Глава XCVIII

Беседа с квакером в Диарбруке

Квакер был человеком средних лет и был одет в одежду определенной секты, к которой он принадлежал. В его внешности были то жеманное спокойствие и та отрешенность от мирских мыслей и страстей, которые так много людей принимают за самоотречение, хотя на самом деле люди знакомые с этой сектой, прекрасно знают, что на земле нет более алчных и любящих деньги людей.

После торжественного жеста, приглашавшего его посетителей сесть, мистер Шепард посмотрел на потолок, как будто шепча молитву, а потом сказал:

– Воистину, могу ли я спросить, чем я обязан визиту тех, кто в этой несчастной долине неизвестны мне?

– Конечно, сэр, – сказал Генри, – у вас есть право задать нам такой вопрос. Я вызвал вас потому, что я владелец этого имения, и хочу узнать, каким образом вы поселились в нем и почему живете здесь?

У мистера Шепарда слегка изменился цвет лица, он сделал шаг или два назад, а затем сказал:

– Это моя собственность, но я отказываюсь показывать свои документы всем и каждому. Можете идти, дверь за вами.

– Мистер Шепард, – сказал Генри, – я в состоянии доказать мое право на имение, а акт о выселении вскоре заставит вас это место покинуть. Но мне не хочется делать того, что я могу сделать в данных обстоятельствах. Поэтому уведомляю вас, что если после моего заявления вы спокойно покинете его в течение четырнадцати дней, я не буду возбуждать расследование по поводу того, как долго вы живете здесь и не буду требовать с вас ренты.

– Ваши слова – чушь, друг мой, – сказал квакер, – и если вы причините мне хоть малейшее беспокойство, я затащу вас в суд лорд-канцлера, откуда вы больше никогда не выйдете. Я предупреждаю вас. А теперь еще раз говорю вам, что дверь прямо за вами. Прошу, чтобы вы сразу же за нее и отправлялись.

– Вот что я скажу вам, мистер квакер, – сказал адмирал, едва сдерживавший себя до этого момента, – вы похожи на самого большого жулика, которого я когда-либо видел, а я видел много наглых обманщиков. Мы сейчас так накостыляем вам за ваше проклятое упрямство, вы, волк в овечьей шкуре, что вы пожалеете. Мы сделаем это, даже если это будет стоить мне тысячи фунтов.

– Будь ты проклят, старый дурак, – сказал квакер, – я владею имением по закону и буду владеть им. У меня есть друг в суде, он затащит тебя в суд лорд-канцлера, а я отделаюсь всего лишь мелкими расходами. Это прекрасное имение и я не собираюсь с ним расставаться.

– Но вы должны оставить его настоящему владельцу, – сказал Чарльз. – Зачем вам зря нести судебные издержки?

– Учи свою бабушку как сосать яйца, молодой человек, – сказал квакер. – Я желаю всем вам хорошего дня, вы все можете вернуться туда, откуда пришли и повеситься, если вам это нравится, мне все равно. А я решил жить и умереть в этом прекрасном имении.

– Ты, лицемерный вор! – сказал адмирал.

– Будь ты проклят, – сказал квакер. – Обедия, проводи этих грешников с моей территории. Если они откажутся идти быстро, можешь выгнать их пинками. Можешь также натравить на них нашу собаку Таузера, чтобы она вырвала из их задниц побольше мяса.

Квакер повернулся и очень статной манерой пошел к выходу из комнаты. В это время адмирал сделал несколько шагов вперед и дал уходящему такого пинка под зад, что тот пулей вылетел из комнаты.

– Вот, друг, – сказал адмирал, – раз уж ты заговорил о пинках, думаю, это будет хорошим началом. Ты не знаешь, с кем имеешь дело. А теперь, мистер Обедия, ваша очередь, а потом, когда выйдем, мы поговорим с Таузером.

– Умоляю вас, господа, – сказал Обедия, – вам нужно нас простить…

– Может быть ты хочешь, чтобы тебя потягали за нос?

– Нет, нет, он у меня уже и так достаточно длинный. Я лучше пойду в помещение для слуг.

Сказав это, Обедия на огромной скорости выбежал из комнаты, оставляя адмирала и его спутников победителями на поле битвы. Несмотря на то, что и Генри, и Чарльз не одобряли атаку адмирала, они не могли сдержаться от смеха, а когда вышли из дома, Чарльз сказал:

– Дядя, можете быть уверены, вас затащут на квартальную сессию.

– Плевал я на квартальную сессию! – сказал адмирал. – Ты думал, я буду спокойно сидеть, когда этот бродяга пообещал надавать мне пинков? Сказать мне такое – это все равно что засунуть голову в дупло с осиным гнездом.

– Хорошо, – сказал Генри, – думаю, это подходящее сравнение. Но пока нам нужно подыскать другое место жительства. Ваш друг, юрист из города, может вести это наше дело, и, возможно, в конце концов, мы выгоним квакера даже раньше, чем можно предположить.

– Я буду молиться о том, чтобы скорее наступил тот день, – сказал адмирал, – когда этот подлец-святоша покинет это место. За всю свою жизнь я никогда не встречался с такой наглостью.

– Не обращайте на него внимания, – сказал Чарльз, – это время конечно же придет. А до этого мы без труда сможем подыскать себе какое-нибудь милое зеленое место. Я рад, что Флора еще не увидела этого места, иначе бы она стада жалеть о его красоте.

Придя в гостиницу, они рассказали миссис Баннерворт и Флоре о неудаче своего визита и о наглости занявшего дом человека. В этот вечер все они хорошо посмеялись над сценой, которая произошла между адмиралом и квакером. В целом они были так счастливы, как будто уже без трудностей и проблем вступили во владение имением Диарбрук.

Они решили на ночь остаться в гостинице, хотя их лошади уже передохнули и они могли отправляться назад. Но им уж очень понравился пейзаж этой местности, и они решили прогуляться при лунном свете, когда все кажется серебристым, выглядит так мило и тихо, так задумчиво и спокойно, что отвлекает от всех земных мыслей и избавляет от любого раздражения по поводу людской алчности и наглости.

– В такие моменты, – сказала Флора, – которые полностью похищают наши сердца, мы понимаем, как мало нам нужно для комфортного существования.

– Действительно, – сказал Чарльз, – и я, и ты, Флора, не роптали бы на судьбу, если были бы беднее, чем сейчас, когда Небеса дали нам такую любовь и молодость.

– Это и в самом деле, – сказал Генри, – очень замечательно.

– Вы же, – заметил адмирал, – тоже еще молоды и не дурны собой, почему бы и вам не влюбиться в кого-нибудь?

– Не будьте так уверены, дядя, – сказала хитро Флора, – что он ни в кого не влюблен.

Старый адмирал засмеялся, ему нравилось, когда Флора называла его дядей, и сказал:

– Ты мне расскажешь об этом как-нибудь наедине, Флора. Но не сейчас, когда эти парни подслушивают каждое наше слово.

– Я расскажу, – сказала Флора, – я открою вам большой секрет Генри.

– Это очень нехорошо, – сказал Генри, – мягко выражаясь.

– Вовсе нет. Если бы это ты мне его рассказал, Генри, тогда было бы другое дело, но, поскольку я узнала его благодаря своей проницательности, я не вижу, что обязана хранить его и жалеть тебя.

– Она надеется, – сказал Чарльз, – что это будет уроком для тебя в другой раз, когда ты захочешь полностью рассказать ей что-нибудь.

– Я в безвыходном положении, – сказал Генри, – единственное мое утешение это то, что я нисколько не возражаю, чтобы адмирал узнал все об этом. Я хотел сам со временем рассказать ему обо всем.

– Правда? – спросил адмирал. – Но теперь мне все расскажет та, которая знает обо всем лучше тебя. Поэтому ничего не нужно говорить.

В таких приятных беседах они проводили время, пока прохладный ночной воздух не коснулся их чувств, заставив их подумать, что будет благоразумнее вернуться в гостиницу.

После принятия вечерней пищи Флора и миссис Баннерворт удалились отдыхать, а джентльмены, по просьбе адмирала, остались поговорить об одном деле, в котором все они были очень заинтересованы. Все они очень хотели узнать о местонахождении и судьбе Варни, который таким таинственным образом исчез тогда, когда они не ожидали от него такого маневра.

– Все вы видите, – сказал адмирал, – что врожденные привычки не так уж легко оставить. Этот вампир, вероятно, не мог удержаться долго без своих старых трюков.

– Не знаю, – сказал Чарльз Голланд, – я скорее склонен думать, что он как-то понял, что является обузой для нас и из-за своей гордости, которой в нем было достаточно, решил как можно скорее уйти.

– Возможно, и так, – сказал Генри, – я тоже склонен верить, что вампир Варни сделал это из благородных побуждений.

– Это все очень хорошо, – сказал адмирал, – но вы должны признать, что он ушел не самым вежливым образом. Более того, я не могу одобрить его прыжок со стены сада на доктора Чиллингворта. Он прыгнул как кот на мышь.

– Будьте либеральны, дядя, – сказал Чарльз, – и вспомните, что мы еще точно не знаем, Варни ли прыгнул на доктора, потому что доктор говорит, что может ошибаться.

– Чепуха, – сказал адмирал, – доктор все прекрасно знает.

– Доктор, – сказал Чарльз, – кажется, придерживается мнения, что кто бы на него ни напал, этот человек знал о ценности картины, которая, как он верит, имела дополнительную подкладку с огромным количеством банкнот.

– Это, – сказал Генри, – в конце концов, всего лишь предположение, а Варни, если это был он, возможно, сейчас является бездомным бродягой. Я думаю, что, если он опять начнет заниматься своими вампирскими трюками, его вскоре обнаружат, и мы о нем еще услышим.

– По его собственным словам, – сказал Чарльз Голланд, – он не был очень-то разборчив в способах пополнения своего похудевшего кошелька. Мы можем легко себе представить, что вампирские дела так ужаснут и парализуют людей, что ему будет немного сложновато заниматься грабежом при таких обстоятельствах.

– Сейчас может быть одно из двух, – добавил Чарльз, – либо он опять взялся за старое и будет заниматься этим более активно, чем когда-либо, либо он ушел в забвение и мы никогда больше о нем не услышим. Я искренне надеюсь, что последнее будет лучше для него и для всех, кто связан с ним.

– Проклятый урод, – сказал адмирал, – я не хотел бы, чтобы он голодал, но он причинил нам столько неприятностей. Я надеюсь, что, если с ним случится что-нибудь плохое, он без колебаний обратится к нам и мы ему поможем. Ну что, еще по стаканчику или пойдем спать?

Выбрали идти спать, они знали, что адмиралу хочется отдохнуть, но он об этом первый никогда не скажет. Через полчаса все они, к чьей судьбе мы испытываем глубокий интерес, были укрыты одеялами и спали.

А мы теперь вернемся к тому, что замышлял странный и таинственный барон Штольмайер из Зальцбурга, ведь у него были какие-то скрытые цели, которые вскоре, несомненно, должны стать явными.

Глава ХСIХ 

Барон становится хозяином Андербери-на-Горе и начинает поздравлять себя. – Сон

Мистер Лик почувствовал огромное облегчение, когда узнал, что факт нахождения трупа в подземном ходе андерберийского дома не станет причиной отказа барона от поместья.

Мистер Лик не мог скрыть от себя, что у многих такая находка вызвала бы отвращение, тем более, что дело до сих пор было окутано тайной. Кому нравятся убийства?

Сейчас мистеру Лику было все равно, купит барон андерберийский дом или снимет его, потому что в первом случае он получит свои проценты сразу, а во втором он получит даже больше, только постепенно.

Он с лихорадочным нетерпением ждал известия о том, какой вариант выберет этот знатный человек. Когда наконец он сказал странным тихим голосом, что даст за Андербери-на-Горе десять тысяч фунтов, мистер Лик немедленно в ужасной спешке написал об этом владельцу, предлагая безотлагательно согласиться. Поскольку владелец никогда больше не планировал посещать андерберийский дом, и, кроме того, хотел скорее получить деньги, он написал ответ, тоже в ужасной спешке, что согласен и заодно попросил мистера Лика оформить все как можно быстрее, пообещав ему крупную премию, в дополнение к его проценту. Сделка была оформлена очень быстро. Агент вел себя так, как будто был фельдмаршалом герцогом Веллингтона и выиграл все континентальные битвы.

Он сразу же пошел к барону и рассказал ему, что получил письмо от владельца Андербери-на-Горе, который хочет за поместье десять тысяч пятьсот фунтов, но оставляет ему, мистеру Лику возможность продать его за десять тысяч фунтов.

– Мой господин барон, – сказал мистер Лик, – бизнес есть бизнес, я могу положить двести пятьдесят фунтов в свой карман, а вы можете оставить двести пятьдесят в вашем.

– То есть, – сказал барон, – вы готовы разделить процент вашего нанимателя со мной?

– О нет, это не совсем так, вы знаете, мой господин. В таких сделках каждый делает что может для себя. Мне очень жаль, если вы подумали, что, что…

– Мистер Лик, – прервал его барон, – вам не нужно деликатничать со мной. Я знаю, что вы подлец, поэтому не извиняйтесь и не думайте, что я помогу вам в ваших мерзостях. Я отказываюсь дать больше десяти тысяч фунтов за андерберийский дом. Если вы не продадите мне его в течение часа, я его не куплю вообще.

– Тогда договорились, – простонал мистер Лик, поняв, что барон не даст ему больше. – Договорились, мой господин. Я надеюсь, что вы похороните прошлое в том, что вы называете забвением.

– Очень хорошо, – сказал барон. – Я полагаю, если дать вам чек на тысячу фунтов в качестве депозита, можно сразу же вступать во владение, пока не будут готовы бумаги?

– Конечно, мой господин барон. О! Конечно.

Барон дал мистеру Лику чек на тысячу фунтов одного из самых крупных банковских домов Лондона и взял с него расписку в получении. Через два часа, такими стремительными и быстрыми были его действия, он вступил во владение андерберийским домом и нанял ранее смотревших за домом мужчину и женщину, которые были временными слугами, к себе прислугой, пока не найдет прислугу, соответствующую его положению в обществе и дому, в котором он поселился.

Мистер Лик вытаращил бы глаза от удивления, если бы видел, как барон в одиночку ходит из комнаты в комнату.

– Я наконец нашел себе дом? – спросил он сам себя, стоя в большой гостиной. – Я наконец-то на самом деле могу назвать его своим? И отсюда меня не изгонят мои враги? Дайте подумать. Я скоро устрою здесь такой праздник, что о нем будут говорить очень долго. На этом празднике я увижу всех местных молоденьких дамочек, самых красивых, из высшего общества и богатых, каких только можно найти в округе. Из них я выберу кого-нибудь, кто на время станет хозяйкой этих статных залов. Именно так: только на время. Интересно, здесь есть семейный склеп? Если есть, я бы хотел его использовать.

В стоимость Андербери-на-Горе входила и старая мебель. Поэтому барон мог чувствовать себя как дома. Для него была приготовлена спальня с дорогой кроватью. Постельное белье и мебель были присланы мистером Ликом из его собственного дома. Несомненно, он рассчитывал окупить такой подарок.

Примерно через два часа изучения дома барон сел в своей главной комнате и легко поел. После этого, положив руки на грудь, он полностью предался размышлениям. По улыбке, которая иногда озаряла его физиономию, можно было понять, что они носили приятный и счастливый характер. Время от времени, по нескольким отрывочным словам, которые слетали с его губ, можно было понять, что он радовался чему-то. Такие мысли приводили его в состояние глубокого удовлетворения.

Возможно, столько удовольствия ему доставляла смерть того необычного человека, который приходил к нему. Мы склонны думать, что так оно и было, потому что именно после совершения убийства им овладели такие чувства. А может быть, им владели угрызения совести и он испытывал душевные страдания после содеянного? Вряд ли.

Скорее всего, он все-таки радовался своим достижениям, поскольку об убийстве, которое он совершил, барон нисколько не сожалел и ни в малейшей степени не раскаивался. Он был даже рад ему.

Приближался вечер. Большие комнаты древнего дома стали погружаться во мрак, но, в отличие от других убийц, терзающихся муками нечистой совести, темнота нисколько не ужасала барона Штольмайера. Наконец, с чувством усталости он встал и позвонил в колокольчик, вызывая прислугу, желая, чтобы его провели в спальню, которая уже была приготовлена.

Было странно, но, кажется, он так уже привык, барон не раздевался, перед тем как лечь в кровать. Так же как и в отеле, он снял только часть своего одеяния и плюхнулся на кровать. Через несколько мгновений он, кажется, уже крепко спал.

Мы сказали «кажется», на самом деле у барона был тревожный и беспокойный сон. Вскоре он стал неугомонно дрыгать руками туда и сюда и издавать глубокие стоны, указывающие на душевные муки.

Иногда одно или два едва различимых слова сходили с его губ, например: «Спасите меня, спасите меня! Не сейчас, не сейчас! Моя судьба! Нет, нет! Лунный свет, лунный свет! Убейте его! Поразите его!»

Такое состояние рассудка продолжалось достаточно долгое время, пока с пронзительным криком он не вскочил на ноги и не встал в позу, выражавшую ужас. Каждый его член дрожал, выдавая самые жуткие и страшные сцены душевного страдания.

Затем раздался громкий стук в дверь. Его ушей достиг голос Девиса, который был встревожен странным криком, исходившим с уст барона. Звук любого человеческого голоса был для него в такой момент музыкой.

– Вы больны, сэр? – закричал Девис. – Вы не больны?

– Нет, нет. Это был всего лишь сон. Только сон.

Сказав это он добавил, сам себе: «Но такой ужасный сой, что я даже боюсь снова закрывать глаза, потому что это жуткое видение может посетить меня снова. Это был такой многозначительный сон, что мои воспоминания будут представлять мне его реальностью».

Он сел и вытер со лба холодный пот. Встав, он шатающейся походкой подошел к окну и открыл занавеску. Поток прекрасного и мягкого лунного света заполнил комнату. Когда холодные лучи упали на его лицо, он стал дышать свободнее, как будто на него внезапно стало ярко светить полуденное солнце.

– Теперь лучше, – пробормотал он. – Теперь мне гораздо лучше. Какое страшное видение принесло мне подогретое воображение! Придите, придите прекрасные лунные лучи, придите. Я чувствую ваше бодрящее влияние у себя в сердце.

Дикая дрожь, которая охватила его, прошла, и он снова обрел привычное хладнокровие и спокойствие лица, если это можно так назвать. В течение некоторого времени он сидел в тишине, а затем тихим глубоким тоном произнес:

– Это был странный сон! Скопище странных видений и странных порывов! Я думал, что стою в склепе, а вокруг меня нет ничего кроме мрака и опустошения. Когда я стоял, склеп стал наполняться отвратительными телами, приходящими ниоткуда, но приходящими постоянно, они забили склеп так, что уже не оставалось свободного места… Они раздробили меня на маленькие кусочки. Я стоял там с сотнями скалящихся лиц вокруг меня. Это был такой дикий приступ ужаса, что я отдал бы весь мир, только чтобы избежать его жуткого рабства. Они насмехались надо мной. Их смех наполнял мои уши пронзительными криками. Потом мне было сделано предложение, которое прокричал диким воплем каждый голос. Мне предлагали принять в могилу живого человека.

«Засыпь его земными горами, – кричал голос. – Дай ему редкий дар бессмертия, а потом дай ему лежать зарытым тысячи лет».

Они хватали меня, эти мрачные и ужасные формы, меня поместили глубоко в недра земли, на необычайную глубину. Когда я думал, что моя судьба решена, я нашел себя в одном из этих ледяных колодцев поместья, смертельно холодном, а толпа энергичных и странных лиц, освещенных светом факелов, смотрела на меня сверху. Но никто из них не говорил. Они стали бросать на меня большие куски скал. Я позвал на помощь и попросил смерти. Но они продолжали заполнять яму в то время, как я лежал на ее дне, неспособный сделать ничего кроме как агонистически думать. В отчаянии я вырвался из этого жуткого сна и проснулся.

Он молчал и, казалось, сильно наслаждался лучами луны, которые падали на его лицо. Через некоторое время, для того чтобы можно было сильнее почувствовать их влияние, он открыл окно и вышел на балкон, который был сразу за окном.

Ему открылось прекрасное зрелище, перед ним лежала полоса обработанной земли. С другой стороны был бесконечный для восприятия человеческого глаза океан, на котором так красиво и сильно сияли лунные лучи, что он казался пеленой яркого серебра, беспорядочно разбитого на мелкие кусочки.

Это была сцена, на которую поэт или художник, художники – все поэты, хотя поэты не все художники, мог бы глядеть с восторгом и восхищением.

Даже малейшее дуновение ветра не колыхало листья на деревьях. Правила такая тишина и такая безмятежность, что о данном можно было подумать как о новом и прекрасном мире, гармонию которого никогда не нарушали диссонирующие звуки борьбы стихий.

Казалось, что бароном, когда он смотрел на эту спокойную и мирную сцену, овладели странные мысли и чувства. Через какое-то время он произнес:

– И за что я борюсь сейчас? Что это как не простое существование, которое является целью всех этих беспокойных мыслей и чувств? Ничего больше, ничего больше, простая свобода дышать и желать, возможность терпеть боль. Вот для чего я живу. И не для чего больше, ни для кого больше в целом мире. Когда мне можно будет ожидать успокоения души, чью действительную цену я знаю?

Он еще раз оглянулся вокруг, посмотрел на обработанную сельскую местность. Несмотря на то, что большую ее часть, которая попадала в его поле зрения, он мог назвать своей, это давало ему мало удовлетворения и, вероятно, он оглядывался вокруг с полным безразличием к тому, что он владел таким богатством.

– Это новое достижение, – сказал он, – что-то говорит мне, что оно у меня последнее. Но поскольку я его достиг, то не буду бояться его, а постараюсь насладиться им. Я постараюсь забыть о тех буйных событиях моей прошлой жизни в урагане радости и удовольствий. Я буду тратить большие суммы на дорогие праздники, этот дом, который, как они сказали мне, был так долго лишен веселья, снова наполнится звенящим смехом, а я… хотя бы постараюсь забыть о том, кто я таков на самом деле.

Видимо, он боялся снова ложиться спать, поскольку проведя немного времени в раздумьях и выражении мыслей, которые созрели в его мозгу, он снова надел одеяния, которые ранее снял.

– В этом мягком и приятном лунном свете, – сказал он, – я прогуляюсь по садам поместья. А если устану, то найду какое-нибудь приятное место, где смогу лечь и, не боясь ужасных и страшных снов, снова заснуть в лучах луны, которая остудит мой пропотевший лоб.

Медленным и ровным шагом он прошел через длинный коридор, в который выходила его комната, спустился по большой лестнице (лестница в этом доме была действительно большой), прошел через холл, открыл окно, выходящее на большую и красивую оранжерею, вылез в него и вскоре оказался в обширных садах Андербери.

Зрелище было необычайно прекрасным, ухоженный сад с обильной растительностью в лунном свете выглядел изумительно. Мы не можем не восхититься вкусом барона Штольмайера, который предпочел своей спальне такие красоты природы, с которыми мало что может сравниться. Здесь были определенные цветы, которые заполняют ночной воздух неповторимыми ароматами. Здесь были также цветы, которые открываются только тогда, когда садится солнце, и на них падают холодные лунные лучи.

Зайдя в глубь сада, барон нашел, что над короткими кустами и цветами веет играючи легкий и мягкий бриз, который не колышет листья деревьев. Было трудно поверить в то, что человек с такими большими амбициями в миру после нескольких мгновений наслаждения природой совершенно забыл о них.

Он ходил важной походкой и со сложенными руками по величавым аллеям, но внезапно им овладели чувства меланхолии и грусти. Видимо, он погрузился в мечты о счастье, которое, судя по манере, с которой он говорил о них, было для него всего лишь мечтой.

– Чего мне желать еще кроме того, что у меня уже есть? – сказал он. – Огромное богатство, огромное влияние. Золотые мнения можно купить за золото. Что мне мешает сделать то, что я наметил? Я могу окружить себя всем, что молодо, восхитительно и прекрасно. Разве я не могу наполнить эти места смехом, который несомненно пробудит, даже в моей груди, радостные эмоции? Почему не литься вину, которое обрадует сердца всех, наполняя даже гениев новым огнем, более восхитительными выражениями мыслей и чувств?

А еще здесь будет музыка. Конечно, очень много музыки. Она сможет расколдовать. Благодаря таким побуждениям и соблазнам я должен буду изгнать воспоминания.

Когда он повернулся на восток, барон вообразил, что видит утренний свет, который тускло появляется далеко на горизонте.

– Наступает следующий день, – сказал он, – как много, очень много можно сделать за день. С помощью этого человека Лика, который, как я понимаю, готов поклоняться любому идолу, если этого идола позолотить, я начну устраивать праздники и вскоре мы увидим, какие серьезные изменения произойдут в этом сонном городишке.