Бруно Людке уже давно забыл то, что в толстых папках запротоколированы его собственные показания. Его память сохраняла сложные детали отдельных убийств, которые Франц вдалбливал ему каждый раз, только в течение одного допроса, и даже тогда приходилось все время исправлять допущенные им ошибки. Здесь, в Вене, Людке воспроизводит лишь путаные, бессвязные фразы, относящиеся больше к выездам на места преступлений со специальной комиссией, а не к самим, якобы им совершенным убийствам.
      Опытные работники прокуратуры, суда и следственных органов быстро понимают, какую злую шутку сыграли с этим человеком, и им сразу становится ясно, что открытый судебный процесс над Людке может кончиться только грандиозным скандалом. Бруно Людке, вероятно, замечает, что в нем разочарованы, так как он не предоставил господам того, чего от него ожидали. Он впадает в ярость, начинает размахивать связанными руками и кричать: "Да все это вы и так знаете, я все рассказал Хейнцу, и он это записал. А теперь я хочу отсюда выбраться, хочу домой, и если вы меня не выпустите, я вообще ни слова больше не скажу!"
      Когда он распаляется и начинает звать во весь голос комиссара Франца, два дюжих вахмистра хватают его и кладут на кожаную лежанку. Один из присутствующих врачей делает ему укол.
      В этот раз шприц наполнен успокаивающим средством, однако через несколько дней, 8 апреля 1944 года, в нем будет десять кубических сантиметров раствора цианистого калия, которые и введут Бруно под каким-то предлогом.
      Последний лживый протокол комиссара Франца датирован 14 апреля 1944 года. Он гласит: "По сообщению советника уголовной полиции Краузе, Людке умер 8 апреля 1944 года в 15 часов в тюрьме управления уголовной полиции после непродолжительной болезни. Имперское управление уголовной полиции ходатайствует о прекращении дела Людке".
      Родственникам Бруно отказывают в выдаче тела для захоронения. Под квитанцию им выдают свидетельство о смерти в закрытом конверте, двадцать шесть рейхсмарок и пятьдесят два пфеннига наличными из тюремной кассы и некоторые предметы одежды. Дело Людке приобретает статус "секретного дела имперского значения" и исчезает в стальных шкафах министерства юстиции, пока двенадцать лет спустя не попадает темными путями в руки беззастенчивого, жаждущего наживы западногерманского журналиста Шницлера. Совершенно не считаясь с действительными фактами и извратив их до неузнаваемости, он написал повесть "Ночью, когда пришел дьявол" - страшную, вызывающую отвращение сказку о величайшем убийце-маньяке всех времен! А поскольку люди готовы платить за то, чтобы их пугали жуткими историями, он вместе с кинематографистами живо состряпал сценарий.
      То, что миллионы людей немного позже увидели на экранах кинотеатров, не имеет ничего общего с "секретным делом Бруно Людке", которое, впрочем, используется в качестве вывески, чтобы придать этому поистине дьявольскому надувательству видимость документальности. Дельцы от искусства используют имя Бруно Людке и его не лишенную трагизма фигуру для создания образа убийцы-маньяка, оскорбляя чувства и нанося ущерб репутации его еще живущих в Кепенике сестер. Поэтому можно понять, почему сестры Бруно, узнав о постановке фильма, обращаются в гамбургский окружной суд с требованием запретить демонстрацию ленты. Свои услуги в качестве свидетеля им предлагает находящийся на пенсии и живущий в Гамбурге бывший советник уголовной полиции Фаульхабер.
      12 февраля 1958 года, через неделю после премьерного показа фильма, открывается заседание палаты гамбургского ландгерихта по гражданским делам. Зал наполнен представителями прессы со всего мира. Ожидают, что теперь наконец будет разоблачен величайший обман в истории криминалистики. Адвокат доктор Рейзе, выступая в качестве защитника прав подавших иск сестер Бруно Людке, обосновывает требование о запрете демонстрации фильма: "Фильм представлен, как снятый на основе документов. Однако убийства, с которого начинается фильм и о котором утверждается, что его совершил Людке, в действительности не было! Бруно Людке назван в фильме - по имени и фамилии - убийцей-маньяком, но против Людке никогда не выдвигалось обвинение. Не было, естественно, и приговора. Людке был душевнобольным человеком, признания которого фальсифицированы. Он отказался от них как в разговоре со свидетелем Фаульхабером, так и во время пребывания в венской клинике. Врачи, которые обследовали его в Вене, также признали его невиновным. Обе его сестры, которые еще и сегодня живут в районе Берлина Кепеник, тяжело страдают под грузом клеветы, порочащей имя их покойного брата. Жизнь этих женщин стала невыносимой с тех пор, как фильм демонстрируется и в Западном Берлине. Дело не терпит отлагательств. Необходимо воспрепятствовать распространению таких лживых утверждений!"
      В ответной речи защитник со стороны ответчика - общества по производству фильмов "Глория" - адвокат доктор Метцлер вынужден признать: "Гамбургское убийство, изображенное в фильме, является творческой вольностью авторов..."
      Но затем он ходит с козыря. Метцлер якобы может доказать, что Бруно Людке был убийцей-маньяком! В качестве главного свидетеля, способного это подтвердить, он называет вдохновителя и покровителя всей аферы - бывшего штурмбаннфюрера СС Тоготце, который после 1945 года снова занял руководящий пост, уже в западноберлинской уголовной полиции, а в октябре 1959 года ушел в отставку с пенсией в размере 1400 марок в месяц. Публика в зале суда с нетерпением ожидает свидетельской дуэли Фаульхабер - Тоготце. Однако по воле судейского состава палаты это не происходит. Судьи и так знают, что придется запретить фильм, если они проведут судебное следствие, потому что уже прочитали документы дела. Но тем не менее не осмеливаются оспаривать у западногерманской фирмы право на получение ожидаемых миллионных прибылей и решить дело в пользу двух женщин, которые живут в Восточном секторе Берлина и которым дорога память о их покойном брате. Судьи пробуют выпутаться из этой неприглядной истории с помощью юридической уловки. Их решение гласит:
      "Требование истиц о запрещении дальнейшего проката фильма отклоняется. Обе заявительницы не могут апеллировать к статьям закона, предусматривающим ответственность за оскорбление памяти умерших. Покойный сам признался в совершении убийств и в результате этого очутился в поле зрения общественности. Тем самым ему суждено было стать действующим лицом истории, споры о судьбе которого ведутся до сих пор".
      В тот же день в киноанонсах гамбургской вечерней прессы объявлялось: "Мы продолжаем показ! Вторую неделю! "Ночью, когда пришел дьявол" - секретное дело имперского значения. Триллер суперкласса!" Изготовители этой чертовщины, воистину дьявольской сделки с совестью в описании преступлений нацистов, в ближайшие месяцы положат себе в карман два миллиона марок, вырученных за прокат фильма. А режиссер картины в том же году получит на кинофестивале в Западном Берлине приз Федерального союза кинематографистов!
      БРИЛЛИАНТЫ ИМПЕРАТРИЦЫ ГЕРМИНЫ
      Берлин, апрель 1947 года. Сейчас потребуется немало фантазии, чтобы воссоздать в памяти картину этого города в те суровые дни.
      Руины, кучи мусора, истощенные фигуры с ручными тележками и тачками, бесконечные очереди, группы женщин, работающих на расчистке улиц, черный рынок. Это первое, что встает перед глазами, когда вспоминаешь Берлин 1947 года. Там, где сейчас на старинной Франкфуртской аллее высятся современные дома, с обеих сторон лежали груды руин. Александерплац, одна из оживленнейших площадей нынешнего Берлина, представляла собой безотрадную картину - пустырь, окруженный выгоревшими фасадами домов; Красная ратуша упиралась в небо причудливо изломанным остовом, искореженным снарядами, а Бранденбургские ворота стояли памятником безнадежности.
      Между всеми этими грудами мусора и остатками стен, на каждом свободном пятачке процветала тайная торговля всякой всячиной. На Александерплац, Потсдамской площади, у Бранденбургских ворот - всюду черный рынок. Пачка американских сигарет стоила 120 марок, буханка хлеба - 80 марок, бутылка водки из патоки - 300 марок, фунт сливочного масла - 400 марок, плитка шоколада 120 марок. За пару ботинок просили от одной до двух тысяч марок, за мужской костюм - до пяти тысяч марок, грамм золота стоил тысячу марок, а что касается бриллиантов, то, в зависимости от их величины и качества, за карат предлагали до пятидесяти тысяч марок.
      Все, что было дорого и в дефиците, продавалось и покупалось. Спички, шоколадный сироп и даже бриллианты императорского дома Гогенцоллернов.
      Это произошло 14 апреля 1947 года. Вечером у руин Потсдамского вокзала мужчина лет сорока в костюме, хоть и поношенном, но сшитом у хорошего портного, пробирался между группами уличных торговцев и искал взглядом людей в американской военной форме. Наконец он обнаружил в толпе офицера в оливково-зеленом мундире с блестящими пуговицами и золотистыми буквами "Вооруженные силы США" и приблизился к нему. Приложив ко рту ладонь, мужчина в штатском прошептал на английском языке почти без акцента:
      - Не хотите ли приобрести бриллиантовое колье? Камни высшей чистоты, каждый не меньше двух карат. Колье было собственностью последней германской императрицы. Разумеется, вы можете расплатиться и сигаретами.
      Однако он не успел залезть в карман, чтобы вынуть и показать завернутое в тряпку бриллиантовое колье. Откуда-то раздались пронзительные трели полицейских свистков, и, словно племя всполошенных мексиканских индейцев в прериях, толпа покупателей и продавцов галопом бросилась врассыпную.
      Такие облавы почти через каждые два часа устраивались здесь, в так называемом "пупе мира", где сходились границы трех из четырех секторов, на которые был разделен Берлин, попеременно представителями каждой из военных полиций оккупационных войск одного из секторов совместно с немецкой полицией.
      На этот раз была очередь американской военной полиции. Дюжина "джипов" окружила привокзальную площадь. Здоровенные парни в форме цвета хаки со стальными шлемами на головах и голубыми повязками на рукавах, на которых белели видные издалека буквы МР, выпрыгнули из "джипов" и кинулись, энергично размахивая руками, в толпу. Они хватали первого попавшегося посетителя черного рынка за шиворот, трясли и грозились забрать с собой, но затем, как правило, отпускали.
      Это была испытанная тактика МР. Запуганные торговцы черного рынка в таких случаях просто бросали свой товар и клялись всеми святыми, что они оказались здесь совершенно случайно и с самыми невинными намерениями. Соответственно, полицейский не видел тогда более повода для задержания человека и отпускал его, сам же быстро наклонялся и подбирал выброшенный торговцем предмет. Таким образом, каждый оставался при своих интересах. Большого ущерба они никому не причиняли, поскольку торговцы не держали больших партий товара при себе. С основными запасами предназначенного для продажи их ожидали за пределами досягаемости облавы жена, дочь или компаньон.
      О подобных порядках человек с бриллиантовым колье в кармане совершенно не подозревал. Он не собирался бросать его и убегать. С наивной простотой непосвященного он заверил полицейского, который его задержал:
      - Бриллианты являются моей законной собственностью, и я только хотел продать их кому-нибудь из господ офицеров американского оккупационного корпуса. Думаю, вы ничего не будете иметь против?
      Тем не менее полицейский имел кое-что против, прежде всего потому, что продававший бриллианты не проявил никакой готовности уронить хотя бы парочку камней из своего колье. Поэтому он, соединив наручниками себя и незадачливого торговца, повел его к "джипу". Полчаса спустя человек с бриллиантами сидел в доме на Потсдамской улице, 11, в пригороде Берлина Лихтерфельде, где размещалась тогда штаб-квартира американской секретной службы Си-ай-ди.
      Здесь его сначала допросили несколько мелких чиновников и записали его анкетные данные. Простодушно улыбаясь, торговец бриллиантами сообщил для протокола:
      - Мое имя - принц Фердинанд Шенайх-Каролат, я являюсь пасынком последнего германского императора Вильгельма Второго. - Казалось, он был очень горд этим.
      На американцев же услышанное произвело мало впечатления. Они не знали, что им делать с громоздким именем принца, и стали спорить насчет того, как им записать в протокол: "Фердинанд Шенайх", "Фердинанд Каролат" или "Фердинанд Шенайх-Каролат". Между тем принц упорно настаивал на том, чтобы его зарегистрировали в американской секретной службе полным именем с титулом, и пытался объяснить писарям-службистам, что титул, в соответствии с немецким геральдическим календарем, является неотъемлемой частью имени сына кайзера. Чиновники так ничего и не поняли, несмотря на повторные объяснения, и наконец передали его дело на рассмотрение шефу берлинского бюро Си-ай-ди.
      Рэй Карлуччи, сорокалетний американец итальянского происхождения, выглядевший в своем оливково-зеленом офицерском кителе как голливудский киноактер Фрэнк Синатра, был, по крайней мере, осведомлен о существовании бывшего германского кайзера. Он велел привести к себе в кабинет задержанного отпрыска императорской фамилии и внимательно выслушал историю неудавшейся продажи бриллиантового колье. После этого по-отечески снисходительно покачал головой и сказал:
      - Ну хорошо, мистер Каролат, вполне вероятно, что колье принадлежит вам на законном основании - это мы проверим, однако продавать такие ценности на черном рынке неразумно хотя бы из соображений вашей же безопасности. Представьте себе, что могло быть, привлеки вы внимание каких-нибудь преступных элементов.
      По-видимому, Фердинанду понравилось, как смотрел на вещи Карлуччи, поскольку он до такой степени проникся доверием к американцу, что даже поинтересовался у него возможностью продажи колье заинтересованным офицерам. При этом дал понять, что это изделие - лишь незначительная часть всех драгоценностей, которыми располагала его мать, вдовствующая императрица Гермина.
      Шеф Си-ай-ди долго молчал, прежде чем ответить, а когда заговорил, вопрос, поставленный Фердинандом, так и остался без ответа.
      - Скажите, мистер Каролат, каковы, собственно говоря, ваши родственные связи с Вильгельмом Вторым? Прежде вы сказали, что являетесь его пасынком. Но ведь вы даже не носите фамильного имени Гогенцоллернов, не так ли?
      Фердинанд размышлял недолго.
      - Моя мать в первом браке была замужем за Йоганом Георгом, принцем Шенайх-Каролатом. Это - мой отец. В 1922 году, после смерти отца, мать вышла замуж за его Императорское величество Вильгельма Второго, в результате чего я стал его пасынком.
      На губах у Карлуччи появилась ироническая усмешка.
      - Вы говорите, в 1922 году? Но ведь в это время Вильгельм был уже в Голландии, в Доорне. К тому моменту он не был уже германским кайзером!
      - Это верно, - согласился Фердинанд.
      - Почему же вы тогда говорите "его Императорское величество"?
      Фердинанд, покусывая губы, уставился на толстый ковер под ногами.
      - Дело в том, что в наших кругах принято обращаться к кайзеру "Императорское величество" и после его отречения от престола. Это делал даже Герман Геринг, когда посещал Вильгельма Второго в Доорне.
      Карлуччи с недоверием посмотрел на Фердинанда:
      - Геринг? Нацистский руководитель Геринг? Он был в Доорне у вашего кайзера? Но что хотели нацисты от старого Вильгельма?
      - Герман Геринг приезжал в апреле 1933 года после памятного государственного акта в Потсдаме, когда дряхлый фельдмаршал фон Гинденбург, я бы сказал, торжественно благословил национал-социалистский рейх, - с гордостью ответил Фердинанд.
      Воспоминания об этих "великих днях прусской истории" наполнили его меланхолией. Однако на Карлуччи его слова произвели мало впечатления.
      - Не понимаю, - сказал он и пожал плечами, - что вдруг понадобилось нацистам от Гогенцоллернов?
      - Четвертый сын его величества, принц Август Вильгельм, с 1932 года был в СА и являлся, таким образом, ветераном движения. Уже одно это было достаточной причиной для установления отношений между новым рейхом и старым императорским домом. Однако, возможно, предполагалось также, что позже, после смерти господина фельдмаршала фон Гинденбурга, кресло рейхс-президента будет предоставлено одному из Гогенцоллернов.
      Карлуччи все это показалось слишком сложным. Кроме того, его больше интересовали бриллианты Фердинанда, чем политические комбинации и исторические воспоминания об отношениях нацистов к Гогенцоллернам.
      - Ну ладно, оставим это, - прервал он довольно невежливо реферат Фердинанда. - Расскажите мне лучше, как ваша мать стала обладательницей бриллиантов Вильгельма. И где она находится в настоящее время?
      Раздосадованный столь грубым вмешательством в излюбленную тему, Фердинанд ответил:
      - Драгоценности принадлежат ей. Его Императорское величество подарили их матери. Кроме того, в качестве здравствующей поныне супруги она и без того является распорядительницей фамильного достояния.
      - А где теперь ваша мать? - снова прервал Карлуччи экскурс Фердинанда в семейную историю.
      Фердинанд скорбно скривил тонкогубый рот.
      - У русских, - сказал он с таким страданием, будто испытывал физическую боль.
      Сонное выражение на лице Карлуччи сразу исчезло.
      - У русских? В Сибири, или что вы имеете в виду?
      Тут Фердинанд сдавленным голосом рассказал ему историю "хождения по мукам" своей матери, вдовствующей императрицы Гермины. После смерти Вильгельма Второго она уехала из Доорна и возвратилась в замок Саабор в Верхней Силезии, который принадлежал ее первому мужу. В 1945 году, когда с победой Красной Армии в Польше началась национализация феодальных владений, она бежала в Германию и наконец осела во Франкфурте-на-Одере.
      Покачивая головой, но уже со значительно большим интересом выслушал Карлуччи эту часть истории.
      - Так что, теперь она живет в русской оккупационной зоне? У нее там не отобрали драгоценности?
      - Пока нет, однако никогда не знаешь, чем все может кончиться. Если коммунисты узнают, какие ценности она хранит в своей убогой квартирке, недолго ей придется оставаться владелицей бриллиантов. Поэтому я стремлюсь переправить драгоценности сюда.
      Тут уж Карлуччи по-настоящему навострил уши.
      - Стало быть, Каролат, у вас есть связь с матерью? Вы ее уже навещали?
      - Нет, туда я, конечно, не ездил. Это было бы слишком опасно для меня. Но у меня есть знакомая, которая часто ездит во Франкфурт. Так, с рюкзаком картошки под видом мешочницы - благо их теперь много, не привлекая к себе поэтому особого внимания. Через нее и поддерживаю связь с матерью.
      Погруженный в свои мысли, Карлуччи взял в руку колье, которое все еще лежало на его письменном столе.
      - Значит, она привезла вам это колье?
      Пасынок кайзера кивнул в ответ:
      - Да, его мне прислала моя мать. Я должен его продать, а на вырученные деньги приобрести где-нибудь в Германии, по возможности в Баварии, земельный участок.
      Американский офицер задумчиво закивал головой. Постепенно ему стал ясен стратегический замысел вдовствующей императрицы. Недвижимость в то время в Германии, когда не были еще удовлетворены самые примитивные жизненные потребности, можно было купить буквально за хлеб с маслом. Земельные участки сбывались зачастую по цене гораздо ниже довоенной, и по сравнению с астрономическими ценами на продукты питания она выглядела смехотворной. Бриллианты же шли по предельно высоким ценам. Тысячи офицеров и солдат американских оккупационных войск сколотили на спекуляции сигаретами и продуктами весьма приличные состояния. Однако рейхсмарки для них не имели никакой ценности, поскольку они не могли перевести их в Штаты; так же мало значила для них и покупка земельных участков. Бриллианты же, золото и прочие драгоценности, напротив, ценились американцами и легче всего переправлялись за океан.
      Большой спрос на бриллианты находил отражение и в цене. Один карат стоил в 1947 году на черном рынке почти в пятьдесят раз дороже, чем до войны. Квадратный метр земли, даже усадьба или поврежденный войной дом не стоили и десятой части того, что можно было бы за них запросить и получить в нормальных условиях. Одним словом, тот, кто продавал теперь бриллианты и вкладывал вырученные средства в недвижимость, делал с точки зрения дальней перспективы лучший бизнес из всех возможных в то время.
      Рэй Карлуччи нервно крутил колье между тонкими холеными пальцами с ухоженными ногтями и считал отдельные звенья цепочки. Двадцать два оправленных в платину бриллианта редкой красоты, меньший весом примерно два карата, больший - от восьми до десяти карат. В уме он подсчитывал фантастическую стоимость украшения, которую оно имело в это смутное время. "Двадцать два камня общим весом не менее 100 карат - это дает при цене на черном рынке примерно пятьдесят тысяч за карат сумму в пять миллионов рейхсмарок", - подвел итог Карлуччи. Он быстро спросил пасынка кайзера:
      - Сколько вы предполагали получить за колье, мистер Каролат?
      Фердинанд ответил не задумываясь:
      - Полтора-два миллиона марок.
      Карлуччи продолжал считать про себя. Блок сигарет по 200 штук в офицерской столовой стоил один доллар. На черном рынке за него давали тысячу рейхсмарок. Значит, это колье, которое до войны стоило не менее пятидесяти тысяч долларов, можно теперь купить за пять тысяч долларов. А если ему удастся выторговать его у Фердинанда дешевле и перепродать за двойную или даже тройную цену, он одним махом заработает целое состояние.
      Стараясь сохранить спокойный и равнодушный вид, Карлуччи обратился к Фердинанду:
      - Возможно, я смог бы найти покупателя, который дал бы вам миллион...
      - Не менее полутора, - потребовал Фердинанд.
      - Миллион, сказал я, но сначала надо соблюсти еще одну формальность. Не подпадает ли колье под категорию военных трофеев? Не должно ли оно быть передано нашим русским союзникам? У нас могут возникнуть трудности, если они узнают об этом.
      Прежде чем ответить, Фердинанд некоторое время кусал себе губы:
      - Война давно закончилась, уже ведь не действует право на получение трофейного имущества. Кроме того, русские понятия не имеют о существовании этого колье. К чему такие опасения?
      - Ну должен же я, по крайней мере, сделать запрос, мистер Каролат, проговорил Карлуччи с самой любезной улыбкой, на которую был способен. Он поднялся со стула и, взяв бриллиантовое колье, направился к небольшому стенному сейфу. - А пока я должен конфисковать эти камни - формальность, необходимая для соблюдения законности. Завтра вы получите свое украшение обратно, я в этом не сомневаюсь. Во всяком случае, сейчас вы можете идти домой. Подождите, я выдам вам расписку...
      Продолжая говорить, Карлуччи закрыл дверцу сейфа, вынул ключ и вернулся к столу, где на простом листке бумаги выписал не обязывающую ни к чему квитанцию. Бледный, с судорожно сжатыми руками Фердинанд, сидевший перед столом, поднялся медленно и со страдальческим выражением лица, как человек, который сидел у гроба дорогого ему существа. В это мгновение он был убежден, что не получит обратно и самого мелкого камешка из колье. В мыслях он уже видел распоряжение военной администрации о конфискации ювелирного изделия. Ему уже представлялся русский военный патруль, врывающийся во франкфуртский дом его матери и отбирающий у нее остальные фамильные драгоценности.
      Ободряющие слова, сказанные на прощание Карлуччи, отвлекли Фердинанда от мрачных мыслей.
      - Мистер Каролат, не смотрите на меня так печально - вы получите свою собственность обратно. Приходите завтра. А теперь идите домой, вы свободны!
      Фердинанд взял квитанцию о конфискации, на которой не было ни названия учреждения, ни печати. Затем повернулся и, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Он уже не слышал, как Рэй Карлуччи, нажав кнопку переговорного устройства, дал указание следить за каждым шагом пасынка старого кайзера и ни в коем случае не допускать, чтобы он отправился в управление немецкой полиции.
      Все опасения, возникшие у Фердинанда по поводу бриллиантового колье, были напрасными, так же как оказались ненужными и все предосторожности, которые шеф Си-ай-ди Карлуччи предпринял, чтобы воспрепятствовать преданию гласности истории о драгоценностях. У принца не было даже мысли подключать к этому делу немецкую полицию, поскольку от нее он вообще не ожидал какой-либо помощи. Карлуччи же не мог так просто присвоить колье, потому что уже слишком много людей его управления слышали о предварительном задержании мистера Фердинанда Шенайх-Каролата.
      Все получилось совсем по-другому, и расстроенный Фердинанд, вероятно, охотно бы отказался от колье с двадцатью двумя камнями, если бы ему сказали, что его ожидает.
      На следующий день "джип" американской военной полиции доставил его в штаб-квартиру Си-ай-ди в Лихтерфельде. Однако на этот раз Фердинанд оказался не в кабинете Рэя Карлуччи, а на заднем сиденье лимузина марки "форд", с занавешенными окнами, так что он не мог видеть, куда они ехали вместе с присоединившимся Карлуччи. Шеф Си-ай-ди сразу же извинился за эту таинственность и объяснил ее необходимостью соблюдать режим секретности. Фердинанд, не видя дороги, и не догадывался, куда они направлялись. Лишь гораздо позже принц узнал, что его доставили в Далем, пригород Берлина, в штаб-квартиру американской военной администрации, к личному адъютанту коменданта города генерала Льюсиуса Д. Клэйя. Этот офицер, носивший элегантную форму подполковника, назывался Счербинайном. Каковы, собственно, были его функции в военной администрации Берлина, осталось в ходе расследования этого дела невыясненным. Скорее всего, он был офицером связи секретной службы с военным командованием и находился в тесных, приятельских отношениях как с шефом Си-ай-ди Карлуччи, так и с Клэйем. Трясущегося от страха принца Фердинанда он встретил с изысканной приветливостью, и после получасового разговора пасынок кайзера был полностью убежден в том, что американская военная администрация одну из главных для себя задач после окончания войны видела в быстрейшем освобождении Гермины, вдовы покойного Вильгельма, "содержащейся в плену" во Франкфурте-на-Одере, и доставке ее вместе с многомиллионными драгоценностями в американскую зону оккупации Германии. Фердинанд был уже готов захлопать от восторга в ладоши при виде такой лояльности к монархическим традициям, но тут подполковник охладил его пыл.
      - Принц, - сказал он с подкупающей конфиденциальностью, - к сожалению, мы, американцы, можем помочь вам в этом только советом, но ни в коем случае не делом. Политическая ситуация не позволяет нам пойти на какое-либо вмешательство. Русские как-никак наши союзники и братья по оружию, и нам не к лицу похищать из их зоны оккупации императрицу Германии. Это может привести к осложнениям.
      И хотя неизвестно, стали бы советские оккупационные власти сильно огорчаться, если бы Гермина выехала из Франкфурта в западном направлении, все же принц Фердинанд опасался этого и был благодарен американским друзьям за их готовность помочь в сложившейся ситуации, по крайней мере, добрым советом. Подполковник Счербинайн настоятельно советовал принцу сначала хотя бы доставить бриллианты в Берлин, чтобы многие миллионы не попали в руки русских. А уж после этого можно было бы обстоятельно и спокойно выбрать наиболее благоприятный момент для эвакуации вдовствующей императрицы и все подготовить.
      Как ни привязан был Фердинанд к матери, бриллианты были ему все же дороже ее безопасности; поэтому он быстро согласился на предложение подполковника. Договорились о следующем: подруга принца, через которую поддерживалась связь с императрицей, должна была в ближайшие дни снова отправиться во Франкфурт-на-Одере для обмена продуктов. При этом ей нужно было передать Гермине письмо от Фердинанда, в котором он предлагал матери из соображений безопасности переслать уже сейчас в Западный Берлин фамильные драгоценности. В конце концов ведь слишком опасно для почтенной дамы в такое неспокойное время путешествовать с кучей бриллиантов в сумке.
      Однако, чтобы дело не выглядело так, будто у нее просто хотят выудить ценности, подполковник тут же разработал конкретный и вполне заслуживавший доверия план ее эвакуации. В соответствии с ним, Гермина в течение нескольких недель должна была прогуливаться в окрестностях Франкфурта и рассказывать об этом всем своим знакомым. В назначенный день ей нужно будет выйти на определенный заранее перекресток проселочных дорог, где ее заберет и доставит в Потсдам замаскированный автомобиль расположенной в русской зоне оккупации американской военной миссии. Из Потсдама вдовствующая императрица на поезде доберется до американского сектора Берлина.
      Предусмотрительность американской военной администрации простиралась даже дальше. В это время принц еще снимал комнату во флигеле старого дома на Шлангенбадерштрассе. Этому крайне недостойному жилью подполковник предложил приличествующую происхождению принца замену. Он объявил Фердинанду, что военная администрация конфисковала для него виллу в Далеме на Мальвенштрассе, 1, куда он может сразу же переехать.
      Однако принц был совсем не в восторге от этой неожиданной перспективы улучшения своего социального положения и скромно попросил о том, чтобы его и дальше оставили жить в комнатке во флигеле. Когда просьбы не помогли, он наконец признался, почему отдает предпочтение флигелю на заднем дворе: хозяйка квартиры была его любовницей, кстати говоря тайной, поскольку Фердинанд уже много лет был женат на артистке кабаре, певице, которая выступала под псевдонимом Розы Раух и исполняла шлягеры и шансоны. Чаще всего она пела песню Марлен Дитрих "Я с головы до ног настроена любить...". А так как она не только пела ее, но и действовала в соответствии с провозглашенным в ней девизом, Фердинанд расстался с ней и переселился к манекенщице по имени Вера Хербст. Она-то и выполняла как его доверенная челночные рейсы во Франкфурт-на-Одере.
      Поскольку на вилле нельзя было поселиться с любовницей вместо супруги, Фердинанд предпочитал отказаться от всех удобств и почестей. Однако секретная служба Си-ай-ди не была прибежищем строгих пуритан. Въедет ли на виллу жена или любовница - полковнику было безразлично. Принцу пообещали, что на Веру Хербст будет выписан жилищным управлением ордер, и тем самым согласие Фердинанда переселиться было получено. Чего и добивались американцы.