- Честное слово, Сары, я прямо-таки счастлив, - делился он с братом радостью, вернувшись с работы в первый день. - Теперь мне не надо выслуживаться перед посетителями, гнуть спину перед всякими невеждами, которые мнят себя большими начальниками. И конь у Демирова что надо. Я прямо-таки влюблен в него. Мне кажется, лучшего жеребца я не видел на свете, - статный, резвый, выносливый. Конь - это не кухонная печь, на которой варится бозбаш. Смотреть за конем - это настоящее мужское дело. Спасибо тебе, Сары, за помощь.
      - Очень кстати, что ты заглянул к нам, - перебил его Сары. - Я только-что хотел идти искать тебя. Демиров просил сказать, чтобы ты приготовил коня к дальней дороге на завтра - с вечера дай ему побольше овса, пусть наберется сил. Утром пораньше почистишь, оседлаешь и подашь его к девяти часам к дому секретаря. Ясно?
      - Ясно, Сары. Все исполню, как ты говоришь.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
      Туман сделался реже. Поднявшийся час назад ветер гнал его вниз по долине, рассеивал, и вот наконец выглянуло солнце. Демиров увидел впереди гору, на вершине которой лежал снег, Ему захотелось подняться на нее, и он направил коня вверх по довольно крутому склону. Спустя четверть часа Тайр достиг края снеговой шапки. Спешился. Огляделся. Отсюда вся окрестность была видна как на ладони. На склонах соседней горы с плоской верхушкой паслись стада коров и овец. Хорошо заметны были остроконечные палатки, шатры с плоским верхом, круглобокие юрты. Дымили костры. Порыв ветра донес до него звуки пастушьей свирели. Таир, держа коня в поводу, пошел в сторону становища. Начался подъем, и он снова сел в седло. В стороне пасся небольшой табун лошадей. Когда он подъехал совсем близко, от табуна отделился белый жеребец и, угрожающе ржа, кинулся к его коню. Обе лошади взвились на дыбы, Таир с трудом удержался в седле. К нему подбежал бородатый старик в бурке, отогнал криком обезумевшего жеребца, затем спросил:
      - Кого надо? Кто такой? - Узнал секретаря райкома, удивленно воскликнул: Это вы, товарищ райком?!.. Какими судьбами?! А я думаю, что за джигит пожаловал к нам?
      Демиров тоже узнал старика, протянул ему руку.
      - Добрый день, Мюршюд-оглу. Выходит, я попал в твое царство?
      Старик двумя руками пожал руку Демирова.
      - Получается - так, товарищ райком. Добро пожаловать в наши края! Пусть будут наши горы даром тебе, как говорят у нас!
      - Спасибо за щедрый подарок, Мюршюд-оглу, - улыбнулся Демиров. - Как вы тут живете?
      - Неплохо. А как вы? Что хорошего у вас, товарищ райком? Как хлеба внизу? Говорят, нынешний год урожайный везде.
      - Хлеба уродились, Мюршюд-оглу. В этом году зерна соберем порядком.
      - Ну, слава аллаху!... - сказал старик. - Это добрая весть. Спасибо за нее. Ты давно выехал из города? Сколько дней путешествуешь, товарищ райком? Конечно, извини за любопытство.
      - Третий день в дороге.
      - А где ночевал?
      - Где ночь заставала, - уклончиво ответил Демиров и снова улыбнулся. - Вот сегодня добрался до ваших гор. Красиво у вас! Старик недовольно покачал головой:
      - Одному нельзя в горах. Одному опасно, товарищ райком. Горы - это горы.
      - Ничего, как видишь, жив-здоров, волки не съели, - пошутил Демиров.
      - Пошли в наш пастуший дом, прошу! Еще раз добро пожаловать. Пошли, пошли, - приглашал Мюршюд-оглу.
      Демиров спешился, и они зашагали рядышком к становищу. Глядя на одежду гостя, старик спросил:
      - Не холодно, товарищ райком?
      - У вас здесь прохладно, - ответил Демиров. - Даже не скажешь, что сейчас лето. На вершинах снег, как зимой. Странное ощущение испытываешь: кажется, поставь лестницу - и можно взобраться на небо, вот оно, рядом, рукой достанешь. Всего три дня я добирался к вам, а у меня такое чувство, будто я в пути много месяцев, будто попал в какой-то другой мир - волшебный.
      Старик прищурился, добро улыбнулся:
      - Значит, нравится тебе у нас, товарищ райком?
      - Очень, Мюршюд-оглу, очень! Нравится - даже не то слово. В сказочном краю живете.
      - Честное слово, товарищ райком, - сказал старик, - вся моя жизнь прошла, можно сказать, вот в этих горах, и они мне не надоели. Наверное, они и вправду волшебные. - Помолчав, он добавил: - А к холоду мы привыкли с детства. Лукаво усмехнулся: - Мы - к нему, он - к нам. Живем в мире, холод нам вреда не причиняет.
      - Как идут дела, Мюршюд-оглу? Как скот? Достаточно ли корма? поинтересовался Демиров. - Сочная ли трава в этом году? Чем могу быть вам, скотоводам, полезен?
      - На траву в этом году не жалуемся, товарищ райком. Зимой было много снега. С солью у нас плохо, скот остался без соли.
      - Вот как? Это почему же?
      - Так получилось. Подвел нас этот жулик Нейматуллаев. Пообещал к первому августа отпустить соли для скота. Я послал быков в райцентр. А он соли не дал, говорит: нету, приезжайте через неделю. Завернул быков назад. Целую неделю быки были в дороге - и зря. Теперь, едва быки вернулись, их надо опять отправлять в путь. А вдруг Нейматуллаев снова не даст соли? Ну и кооператив у нас, будь он неладен!
      - Соль у вас будет, - сказал помрачневший Демиров. - Посылай быков в город. А с Нейматуллаева мы в ближайшее время шкуру спустим. Недолго ему осталось ходить в начальниках. Что еще у вас, Мюршюд-оглу? В чем трудности?
      - Да вот, пожалуй, все. Совался было сюда Зюльмат со своими людьми. Но мы дали ему отпор. - Мюршюд-оглу горделиво разгладил усы. - Скажу тебе откровенно, сынок, я видел здесь всяких людей. Некогда в горах скрывался Гачаг Наби, я знал его лично. Но он не делал того, что делает этот пес Зюльмат. Гачаг Наби был другом бедных людей.
      - Наби был народным героем. Разве можно равнять его с Зюльматом. Зюльмат грабитель, бандит! Наби был за народ, был его голосом и совестью, а Зюльмат продажная шкура, у него за кордоном есть хозяева, которые купили его, которым он служит.
      - Ясно, Зюльмат - наемный бандит, - согласился Мюршюд-оглу - иначе быть не может. Некогда мы дрались здесь с солдатами Николая, но ведь Николай был душителем народа, нашим кровным врагом. А против кого идет банда Зюльмата? Против народа, против власти народа. И ведь многие в его банде вовсе не кулаки. Как они попали в его банду?.. Не понимаю. Видно, запугали их, оговорив советскую власть.
      Демиров, решив переменить разговор, спросил:
      - Скот не болеет?
      - Все хорошо, слава аллаху!
      - Как молодняк?
      - Травы было много в этом году. Молодняк у нас крепкий, вполне подготовлен к зиме, перенесет.
      Они остановились у большой скалы. Старик, протянув руку, показал:
      - Вон там, внизу, видишь, - это личный скот колхозников, а в той стороне, справа, стада колхоза "Кероглу", налево - колхоза "Ленин", чуть дальше колхоза "Апрель", а здесь мы - "Бакинский рабочий".
      Они снова пошли не спеша.
      - Конь, я вижу, у тебя замечательный, - похвалил Мюршюд-оглу, - однако все-таки напрасно ты, товарищ райком, выехал в горы один. Ведь ты - глава большого района, в твоем подчинении столько людей!... Надо было взять кого-нибудь с собой...
      - Каждый занят своим делом, Мюршюд-оглу.
      - Прежде, при царе, когда пристав или уездный начальник выезжали куда-нибудь, их сопровождал весь уезд. А ты бродишь по горам один, как те ученые люди, что интересуются всякими камнями. Твое ли это дело? Не дай аллах, что-нибудь случится с тобой, - тогда мы, жители гор, будем опозорены, нам придется снять папахи и повязать головы женскими платками. А ведь и нас тоже немного знают в Баку. - Мюршюд-оглу, откинув край бурки, любовно посмотрел на свой орден, который постоянно носил на груди. - Если с тобой что случится, с каким лицом я приеду на съезд в Баку? Что скажут люди обо мне? Не уберег секретаря партии!... Я был прямо-таки потрясен, когда узнал, что с Замановым приключилась беда. Я хорошо знаю Ярмамеда и весь его род. После этого случая его тесть Чиловхан-киши приезжал ко мне, рассказал все. Это люди не из тех, кто может поднять руку на гостя. Я ручаюсь за них. У нас такой закон: если ко мне в дом придет убийца моего сына, я не трону его, в моем доме - он мой гость. В убийстве Заманова замешан кто-то посторонний, чья-то подлая, грязная рука нанесла этот удар. Словом, как видишь, сейчас в горах небезопасно, поэтому ты, товарищ Демиров, не обижайся на меня, но одного я тебя в дорогу не отпущу. Не отпущу - пусть хоть небо на землю упадет!
      Демиров заулыбался.
      Разговаривая таким образом, они приблизились к становищу. Огромные пастушьи собаки с лаем бросились к ним. Мюршюд-оглу прикрикнул на псов, и они тотчас примолкли, завиляли хвостами, поплелись прочь.
      - Это наши сторожа, наши первые помощники, - с теплотой в голосе сказал старик. - У нас на ферме около пятидесяти собак.
      - Так много?! - удивился Демиров. - К чему вам столько?
      - Пятьдесят - это еще не много. Стада-то ведь у нас тоже большие. Мне восемьдесят лет, сынок, и, уж поверь мне, нет на свете существа вернее собаки. Они охраняют наши стада от волков, с лихвой отрабатывают тот хлеб, который едят.
      Демиров и Мюршюд-оглу остановились перед большой войлочной кибиткой. Их тотчас окружили дети, подростки, доярки. Каждый старался за руку поздороваться с гостем. Из кибитки вышла жена Мюршюда-оглу, пожилая женщина, - тепло приветствовала гостя. Старик тем временем привязал лошадь Демирова возле кибитки, расседлал и покрыл шерстяной попоной. Объяснил Демирову:
      - Твой конь с равнинных мест, привык к теплу, в горах может простыть.
      Они вошли в кибитку. Здесь было просторно и уютно. Поверх толстых войлочных паласов были постелены красивые ковры. Демиров сел, а Мюршюд-оглу начал разжигать железную печь-времянку, поставил на нее чайник.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
      Мельничный жернов, похожий на огромный серый гриб, лежал в глубине пещеры. Сегодня утром Годжа-киши завершил свою работу, и теперь предстояло вытащить жернов наружу и отвезти в деревню.
      Колхозники, приехавшие за жерновом, стояли кучкой у входа в пещеру, не зная, что делать.
      - Эй, дядя Годжа, кто же сможет поднять этот маленький камушек? - спросил один, тщедушный, низкорослый мужчина по имени Гасан.
      - Как кто? Вы!... - с усмешкой ответил старик. - Вас прислали - вам и вытаскивать этого моего сыночка-грибочка; Или животы боитесь надорвать? Боишься, Гасан?
      Низкорослый озадаченно покачал головой:
      - Тут можно не только живот надорвать, но и все остальное, что есть в теле!
      - Это уже меня не касается, - сказал Годжа-киши и добавил сердито: - Кто мне запишет трудодень, если я выволоку из пещеры этот жернов?
      - Ты выволоки, а уж мы вознаградим тебя Каждый из нас даст тебе по полтрудодня, - пообещал Гасан на полном серьезе. Старик насупился, проворчал:
      - Я сам, дорогой мой, могу дать каждому из вас по два трудодня. Ну, начинайте, вытаскивайте! Справитесь - назову вас своими сынами! Тогда ваши жены будут гордиться вами, вы станете в их глазах могучими тиграми, какие водились прежде в этих лесах. - Годжа-киши подошел к жернову, сел на него и начал набивать трубку табаком. Закурив, сказал: - На меня не рассчитывайте, вытаскивайте жернов сами. Я вам помогать не намерен.
      Один из колхозников спросил:
      - В чем дело, Годжа-киши? Что случилось? Ты всегда учил нас уму-разуму, а сегодня вдруг сам заупрямился.
      Старик не ответил ему.
      Другой колхозник, уже немолодой, которого звали Гулам-али, съязвил:
      - Наверное, его старуха поколотила этим утром!
      Годжа-киши продолжал невозмутимо курить трубку. Бросил:
      - Ну, берите жернов, получайте свои трудодни. Или времени не жалко?
      Причина плохого настроения старика заключалась в следующем. Вчера вечером его внук Али завел с ним разговор о "доске соревнования", висевшей в правлении колхоза. Он назвал деду имена колхозников, которые впереди всех по количеству заработанных трудодней, упомянул и тех, кто "плелся в хвосте".
      - Что это значит - плестись в хвосте? - полюбопытствовал Годжа-киши.
      - Плестись в хвосте - значит бездельничать, отставать, - пояснил внук Али. - Так говорят о лентяях, лодырях.
      - Кто же эти лентяи?
      - Те, у кого мало трудодней.
      - А каково мое положение?
      - Твоего имени вообще нет в списке, - ответил Али. - Я искал, дедушка, и не нашел.
      Старик ничего не сказал внуку, но ему стало обидно. И было от чего. Уже много десятилетий он трудился в этой пещере, обтесывал камни, делал жернова, за которыми приезжали люди из многих уголков Азербайджана. Потому и деревня их получила название Дашкесанлы, что буквально значит - "каменотесная", Более полувека прославлял Годжа-киши своим умением, мастерством родную деревню, а теперь вот, выходит, его забыли. А ведь он к тому же еще и отец председателя колхоза. Значит, родной сын не ценит его труда.
      Приехавшие за жерновом колхозники вполголоса переговаривались, пожимали плечами, решали, как быть.
      Неожиданно из леса донесся голос председателя колхоза Годжи-оглу:
      - Эй, ребята, куда вы пропали?! Быки нужны!.. Где вы?.. В чем там дело?.. Где жернов?
      Через минуту он сам подскакал на лошади, спешился у входа в пещеру, крикнул:
      - Отец!
      Никто не ответил ему. Годжа-оглу спросил у колхозников:
      - В чем дело, ребята?... Почему задерживаетесь?... Или старика нет на месте?
      - Здесь он, - ответил Гасан.
      - Почему тогда он не подает голоса?
      - Кажется, обиделся, - хмыкнул Гуламали,
      - На кого?
      - Не знаем.
      Годжа-оглу снова крикнул:
      - Эй, отец!
      - Да, в чем дело? - отозвался на сей раз Годжа-киши.
      - Ты что тянешь? Где жернов? Мне быки нужны. Поторопись, пожалуйста, прошу тебя!...
      Из пещеры вышел Годжа-киши.
      Отец и сын, оба богатырского телосложения, можно сказать два великана, стояли друг перед другом и хмурились.
      - Что случилось, киши? - спросил наконец Годжа-оглу. - Ты почему такой мрачный?
      Отец медленно покачал головой:
      - Ничего. Ровным счетом ничего.
      - Не верю. Скажи, что произошло? - настаивал сын. Не упрямься, говори. Что произошло? И вдруг старика будто прорвало:
      - Что произошло?! Что произошло?! А ты спроси своего сына Али, моего внука, он объяснит тебе, что произошло.
      - Али уже все рассказал мне, - спокойно ответил Годжа-оглу. - Я все знаю. Трудодней у тебя порядочно. А что на доску не попал - так это молодые ребята, комсомольцы, из почтения к тебе не стали писать твое имя где попало. Но неужели ты, проживший большую, долгую жизнь человек, так падок на славу?
      Старик мгновенно преобразился. Он ничего не ответил сыну, словно тот и не сказал ему ничего. Обернулся к сельчанам, сделал жест рукой, приглашая войти в пещеру.
      - Поторопись, пожалуйста, отец, - попросил миролюбиво Годжа-оглу. - Время дорого, сам знаешь!
      Под жернов подложили два круглых бревна, чтобы выкатить камень наружу, как на колесах. Но в действиях колхозников не было слаженности, и многопудовый "грибок" упорно не хотел покидать своего "отчего" дома. Тогда Годжа-киши распорядился:
      - Отойдите все!
      Люди повиновались. Старик, поплевав на ладони, уперся руками в жернов и один выкатил его из пещеры. Затем обернулся к сыну, сказал возбужденно, тяжело дыша:
      - Вот так-то, товарищ председатель колхоза!... Я все-таки существую, я еще не умер!
      - Да перестань ты, отец, - поморщился Годжа-оглу. - Напрасно ищешь своих обидчиков. Нет их!...
      - Что значит перестань?! - вспыхнул старик. - Ты на меня не покрикивай, не покрикивай! Ты не имеешь права повышать на меня голос. - Он поднял над головой руки. - Я - хозяин вот этих рук! Я ем хлеб, заработанный вот этими руками!... Я ни перед кем не в долгу, я не признаю даже самого аллаха, а ты всего лишь председатель колхоза, да еще мой сын! Ты не указ мне, мальчишка!
      - Хорошо, хорошо, не надо шуметь, мы ведь не дома, - пытался успокоить отца Годжа-оглу.
      - А я буду шуметь! - кричал старик. - Буду шуметь до тех пор, пока вы не накажете тех, кто неправильно считает трудодни колхозников! Почему это меня нигде нет! Разве я умер? Вот он я! - Он показал рукой на жернов: - А это плоды моих трудов! - Он обернулся к пещере, кивнул головой: - И эта дыра в горе свидетель того, что я прожил трудовую жизнь!
      - Не думал я, отец, что и ты можешь заразиться бумажной болезнью, - горько усмехнулся Годжа-оглу.
      - А вот заразился! Заразился! Вернее, меня заразили. Да и как не заразиться, если люди не замечают такого огромного труда? Кто не ценит труда своего ближнего, тот очень плохой человек - безбожник, вероотступник, вор, тунеядец!
      Пока отец и сын были заняты словесной перепалкой, колхозники, поднатужившись, уложили жернов на своеобразные сани, сделанные из двух березовых стволов, закрепили на них жернов цепью, впрягли в эти "сани" пару волов.
      Годжа-киши дал знак. Гуламали гикнул, огрел волов кнутом, и они медленно, тяжело зашагали по узкой дороге в сторону деревни, волоча за собой полозья с многопудовой поклажей. Люди двинулись следом.
      Годжа-оглу шагал, погруженный в свои мысли. Казалось, он уже забыл о размолвке с отцом. Близился полдень, а дел сегодня предстояло сделать много.
      Годжа-оглу был человек деятельный, трудолюбивый. Трудовая закваска была получена им еще в детстве от отца. Юношей он приехал в Баку на заработки, работал на нефтепромыслах. Принимал активное участие в революционном движении бакинского пролетариата. После установления советской власти в Азербайджане продолжал работать на нефтепромыслах в Балаханах. Затем его в числе двадцатипятитысячников направили в родную деревню создавать колхоз - первый в их районе. На этом пути было много трудностей. Дома отец часто отчитывал его. Не далее как два дня назад между ними произошла стычка.
      - Нельзя рубить сплеча, сынок! - выговаривал старик сыну. - На кого ты руку заносишь? На своего двоюродного брата? В кулаки его зачислил?... Да ведь ты делил с ним хлеб-соль. Разве так можно? Не трогай Замана, не обижай его семью. Ведь наши и их могилы будут рядом. Как мы завтра, на том свете, посмотрим им в глаза?
      - Занимайся своими делами, отец, - отвечал Годжа-оглу. - Мы не понимаем друг друга! Кулаков мы будем раскулачивать. Кулак - враг новой власти! Ты в этих делах ничего не понимаешь. Не мешай нам работать!
      - Кому это вам?! Кто вы такие? - кипятился отец. - Мальчишки!... Легкомысленные головы!....
      - Мы - представители новой трудовой власти, представители партии большевиков, которая защищает интересы трудового народа! Вот кто мы такие!...
      - Но ведь ты обижаешь близких нам людей! Нехорошо, сынок!... Они всегда помогали нам, мы - им. Правда, сбились они потом с пути, примкнули к бывшему правительству, что до вас было, грабежом занимались, но ведь после, когда были созданы Советы, они пришли с повинной головой. Теперь у нас кровная месть запрещена.
      - Странные речи, отец! - возмущался Годжа-оглу. - Лучше скажи, на чьей ты стороне? Ты за народ или за кучку этих отщепенцев? Как ты можешь защищать зюльматовцев?!
      - Эта кучка - тоже наши люди. Они - наши родные, мы с ними одной крови. Эх, знал бы ты отца этого Мансура, который примкнул к Зюльмату, да падет кара на его голову! Замечательный был человек!... Мы с ним выросли вместе. Он, как и я, всю свою жизнь, до конца своих дней, обтесывал камни. Его каменоломня находилась по ту сторону горы. Это был честный, добрый человек, который за всю жизнь не сделал никому ничего плохого. На нашей деревенской мельнице жернова, сделанные его руками, до сих пор смалывают муку, из которой вся наша деревня печет хлеб. Выходит, он в какой-то степени является нашим кормильцем. Так вот Мансур - сын этого самого человека...
      - Мансур - осведомитель Зюльмата! И его задержали именно тогда, когда он шел к Зюльмату, нес ему нужные сведения.
      - Но нельзя же, сынок, убивать пса, который нашкодил. Ни один хозяин не сделает этого!
      - Нет, отец, ошибаешься! И я призываю тебя не терять революционной бдительности, а то и тебя могут причислить к этим самым...
      - Кто причислит? - От волнения и возмущения старик даже побледнел, губы его затряслись, он повторил: - Я спрашиваю, кто меня причислит?.
      - Мы причислим! - в запальчивости ответил Годжа-оглу. Наступило напряженное молчание. Отец исподлобья смотрел на сына, затем твердо сказал:
      - Не причислите! Даже если захотите смешать меня с ними - я все равно не смешаюсь. Я - из другого теста, ни от кого не завишу. Я никогда не спешил ни к чьему дому, завидев дым над очагом! Я всегда жил трудом только своих рук, и я - падишах вот этих рук! - закончил он с гордостью.
      - Тогда пусть падишах сидит на своем месте и не мешает нам! Каждый отвечает за сдое дело.
      - Я - всегда на своем месте. Я ведь не на государственной службе, как вы, мое место всегда останется при мне.
      На этом разговор оборвался. Но в ту ночь старик не мог уснуть до самого рассвета - без конца закуривал свою трубку, ворочался с бока на бок, кряхтел, вздыхал и думал. "Времена меняются, - размышлял он. - И верно говорили наши отцы: "Если время не приспосабливается к тебе - приспособься ты ко времени!" А главное - отдай всего себя работе. Труд - лекарство от всех болезней..."
      Подобные стычки отца с сыном имели свою давнюю историю со времен установления советской власти в районе. Годжа-оглу делал свое дело, не считаясь ни с чем, вопреки "консерватизму" отца, повинуясь чувству долга. Он не обращал внимания и на угрозы, явные и скрытые, которыми враги молодой власти пытались запугать его, приостановить его деятельность. Годжа-оглу был человеком упорным, непреклонным, уверенным в правоте своего дела. Он создал в родном селе колхоз и сам дал ему название - "Бакинский рабочий".
      Отец возражал:
      - Что за фокусы?... Что за выдумки?... Зачем это?... Кому нужно?... Весь свет знает наш Дашкесанлы. Бакинский рабочий - это бакинский рабочий, он живет в Баку, в городе, далеко от нас. А Дашкесанлы - это Дашкесанлы испокон лет. Люди говорят: куда идешь? - в Дашкесанлы; откуда идешь? - из Дашкесанлы. Вот так-то, милый! Хотите выдумывать новые вещи, свое?... Пожалуйста, выдумывайте, никто вам не мешает, но не трогайте нашего, старого, к чему мы привыкли! Козленок тоже норовит бегать своей дорогой, кидается в сторону от тропы, ищет свой путь к сочной траве - напролом, через колючий кустарник, по крутым скалам, по круче, однако он не оскверняет, не портит материнской тропы, куда в конце концов и вернется, ибо материнская тропа - тропа, проложенная многими поколениями животных, она самая простая, самая удобная, самая короткая, испытанная, проверенная временем... Я против твоей затеи!
      - Ты готов спорить по всякому поводу, отец. Не вижу в этом смысла, сдержанно отвечал Годжа-оглу.
      - А ты хотел бы заткнуть мне рот? - кипятился старик. - Хотел бы превратить меня в безъязыкий камень, который я обтесываю в моей пещере. Уж и спросить ничего нельзя, слова сказать нельзя!
      - Спрашивать, говорить можно. А вот препятствовать, идти наперекор, противиться - это нехорошо. Очень нехорошо!
      - Я не препятствую и не противлюсь.
      - Противишься, очень даже противишься... Аллах свидетель - противишься, мешаешь. Мы себя колхозниками называем, а ты заладил свое: я середняк, я середняк!... Но ведь колхоз и середняк- это разные вещи, разные понятия. Зачем отмежевываться, зачем противопоставлять себя коллективу?!
      - Но ведь вы - колхозники. А разве я не середняк, скажи - разве не середняк?... Разве середняк - плохое слово?
      Не видя конца этому спору, Годжа-оглу поворачивался и, качая головой, шел к двери, спешил в правление колхоза. "Этот упрямец, этот спорщик выведет из терпения кого угодно, - возмущался он в душе. - Что за характер?... Все берет под сомнение, ко всякому слову готов придираться. И ничего не поделаешь, отец ведь, родной человек, - куда от него убежишь?"
      Но время шло, Годжа-киши привыкал и к новым словам, и к новым порядкам, тем паче что год от года колхозники жили все лучше и лучше. Когда же он услышал о гибели Сейфуллы Заманова, сказал сам себе: "Да, хорошо, что в свое время этим кулакам спуску не дали, прижали как следует. Мой сын и его единомышленники оказались дальновидными, умнее меня. Если бы они тогда не раздавили кулаков, кулаки бы сейчас не оставили сына в живых..."
      Волы дружно тянули полозья с жерновом, люди с обеих сторон поддерживали его. Дорога шла лесом.
      Отец и сын шагали молча, но каждый в душе продолжал разговор, имевший место два дня назад.
      "Эх, отец, неудобный у тебя характер, - думал Годжа-оглу, косясь на угрюмое, сосредоточенное лицо старика. - Трудный, колючий характер, и он, можно сказать, работает у тебя без выходных дней: время, годы нисколько не изменили, не смягчили его. Наверное, он, этот характер, в какой-то степени способствовал тому, что меня, еще совсем мальчишку, потянуло из дому в чужие края, в далекий Баку... Когда-то далекий, а сейчас - близкий, родной город..."
      Голос отца прервал его размышления.
      - Эй, ребята, - сказал старик, - сейчас смотрите в оба, не то волы могут сорваться в пропасть! - Он вытянул руку, показал: - Вон за тем поворотом крутой обрыв, пропасть - дна не видно. Упаси аллах, камень выскользнет из-под копыта животного, полетит вол в пропасть и другого вола потащит за собой. Помню, я был совсем маленький, мой дед делал жернова в старой каменоломне, так в эту самую пропасть сорвались четыре вола, получше ваших.
      Колхозники учтиво слушали старика. Один из них, молодой парень по имени Ашир, сказал:
      - Сейчас, Годжа-киши, дорога много шире, чем в те времена, не подведет.
      - Шире-то шире, а все-таки будьте бдительны! Как говорится, осторожность украшает джигита. А беспечный и на ровном месте может ногу сломать. Здесь же горы - не шутка!
      Ашир, пройдя вперед, ухватился за конец веревки на ярме идущего с краю вола, пошел рядом, чуть ли в метре от пропасти, страхуя. Остальные руками притормаживали полозья с грузом, так как начался довольно крутой спуск. Внизу, у бурливой речки, старик распорядился:
      - Стойте, пусть волы наберутся сил, отдохнут перед подъемом, его надо преодолеть с ходу. - Он подошел к Гуламали, кивнул на жернов - дело, своих рук, сказал горделиво: - Ты посмотри на этот камень, Гуламали, посмотри на него, пожалуйста! Красавец! В этот раз жернов получился круглый, как луна в полнолуние. Так бывает не всегда. И знаешь почему? Это - самая сердцевина скалы. Такой жернов проработает, самое малое, пятьдесят лет, а у хорошего мельника - все сто, а может, и того больше...
      Годжа-оглу тронул коня и с места поскакал галопом наверх, в сторону деревни. Посмотрев ему вслед, Годжа-киши усмехнулся хитровато, заметил:
      - У нашего председателя много дел - уехал, теперь мы можем поговорить откровенно. И вот что я вам скажу, дорогие мои: плохо вы смотрите за этими волами, очень плохо!
      - Да: ведь у этих волов дел много, дедушка, - отозвался Ашир. - Оттого у них и вид: такой унылый.
      - Дела делами, а уход это главное. Без хороших, крепких волов у вас в колхозе дело не пойдет. Не будет их - что станете делать? Или, как Кеса, запретесь по домам и будете строчить доносы? Я слышал, ребята, этот пес прикидывается Смертельно больным, а сам клевещет на честных людей, пишет всякие лживые бумажки. Что скажете?
      - Да нет, дедушка, - отозвался Ашир, - на этот раз Кеса, кажется, действительно при смерти.
      - Но тогда почему этот доносчик, этот шайтан так долго умирает? Боюсь, он и на этот мой жернов, напишет донос. Увидите, приедет комиссия и начнет осматривать, проверять мой бедный жернов: здесь у него не так, скажут, тут не эдак... Все будут говорить по часу - и те, кто разбирается, и те, кто ничего не смыслит в камнях, а мой жернов будет слушать и изумляться: ах, что натворил донос Кесы?!
      Вмешался Гуламали:
      - Ты всю жизнь провел в пещере среди камней, Годжа-киши. Видно, даже сердце твое превратилось в камень. Кеса очень плох. Будь он не одинок, имей он мать или сестру - они бы уже оплакивали его, беднягу!...
      - Да, с камнями я дружу, - усмехнулся старик, - но сердце мое не зачерствело, братишка Гуламали, ошибаешься! Я привык называть все в жизни своими именами, а вот этому доносчику Кесе никак настоящего имени не подберу. Кто натравливает людей друг на друга, кто наговаривает на ближних, кто доносит?... Как назвать такого человека? Только шайтаном! Вспомните, три года назад у нас арестовали несколько человек. Все знали, что они честные люди, ни в чем не замешаны, словом, невинные. Уверяю вас, в их аресте виноват прежде всего этот шайтан Кеса. Шайтан может продать всех, даже родного брата. Поэтому пусть лучше шайтан умрет поскорей! Помню, он однажды пришел в наш дом, начал просить председателя дать ему какую-нибудь должность. Я тогда сказал сыну: гоните вон из деревни этого проходимца, чтобы духу его здесь не было, он вредный, опасный человек. Доносчик - это доносчик! Шайтан есть шайтан!
      - Дни Кесы сочтены, - вставил Ашир. - Нельзя хулить умирающего человека. Все-таки жалко его...
      - А мне - нет! - горячо продолжал Годжа-киши. - Шайтан-доносчик и при последнем издыхании достоин проклятий!
      Люди и волы передохнули, можно было двигаться в путь. Окрестность огласилась громкими, разноголосыми понуканиями: "Тархан!... Марджан!... Ну, еще!... Ну, дружней!... Ну!..."
      Подъем был взят, затем дорога опять пошла под уклон.
      Годжа-киши продолжал нахваливать свой жернов:
      - Нет, ребята, что бы вы ни говорили, а камень получился на славу, особый! Поспорит с любым мотором, даже с десятью моторами. В руках настоящего мельника мой жернов проработает сто лет. А попадет в плохие руки - ему быстро придет конец. Вот, Гуламали, посмотри на спину этого вола, справа: следы палочных ударов. А ведь вам в колхозе не говорят, чтобы вы били животных. От побоев вол не становится резвее. Говорят: не понукай лошадку кнутом, понукай овсом.
      - В этом я согласен с тобой, Годжа-киши, - кивнул Гуламали. - Но ведь этот вол ужасно ленив.
      - Вол - наш кормилец, наш хлеб. И он, как и человек, хорошо чувствует, понимает отношение к себе. Этот вол знает, что его не ценят. Человек - точно так же. Когда его ценят - он горы сдвигает, а когда не ценят - ему не хочется ничего делать, у него опускаются руки. До революции люди были разобщены, каждый думал только о себе. Каждый знал: если он не будет работать - умрет с голоду. Человека заставлял работать страх перед голодом, а сейчас для трудового человека, для колхозника имеет большое значение, как к нему относятся, как его ценят.