Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Кодекс

ModernLib.Net / Детективы / Престон Дуглас / Кодекс - Чтение (стр. 19)
Автор: Престон Дуглас
Жанр: Детективы

 

 


      — Господи, — бормотал он, утирая лицо, — Боже мой, Боже мой…
      Сыновья смотрели на него и не знали, что отвечать. А старик не переставал трясти седой головой.
      — Боже праведный! Как я рад, что вы появились. От меня, должно быть, воняет. Взгляните — я все-таки дерьмо! Гол, грязен, отвратителен.
      — Ничего подобного, — возразил Филипп. — Вот возьми… — Он стянул с себя рубашку и подал отцу.
      — Спасибо, Филипп. — Максвелл надел рубашку и непослушными пальцами пытался застегнуть пуговицы. — Кто тебе стирает? Рубашка просто неприличная. — Он хотел рассмеяться, но только закашлялся.
      Когда же Филипп собрался снять и брюки, Максвелл жестом остановил:
      — У меня нет желания устраивать стриптиз, раздевая собственных сыновей.
      — Отец… — попытался возразить Филипп.
      — Меня похоронили голым. Я привык к такому состоянию. Бораби полез в мешок из пальмовых листьев и достал длинный разукрашенный отрезок ткани.
      — Надень это.
      — Совсем превращаюсь в местного? — Максвелл недоуменно покрутил ткань в руках. — А как его носить?
      Бораби помог отцу обмотать ткань вокруг пояса и показал, как завязать пеньковым шнуром с узелками.
      Старик молча стоял. Никто не знал, что сказать.
      — Слава Богу, ты жив, — наконец проговорил Вернон.
      — Поначалу я в этом сам сомневался, — ответил Бродбент. — Очнувшись, я подумай, что умер и оказался в аду.
      — Да что ты?.. — хмыкнул Филипп. — Закоренелый атеист и вдруг поверил в ад?
      — За последнее время очень многое изменилось, — улыбнулся Максвелл.
      — Только не говори, что ты обрел Бога.
      Старик тряхнул головой, положил руку Филиппу на плечо и любовно сжал:
      — Я так рад тебя видеть, сын. — Он повернулся к Вернону: — И тебя тоже! — По очереди потрепал каждого по щеке. — Том… Бораби… Вам все-таки удалось. Вы меня нашли. Пища и вода были у меня на исходе. Я бы протянул еще день-два, но не более. Вы дали мне новый шанс. Я его не заслужил, но собираюсь воспользоваться. В гробнице я передумал очень о многом…
      Максвелл обвел глазами окрашенную в алое россыпь вершин, развернул плечи и вдохнул полной грудью.
      — Ты в порядке? — спросил Вернон.
      — Если ты о раке, не сомневаюсь, он по-прежнему со мной, но пока не нанес удара. Пара месяцев у меня есть. Я вам не успел сказать: проходимец забрался ко мне в мозги. Но пока все нормально. Я чувствую себя превосходно. — Он обвел глазами горы. — Ну, давайте выбираться отсюда.
      — К сожалению, это не так просто, — заметил Том.
      — То есть?
      Том посмотрел на братьев.
      — У нас проблема. И имя этой проблемы — Хаузер.
      — Хаузер? — изумился Максвелл.
      Том кивнул и рассказал, какие каждому из них пришлось пережить приключения.
      — Хаузер… — повторил старик и взглянул на Филиппа. — Ты связался с этим проходимцем?
      — Извини… Я подумал…
      — Ты подумал, он может знать, куда я отправился? Что ж, я сам виноват: не предусмотрел такую возможность. Хаузер — безжалостный садист. Однажды на моих глазах он чуть не убил девочку. Взять его в компаньоны было самой главной ошибкой моей жизни. — Бродбент опустился на камень и покачал косматой головой. — Невероятно, насколько вы рисковали. Какую же я совершил оплошность! Последнюю из многих!
      — Ты наш отец, — сказал Бораби.
      — Тоже мне отец, — фыркнул Максвелл. — Подверг вас такому глупому испытанию. А совсем недавно эта идея казалась мне отличной. Каким же я был идиотом!
      — Но мы тоже не оправдали твоих надежд: не стали тремя папочкиными сыночками, каких ты хотел видеть, — заметил Филипп.
      — Четырьмя, — поправил его Бораби.
      — Четырьмя. Или есть еще? — усмехнулся Верном.
      — Насколько мне известно, нет, — покачал головой Максвелл. — Четырех хороших сыновей вполне довольно. Если бы я вовремя понял, какие вы хорошие… — Он поднял глаза на Вернона. — Вот только мне не нравится твоя борода. Когда ты ее наконец сбреешь? Ты с ней похож на муллу.
      — Ты сейчас тоже не слишком чисто выбрит, — парировал Верном.
      — Извини. — Максвелл махнул рукой и рассмеялся. — Со старыми привычками тяжело расставаться. Можешь растить свою бороду дальше.
      Наступило неловкое молчание. Солнце еще выше поднялось над горами и заливало округу уже не золотистым, а белым светом. Пролетела, дружно взмывая, ныряя к земле и бросаясь из стороны в сторону, стайка галдящих птиц. Том посмотрел на Бораби:
      — Нам надо продумать план отступления.
      — Я уже думать, брат. Будем ждать, пока темно. — Индеец посмотрел на небо. — Вечером пойдет дождь. Он нас укрыть.
      — А как насчет Хаузера? — поинтересовался Максвелл.
      — Он ищет гробницу в Белом городе и пока не додумался добраться до скал. Он не знает, что мы здесь.
      Бродбент обвел глазами сыновей.
      — Вы, случайно, не принесли ничего поесть? А то после той чепухи, которую мне оставили в гробнице, не очень-то побегаешь.
      Бораби развязал мешок и начал выкладывать еду. Бродбент сделал шаг и покачнулся.
      — Господи, свежие фрукты! — Он впился зубами в манго. Сок брызнул изо рта и потек на рубашку. — Рай, да и только.
      Старик покончил с одним манго и взялся за второе. Заел папайей и филе копченой ящерицы.
      — Бораби, ты вполне можешь открывать ресторан.
      Том наблюдал, как отец ест. Он никак не мог поверить, что старик жив. В этом было нечто нереальное. Изменилось все и ничего.
      Бродбент закончил трапезу, прислонился спиной к каменной стене и обвел глазами горы.
      — Отец, — попросил Филипп, — если ты не против, расскажи, что произошло с тобой в гробнице.
      — Расскажу, — согласился старик. — Мы устроили большое празднество. Не сомневаюсь, Бораби вам говорил. Я выпил смертельное снадобье Каха. А следующее, что я помню — как проснулся в кромешной тьме. Будучи добросовестным атеистом, я никогда не сомневался, что смерть обрывает сознание. Таково было мое убеждение. Но теперь находился в сознании, однако не сомневался, что умер. Никогда в жизни я так не пугался. Я метался по гробнице, и тут мне пришло в голову: я не только умер, но попал в ад!!!
      — Не может быть, — удивился Филипп.
      — Ей-ей, — покачал головой Максвелл. — Ты не представляешь, какой я испытал ужас. Я стенал и завывал, как погибшая душа. Призывал Господа. Молился, каялся и обещал, что исправлюсь, если получу шанс. Ощущал себя совсем как содомит на картине Микеланджело «Страшный суд», который умоляет о прощении, а демоны в это время увлекают его в огненное озеро.
      А когда от воя и жалости к себе потерял последние силы, ко мне стали возвращаться крохи здравомыслия. Я облазал на четвереньках всю темницу, и до меня стало доходить, что я все-таки не умер, что нахожусь в гробнице и что Ках похоронил меня заживо. Он так и не простил мне нанесенную отцу обиду. Я должен был это предвидеть. Ках всегда мне казался хитрющей старой лисой. А когда я нашел рядом с собой еду и воду, понял, что испытание предстоит долгое. Хотел устроить вам веселое приключение, но повернулось так, что моя жизнь зависела теперь от вашего успеха.
      — Веселое приключение? — недоверчиво переспросил Филипп.
      — Намеревался подвигнуть вас совершить нечто важное. Не понимал, что каждый из вас и без того занимается важным делом — живет, как ему угодно. Кто я такой, чтобы судить? — Бродбент помолчал, кашлянул и покачал головой. — Я был заключен в гробницу с тем, что считал сокровищем, итогом всей своей жизни. А оказалось, что моя коллекция — барахло, от которого нет никакого толка. Мое достояние внезапно потеряло всякий смысл. В темноте я даже не имел возможности смотреть на картины. Погребение заживо потрясло меня до глубины души. Я оглянулся на прошлую жизнь и остался недоволен собой. Понял, что был плохим отцом, плохим мужем, алчным, самовлюбленным человеком. И вскоре открыл, что молюсь.
      — Никогда не поверю! — воскликнул Филипп.
      — Но так оно и было, — возразил ему Бродбент. — А что еще мне оставалось делать? И вот я услышал голоса, стук, скрежет. В гробницу пролился свет, и явились вы. Мои молитвы были услышаны.
      — Хочешь сказать, что обрел веру? — спросил Филипп. — Стал верующим?
      — Попал в самую точку. — Максвелл замолчал и стал смотреть на бесконечные горы и джунгли. Наконец пошевелился и кашлянул. — Забавно, но у меня такое ощущение, словно я умер и заново воскрес.

69

      Из своего укрытия Хаузер слышал приглушенный шум голосов, которые доносил к нему ветер. Слов он не разбирал, но догадывался, что происходило внизу: братья наконец дорвались и чистили гробницу отца. И в данный момент прикидывали, что из небольших вещей взять в первую очередь. В их число непременно входил кодекс. Женщина, что была с ними, эта самая Колорадо, знала ему цену.
      Мысленно Хаузер пробежал по списку остальных сокровищ. Большинство вещей из коллекции Максвелла Бродбента было вполне транспортабельно, включая наиболее ценные предметы. Драгоценные резные камни, артефакты инков и ацтеков, греческие монеты — все это отличалось небольшими размерами. Очень дорогими считались две бронзовые этрусские фигурки, каждая высотой десять дюймов и весом не больше двадцати фунтов. Все это мог унести на спине один человек, а денег за это получить от десяти до двадцати миллионов.
      Они смогут также взять с собой Липпи и Моне. Эти две картины были относительно небольшими: Липпи — двадцать восемь на восемнадцать дюймов, Моне — тридцать шесть на двадцать шесть. Обе без рам. Написаны на покрытых гипсом досках и весили соответственно десять и восемь фунтов. А вместе с ящиками — не больше тридцати фунтов каждая. Ящики можно связать, прикрутить к раме рюкзака и нести на спине. А потом выручить сто миллионов за каждую картину.
      Разумеется, в коллекции было много такого, чего на себе не унесешь. Например, Понтормо, который стоил что-то около тридцати или сорока миллионов. Или портрет кисти Бронзино. Обелиски майя и бронза Содерини. А вот два Брака были вполне подъемными. Меньший был ранней работой направления кубизма, и за него ничего не стоило отхватить миллионов пять. Бронзовая фигура мальчика в половину натуральной величины периода поздней Римской империи весила сотню фунтов — такую, пожалуй, на себе не потащишь. Тяжеловатыми казались каменные статуи из камбоджийских храмов, парочка раннекитайских бронзовых урн и инкрустированные бирюзой дощечки майя. У Макса был хороший вкус — он гонялся за качеством, а не за количеством. За долгие годы через его руки прошло очень много произведений искусства — себе он оставил только самые лучшие.
      Да, думал Хаузер, если бы не он, те четверо, что сейчас копошились внизу, могли бы вынести на себе вещей миллионов на двести. А это почти половина стоимости всей коллекции.
      Хаузер вытянул затекшие ноги. Яркое солнце стояло высоко над горизонтом и сильно припекало. Он посмотрел на часы. Без пяти десять. Он решил сниматься в десять часов. Время в этом деле не имело особого значения, но сознание дисциплины доставляло удовольствие. Это была скорее жизненная философия, чем что-либо другое. Хаузер потянулся, размял руки и сделал несколько глубоких вдохов. Быстро проверил автомат, который, как обычно, находился в отличном рабочем состоянии. Провел ладонью по волосам, посмотрел, нет ли заусениц и грязи под ногтями. Вокруг одного образовался темный ободок. Хаузер избавился от грязи с помощью зубочистки, а ее саму немедленно выбросил. Затем взглянул на тыльную сторону рук — лишь в одном месте немного вздулись вены. Руки тридцатилетнего, а не шестидесятилетнего мужчины. Солнце блеснуло на массивном золотом кольце с бриллиантом. Хаузер пять раз покрутил кистями, расправил складки на брюках цвета хаки, сделал несколько движений лодыжками, размял шею, раскрыл ладони и опять глубоко вдохнул. Вдох-выдох. Он бросил взгляд на хрустящую белую рубашку. Операция показалась бы ему неудавшейся, если бы он заляпал рубашку грязью. Это серьезное испытание — сохранить в джунглях одежду в чистоте.
      Хаузер забросил автомат за плечо и направился вниз по тропе.

70

      Четверо братьев и их отец отдыхали в тени на каменном уступе рядом с входом в гробницу. Они съели большую часть принесенной еды, и теперь Том пустил по кругу флягу с водой. Он так много хотел сказать отцу. И братья, разумеется, испытывали то же самое. Однако после первой вспышки разговоров все почему-то замолчали. Фляга описала круг — каждый шумно утолил жажду — и возвратилась к Тому. Он завинтил крышку и опустил ее в свой маленький рюкзак. Наконец заговорил старший Бродбент:
      — Значит, Марк Хаузер охотится за моей коллекцией? — Он покачал головой. — Ну что за мир!
      — Прости, — вновь извинился Филипп.
      — Тебе не следует извиняться. Вина целиком на мне. Виноват только я один.
      Это что-то новенькое, подумал Том. Максвелл Бродбент признает, что не прав. Он по-прежнему казался все тем же неприветливым и резким стариком, однако что-то в нем изменилось. Определенно изменилось.
      — Теперь я желаю только одного: чтобы четверо моих сыновей выбрались отсюда живыми. Не желаю быть вам обузой. Оставьте меня здесь, я сам о себе позабочусь. Встречу этого Хаузера так, что он надолго запомнит.
      — Что?! — воскликнул Филипп. — Это после всего, что мы испытали, чтобы тебя спасти? — Он в самом деле вышел из себя.
      — Ничего особенного: через месяц-другой я так или иначе умру. Вы бегите, а я разберусь с Хаузером.
      Том сердито поднялся:
      — Мы не для того проделали весь этот путь, чтобы оставить тебя на милость Хаузеру.
      — Из-за меня не стоит рисковать жизнью.
      — Мы без тебя не ходить! — отрезал Бораби. — С востока поднимается ветер. Вечером будет гроза. Мы идти через мост, пока гроза.
      Максвелл вздохнул и вытер лицо. Филипп смущенно кашлянул.
      — Отец…
      — Да, сын?
      — Сознаю, что вопрос не совсем уместен, но что ты собираешься делать с тем, что находится в твоей гробнице?
      Том немедленно вспомнил о фармакопее. Вот ее следовало спасти. И не только ради себя — ради Сэлли и всего мира. Старший Бродбент на мгновение потупился.
      — Об этом я еще не думал. Коллекция потеряла для меня всякий смысл. Но я рад, Филипп, что ты об этом заговорил. Полагаю, нам следует взять Липпи и кое-что еще, что легко унести. По крайней мере вырвем хотя бы несколько вещей из лап этого отпетого негодяя. Меня убивает мысль, что он получит все остальное, но полагаю, с этим ничего не поделать.
      — Выберемся и заявим в ФБР, Интерпол…
      — Хаузера не прижать, ты это прекрасно знаешь. Но вот что я вспомнил: с ящиками в пещере творилось нечто странное; это меня удивляло. Очень не хочется туда возвращаться, но мне надо проверить.
      Филипп вскочил на ноги.
      — Отец, я тебе помогу.
      — Нет, я должен войти один. Бораби, сооруди мне свет. Индеец зажег пучок тростника и подал отцу.
      Старик скрылся в черном проеме. Том видел, как светлый ореол двигается между клетями и ящиками. Голос Максвелла Бродбента гулко отдавался под сводами пещеры:
      — Не понимаю, почему это идиотское барахло было так близко моему сердцу.
      Светлое пятно углубилось в темноту, а затем и вовсе растворилось в сумраке гробницы. Филипп поднялся и, чтобы немного размяться, сделал небольшой круг.
      — Противно подумать, что Липпи может оказаться в руках Хаузера.
      И в ту же секунду до них донесся холодный насмешливый голос:
      — Кто тут поминает мое имя?

71

      Хаузер говорил мягко и успокаивающе, но при этом держал оружие на изготовку, готовый при малейшем движении пустить его в ход. Трое братьев и индеец сидели рядом с открытой дверью в гробницу и с нескрываемым ужасом в глазах повернули к нему головы.
      — Прошу вас, не трудитесь — не вставайте. И вообще не двигайтесь. Можете только моргать. Филипп, рад видеть, что ты поправился. Ты сильно изменился — уже не тот никчемный хлыщ с идиотской трубкой, который два месяца назад явился ко мне в кабинет.
      Хаузер сделал шаг вперед, собранный, готовый при малейшем движении скосить их всех.
      — Как любезно, что вы показали мне путь в гробницу. И даже открыли дверь. Вы очень внимательны. А теперь послушайте меня: если вы будете выполнять все мои указания, никто не пострадает.
      Хаузер помолчал и обвел взглядом лица четырех сидящих перед ним мужчин. Никто не ударился в панику, однако ни один не разыгрывал из себя героя. Рассудительные люди. Он заговорил как можно спокойнее и убедительнее:
      — Кто-нибудь переведите индейцу, чтобы он положил лук и стрелы. Только медленно и спокойно, никаких резких движений.
      Бораби снял колчан и вместе с луком положил перед собой.
      — Ах вот как, индеец понимает по-английски. Отлично! А теперь, друзья мои, попрошу вас по очереди освободиться от мачете. Ты первый, Филипп. Не вставай.
      Филипп отцепил от пояса тесак и положил рядом с луком Бораби.
      — Вернон.
      Следом за братом мачете отдали Вернон и Том.
      — Теперь, Филипп, я хочу, чтобы ты пошел туда, где лежат ваши вещи, и принес их мне. Спокойно! — Хаузер повел стволом автомата.
      Филипп принес рюкзаки и положил их у его ног.
      — Замечательно. Теперь выверните карманы. Все содержимое бросьте на землю перед собой.
      Братья повиновались. Хаузера удивило, что они ничего не взяли из гробницы.
      — Вставайте. Все разом, одновременно и очень медленно. Хорошо! Держитесь группой. Идите назад мелкими шажками от колена и все в ногу.
      Бродбенты нелепо пятились, а Хаузер наступал на них. Братья сгрудились в кучу. Люди в опасности сбиваются в стадо — особенно если это родные, которых взяли на мушку. Хаузеру приходилось наблюдать такое и раньше, и это сильно упрощало его задачу.
      — Прекрасно, — мягко увещевал он. — Я никому не хочу причинить вреда. Мне нужны только вещи из могилы Макса. Я профессионал и, как все профессионалы, терпеть не могу убивать.
      Его палец ласкал пластиковый изгиб спусковой скобы, он перевел оружие на автоматический огонь и дотронулся до курка. Цель перед ним. Ему никто не в силах помешать. Можно считать, что эти люди уже мертвы.
      — Никто не пострадает. — Он не удержался и добавил: — Никто ничего не почувствует! — И надавил на курок. Спуск знакомо сопротивлялся долю секунды, затем подался назад. Но в этот момент Хаузер боковым зрением заметил пламя и россыпь искр и упал, поливая очередью скалу. Пули рикошетили от камня, а он за секунду до того, как грохнуться на твердые камни, со страхом увидел, что на него напало какое-то существо.
      Это существо выскочило из могилы. Полуголое, с бледным, словно у вампира, лицом, с ввалившимися глазами, с посеревшими, худыми, как у скелета, руками и ногами. Оно смердело, как труп, вопило полным коричневых зубов ртом и тыкало в него головней.
      Не иначе призрак самого Максвелла Бродбента!

72

      Ударившись о камни, Хаузер, не выпуская из рук автомата, перекатился на бок, стараясь занять позицию для огня. Но опоздал: рычащее привидение рухнуло на него, било и возило по лицу пылающей головней. Сыпались искры, запахло палеными волосами. Хаузер сжимал в одной руке оружие, а другой пытался отбиться от ударов. Попробуй выстрели, когда тебе норовят выжечь глаза! Но он все-таки умудрился извернуться и пустил очередь наугад. Дико размахивал дергающимся стволом, стараясь угодить в это нечто, но призрак словно растаял.
      Хаузер прекратил стрелять и осторожно сел. Его лицо и правый глаз горели как в огне. Он выхватил из вещмешка флягу и плеснул налицо.
      Господи, как больно!
      Он смахнул с лица воду. Головня опалила щеку, горячие угольки и искры попали в нос, в волосы, в глаза. Что же это было такое — неужели в самом деле призрак? Превозмогая боль, он приоткрыл правый глаз и ощупал пальцем. Пострадали главным образом бровь и веко. Роговица осталась целой, и он не потерял зрение. Хаузер намочил водой платок, выжал и промокнул лицо.
      Что же, черт возьми, все-таки произошло? Постоянно ждущий подвоха Хаузер был потрясен, как никогда в жизни. Он узнал лицо — даже спустя сорок лет помнил каждую черточку, выражение, мимику. Не оставалось сомнений: это был Максвелл Бродбент собственной персоной. Вылез из могилы леденящим душу предвестником смерти, хотя предполагалось, что он умер и похоронен. Белый, словно лист бумаги, со всклокоченными волосами и бородой, тощий, костлявый, одичавший.
      Хаузер разразился проклятиями. Какого черта он медлит? Бродбент жив и в этот самый миг улепетывает от него. Внезапно разозлившись, он тряхнул головой, пытаясь привести в порядок мысли. Что с ним происходит? Сначала позволил застать себя врасплох, а теперь сидит сложа руки и подарил противнику по крайней мере три минуты форы.
      Хаузер забросил автомат за плечо, сделал шаг вперед и замер. Он заметил на земле кровь — симпатичное алое пятнышко размером в полдоллара. Чуть дальше — обильная лужица. К нему вернулось спокойствие. Так называемый призрак Максвелла Бродбента истекал настоящей кровью. Он его все-таки зацепил. Может быть, и других тоже. А ранение из «стейра» даже по касательной — дело не шуточное. Хаузер задержался, изучая кровавые брызги и прикидывая траекторию пули, и заключил, что рана серьезная. Преимущество снова на его стороне.
      Он окинул взглядом лестницу и побежал, перепрыгивая через две ступени.
      Он обнаружит их след, пойдет по нему и убьет их всех.

73

      Они бежали по высеченной в камне лестнице, а эхо выстрелов все еще отражалось от дальних хребтов. Оказавшись на верхней тропе, они бросились к скрывавшей развалины Белого города зеленой стене лиан и ползучих растений. И только когда достигли спасительной тени, Том заметил, что отец спотыкается. По его ноге бежали струйки крови.
      — Стойте! Отец ранен!
      — Ничего страшного, — процедил сквозь зубы старик. Запнулся и застонал.
      Беглецы на секунду остановились у подножия стены.
      — Оставьте меня, — прохрипел Максвелл.
      Не обращая внимания на его слова, Том осмотрел рану, смахнул кровь и нашел входное и выходное отверстия пули. Она вошла под острым углом в правую нижнюю часть живота, пробила брюшину и вышла из спины, скорее всего не задев почки. Пока невозможно было судить, насколько повреждена брюшная полость. Том отбросил мрачные прогнозы и принялся пальпировать рану. Отец издал стон. Он потерял достаточно много крови. Но по крайней мере артерия и крупные вены остались целы.
      — Надо спешить! — крикнул Бораби.
      Том снял рубашку, рывком оторвал полоску ткани, затем другую. И, чтобы унять кровотечение, перетянул отцу диафрагму.
      — Обними меня за плечи, — сказал он.
      — Я поддержу с другой стороны, — предложил Вернон.
      Том почувствовал, какая худая, но твердая, словно стальной трос, рука у отца. Он чуть наклонился вперед, чтобы принять его вес, и ощутил, как по ноге сочится теплая отцовская кровь.
      — Уф! — выдохнул Максвелл и пошатнулся.
      Они шли вдоль стены и искали проход. Наконец Бораби нырнул в завесу лиан. Беглецы миновали внутренний двор, оставили позади еще одну дверь и разрушенную галерею. С помощью Тома и Вернона старший Бродбент передвигался достаточно быстро, но хрипел и постанывал от боли.
      Бораби устремился в самую заросшую часть заброшенного города. Они бежали по темным галереям и полуразвалившимся подземным камерам и замечали, что сквозь потолки проросли толстые корни. Том вспоминал о кодексе и обо всем остальном, что пришлось оставить в гробнице.
      Отцу они помогали по очереди. Отряд возглавлял Бораби. И, пытаясь сбить преследователя с толка, спустился в сумрачные тоннели, то и дело круто поворачивая направо. Они вышли наружу среди огромных деревьев. Место с двух сторон было огорожено толстыми каменными стенами. Сюда почти не проникал солнечный свет, и у земли стоял полумрак. Стелы с вырезанными письменами майя охраняли лес, как часовые. Том слышал тяжелое дыхание и ругань отца.
      — Извини, если делаем больно.
      — Не обращайте на меня внимания.
      Беглецы не останавливались двадцать минут и попали в настоящую чащу. Ползучие и цепляющиеся лианы совершенно оплели деревья, сделав их похожими на привидения в зеленых саванах. Но и этого растениям показалось мало: добравшись до вершин задушенных гигантов, они искали новую жертву и, словно растрепанные волосы, беспорядочно торчали ввысь. Отовсюду свисали огромные цветы, беспрерывно капала вода. Бораби остановился и огляделся.
      — Сюда! — Он показал в самую гущу.
      — Куда? — Том уставился на непроходимую зеленую завесу.
      Индеец упал на колени и пополз в едва приметный проход. Остальные последовали за ним. Максвелл кряхтел от боли. Том увидел, что в чаще во всех направлениях разбегаются проделанные зверьем тоннели. Но люди едва смогли протиснуться в сырые, зловонные лазы. Беглецам казалось, что они провели в них целую вечность, а на самом деле не больше двадцати минут, пока переползали из одного прохода в другой, и наконец очутились в закрытой со всех сторон прогалине, которая образовалась под нависшими ветвями задушенного лианами дерева.
      — Остановимся здесь, — проговорил Бораби. — Переждем до ночи.
      Бродбент привалился спиной к стволу и замычал от боли. Том опустился рядом с отцом на колени и снял пропитанные кровью бинты. Рана ему не понравилась. Бораби присел рядом и тоже осмотрел Максвелла. Затем достал несколько листьев, которые успел сорвать во время бегства, растер между ладонями и приготовил компресс.
      — Это от чего? — шепотом спросил Том.
      — Помогать остановить кровь и делать меньше боль. Они наложили компрессы на входное и выходное отверстия.
      Вернон предложил свою рубашку, и Том, разорвав ее на полосы, зафиксировал компрессы на теле.
      — Уф! — крякнул Максвелл.
      — Извини, отец, — повторил Том.
      — Перестань просить прощения. И вы все тоже. Дайте мне стонать вволю и не выслушивать ваших извинений.
      — Отец, ты спас нам жизнь, — сказал Филипп.
      — Но сначала подверг ее опасности.
      — Мы были бы уже на том свете, если бы ты не прыгнул на Хаузера.
      — Дурные привычки юности, — поморщился старик. Бораби присел на корточки и обвел всех взглядом.
      — Я уходить. Вернуться через полчаса. Если нет, вы дождетесь, когда начнется дождь, и пойдете через мост без меня. О'кей?
      — Ты куда? — спросил Вернон.
      — За Хаузером.
      Он вскочил и исчез.
      Том колебался. Если возвращаться за кодексом, то теперь или никогда.
      — Мне тоже надо кое-что сделать, — сказал он. Филипп и Вернон, не веря собственным ушам, посмотрели на брата.
      — Что?
      Том покачал головой. У него не было ни слов, ни времени, чтобы объяснить свое решение. А возможно, такой поступок вообще не имел оправдания.
      — Не ждите меня. Встретимся у моста, когда налетит гроза.
      — Том, ты что, свихнулся? — рявкнул на него отец.
      Он не ответил. Повернулся и скользнул в джунгли.
      Через двадцать минут он выполз из чащи. Поднялся и постоял, пытаясь сориентироваться. Некрополь располагался от гробницы на восток. Это все, что он знал. Поскольку они находились довольно близко к экватору, солнце даже поздним утром держалось на востоке. Это давало общее направление. Том не хотел думать о только что принятом решении: правильно или неправильно было оставить братьев и отца. И насколько это опасно, безумно или бессмысленно. Он знал одно: ему во что бы то ни стало надо было добыть кодекс.

74

      Хаузер читал землю перед собой, как книгу: вдавленное в грязь семечко, примятая травинка, сбитая с листьев роса. Он научился во Вьетнаме идти по следу и теперь безошибочно знал, куда направились Бродбенты, словно те разбрасывали за собой шарики из хлебного мякиша. Хаузер научился разбирать следы во Вьетнаме и теперь привел в готовность «стейр» и гнался за братьями быстро и уверенно. Он чувствовал себя намного лучше: хотя не совсем успокоился, но напряжение заметно спало. Его всегда привлекала охота. А разве что-нибудь может сравниться с охотой на человеческое существо? Самая опасная на свете игра.
      Его никчемные солдаты продолжали копошиться и взрывать в другой части города. Пусть себе. Их надо чем-то занять. Выслеживание и уничтожение Бродбента и его сыновей — задача для скрытно пробирающегося сквозь джунгли одинокого охотника, а не для шумной ватаги неумелых вояк. У Хаузера было преимущество: он знал, что его противник безоружен и ему так или иначе придется переходить через мост. Хаузер не сомневался, что перехватит Бродбентов, — дело только во времени.
      А когда расправится с ними, займется гробницей в свое удовольствие: возьмет из нее кодекс и мелкие предметы, а остальное оставит до лучших времен. Дожав Скибу, Хаузер не сомневался, что выколотит из него миллионов пятьдесят, а может быть, и больше. Свою базу он устроит на территории Ш вейцарии. Так поступал Бродбент — «отмывал» в Швейцарии сомнительные древности, а потом утверждал, что они из «старых швейцарских коллекций». Его коллекцию открыто не продать: слишком знаменитая и многим известно, кому принадлежали входящие в нее шедевры. Но можно распихать потихоньку. Арабские шейхи, японские промышленники и американские миллиардеры любят красивые вещи и не слишком интересуются, откуда они взялись.
      Хаузер отбросил приятные мысли и сосредоточился на погоне. Вот опять сбита с листьев роса, на земле пятнышко крови. Он вошел в галерею и включил фонарь. С камня содран мох, па мягкой почве отпечаток подошвы. Только идиот не сумел бы идти по такому следу.
      Хаузер быстро разбирал оставленные на пути знаки и, как говорится, наседал на пятки. В лесу он увидел примятые подгнившие листья — здесь они бежали сломя голову.
      Что-то уж все слишком очевидно. Хаузер замер и прислушался. Затем наклонился и присмотрелся к земле. Любительство. Вьетконговцы посмеялись бы над такой уловкой. Согнутое деревце, спрятанная под листьями свитая из виноградной ветви петля. Едва приметная проволочная тяга. Хаузер осторожно отступил назад, подобрал лежавшую неподалеку палку и приподнял ею петлю.
      Последовал рывок, деревце разогнулось, петля резко дернулась. В следующую секунду Хаузер почувствовал дуновение ветерка, и что-то рвануло его штанину. Он опустил глаза: в складке брюк застрял маленький дротик, с заостренного на огне конца стекала капелька темной жидкости.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21