Русские ушли

— Дурак я, что ли? — презрительно скривился Майкл.

— У меня есть некая сумма, хочу дело свое открыть. Я не вечно буду при колонии сидеть, а убраться с этой планетки мне не позволят. Значит, надо устраиваться здесь, и устраиваться хорошо.

— Согласен, — быстро сказал Майкл.

— С чем?

— Не с чем, а на что. Я умею это делать. Фирма уже есть?

— Нет, пока ничего нет. Я даже с профилем не определился. Мне-то все равно, лишь бы законно и доход приносило стабильный. Я знал, конечно, что ты не откажешься, — он хитро прищурился, — поэтому распорядился приготовить тебе отдельный кабинет. Здесь, в административном корпусе. Сходи, осмотрись, если что надо — к моему секретарю. А с чего начать — сам решай.

Майкл вздохнул, подумав: работа на воле отличается от работы в колонии прежде всего тем, что о зарплате заикаться не имеет смысла.

— Ну, об этом мы потом поговорим, — совершенно верно понял его Ник Харри. — Через недельку. Хочу посмотреть, как у тебя дело пойдет.

— С вашего позволения, — Майкл отступил к двери.

— Конечно. Да! Ты, по слухам, жениться собрался?

— Осточертел мне тюремный комфорт.

— Понимаю, понимаю. — Начальник долго молчал. — Мэри-Энн, между прочим, племянница одного моего приятеля. Не бедный человек, но страшно скупой. Бедняжка должна зарабатывать на жизнь в колонии. А дядюшке ее жить до понедельника осталось, как тут у нас говорят. И других наследников у него нет. Мэри-Энн сама об этом не подозревает. А я вот знаю, я завещание видел. Так что ты, когда женишься, подумай: мы ведь можем и компаньонами стать. А что ты каторжник — так у меня воли ненамного больше. Документы на твою супругу оформим, чтоб никто не придирался.

— Всегда знал, что у меня изумительное чутье на деньги и хороших женщин.

«Жизнь налаживается, — думал Майкл, стоя посреди малюсенького, но собственного кабинета минутой позже. — Месяц назад я подыхал. Через полгода буду уважаемым и богатым членом местного общества. А Железный Кутюрье еще не раз пожалеет, что меня предал».

* * *

— Ты в Бога веруешь? — спросил Роберт.

Майкл отложил газету, внимательно посмотрел на соседа. Роберт казался веселым.

— Хрен его знает. Но вообще-то я крещеный. Православный, — ответил Майкл честно. — А что?

— Там падре. В бильярдной.

— В смысле? В колонии завели священника?

— Не, пришлый какой-то. Вроде миссионера. Говорят, папа возмущен развратом, вот и разослал молодежь — трудиться по закоулкам, души наши заблудшие спасать.

Газета слетела на пол, а Майкл поскакал к двери, пытаясь обуться на бегу. У двери споткнулся, упал с грохотом. Ругаясь, принялся завязывать проклятые шнурки.

— Во-во! — смеялся Роберт. — Все точно так же. Как услышали, что падре неприкормленный, так рассудок потеряли.

Человек с воли! Майкл забыл уже, что есть на свете люди, живущие в большом мире. Те, кто в тауне, по существу, такие же заключенные, они так же привязаны к колонии, как и каторжники. Одна разница, что селятся по ту сторону забора. Но в мире-то все относительно, и можно сказать, что таун — это колония, а колония — это таун. Это смотря с какой стороны забора поглядеть.

— Джулиан говорит, падре вместо мессы придется обо всех новостях рассказывать, потому что газеты — это не то, — рассуждал Роберт.

Майкл наконец сорвался с места и гигантскими прыжками понесся в бильярдную. Распахнув дверь, прямо с порога угодил в гудевшую, возбужденную толпу товарищей по несчастью. Прибытие священника взбудоражило всех. Майкл занял очередь.

Под зеркалом кучковались страждущие. Майкл прибился к ним, жадно хватая новости. Информация, полученная от Роберта, подтверждалась. Накануне прибыл корабль с папской миссией на борту. Администрация растерялась. Точных распоряжений на случай вторжения священнослужителей не было, а проконсультироваться оказалось не у кого: Железный Кутюрье неделю как отбыл на отдых. «Ну да, — подумал Майкл, — теперь до самого сентября его искать бесполезно». Привычки своего отца он изучил в лучшем виде. Тот каждое лето пересекал на парусной яхте Тихий океан. Не то чтобы он был совсем недоступен, нет. Но беспокоить его разрешалось только по самым важным делам, и мелкие непонятки в колониях вряд ли к ним относились. Администрации пришлось решать самой.

Нику Харри не хотелось ссориться с папой. Кто его знает, как там оно за гробом-то. Откажешь в пустяке, а потом вечность кипи себе в адском котле да чертям подмахивай. Харри рассудил, что большой беды не случится. Заключенные были опытные, знали, что раскрывать тайны Железного Кутюрье в колонии еще более опасно, чем на воле. И пустил падре за забор, правда, только в Верхнюю Палату.

На территории «Вечного солнца» не было ни церкви, ни даже заваляшей часовенки. Падре собрал прихожан в сердце разврата — в кирпичной палатке, где развлекались заключенные. Осмотрел предварительно все помещения, отверг читалку, предложенную ему поначалу. К счастью, за бильярдным залом нашлась подходящая комнатенка, откуда не видать было игорных столов, там падре и обосновался.

— Возмутился сначала, — рассказывал Джулиан, уже побывавший у гостя, — там же не то что стенки, там даже ширмы нет! Ну как исповедовать — глаза в глаза, что ли? Но мы его уговорили. С понятием мужик оказался, правильный. Нам-то ведь уже неважно, видим мы священника или нет, мы на допросах бывали. А душу облегчить надо.

Джулиан выглядел просветленным, Майкл вздохнул с завистью. Тут же укорил себя: грех завидовать. Стало смешно: за минимум одно осознанное убийство совесть его не мучила. А тут — одного знания, что рядом священник, вполне хватило, чтобы вспомнить о душе. Проснулись забытые принципы, и сердце защемило от сладкой тоски — универ, субботняя утренняя месса, после которой их отпускали на праздники. Майкл к мессе не ходил, потому что крестился по материнской традиции, но изредка выбирался в ближайший православный храм, который находился в Лондоне…

О прогулке сегодня не вспоминали, хотя, Майкл заметил, Верхняя Палата очень любила посидеть на свежем воздухе — в отличие от Нижней. Сказывалась возможность выбора: инженеров не так сковывал внутренний режим. У них было только шесть обязательных этапов: подъем, завтрак, барщина, которую они тут именовали работой, обед, ужин, отбой, да и те при желании игнорировались. Все остальное время узники были предоставлены сами себе. Режим они соблюдали исключительно от скуки.

— А некрещеные?! — воскликнул кто-то от двери. — Некрещеным можно?

— Ты зайди к падре и спроси. — посоветовали ему. — Может, он тебя и покрестит сразу.

Через пять минут некрещеных обнаружилось уже четверо. Толкались в конце очереди, галдели испуганно.

Падре не спешил, но и не затягивал. Уже перед самой дверцей Майкл сообразил: креста на нем нет. И даже не знает, куда подевался символ веры. На Сигме-Таурус был. Потом исчез. И вот что непонятно: можно ли осенять себя крестным знамением, если креста нет? С такими мыслями перешагнул порог и застыл.

Его встречал старый знакомец, бывший дерьмовый художник Борис. Тоже обомлевший от неожиданной встречи.

— Вот это да… — протянул опомнившийся Майкл. —

Борис…

— Отец Патрик, — сообщил тот. — Борисом я был в миру. Надо же, кого не ожидал увидать в столь скорбном месте!

— Как говорили мои русские предки — от сумы да от тюрьмы не зарекайся.

Конечно, строгий ритуал исповеди нарушился. Майкла точно так же интересовало, каким образом бывший отщепенец превратился в священника, как и Бориса — что произошло с Майклом, Сандерсом и Эллой.

— Со мной всё просто, Майк. Я же родился в богатой семье, но мне претил разврат. Я по натуре человек сдержанный. Добровольно отказался от богатства, уехал в общину, жил скромно — ты сам видел. Творил картины из того, что было под рукой, вносил свою лепту в украшение мира, данного нам Господом. Но мне все время казалось, что жизнь моя пуста. Я не понимал, почему. Когда вы уехали, мой дом опустел. И я, чтобы развеять тоску, отправился путеществовать. У меня были небольшие сбережения. Я прибыл на Заверен, там случилась художественная выставка. Я отправился туда. Каково же было мое удивление… нет, я даже описать не могу, что пережил, увидав, что экспонируются наши картины! Я узнал три своих полотна, узнавал работы своих соседей. А потом я спросил, во сколько их оценивают. — Борис замолчал. — Майк, мне стыдно вспоминать, что было потом. Эти суммы… они в сотни раз выше тех, по каким их у нас приобретали. Я не смог сохранить спокойствие. У меня не было ничего под рукой, тогда я разулся и расколотил стеклянные футляры ботинками. Из футляров потекло… запах… все побежали, кому-то стало дурно… люди не знали, каким образом были созданы картины, которыми они восхищались. А меня схватили полицейские.

Майкл не смог скрыть ухмылку, представив себе разгром на выставке и заголовки новостных выпусков.

— Меня защитил Господь. Я получил всего три месяца каторжных работ. Устроители выставки и хозяева галереи пострадали намного сильнее. Как мне удалось узнать, они разорились. А меня на каторге постигло просветление. Я осознал, как мерзостно было то, что я делал.

— Неправда! Ты прекрасно рисовал!

— Да, Майк, я получил художественное образование, развившее мое дарование. Но я говорю о выбранном материале… Ведь я пользовался тем, что наше тело, созданное по Образу и Подобию Божию, из себя исторгало. То, что было нечистым, на что и смотреть-то было грешно, не то что руками прикасаться. Я понял, что мое отшельничество было ответом родителям и людям их круга. Я унизил себя, я пачкал не пальцы, но душу — тем, что ежечасно их ненавидел. Это ведь гордыня — делать что-то из нечистот и заставлять восхищаться тем, чему нет места в человеческом теле, что из него изгоняется. Так я мстил этому миру, который оказался слишком тесным для моих амбиций. Это-то и отвратительно. Я жил хуже, чем в грехе, но почитал себя почти святым, потому что отказался от роскоши. А в действительности я подменял чью-то роскошь нечистотами. Тогда я спросил себя: за что я ненавижу этот мир? Не за то ли, что не умею его полюбить? И я оглянулся — и понял, что людям нужно утешение, а не насмешка. Им нужна молитва и заступничество на небесах. Сначала я хотел поступить в монастырь. Но мои учителя и наставники дали иной совет, и я к нему прислушался. На свете слишком много несчастных, и моя жизнь обретет новый смысл, если я посвящу ее служению. Эта миссия — первая в моей жизни. Но уже сейчас я чувствую, что моя жизнь наконец-то наполнилась. А ты, ты как?

— Плохо. Если б мои прегрешения исчерпывались гордыней, я почитал бы себя святым, — криво усмехнулся Майкл. — Я человека убил. И не раскаиваюсь.

Борис не переменился в лице.

— Не знаю, могу ли я тебе исповедаться, — замялся Майкл, — я ж православный вообще-то…

— Наша миссия имеет соответствующие разрешения от глав всех других церквей. У меня довольно широкие полномочия, с учетом сложной обстановки, в которой мне поручили служить.

Майкл рассказал Борису все. Коротко, не вдаваясь в детали. Но не забыл ничего.

— А сейчас неплохо устроился. Месяц назад познакомился с женщиной, их тут пускают на свидания. Хочу жениться на ней, потому что она на второй неделе беременности. Свадьбу назначили уже, на третье июля. Начальник колонии взял меня директором в свою фирму, пока на зарплату, но вот дядюшка моей невесты помрет — стану компаньоном. По Сандерсу скучаю, а так — вполне прижился. Жаль, в тауне нет церкви, исполняющие христиане ездят в радиационный центр, но меня туда не выпустят. Да и Мэри-Энн я не пущу. А хотелось бы жениться по-настоящему. Ты не сможешь задержаться? Обвенчал бы нас.

— Увы, Майк. Нас ждут во многих местах. Но до третьего июля еще два месяца, я постараюсь вернуться. Или обращусь с просьбой к своим коллегам. Я полагаю, в колонии много женатых, но невенчанных?

— Да полно, я думаю… Я могу поспрашивать, могу и намекнуть, чтоб готовились.

— Пока не спеши. Я не могу обещать.

Уже уходя, Майкл сообразил, что нужно сделать. Конечно, просить Бориса разыскать Силверхенда бессмысленно. Наверняка художник, ставший святым отцом, оборвал свои преступные связи. Но есть нечто, куда более важное.

— Отец Патрик, а если я попрошу тебя сохранить у себя одну вещь…

— Увы. Начальник колонии предупредил, что я не имею права помогать вам ни в чем, кроме непосредственно религиозных дел. Вещь важная?

— Есть такое подозрение, что да.

Борис задумался.

— Пожалуй… Не думаю, что ты когда-нибудь снова ее увидишь, но сохранность ее я гарантирую.

— Именно то, что надо.

— Ты можешь преподнести ее в дар Церкви. Это ведь дело религиозное. Подумай, я пробуду здесь до вечера, но ночевать обязан за пределами колонии.

Майклу потребовалось ровно четыре минуты, чтобы добежать до корпуса, вынуть книжку из-под шкафа и под полой куртки пронести ее в бильярдную. В очереди зашикали, когда он прорвался к заветной дверце. Майкл не обратил внимания.

— Иероглифы какие-то… — заметил Борис, пролистав книжку.

— Профессор, о котором я тебе говорил, писал. Я сам не смог толком понять, что там.

— Хорошо, Майк, я принимаю твой дар для Церкви. Иди с миром.

«Да, — думал Майкл, стоя на улице. — Вот теперь я точно могу идти с миром в душе. Теперь я спокоен — книжку никто не украдет, не расшифрует и не использует во вред. И я не буду чувствовать себя обязанным бежать, чтобы взорвать эту бомбу».

* * *

Борис разбередил Майклу душу. Жизнь складывалась как нельзя лучше: бизнес открылся, беременность Мэри-Энн протекала без осложнений. Майклу разрешили пригласить свидетелей на свадьбу, он без колебаний позвал Джулиана и Хуану.

И тут его одолела тоска.

Людмила снилась каждую ночь. После таких снов Майклу трудно было с невестой. Он твердил себе, что иного выхода нет, Людмилу нужно забыть, от нее ничего, кроме горя, нет. Но не мог. Он закрывал глаза, лаская Мэри-Энн, и воображал, что снимает платьице с Людмилы. Под руками оказывалась не хрупкая фигурка почти девочки, а грузное тело взрослой женщины. Не противной, но и не любимой. И Майкла будто в ледяную воду окунали.

Мэри-Энн он говорил, что очень боится потерять ребенка. Она относилась с пониманием, но убеждала, что страшного не случится. Она регулярно посещает врача, тот советует ей ни в коем случае не прекращать половую жизнь. Майкл кивал, сохраняя недоверчивый вид. Пусть лучше невеста примет его за параноика, чем догадается о подлинной причине его слабости.

Если бы не депрессия, Роберту не удалось бы подцепить Майкла на крючок.

— Неплохая сегодня погода, — заявил сосед, без спросу заходя в комнату.

Майкл не стал шевелиться. Валялся на койке рожей вниз, интереса не проявлял.

— Лето… — продолжал Роберт.

Майкл промолчал. Какое, на фиг, лето в аду?! Здесь круглый год поздняя осень. Разбивать срок, за который дрянная планетка обращается вокруг слабенького солнца, на времена года — натуральное кощунство.

— Майк, — позвал Роберт, понизив голос. — Тут шанс уникальный появился. Ты не хочешь выбраться из колонии на законных основаниях?

— Я и так выберусь У меня свадьба через четыре дня.

— Нет, ты не понял. Ты женишься и переедешь в таун, но останешься узником. Ты выберешься из-за забора, то есть изменишь условия только формально. А я говорю о досрочном освобождении.

Голосок у него звучал вкрадчиво. Майклу лень было поворачиваться, чтоб посмотреть, сладенькая у демона-искусителя рожа или нет. Но предложенный соблазн оказался сильным. Майкл, как и мириады других погубителей души, сказал себе: «Ну что такого, если я просто выслушаю его? Я всегда могу отказаться».

Он сел и взъерошил волосы.

— При комплексе иногда проводят испытания, — нашептывал Роберт. — На людях. Знают об этом единицы. Перед испытанием человеку выписывают полную амнистию.

— Интересно, за какие шиши…

— Ни за какие. Понимаешь, испытания разращено проводить только на добровольцах. Узник по определению добровольцем быть не может, потому что лишен свободы.

— Можно подумать, кто-нибудь сумеет докопаться… Не смеши.

— Ошибаешься. Комплекс часто проверяют. Всякие государственные инстанции. В документацию они влезть не могут, с сотрудниками поговорить — тоже. Потому цепляются по мелочам. Допустим, проверить, кто участвует в испытаниях. В таких делах всегда много заморочек.

— А я думал, здесь вообще нет госчиновников.

— Есть, а как же. И много. Большинство куплено Железным Кутюрье с потрохами. Но никто из них не станет его покрывать, если всплывет инфа о том, что испытания проводят на заключенных. Это ж скандал будет охрененный! Поэтому заключенных амнистируют за пять минут до начала испытания. Всем понятно, что человека просто купили за обещание свободы, а формально придраться не к чему.

— И куда они потом деваются, эти освобожденные?

— Кто как. Кто выживает, оседает тут же, в тауне. Теоретически можно улететь куда-нибудь, но откуда ж у каторжника деньги на билет?

«А у меня будут, — подумал Майкл. — Ох, вовремя мне Ник Харри с его деловым предложением подвернулся…»

— Что значит, кто выживает?

— То и значит. Риск большой, многие гибнут.

— Нет уж, спасибо, дорогой друг, — Майкл сделал вид, что собрался завалиться обратно на койку. — Покончить с собой я успею всегда. Без всяких амнистий.

— Майк, так я не зря сказал про уникальный шанс. Тут знать надо, что испытывают. Я ведь инженер, я степень риска оценить могу. В комплексе сейчас работают над пассажирским джамп-кораблем. Если идти на испытание двигателя, то это верная смерть — ничего еще не отлажено. А человек, который пойдет завтра, выживет, потому что будут проверять противоперегрузочные капсулы. Чепуховое дело, капсулы уже давно опробованы, надо для производства оформить документы. Сделают восемь серий по четыре захода каждая — и ты свободен.

— И что требуется от меня?

— Ничего. Тебя положат в капсулу, подадут максимальную нагрузку. По правилам, пассажир даже сознания терять не должен, так что сильно ты не пострадаешь. Вот и сам думай, насколько это серьезный шанс.

— Не верю. Ты бы сам пошел.

Роберт тяжело вздохнул.

— Видишь ли, Майк… Мне уже не нужно.

— Что, Железный Кутюрье сократил срок? — съязвил Майкл.

— Нет, — совсем тихо сказал Роберт. — У меня… В общем, я не жилец, Майк. У меня рак правого легкого. Мне два месяца осталось.

— Извини.

— Да ничего. Я стараюсь держаться. Но, сам понимаешь, в таком состоянии на многое смотришь иначе. Я еще с отцом Патриком поговорил тогда… Словом, это грех, если я использую на себя такой шанс. А Джулиану отдавать его не хочу. Можешь смеяться, но не могу ему простить, что он перехватил у меня Хуану. Я подумал — у тебя ребенок скоро будет. У меня нет детей, но есть племянники. И ты единственный из нас всех, про кого можно сказать, что пострадал вообще ни за что. Ты же никакими разработками не занимался и никаких бонусов с этого «третьего изотопа» не имел бы в любом случае. В отличие от нас всех

— Меня Ник Харри не отпустит: Пока я в колонии, я ему подконтролен. Хрен он позволит мне получить свободу, ему ж невыгодно — как он на меня в случае чего надавит?

— А от него это не зависит. Тебя из комплекса вызовут, а он обязан будет выделить сопровождение и прислать документы, и все. Здесь колония ради комплекса, а не наоборот.

— И когда надо решать?

— Сейчас.

Майкл задумался. Свобода! Да, он хотел на волю. Очень. Больше всего на свете. Но не верилось, что вырваться из тюрьмы можно так легко. Чуял он подвох, причем серьезный.

С точки зрения конспирации использование заключенных было верхом глупости. Оказавшись на свободе, они могут уехать и разболтать то, что составляло коммерческую тайну корпорации. И не только коммерческую. Некоторые каналы тиви заплатили бы целое состояние за информацию о частной тюрьме, куда люди попадают не за преступления, а за то, что проведали о чужих махинациях. Лишение свободы, поставленное на поток. Вопиющее нарушение не только прав человека, не только морали и этики, но и закона. И вряд ли Железный Кутюрье не предвидел возможную утечку информации. А раз предвидел, то и соответствующие меры должен был принять.

К тому же Джулиан, с которым Майкл как-то разговорился, не упоминал о возможности получить амнистию. Он говорил исключительно о снижении срока. Для себя Джулиан придумал хитрую систему получения свидетельства о полной потере памяти, что теоретически делало бессмысленным дальнейшее его пребывание в тюрьме. Он надеялся, что Железный Кутюрье его отпустит.

Но Джулиан мог не знать всех подробностей. Куда важней, что об испытаниях не заикался профессор. Стэнли Закарофф был в курсе решительно всего, что имело отношение к комплексу. Но сам почему-то предпочел рисковать и бежать, а не воспользовался удобным случаем. Он ведь не хуже Роберта разбирался в технических вопросах, мог подгадать. Конечно, могло получиться так, что ему запретили принимать участие в мероприятиях, влекущих за собой освобождение. Или же ему так приспичило немедленно уйти из-под надзора, что ждать он не мог и сделал первое, что пришло в голову. То есть глупость. „

Подозрительно лишь, что он не поставил в известность об этом Майкла. Боялся рисковать здоровьем своего посланца, своего орудия возмездия? Как версия сойдет. Потому что иначе пришлось бы допустить, что Роберт лжет. Непонятно только, зачем. Когда Майкл утвердился на роли управляющего, он сказал Роберту, мол, ни о каком сотрудничестве не может быть и речи. Тот сильно расстроился. Мог затаить зло и улучить момент, чтобы сквитаться за свои обманутые надежды. Запросто. При одном условии: если, кроме удовольствия видеть обидчика поверженным, он получит реальную выгоду. А что он приобретет, если Майкл умрет?

Ровным счетом ничего. На простое же сведение счетов Роберт силы тратить не станет.

Да, Майкла настораживала простота плана. Но, черт возьми, у него свободу отняли обманом. Почему судьба не могла восстановить справедливость? Что, так не бывает? Бывает. Может быть, даже руками Роберта.

— Ладно, — кивнул Майкл, — давай испытаемся. Помалкивай только, а то до Харри дойдет раньше времени, он тут же Мэри-Энн проболтается из лучших побуждений — типа чтоб меня отговорила. А ей волноваться не стоило бы. Баба она крепкая, но хрен знает, ребенок все-таки не дядин.

— Разумно, — согласился Роберт.

За Майклом пришли вечером. Сначала привели к взбешенному Харри. Майкл поделился с ним секретной информацией, полученной от Роберта, сумел убедить, что его желание не имеет ничего общего с попыткой самоубийства. Харри не возражал, поскольку о внутренней кухне комплекса знал мало. Следующие полчаса Майкл потратил на заверения партнера в том, что грядущее освобождение ничего в их отношениях не изменит. И попросил не сообщать Мэри-Энн.

Он ждал, что его повезут в комплекс. Заранее предвкушал поездку через таун, где ему предстояло поселиться, может, уже завтра. На целых четыре дня раньше намеченного срока. «А зачем мне тут селиться, — сообразил Майкл, — если я освобожусь? Какого черта я буду привязывать себя к паршивой тюремной планетке? Я же смогу уехать куда угодно. Правда, непонятно, на какие шиши: Мэри-Энн наследство еще не получила. Ладно, покантуюсь еще тут, пока бабла не накоплю. Потом никто меня не удержит. И ребенка заберу. Нечего ему тут делать».

Модули здесь не использовались из-за погодных условий, поэтому Майкл не удивился, увидав перед административным корпусом колесный электромобиль. Сразу за воротами машина вильнула в сторону и вместо тауна доставила его на закрытую стартовую площадку.

— Это вы меня куда?

— На орбиту, — ответил конвоир. — Все стенды там, потому что — вдруг рванет?

— Ну да, понятно, — пробормотал Майкл.

Старенький катер, доставивший добровольца и конвой на станцию, когда-то был пассажирским: в салоне каждое посадочное место оборудовалось обзорным экраном. Майкл ткнул в клавиатуру, и, к его радости, монитор ожил.

Станция выглядела до смешного маленькой. Даже для узкоспециализированной научной — все равно крошечная. Майкл жадно ощупывал ее взглядом и мечтал. Почему-то довольно быстро мысль, не направляемая специально, утекла в неожиданное русло: Майкл прикидывал свои действия, если бы он был пиратом и планировал выкрасть заключенного. Он думал, что. не стал бы садиться на планету. Он захватил бы станцию — тихо и незаметно. Переодел бы часть штурмовой бригады в униформу сотрудников стенда. Покопался бы в логах и заказал бы «добровольца» для испытания. Потом фальшивые сотрудники спустились бы на планету, спокойно забрали бы из колонии нужного человека и вывезли бы его. Наверняка даже стрелять не пришлось бы — чтобы занять станцию, достаточно пустить сонный газ по вентиляции.

Мечты и планы скоро истощились, и Майкл почувствовал, что от волнения проголодался. Новый фактор заставил его поразмышлять о том, сколько времени займут испытания и каким образом он будет возвращаться назад. Если экипаж катера дождется окончания тестов, хорошо. А если нет и придется вызывать транспорт специально? Или он вернется с отработавшей вахту бригадой сотрудников? Надо бы выяснить, а то окажется, что меняются они раз в неделю и кормить его никто не собирается. Пытка голодом — экзамен похуже перегрузки.

Бабища в сером комбинезоне оформляла его документы. На него посмотрела только один раз:

— А почему ты? Жеребьевка же была.

— Я доброволец, — сказал Майкл, как ему посоветовал Роберт на прощание.

— А-а.

Больше никаких вопросов она не задавала. Майкл с замиранием сердца проследил, как в его файле появилась отметка: «Срок заключения отбыл полностью». Не совсем амнистия, но ему какая разница?

В соседнем кабинетике его раздели догола. Появился врач, поверхностно осмотрел кандидата, кивнул конвоирам — а они, несмотря на закрытие дела, так и продолжали водить Майкла.

Потом его впихнули в комбинезон без рукавов и, босого, повели холодными коридорами к собственно испытательному стенду. Шлюз, еще шлюз, еще… Переход закончился в маленькой комнатке, подозрительно напоминавшей пустой двигательный отсек. В качестве единственного предмета обстановки, если можно так выразиться, присутствовала толстостенная стеклянная сфера с откинутым люком в боку и креслом, отдаленно напоминавшим пилотское, внутри. И все. Никаких вам приборов, компьютеров, суетящихся техников и лаборантов. Майкл удивился: он несколько иначе представлял себе стенды. Наверное, «неправильный» опыт работы на Сигме-Таурус сбивал с панталыку.

Майкла уложили в кресло и тщательно пристегнули, так, что пошевелить он мог разве что глазами. Ну, и губами — говорить разрешалось. Зафиксировав его, конвоиры удалились.

«Я без пяти минут свободный, — думал Майкл. — Формально уже не заключенный, потому что дело закрыто и даже вертухаи смылись. Если б можно было развязаться… Но они же хитрые, гады. Им без надобности, чтоб только что освобожденный каторжник отвертелся от испытаний и смылся. Пусть он тут далеко не убежит — куда можно удрать с орбитальной станции? — но все равно обхлопочешься, пока поймаешь. Ладно уж, — смилостивился Майкл, — потерплю».

Появились техники. Двое. Секундой позже в отсек оглянул третий. Все в легких скафандрах, как будто предполагалась возможность оказаться в разреженной или сильно охлажденной атмосфере. Майкл напрягся: он что-то не наблюдал в своей сфере никаких признаков отопителей или кислородных баллонов, на худой конец.

— А тебе зачем? — удивился самый молодой из техников. — Ты ж помрешь в первую секунду. Ну, во вторую максимум. Не успеешь ни задохнуться, ни даже замерзнуть.

— То есть?

Техники растерялись.

— Мне сказали, что будут испытывать противоперегрузочные системы для пассажирских джамп-лайнеров! — возмутился Майкл.

Техники захохотали. Самый молодой, утирая слезы, пожаловался коллегам:

— И когда эти идиоты кончатся, а? Джамп-лайнер ему подавай… Главное, ну как можно поверить в такую фигню, вы мне скажите? Это ж не то что образование отсутствует, это еще и мозги в детстве были ампутированы!

Майкл все понял. Роберт, скотина! Нет, ну как Майкл мог забыть, что этот подлец мечтал жениться и жить в тауне?! За него ни одна баба добровольно не пошла бы. Вот именно, что добровольно. Мерзавец четко рассчитал: удрученная Мэри-Энн согласится, чтобы не жить в девицах с нагулянным от каторжника ребенком. У них тут, в тауне, в каких-то отношениях сохраняются патриархальные взгляды. Проституировать в колонии морально, а без мужа ребенка растить — никак.

Скотина! Сволочь!

Майкл рванулся из ремней, но бесполезно, хотя крепеж и затрещал угрожающе.

— Давайте поживей, — скомандовал тот, что вошел последним.

Они кинулись к люку, но Майкл ухитрился высвободить одну ногу, и орудовал ею как палкой: то в щель совал, мешая закрыть люк, то отталкивал техников. Он так озверел, что техники вдвоем не могли справиться.

— Ты чего? — уговаривал его молодой. — Мужик, ну успокойся ты… Ты быстро умрешь, без мучений, честно! Тебя просто раздавит, мгновенно, даже почувствовать ничего не успеешь… Это ж не ваш дурацкий отстойник и не веревка…

— Держите его, я за баллоном, — сказал третий и исчез.

— Ну вот, — как с ребенком, сюсюкал молодой, — сейчас тебя усыпят, раз так боишься… Еще лучше. Глазки закроешь, а проснешься уже на небесах!

Майкл ругался.

Вернувшийся третий пролез между двумя дюжими техниками и просунул руку в щель люка. Струя газа обожгла Майклу лицо, но в глазах потемнело на миг раньше, за это он мог бы ручаться…

…«Долго он еще дрыхнуть будет?»

«Не должен. Стимуляторами я его накачал по самое не могу».

«Дурак. Идиот. Чего ему не сиделось, а?! Сказал же — свадьба третьего. Ну и ждал бы себе… Полез сюда. Жить ему надоело, что ли?! Чуть все планы не сорвал…»

Кажется, Майкл узнавал голоса. Тот, который жаловался на идиотизм, вроде бы принадлежал Силверхенду.