Том бросился к Сэлли. Девушка пыталась подняться, но, когда увидела его, вскрикнула:
— Том, ты в порядке?
— А ты?
— Что он с тобой сделал? — Она тянулась к его лицу, и он сразу понял.
— Это его кровь, а не моя. — Том наклонился над девушкой. — Дай-ка я взгляну на твою спину…
Сэлли перекатилась на живот. Ее рубашка была разодрана в клочья, на спине алели четыре глубокие царапины. Он убрал остатки ткани.
— Слушай, я вообще-то в порядке… — Она попыталась слабо возражать.
— Помолчи! — Том снял с себя рубашку и намочил полу в луже. — Сейчас будет больно.
Пока он промывал раны, Сэлли тихонько постанывала. Царапины оказались неглубокими — бояться следовало только заражения. Том нарвал мха и своей рубашкой привязал к ране. Потом помог девушке натянуть остатки ее рубашки и сесть. Она посмотрела на него и вздрогнула:
— Боже, ты весь залит кровью! — Сэлли покосилась на ягуара. Животное вытянулось во всю великолепную длину своего золотистого тела. Его глаза были полузакрыты. — Ты убил его мачете?
— Просто выставил мачете, он прыгнул на острие и всю работу проделал за меня. — Том обнял ее за шею. — Можешь встать?
— Конечно.
Он помог ей подняться. Сэлли пошатнулась, но устояла.
— Дай мне винтовку. Том поднял оружие.
— Я сам понесу.
— Нет, я повешу ее на другое плечо, а ты неси пекари.
Он не стал возражать. Прикрутил добычу покрепче к шесту и взвалил на плечо. Потом помедлил, чтобы бросить последний взгляд на ягуара. Зверь распластался на боку в луже крови, остекленевшие глаза невидяще смотрели в небо.
— Когда выберемся отсюда, будет о чем рассказать на вечеринке, — улыбнулась Сэлли.
В лагере дон Альфонсо и Вернон молча выслушали их рассказ. Когда Том закончил, индеец положил руку ему на плечо.
— Ты ненормальный янки, Томасино. Ты об этом знаешь? — Том и Сэлли уединились в шалаше, и он снова смазал ей раны, на этот раз ее же растительными антибиотиками. А Сэлли, скрестив ноги, сидела без рубашки и зашивала дыры нитью, которую дон Альфонсо свил из коры. Время от времени она краем глаза поглядывала на Тома и изо всех сил старалась не улыбнуться.
— Я должна поблагодарить тебя за то, что ты спас мне жизнь.
— Не нуждаюсь в благодарности! — вспыхнул Том. Он в первый раз видел Сэлли без рубашки. И хотя они давно лишились возможности проявлять стыдливость, испытал сильное физическое влечение. И тут же заметил, как порозовела ее грудь и напряглись соски. Может быть, и она ощущала то же самое?
— Нуждаешься… — Сэлли отложила рубашку, повернулась к нему, обняла за шею и нежно поцеловала в губы.
39
Хаузер оставил своих людей у реки. Впереди, словно затерянный мир Артура Конан Дойла, взмывали под самые облака вершины Серро-Асуль. Он один пересек поляну и вгляделся в топкую тропу на другой стороне. Непрекращавшийся дождь постоянно смывал следы, но он заметил отпечатки босых ног. Здесь прошли человек шесть, наверное, охотники. И совсем недавно — всего несколько часов назад.
Должно быть, из тех индейцев, с которыми сговорился Бродбент. Другие в этих богом забытых джунглях не живут.
Хаузер поднялся с колен и с минуту раздумывал. От погони и игры в кошки-мышки толку не будет. Переговоры тоже ничего не дадут. Значит, оставался единственный способ.
Он подал солдатам знак сниматься и сам пошел впереди. Они быстро двигались по тропе туда же, куда и босоногие охотники. А Филипп, в наручниках и под охраной, плелся в арьергарде. Обидно было поручать его солдату: толковых подчиненных и без того не хватало. Но Хаузер понимал: придет время, и Филипп может пригодиться как аргумент в торговле. Никогда нельзя пренебрегать заложником.
Он отдал команду ускорить шаг.
Все разворачивалось, как и следовало ожидать. Индейцы вовремя услышали, что они приближаются, и растворились в лесу, но Хаузер успел засечь направление. В джунглях он был опытным следопытом и знал толк в тактике блицкрига. Преследование будет жестким. Напор всегда давал результаты и с более опытным противником, что уж говорить о кучке ничего не подозревающих охотников. Его люди рассыпались по лесу, а сам Хаузер с двумя солдатами пошел в обход, отрезая индейцев.
Атака получилась яростной, молниеносной и оглушительной. Джунгли вздрогнули. И Хаузер живо вспомнил такие же стычки во Вьетнаме. Не прошло и минуты, как все было кончено. Деревья разворотило, содрало с них кору, кусты дымились, земля превратилась в пыль и едкой дымкой поднялась в воздух.
Удивительно, на что способна пара гранатометов.
Хаузер сложил вместе куски тел и пришел к заключению, что убиты четверо. Значит, ускользнули двое. Хоть раз его солдаты действовали умело. Вот на это они способны — на простое, бесхитростное убийство. Надо запомнить.
Времени было немного. Следовало ворваться в деревню на плечах оставшихся в живых, в момент самой сильной паники и страха, пока жители не успели организоваться.
Он повернулся к своим людям:
— Arriba! Vamonos!
Солдаты заразились его энергией и приободрились. Наконец-то они чувствовали себя в своей стихии.
— Вперед! На деревню!
40
Дождь шел без передышки целую неделю. Но путешественники каждый день двигались вперед: поднимались по склонам, спускались в каньоны, карабкались на опасные уступы, переправлялись через бурные реки — и все это в таких труднопроходимых джунглях, что невозможно себе представить. Если за день удавалось пройти четыре мили, это считалось удачей. На восьмой день Том проснулся и увидел, что дождь наконец стих. Дон Альфонсо уже поднялся и развел большой костер. Его лицо было мрачным. Когда завтрак был съеден, он объявил:
— Прошлой ночью я видел сон.
Его серьезный тон заставил Тома насторожиться.
— Какой сон?
— Мне приснилось, что я умер. Душа отлетела на небо и стала искать святого Петра. Я нашел его у ворот в рай. Он помахал мне рукой: «Дон Альфонсо, это ты. старый негодник?» — «Так точно, — ответил я. — Дон Альфонсо Босвас, который умер в джунглях вдали от дома в возрасте ста двадцати одного года и теперь хочет встретиться со своей Роситой». — «Что ты делал в джунглях, дон Альфонсо?» — спросил святой. «Шел с ненормальными янки, которые собрались на Серро-Асуль». — «И как, дошел?» — «Нет». — «Тогда возвращайся обратно, старый проходимец». — Индеец помолчал и закончил: — И я вернулся.
Том не знал, как реагировать. Сначала он решил, что весь рассказ — очередная шутка дона Альфонсо. Но затем заметил, как серьезно тот смотрит на остальных. И покосился на Сэлли.
— Вы понимаете, что означает ваш сои? — спросила девушка.
Дон Альфонсо сунул в рот корешок, прожевал, наклонился и выплюнул мякоть.
— Он означает, что мне осталось быть с вами всего несколько дней.
— Несколько дней? Не смешите.
Индеец покончил с тушеным мясом и поднялся.
— Больше не будем об этом. Нам пора на Серро-Асуль. Тот день выдался хуже предыдущего. После того как дождь прекратился, снова появились насекомые. Путники то поднимались на горные кряжи, то спускались в расселины, ноги разъезжались на размокшей тропе, все падали и скользили, и их с утра преследовали тучи крылатых кровососов. Ближе к полудню они спустились в очередной овраг, где гулким эхом раскатывался шум воды. На дне он сделался еще сильнее, и Том понял, что впереди большая река. Листва расступилась, показался берег, но идущий впереди дон Альфонсо в смятении отпрянул и дал знак остальным оставаться за деревьями.
— Что случилось? — спросил Том.
— На противоположном берегу поддеревом мертвец.
— Индеец?
— Нет. Он в европейской одежде.
— Может, засада?
— Если бы это была засада, Томас, нас бы уже не было в живых.
Том высунулся из-за ствола. В пятидесяти ярдах от переправы на другом берегу была естественная небольшая прогалина с высоким деревом посредине. Все, что он разглядел, — цветное пятно у корней. Том взял у Вернона бинокль и увидел безобразно распухшую босую ступню и обрывок штанов. Все остальное скрывалось за деревом. Он пригляделся: из-за ствола поднялся клуб дыма, затем другой, третий.
— Он жив, если только мертвые не научились курить.
— Пресвятая Дева Мария, ты прав!
Они повалили дерево через реку. Стук топора эхом отозвался в лесу, но тот, что сидел за деревом, не пошевелился.
Когда дерево рухнуло в воду и получился шаткий мост, дон Альфонсо подозрительно уставился на ту сторону.
— А если это демон?
Пользуясь шестами, они перешли поток по раскачивавшемуся бревну. В это время сидящий поддеревом человек скрылся от их взглядов.
— Давайте пройдем мимо и притворимся, что не видим его, — прошептал старый индеец. — Теперь я не сомневаюсь, что это демон.
— Чушь! — заявил Том. — Я хочу проверить, что там такое.
— Пожалуйста, Томас, не надо. Он украдет твою душу и утащит на дно реки.
— Я с тобой, — предложил Вернон.
— Целительница, — попросил индеец, — ты-то хоть останься со мной. Я не хочу, чтобы демон забрал вас всех.
Том и Вернон оставили старика недовольно бормотать, повернули вдоль берега, где река отполировала камни, вскоре попали на прогалину и обошли дерево.
И там обнаружили несчастного. Человек сидел, привалившись к дереву, курил вересковую трубку и, не мигая, смотрел на них. Несмотря на почти черную кожу, он явно не был индейцем. Одежда висела клочьями, лицо было исцарапано и кровоточило от укусов насекомых. Голая ступня поранена и распухла. Он настолько исхудал, что ребра, как у голодающего беженца, неестественно выпирали из-под кожи. На голове колтун, в бороде застряли веточки и листья.
Появление людей не вызвало у него ни малейшей реакции. Он сидел и смотрел на них пустыми глазами. И был больше похож на мертвеца, чем на живого. Но вдруг вздрогнул. Трубка вывалилась изо рта, и он прошептал:
— Привет… Как поживаете, братцы?
41
Том от удивления подпрыгнул. Он никак не ожидал, что этот живой труп заговорит голосом Филиппа. Наклонился, чтобы рассмотреть лицо, и не нашел никакого сходства. И тут же в ужасе отпрянул: на шее несчастного в язве копоши-лись личинки.
— Филипп? — прошептал Вернон. Человек утвердительно крякнул.
— Что ты здесь делаешь?
— Умираю, — ответил он обыденным тоном.
Том опустился на колени и пристальнее вгляделся в лицо брата. Он был слишком потрясен, чтобы говорить или действовать. Просто положил ладонь несчастному на плечо.
— Что произошло?
Филипп на мгновение закрыл глаза, но тут же снова открыл.
— Потом…
— Да, да, конечно. Как я не подумал? — Том повернулся к Вернону: — Приведи сюда дона Альфонсо и Сэлли. Скажи, что мы нашли Филиппа и надо разбить здесь лагерь.
Он никак не мог оправиться от потрясения. Филипп был настолько спокоен, словно успел безропотно смириться со смертью. Это было так неестественно. В глазах стояла безмятежная покорность.
Появился дон Альфонсо и несказанно обрадовался, узнав, что речной демон оказался человеком. Он тут же принялся расчищать площадку для лагеря.
Заметив женщину, Филипп вынул трубку изо рта.
— Я — Сэлли Колорадо, — представилась она и взяла его за руку.
У Филиппа хватило сил на короткий поклон.
— Сейчас мы вас вымоем и подлечим.
— Спасибо…
Сообща они перенесли больного к реке, уложили на подстилку из листьев бананового дерева и раздели. На его теле оказалось множество порезов и ссадин. Некоторые успели нагноиться, в других ползали личинки. «Личинки — это хорошо, — подумал Том, изучая раны. — Они пожирают гниль и тем самым уменьшают опасность гангрены». Он заметил, что там, где поработали личинки, ткани гранулировались и очистились. Другие раны выглядели не настолько оптимистично.
Он с ужасом посмотрел на брата. У них не было никаких лекарств — ни антибиотиков, ни бинтов, только те травы, которые собрала Сэлли.
Филиппа вымыли, а затем перенесли обратно на поляну и голого уложили у костра на подстилку из банановых листьев. Сэлли тем временем перебирала пучки трав и связки корешков.
— Сэлли умеет лечить травами, — объяснил Вернон.
— Я бы предпочел укол амоксициллина, — проворчал Филипп.
— У нас его нет.
Больной откинулся на подстилку из листьев и закрыл глаза. Том обработал раны: удалил разложившиеся ткани, промыл и избавил от личинок. Сэлли присыпала раны растительным антибиотиком и забинтовала расплющенной корой, которую предварительно стерилизовала в кипящей воде и высушила, обкурив дымом костра. Лохмотья Филиппа выстирали и просушили и, за неимением другого платья, снова надели на больного. Управились только к заходу солнца. Филиппа посадили, и Сэлли вручила ему кружку травяного чая.
Он мог держать ее самостоятельно и выглядел намного лучше.
— Повернитесь, — попросил он Сэлли. — Хочу проверить, у вас наверняка за спиной растут крылья.
Девушка покраснела.
Филипп глотнул раз-другой. А дон Альфонсо тем временем поймал в реке с полдюжины рыб и жарил их на вертелах над, огнем. Над поляной распространился аромат еды.
— Странно, у меня вовсе нет аппетита, — проговорил Филипп.
— Ничего странного, — ответил Том, — после того, как ты столько голодал.
Дон Альфонсо подал рыбу на листьях. Сначала все ели молча. Наконец Филипп произнес:
— Так вот к чему мы пришли. Воссоединение семьи в джунглях Гондураса. — Он оглянулся, и у него заискрились глаза. — «У».
Последовала недолгая пауза, и Вернон ответил:
— «П».
— «Ы», — сказал Том.
— «Р», — добавил Филипп.
— Черт возьми! — выругался Вернон. — Проклятый мягкий знак!
— Тебе мыть посуду! — воскликнул Филипп. Том повернулся к Сэлли.
— Это у нас была такая игра, — застенчиво улыбнулся он.
— Теперь я вижу, что вы в самом деле братья.
— Вроде того, — хмыкнул Вернон. — Хотя Филипп — та еще задница.
— Бедняга Вернон! — хохотнул Филипп. — Вечно ему выпадало торчать на кухне.
— Рад, что тебе лучше, — сказал Том.
— Намного… — Брат повернул к нему осунувшееся лицо.
— Ну, раз так, может, расскажешь, что с тобой произошло? Филипп посерьезнел, с него слетела вся игривость.
— Это история в духе «Сердца тьмы», приправленная полковником Куртцем
. Вы уверены, что хотите ее слушать?
— Да, — решительно ответил Том. — Хотим.
42
Филипп тщательно набил трубку из фирменной табачной коробки «Данхилл» и раскурил. Его движения казались выверенно неторопливыми.
— Слава Богу, единственное, что у меня не отобрали, — это табак и трубку.
Он выпустил клуб дыма, прикрыл веки и собрался с мыслями.
Том воспользовался паузой и вгляделся в лицо брата. Теперь, когда грязь была смыта, он узнал утонченные аристократические черты. Борода придавала выражению некоторую беспутность, и Филипп стал удивительно походить на отца. Но лицо преобразилось. С братом случилось нечто настолько ужасное, что изменилась его внешность.
Филипп несколько раз затянулся и открыл глаза.
— После того как мы расстались, я полетел в Нью-Йорк и встретился со старинным компаньоном отца Марком Аврелием Хаузером, — начал он. — Решил, что он лучше, чем кто-либо другой, способен проникнуть в мысли отца и догадаться, куда тот отправился. Я выяснил, что Хаузер занимается частным сыском. Он оказался довольно упитанным, напомаженным мужчиной. Пару раз быстро кому-то брякнул и уже знал, что наш отец в Гондурасе. Я подумал, что он знает свое дело, и нанял его. Мы полетели в Гондурас, он организовал экспедицию и нанял двенадцать солдат и четыре лодки. Платил за все моими деньгами — вынудил меня продать маленькую замечательную акварель Пауля Клее, которую подарил мне отец…
— О, Филипп, как ты мог? — возмутился Вернон. Филипп устало закрыл глаза, и Вернон замолчал. Немного помедлив, брат продолжил:
— Итак, мы оказались в Брусе и погрузились в каноэ, чтобы приятно прокатиться вверх по реке. В какой-то захолустной заводи раздобыли проводника и стали пробираться через Меамбарское болото. И тут Хаузер себя показал. Оказывается, этот доморощенный фашист все заранее рассчитал: скормил проводника пираньям, меня посадил, как собаку, на цепь и устроил засаду, чтобы перестрелять вас.
Голос Филиппа дрогнул, и, чтобы успокоиться, он пососал мундштук своей трубки, при этом его рука заметно тряслась.
— Заковав меня в кандалы, Хаузер оставил в Лагуне-Негра пятерых местных рядовых караулить вас, а сам со мной и остальными солдатами поднялся по Макатури до самых водопадов. Мне не забыть момента, когда возвратились те, которых он посадил в засаду. Вернулись только трое, причем у одного из бедра торчала стрела длиной три фута. Я слышал каждое слово Хаузера. Он был вне себя. Увел раненого и застрелил в упор. А солдаты сообщили, что тоже уничтожили двоих, и я не сомневался, что один из вас или даже вы оба мертвы. Должен сказать, братишки, когда я вас увидел, то решил, что оказался в аду, а вы — комитет по встрече. — Филипп сухо рассмеялся. — Лодки мы оставили у водопадов и дальше пошли по отцовскому следу пешком. Хаузер, если захочет, выследит в джунглях даже мышь. Меня он берег на всякий случай — в качестве разменной монеты, если пришлось бы заключать сделку с вами. По дороге встретили горных индейцев. Нескольких он убил, а остальных преследовал до самой деревни. Напал на деревню и каким-то образом сумел захватить вождя. Ничего этого я не наблюдал, поскольку, словно каторжник, сидел на цепи. Но видел результат. — Филипп поежился. — Взяв в заложники индейского вождя, Хаузер повел нас в горы к Белому городу.
— Он знает, где находится Белый город?
— Выведал у пленника. Но он понятия не имеет, где спрятана гробница отца. Эту тайну хранят вождь и несколько старейшин.
— Как тебе удалось бежать? — спросил Том. Филипп закрыл глаза.
— После того как вождь попал в плен, индейцы поднялись на войну и по дороге к Белому городу напали на Хаузера. Даже с таким мощным вооружением его отряду пришлось жарко. И, чтобы не отвлекать людей на охрану вождя, с меня сняли наручники и надели на него. А я в разгар боя сумел улизнуть. Блуждал десять дней, питался одними насекомыми и ящерицами и добрался до этого места. Три дня назад вышел к реке. Переправиться не было возможности. Я настолько оголодал, что дальше не мог идти. Сел под деревом и стал ждать конца.
— Ты сидел под этим деревом три дня?
— Три? Четыре? Бог знает сколько… В голове все спуталось.
— Господи, Филипп, как ужасно!
— Наоборот, подействовало очень освежающе. У меня не осталось никаких забот. Ни о чем. Никогда в жизни я не чувствовал себя настолько свободным, как под тем деревом. Пару-тройку раз мне даже казалось, что я счастлив.
Костер начал угасать. Том подбросил дров и вернул огонь к жизни.
— Ты видел Белый город? — спросил Вернон.
— Я убежал до того, как они туда попали.
— Как далеко отсюда Серро-Асуль?
— Десять миль до подножия и еще десять или двенадцать до самого города.
Наступило молчание. Дрова потрескивали и шипели. На дальнем дереве заунывно распевала птица. Филипп закрыл глаза и полным сарказма голосом пробормотал:
— Дорогой наш папаша, что за славное наследство ты оставил своим обожаемым сыновьям!
43
Храм был погребен в сплетении лиан. Фронтальная колоннада на пестрящих пятнами зеленого мха квадратных опорах из известняка поддерживала сохранившуюся часть каменной крыши. Хаузер стоял перед зданием и разглядывал странные письмена на колоннах: необычные лица, животных, линии и точки. Они напомнили ему о кодексе.
— Оставайтесь здесь, — приказал он своим людям и прорубил дыру в растительной завесе. Внутри оказалось темно, и он повел лучом фонаря. Никаких змей и ягуаров, только скопище пауков в дальнем углу да порскнула из-под ног мышь. Сухо и незаметно для посторонних глаз. Подходящее место, чтобы разместить штаб.
Хаузер углубился в храм. В дальнем конце он обнаружил еще одну линию квадратных опор, которые образовывали разрушенный выход в сумрачный задний двор. Он миновал и их. Во дворе валялось несколько сильно попорченных временем, сыростью и дождями статуй. Огромные корни деревьев, словно анаконды, проросли сквозь камни, раздвинули стены и крышу, став частью поддерживавшей все сооружение конструкции. В противоположной стороне двора обнаружился еще один проход, который вел в камеру, где находилась статуя — лежащий на спине с чашей в руках человек.
Хаузер возвратился к солдатам. Двое держали пленного индейского вождя — согбенного старика, почти голого, если не считать набедренной повязки и перекинутого через плечо и завязанного на поясе кожаного лоскута. Его тело было сплошь в морщинах. Хаузер подумал, что он впервые видит такого старого человека, хотя понимал, что индейцу, должно быть, не больше шестидесяти. В джунглях стареют быстро.
Он поманил к себе teniente:
— Мы остановимся здесь. Прикажи солдатам расчистить помещение для моей койки и стола. — Хаузер кивнул на старика. — Его прикуешь в маленькой камере за двором и приставишь охрану.
Солдаты затащили индейца в храм, а Хаузер сел на каменный блок, достал из кармана рубашки пенал с новой сигарой, отвинтил крышку и вытряхнул сигару. Сама сигара была упакована в бумагу из кедрового дерева. Он понюхал упаковку, разорвал, потер на ладони и вдохнул утонченный аромат. А затем начал свой любимый ритуал раскуривания.
Выпустив клуб дыма, Хаузер взглянул на стоявшую перед ним пирамиду. Она совершенно не напоминала те, что он видел в Чичен-Ице и Копане. Но, как все пирамиды майя, производила впечатление. В таких пирамидах часто встречались захоронения важных персон. Хаузер не сомневался, что старина Макс похоронил себя в одной из гробниц, которую сам же до этого обобрал. В таком случае, чтобы вместить все наследие старика, гробница должна быть просторной.
Убегавшую вверх лестницу разорвали корни дерева, выдавив со своих мест много каменных блоков и сбросив их к подножию. Наверху располагалась небольшая камера с четырьмя входами, которую поддерживали четыре квадратные каменные опоры. В ней находился небольшой каменный алтарь, на котором майя приносили в жертву врагов. Хаузер выпустил дым. Красочное зрелище. Жрец разрубал грудную кость, вскрывал грудную клетку, вырезал трепещущее сердце и с победным кличем поднимал над головой, а тело сбрасывал с лестницы. Там его ждали самые знатные члены племени и рубили тесаками в крошево.
Варвары, да и только.
Хаузер курил с удовольствием. Даже погребенный в растительности, Белый город производил впечатление. Макс тут оттяпал самую малость. Оставалось еще много чем поживиться. Скажем, обыкновенный камень с вырезанной на нем головой ягуара мог потянуть на целую штуку. Надо принять меры, чтобы об этом месте никто не узнал.
В лучшие годы Белый город должен был поражать пышностью. Хаузер мысленно представил картину: сияющие белизной новые храмы, игры в мяч (в которых проигравшие расставались с головами), ревущие толпы зрителей, облаченные в золото, перья и нефрит процессии жрецов. Что произошло потом? Теперь потомки тех гордых людей ютятся в хижинах, а их верховный жрец ходит в лохмотьях. Удивительно, как меняется мир.
Хаузер затянулся. Он признавал, что не все шло по его плану. Впрочем, не важно. Многолетний опыт подсказывал, что любая операция — это упражнение в импровизации. Те, кто считает, что способны завершить операцию по плану от а до я, и слепо следует букве, жестоко ошибаются и обычно погибают. Импровизация была сильной стороной Хаузера. А людям, как он знал, присуща непредсказуемость.
Взять хотя бы этого Филиппа. Явился к нему в Нью-Йорке петух петухом: дорогой костюм, манерничанье, деланный выговор человека из высших классов. Кто бы мог подумать, что он способен на побег? Скорее всего доходит теперь в джунглях — парень и без того тащился из последних сил, — но тем не менее Хаузер испытывал тревогу. И находился под впечатлением его поступка. Все-таки что-то от Макса передалось его беспутному отпрыску. Макс. Каким же он оказался идиотом!
Но теперь самое главное — разобраться в приоритетах. Прежде всего кодекс, а все остальное — позже. И Белый город тоже. В последнее время Хаузер с интересом следил, как грабили город Кью. Белый город и будет его городом Кыо.
Он посмотрел на тлеющий кончик и поднял сигару вертикально, чтобы дым щекотал ноздри. Сигары скрашивали путешествие через джунгли, делали его даже приятным.
Подошел лейтенант:
— Готово, сэр.
Хаузер последовал за гондурасцем в разрушенный храм. Солдаты приводили в порядок первое помещение: сгребали экскременты животных, сжигали сорняки, прыскали на землю водой, чтобы прибить пыль, и устилали ее срезанными листьями папоротника. Хаузер нырнул в узкий каменный проход, прошел через внутренний двор мимо поваленных статуй и оказался в задней камере. Сморщенный старик был прикован к одной из каменных опор. Хаузер посветил на него фонарем. Старый хрен, да и только, но индеец выдержал его взгляд, и на его лице не отразилось ни капли страха. Хаузеру это не понравилось. Он вспомнил Окотала. Эти индейцы совсем такие же, как вьетконговцы.
— Спасибо, teniente, — поблагодарил он гондурасца.
— Кто будет переводить? Он не понимает по-испански.
— Как-нибудь разберусь.
Лейтенант удалился. Хаузер посмотрел на индейца, и тот опять не опустил глаз. В его взгляде не было ни покорности, ни страха, ни злости.
Американец присел на край алтаря, осторожно снял пепел с потухшей сигары и снова раскурил.
— Меня зовут Марк, — начал он с улыбкой. Чувствовалось, что задача предстоит не из легких. — Вот какое дело, вождь: я хочу знать, где ты и твои люди похоронили Макса Бродбента. Скажешь, и не будет никаких проблем. Мы сходим в гробницу, возьмем то, что нам нужно, и уйдем с миром. Не скажешь — с тобой и с твоим народом случится очень нехорошее. А захоронение я так и так обнаружу и разграблю.
Он смотрел на индейца и энергично пыхал сигарой, чтобы кончик разгорелся докрасна. Старик не понял ни слова, но Хаузера это не тревожило. Вождь не дурак — сообразит, что от него хотят.
— Максвелл Бродбент, — медленно повторил американец, делая нажим на каждом слоге. И сопроводил слова жестом, который повсеместно означал вопрос: пожал плечами и поднял руки.
Индеец не ответил. Хаузер встал, еще сильнее раскурил сигару, подошел к старику, вынул сигару изо рта и поднес тлеющий кончик к лицу пленника.
— Хочешь попробовать сигару?
44
Филипп закончил рассказ. Солнце давно закатилось. Костер превратился в груду ярко-красных углей. Тому с трудом верилось, что брат сумел столько вынести. Первой заговорила Сэлли:
— Хаузер устраивает здесь геноцид. — Наступила неловкая пауза.
— С этим надо что-то делать.
— Например? — устало спросил Вернон.
— Пойдем к горным индейцам, предложим свою помощь и в союзе с ними одолеем Хаузера.
— Целительница, — развел руками дон Альфонсо, — нас убьют, прежде чем мы сумеем открыть рот.
— Я пойду в деревню без винтовки. Индейцы не посмеют расправиться с безоружной женщиной.
— Еще как посмеют. А мы что можем? У нас одно старое ружье против профессиональных солдат и автоматов. Мы ослабли, мы голодны. Нам не во что переодеться. Один из нас не способен передвигаться.
— И что же вы предлагаете?
— Все кончено. Надо возвращаться.
— Вы предрекали, что нам не переплыть болото.
— Мы знаем, что их лодки у водопадов на Макатури. Пойдем и украдем их.
— А потом? — спросила Сэлли.
— Я вернусь в Пито-Соло, а вы домой.
— И позволим Хаузеру убивать всех и каждого?
— Да.
— Мне это не подходит! — возмутилась Сэлли. — Мы свяжемся с правительством. Пусть сюда пошлют войска и арестуют его.
— Целительница, правительство ничего не станет предпринимать. — Дон Альфонсо выглядел очень усталым.
— Откуда вы знаете?
— Этот человек уже договорился с правительством. Нам остается одно — признать свое бессилие.
— Не собираюсь!
Индеец посмотрел на нее грустными старческими глазами. Тщательно выскоблил трубку, вытряхнул остатки табака, снова набил и раскурил от тлеющей веточки из костра.
— Много лет назад, — заговорил он, — когда я был еще мальчишкой, в нашей деревне появился первый белый человек. Он был низенького роста, в большой шляпе, с остроконечной бородкой. Мы решили, что это призрак. Он достал похожие на дерьмо кусочки желтого металла и спросил, не видели ли мы такие же. Его руки тряслись, глаза безумно блестели. Мы испугались и ответили «нет». Через месяц во время разлива его изломанную лодку принесло с верховьев. В ней был только его череп и волосы. Мы сожгли лодку и сделали вид, что ничего не произошло.
На следующий год к нам приплыл гринго в черной одежде и черной шляпе. Он был добр, давал нам еду и кресты. Макал в реку и говорил, что спасает. Он жил с нами несколько месяцев, взял себе женщину с ребенком. А потом попытался пересечь болото. Больше мы его никогда не видели.
Затем к нам стало приезжать все больше людей, которые искали желтое дерьмо. Они называли его ого
. И были еще безумнее первого. Они приставали к нашим дочерям, крали лодки и еду и уходили вверх по реке. Возвратился только один, но без языка, поэтому мы так и не узнали, что с ним произошло. На смену пропавшим приходили другие, тоже с крестами, и каждый говорил, что его крест — самый лучший, а кресты других ни на что не годятся. Опять окунали в реку. И так еще и еще, пока мы вконец не промокли и совершенно не сбились с толку. Потом у нас появился еще один белый. Он приехал один, поселился в нашей деревне, выучил наш язык и говорил, что все люди с крестами полные недоумки.
