради них-то мы и вооружились! Понял?!
      - Врешь, Зюльмат! Вы вооружились, чтобы мстить народу, который сверг власть беков! Вы - наймиты, палачи!...
      - Попридержи свой язык! - крикнул Зюльмат, багровея. - Или я отрежу его тебе!...
      - На это ты способен!
      Наступила пауза. Некоторое время они сверлили глазами друг друга. Затем Зюльмат проворчал:
      - Жалею, очень жалею, что дал Ахмеду слово!... Короче, все зависит от тебя самого... Черкни ему пару строк, хоть что-нибудь, лишь бы он узнал твою руку... Обрадуется! Два слова -это достаточно... Ты понял?
      - Я уже сказал тебе, что предателем не стану! - отрубил Демиров. - Не стану!...
      - Тогда езжай! - Зюльмат отпустил узду коня, показал рукой на дорогу. Езжай! И подумай!... Мы еще с тобой увидимся!... - Коварная улыбка мелькнула на его губах. - Ну, двигай, двигай!... Быстро!...
      - Хочешь в спину выстрелить? - презрительно сказал Демиров и добавил: Бандит!
      - Говорю, езжай, не тронем, не бойся! Не такие уж мы бесчестные!... Все-таки ты - свой, земляк! - Зюльмат опять осклабился: - Поезжай, тебе говорят! - Он гикнул, ударил по крупу коня, тот птицей сорвался с места, понесся по узкой тропе. Зюльмат вскинул маузер, начал целиться. Неожиданно стоявший позади Мидхат ударил снизу по его руке. Пуля ушла в небо. Маузер полетел в кусты...
      И тотчас ущелье огласилось винтовочными залпами. Стреляли снизу, от реки; отвечали из кустов, окаймлявших тропу.
      Оказывается, час тому назад разведчики из отряда, возглавляемого уполномоченным ГПУ Балаханом, заметили в бинокль залегшую в засаде в кустах пониже перевала банду.
      Балахан принял решение зайти со стороны реки и ударить зюльматовцам в спину. Внезапность, по его замыслу, должна была компенсировать недостатки позиции. Посланный по заданию Алеши Гиясэддинова отряд подоспел как нельзя вовремя. Неудачный выстрел Зюльмата невольно послужил для отряда Балахана сигналом к бою. Находясь внизу, не имея возможности видеть, что происходит на тропе, скрытой стеной можжевеловых зарослей, видя лишь отдельные фигуры затаившихся в кустах бандитов, люди Балахана и не подозревали, как близок был к гибели секретарь райкома, не знали, что их дружные неожиданные залпы посеяли панику в банде Зюльмата и по существу спасли Демирова от смерти.
      Когда сзади грохнул выстрел, а за ним загремели залпы, Демиров выхватил из кобуры наган и начал на скаку палить наугад по кустам. Услышал за спиной истошные крики:
      - Убили Кемюра-оглу!...
      - Кемюр-оглу убит!...
      - Нас окружают!
      Тем временем сзади на тропе произошло следующее... Не успел еще маузер Зюльмата долететь до кустов, как атаман рванул из ножен кинжал и с поворота, с дьявольской ловкостью всадил его в грудь Мидхата, поразив сердце.
      - Собака! Предатель! - прорычал он и выдернул кинжал из уже мертвого тела, которое тут же рухнуло на землю; двумя молниеносными движениями, нагнувшись, обтер лезвие об одежду убитого, вогнал клинок в ножны. Выпрямился. Приставил ладонь ко рту и издал пронзительный звук, похожий на крик горного оленя.
      Это был условный сигнал: всем отходить в горы!
      ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
      Ситара, Мехпара и Аслан, приунывшие, сидели на циновке под инжировым деревом, когда калитка вдруг скрипнула и во двор вошел дядя Гулам, их сосед и большой приятель маленького Аслана, директор одной из школ Нагорного района. Приблизившись к дереву, спросил глухим басом:
      - Что-нибудь случилось, детки? Отчего такие грустные? Что носы повесили?... Признавайтесь!... Что произошло?
      - Все в порядке, дядя Гулам, - ответила за всех Мехпара. - Живем понемножку.
      - Известий нет от Нанагыз и Рухсары? - поинтересовался сосед.
      - Ничего не пишут, Гулам-муаллим, забыли нас, - уныло ответила Ситара.
      - Я слышал, и Ризван поехал вместе с Нанагыз к Рухсаре... Это верно, девочки? - поинтересовался сосед. Ситара молча кивнула головой. Аслан выпалил:
      - А мы скучаем!
      Гулам-муаллим, нагнувшись, положил ладонь на темную стриженую головку мальчика, задорно подмигнул ему:
      - На тебя это не похоже, Асланчик! Ты ведь мужчина!... Разве мужчины скучают?...
      - А вот мы скучаем! Скучаем! - с вызовом сказал Аслан. - Хотим - и скучаем!...
      - Понятно, - улыбнулся Гулам-муаллим и перевел взгляд на Ситару. Та сказала:
      - Этим утром мужчина Аслан не хотел вставать с постели - стыд и срам.
      Гулам-муаллим укоризненно покачал головой:
      - Это правда, Асланчик? Что произошло? Ты почему не хотел вставать?
      - Говорил, не встану, пока мама не приедет, - вмешалась в разговор Мехпара.
      Гулам-муаллим, в котором проснулся педагог, счел нужным заговорить о другом:
      - Скоро я поведу Аслана в школу. В этом году он начнет заниматься. Да, Асланчик?...
      - Я пока не буду учиться! - объявил мальчуган. - Подожду немного.
      - Вот как?! А почему, дорогой Аслан?
      - Пусть мама приедет - тогда! Гулам-муаллим расхохотался:
      - Выходит, наш крошка Аслан не может без мамы? Не можешь, да?... Не ожидал...
      - Почему же не могу? Могу... Только пусть мама и Рухсара приедут - тогда пойду в школу! - На глазах Аслана сверкнули слезы. Гулам-муаллим подхватил мальчугана на руки, поднял его вверх, к самым веткам, на которых висели янтарные, уже вполне зрелые плоды. Сестры, желая развеять грустное настроение мальчика, неестественно громко засмеялись.
      - Ах, дядя Гулам, - воскликнула Ситара, - знали бы вы, какой наш Асланчик заводной парень!... Он каждую минуту откалывает какой-нибудь номер!
      Мехпара же сказала совсем невпопад:
      - Трижды в день наш джигит плюхается на землю, дрыгает ногами и ревет как белуга. Вот один из его номеров...
      Ситара с укоризной посмотрела на сестру, однако ничего не возразила ей.
      Гулам-муаллим прижал Аслана к груди, расцеловал в обе щеки, опустил на землю.
      - Дети, собирайтесь, скоро поедем на дачу! - объявил он. - Пери-ханум приказала мне, чтобы в эту пятницу я вас непременно привез!
      Девочки, поблагодарив, начали отказываться. А Аслан тотчас согласился. Он часто ездил на дачу с дядей Гуламом. Любил играть со своим одногодком Саламом, сыном дяди Гулама, на песчаных дюнах.
      Салам был единственным ребенком в семье. Он родился поздно, спустя десятилетие после женитьбы Пери-ханум и Гулама-муаллима, когда супруги уже почти не надеялись, что у них будет прибавление. Но "чудо" все-таки свершилось: родился мальчик. Естественно, супруги души не чаяли в Саламе, он стал их кумиром с первого же дня появления на свет. Салам был привязан к Аслану, и это, разумеется, не могло не влиять на отношение родителей к малышу соседу, ко всей семье Алиевых. Пери-ханум и Гулам-муаллим любили Аслана, как родного. Своеобразие мальчугана, его оригинальность, выражавшаяся в стремлении держать себя, разговаривать "по-взрослому", еще больше привязывали супругов к сыну Нанагыз. Так как Асланчик был единственным в семье "мужчиной", то эта "исключительность" определенным образом сказывалась на его характере: его разговор, суждения часто были слишком "серьезными" и
      никак не вязались с его возрастом. Сестры говорили в таких случаях: "Асланчик форсит!" Было забавно наблюдать и слушать, как он порой, точно схватив интонацию старших, покрикивает на Ситару или Мехпару:
      - Ай, гыз, ты где была?... Почему задержалась на базаре?. (Каждый раз одно и то же!... От него отмахивались:
      - Уткнись лучше в подушку и поплачь, тоже - мужчина!
      _ Кто плачет? Кто плачет?! - удивленно восклицал Аслан.
      В такие минуты мальчик искренне стыдился своих капризничаний, когда он оглашал дом ревом или во дворе падал животом на землю и колотил по ней ногами.
      Словом, в семье Гулама-муаллима Асланчика обожали. Пери-ханум мечтала, чтобы к ее Саламу, бледнолицему, грустноглазому, перешла смышленость их соседа, чтобы и их сын был таким же энергичным, подвижным. Салам, встречаясь с Асланом, немного взбадривался, оживал, в глазах его появлялся озорной блеск, он начинал шуметь и озорничать.
      "Как им хорошо вдвоем! - умилялась Пери-ханум. - Погляди, Гулам, как дети играют!... Честное слово, если бы Нанагыз согласилась, мы бы усыновили Асланчика!... Ты посмотри, Гулам, ведь он - огонь, пламя!... Сколько в нем энергии, тьфу-тьфу, не сглазить бы!... Да сохранит его аллах от дурного глаза!"
      "Нанагыз боготворит своего сынка, - отвечал Гулам-муаллим. - Напрасно, Пери, мечтаешь о том, что невозможно".
      "Любимица Нанагыз - Рухсара! - доказывала Периха-нум. - Она всегда сама говорит: Рухсара - свет моих очей, она - моя молодость, мое девичество, моя жизнь!..."
      "И все-таки Асланчика она любит больше", - настаивал на своем Гулам-муаллим.
      "Я не говорю, что Нанагыз не любит Асланчика! - Пери-ханум начинала раздражаться. - Но к Рухсаре она так привязана, что, стоит у дочери ресничке упасть из глаза, - мать уже страдает, сходит с ума..."
      "Понятно, родная дочь!"
      "Плохо, когда в семье одно-единственное дитя! - вздыхала Пери-ханум. Вечно чего-то боишься, всегда твое сердце неспокойно... Завидую я Нанагыз, счастливая!..."
      Гулам-муаллим протянул Аслану руку, ладонью вверх:
      - Ну, так едем, герой?!
      Мальчик "дал пять":
      - Едем!
      - Ух и поиграем мы там с Саламом! - воскликнул дядя Гулам.
      - Поиграем!
      Гулам-муаллим ушел к себе, надел одежду попроще, захватил небольшую плетеную корзину - зембиль. Снова появился в соседнем дворе.
      - Ну, девочки, едем с нами! Море нас ждет!
      Сигара еще раз поблагодарила за приглашение и объяснила, что они с сестрой не могут поехать, так как в любой час может вернуться мать, а ключа-то у нее нет.
      Гулам-муаллим спросил:
      - Деньги у вас есть, девочки? - И сунул руку в карман. - Только по-честному...
      - Есть, есть! - заверила Ситара. - Мама нам много оставила... Есть деньги, дядя Гулам, не беспокойтесь, пожалуйста!
      Ситара сказала неправду. Денег в доме оставалось всего лишь пять рублей.
      И вот дядя Гулам и Аслан, держась за руки, шагают рядом вниз по улице к трамвайной остановке. У Аслана отличное настроение, он бежит вприпрыжку. Но руку своего спутника не отпускает.
      На трамвайной остановке, подождав немного, они садятся на "двойку". В вагоне мало народу, есть даже свободные места.
      - Я буду платить, дядя Гулам! - заявляет Аслан и протягивает кондукторше монету: - Два билета!
      - Погоди, Аслан, сынок, что ты делаешь?! - с опозданием протестует дядя Гулам.
      - Я беру билеты, иначе нас могут попросить из вагона! - говорит Аслан.
      Пассажиры уже обратили внимание на смышленого мальчугана. Кто-то спрашивает:
      - Это ваш сын?
      - Да, - отвечает горделиво дядя Гулам.
      - Нет, это мой дядя, он - папа Салама! - разъясняет спокойно Аслан.
      Пассажиры перемигиваются, кто-то говорит:
      - Разве можно выдавать своего дядю?! Нехорошо! Аслан невозмутим:
      - Я сказал вам правду: это - папа Салама, а мой - дядя! Почему вы мне не верите?
      Каждому, кто едет в трамвае, хочется заговорить с Асланом. Мальчик отвечает серьезно и лаконично.
      - А куда ты едешь, мальчик?
      - На дачу.
      - Что там будешь делать?
      - Там мы пойдем на море.
      - А потом?...
      - Буду там купаться, плавать.
      - А ты волн не боишься?
      - Нет.
      - Почему?
      - Человек ничего не должен бояться. Наоборот, море боится человека. Ты идешь к нему, а оно отступает! Женщины в трамвае восклицают:
      - Ах, какой приятный мальчик!
      - Умница!
      - Какой смышленый!
      Дядя Гулам, преисполненный гордости, улыбающийся, подмигивает пассажирам:
      - Да, наш Аслан - бесстрашный парень! Герой!... Таких в нашем городе немного!
      Аслан тем временем, высунувшись из окна вагона, разглядывает машины на улице, прохожих, постовых милиционеров. На восхищение пассажиров его персоной он почти не реагирует, он словно начисто лишен тщеславия. Сейчас его интересует улица.
      Наконец Гулам-муаллим берет его за руку, и они выходят из вагона, пересаживаются на "тройку". Через несколько остановок - Сабунчинский вокзал. Они опять выходят, пересекают улицу.
      - Асланчик, поторопимся, сынок!
      - Тороплюсь, тороплюсь, дядя Гулам!... Хорошо бы нам успеть дотемна!...
      Они поднимаются по широкой лестнице. Дядя Гулам подходит к кассе.
      - Если нет мелочи, дядя Гулам, я могу дать!
      - Спасибо, сынок, мелочь есть. Спасибо большое! Гулам-муаллим покупает два билета, и они выходят на платформу, где стоит их электричка.
      Дядя Гулам и Аслан вернулись в город на четвертый день, во вторник. Сойдя с трамвая в Нагорном квартале, на своей остановке, они расстались. Гулам-муаллим, передав Аслану плетеную корзинку с фруктами, направил его одного домой (это совсем рядом), а сам решил заглянуть в школу, где сейчас вовсю шла подготовка к началу учебного года.
      Аслан без происшествий добрался до дому. Правда, корзинка была довольно тяжелая, и последние метры, от ворот до инжирового дерева, точнее - до его спасительной тени, он буквально волок ее по земле.
      Из дома на стук калитки вышла Мехпара, уставилась завороженным взглядом, на янтарные грозди винограда и спелый инжир, лежавший в пузатой корзинке.
      Аслану же не терпелось похвастаться "гостинцами" перед Си-тарой - старшей в доме после матери.
      - Мехпара, а где Ситара? - спросил он. Не дождавшись ответа, начал рассказывать: - Ты знаешь, какое в этот раз было море!... Шторм!... Волны - до неба!... Один человек утонул!... Меня как закрутит, как потащит вглубь!... Я едва выбрался на берег-Дядя Гулам так испугался!...
      На лице Мехпары был написан испуг. Она подлетела к Аслану, толкнула ногой корзинку с дарами бакинских садов (правда, не очень сильно!), запричитала:
      - А зачем поехал?! Зачем поехал?! Мы ведь были против!... Что бы мы сказали маме?!...
      405
      Аслан смерил сестру надменным взглядом с ног. до головы:
      - Ладно, ладно, будет шуметь! Ведь все обошлось!... Как видишь, цел и невредим! Там человек утонул даже!...
      - Ах, когда ты наконец будешь вести себя как надо?!
      - Что значит - как надо?! При чем здесь - как надо?! - Снова спросил: - А где Ситара?
      - На базар ушла...
      В голосе девочки прозвучали слезы, и Аслан уловил это.
      - Зачем?
      - Продать туфли.
      - Какие туфли?
      - Папины.,
      Аслан взорвался, как бомба. Куда девалось его надменное спокойствие!
      - Что?! Папины туфли?! Ситара пошла продавать папины туфли?! Не может этого быть!...
      Аслан хорошо знал папины туфли - красивые, большие, коричневые, с широким рантом. Они всегда лежали в нижнем ящике шкафа. Раньше, когда он был совсем маленький, лет трех-четырех, он иногда играл этими туфлями, связывал шнурком один с другим и таскал за собой по комнате или по двору - это были его пароходы. Но вот уже года три он не смотрел на них как на игрушки. Случилось это после того, как один из его приятелей, Намик, мальчуган лет шести, из их квартала, начал однажды стыдить его:
      - Смотрите, ребята, у Аслана нет совести, волочит по земле туфли своего отца!
      Кажется, в тот день Аслан впервые узнал, что отец его умер, а коричневые туфли - это память, оставшаяся от него.
      Придя со двора домой и положив туфли в ящик шкафа, он обратился к матери:
      - Мама, давай больше не трогать эти туфли, хорошо?
      - Хорошо, детка.
      - Пусть они там лежат... Хорошо?...
      - Хорошо, хорошо, сынок... - отвечала мать, понизив голос и отворачиваясь.
      Аслан подошел к комоду, на котором стоял портрет отца, долго смотрел, сказал:
      - А то он может обидеться на нас, да?
      - Может...
      - Тогда не будем трогать папины туфли, мама. Хорошо? Никому не отдадим их... Ладно?
      - Ладно, сынок...
      Аслан не раз видел на улице, как соседские ребятишки, его дружки, бегут встречать возвращающихся с работы отцов, с разбегу кидаются в их объятия. Иногда он и сам, вместе с Саламом, выбегал встречать дядю Гулама. Садам повисал на шее отца, а он оставался стоять на тротуаре. Дядя Гулам видел, что ребенок страдает. Он клал свою руку на голову Аслана, выражая тем ему свою дружбу и любовь.
      Аслан тогда понял: когда взрослые гладят голову ребенка, у которого нет отца, они хотят утешить его.
      Дома он выговаривал матери и сестрам:
      _ Вы почему так плохо смотрели за моим папой?, Почему он простудился?... Где вы были?., Почему не уберегли?... Ребята говорят, он умер от простуды!... Но почему, почему?!
      Муж Нанагыз Халил умер от воспаления легких, когда Аслану не было и года. Мальчик не мог помнить отца. Но, странно, с каждым годом он любил того, кто некогда был его отцом, все сильнее, все беспредельное. Подолгу смотрел на портрет отца. Порой выходил под вечер на улицу и ждал, как другие ребята, придумывал, убеждал себя: "Сегодня он может вернуться!... Если сильно захотеть - он вернется!" Не дождавшись, притихший входил в дом, спрашивал мать:
      - Мама, почему Рухсара всегда клянется папой?... Ребята тоже клянутся своими отцами, но ведь их отцы живы!... Рухсара должна говорить: клянусь могилой отца... Это мне Намик объяснил. А она говорит: клянусь папой... Как будто наш папа жив... Может, он и вправду жив?... Только ты не сразу отвечай мне... Подумай сначала!... Ну, может, папа жив?... Может, он ушел куда-нибудь, а ты думаешь - умер?
      Мать печально смотрела на сына, шептала сквозь слезы:
      - Твой отец говорил: мой Аслан будет вместо меня... возглавит нашу семью...
      Малыш угрюмо отвечал:
      - Нет! Мне нужен папа!...
      ... Аслан не допускал даже мысли, что кто-нибудь из домашних посмеет вынести из дома туфли отца. А тут - продать!
      - Я не хочу!... - закричал он. - Пусть не продает!... Пусть принесет их домой!... Пусть лучше продаст мои туфли! -Аслан сорвал с ног свои маленькие сандалии, швырнул их на землю.
      Как раз в этот момент во двор вошла Ситара. Приблизилась к инжировому дереву, поставила рядом с корзинкой-зембилем, в которой были виноград и инжир, серую хозяйственную сумку матери. Аслан подбежал, начал рыться в сумке. Здесь были хлеб, масло, кислое молоко, зелень...
      - А где туфли? Ситара молчала.
      - Ты что наделала, дура?! - выкрикнул брат. - Сейчас же поди и забери их назад! Иди, тебе говорят! - Аслан кинулся, вмиг надел свои сандалии. - Пошли вместе!... Ну. иди вперед!...
      Ситара уныло отозвалась:
      - Поздно!... Туфли купил колхозник с хурджуном... Видно, из района... Сунул их в свой хурджун и ушел... Где его найдешь теперь?...
      Аслан снова сбросил с ног сандалии и с ревом повалился на землю.
      ... Рухсара шла в магазин за хлебом и встретила на улице почтальона, невысокого старичка с большой сумкой на боку. Приостановилась, тот - тоже.
      - Кажется, есть тебе, доченька, - сказал почтальон и порылся в сумке. Рухсара Алиева?
      - Совершенно верно, отец.
      - Дочь Халила?
      - Да.
      - Вот, из Баку...
      Старик протянул ей письмо и пошел своей дорогой.
      Рухсара узнала почерк Ситары, вскрыла конверт. Сестра подробнейшим образом описывала, как к ним приходили Тамара и Ризван, как Тамара забрала чемодан Ризвана, как они под ручку направились вниз по улице.
      Рухсара, забыв, зачем она вышла, вернулась домой. В комнате Нанагыз увидела письмо в ее руке, заволновалась:
      - От девочек?!... Рухсара уныло кивнула:
      - От Ситары.
      - Что пишут?... Как они там? Может, что-нибудь случилось?
      - Живы-здоровы.
      - Как Асланчик - детка мой?! Сон я нехороший видела, будто Гулам увез его за город, к морю... Аслан поплыл и попал в водоворот...
      - Ты всегда видишь одно и то же, мама, - тихо сказала девушка и понурилась. - Ничего с Асланом не случилось...
      - А схем случилось?... Что пишет Ситара? Рухсара кинула письмо на стол.
      - Про зятя твоего пишет!... - невесело пошутила она. - Про сына твоего Рижан-бека!
      - Что с ним?
      - Да ничего... Гуляет с Тамарой-ханум по Баку...
      - Ну и пусть себе гуляет на здоровье! А нам ехать пора! Деточки мои там нас ждут!... Давай сегодня же соберемся и уедем! Прошу тебя, доченька! Дома нам будет хорошо!... - Из глаз Нанагыз брызнули слезы. - Уедем!... Ради аллаха!... Уедем!
      - Нет, мама, не проси! Уехать отсюда сейчас - значит бежать! Я этого не сделаю, не могу!
      - Я ведь предупреждала тебя, говорила тебе, что за птица эта твоя подружка Тамара!... Ну и пусть, пусть!... Не тужи, доченька, у тебя все еще впереди!...
      Не в силах сдержать себя, Рухсара упала лицом в подушку и залилась слезами,
      Мать стояла над ней, прижимая к глазам край черного головного платка, губы ее шептали:
      - Господи, не оставь своей милостью дочь мою! Господи, сжалься над ней!... Помоги ты нам, о аллах!
      Конец второй книги