Глава 14

Когда следующим утром Уиллоу поднялась после беспокойного сна, она подошла к окну, откинула занавески и посмотрела в сторону сарая. Она совсем не хотела этого. Наоборот, она пыталась от этого удержаться.

С таким же успехом она могла пытаться не дышать. Ее глаза высматривали его, хотя она знала, что, скорее всего, он еще спит. Когда она вернулась в комнату, было очень поздно, а теперь солнце только чуть выглядывало. Она услышала шум внизу, наверное, Эстелла собиралась вставать. Это был воскресный день. В школу ехать не надо. Обычно она возила детей в церковь, Чэд всегда отказывался ехать, как и Эстелла, и она их понимала. Оба чувствовали себя неуверенно среди чужих людей. Принуждать их значило только делать хуже.

Но все мысли о церкви, о том, чтобы оставить ранчо даже на несколько часов, рассеялись, как только показался Джесс. Он с Брэди затаскивал доски в новый сарай. Движения Брэди были неловкими, движения Джесса плавными и изящными, казалось, не требовавшими усилий.

Он был без рубашки, и его кожа блестела в лучах раннего утреннего солнца, отливая бронзой. Его песочного цвета густые прямые волосы были взъерошены, как будто он причесывался пальцами. Дневной свет не притушил окружавший его ореол силы и опасности, бывший его неотъемлемой частью, и не смягчил резкие черты его лица. Уиллоу проглотила комок в горле, удивляясь, как это ее мог привлечь Джесс, хотя он был платный убийца. Потому что это притяжение никуда не делось, эта яростная, захватывающая потребность, нараставшее в низу живота возбуждение при виде его. Но, кроме того, теперь появился страх.

Наемник, подумала она снова. Он представлял собою все, что должно бы ее отталкивать. Он не был ни паладином, каким она его считала, ни рыцарем, ни крестоносцем. Но он стал их защитником. Почему-то он сам решил им стать, но это не меняло того, что он был тем, кем был.

Она тряхнула головой, стараясь лучше разглядеть его. Даже на таком расстоянии она ощущала силу его притяжения и задалась вопросом, чувствует ли он то же самое. Или все это было лишь в ее воображении, воображении жаждущей любви старой девы?

Она подошла к шкафу и нахмурилась, разглядывая платья. Все они, за исключением того, что она надевала на танцы, были явно респектабельными и практичными, Уиллоу не могла себе позволить излишеств.

Всячески ругая себя за глупость, она, наконец, выбрала темно-синее платье, которое, хотя немного вылиняло, оттеняло глубину ее глаз и сияние чуть загорелой кожи. Кроме того, у него были короткие рукава фонариками, и в нем было прохладно.

Она надела его, понимая — это значит, что в церковь она не поедет. Хотя платье было достаточно скромным, оно не подходило для церковной службы.

С чувством ученика, прогуливающего школу, она расчесала волосы до блеска и долго раздумывала, оставить их распущенными или завязать обычным удобным узлом. Она выбрала среднее, заплетя их в одну толстую косу, спускавшуюся до середины спины. Несмотря на зловещий шепоток в закоулках сознания, она чувствовала себя беззаботной и до нелепости счастливой, когда открыла дверь и вошла в кухню.

Близнецы накрывали на стол, а Салли Сью глазела в окно, крепко прижав к себе любимую тряпичную куклу. Эстелла стояла у плиты, помешивая содержимое кастрюли. В духовке что-то пеклось, и аромат заполнял кухню.

Уиллоу сморщила нос на едва ощутимый запах подгоревшей еды.

Эстелла напевала. Руки были мягкими и чистыми, и Уиллоу осознала вдруг, что раньше никогда не слышала, чтобы Эстелла напевала. Когда Эстелла заметила Уиллоу, она повернулась к ней и смущенно улыбнулась.

— Я сказала Джереми поставить лишнюю тарелку, верно?

Уиллоу не потребовалось спрашивать, почему. Она только кивнула и с любопытством спросила:

— Он вам нравится, да?

Эстелла чуть наклонила голову.

— Он не смотрит на меня странно… как будто я неполноценная или вроде того. — В ее голосе слышался стыд, и Уиллоу задалась вопросом, исчезнет ли он когда-нибудь. Эстелла стыдилась не только своего глаза, но также своего прошлого. Ей так долго пришлось чувствовать себя бесполезной и недостойной, что она стала этому верить. Уиллоу благословляла Джесса за то, что он не отнесся к Эстелле с осуждением, и у нее промелькнула мысль — было ли это потому, что его самого так часто осуждали.

Запах горелого усилился, и Уиллоу решила, что надо что-то делать.

— А где Чэд?

— На улице, — сказала Эстелла.

— Джереми, позови его, и Брэди, и Джесса.

Джереми охотно послушался, с удовольствием оставив Джимми завершение скучной работы.

— Как вы думаете, ему понравится овсянка? — озабоченно спросила Эстелла. — У нас совсем нет бекона.

— Я думаю, овсянка и бисквиты — это просто чудесно, — сказала Уиллоу, желая, чтобы у них было что-то более основательное. Но засуха и неотвратимая гибель огорода заставили ее считать деньги. У них были кофе, молоко, и свежее масло и джем, который подарила им миссис Макинтайр.

Дверь с шумом распахнулась, и в кухню ворвался Джереми.

— Они идут, — сообщил он, и Уиллоу издала вздох облегчения.

Она сомневалась, станет ли Джесс есть вместе с ними. Эстелла с детьми были бы ужасно разочарованы, не говоря о ней самой.

Наконец он вошел, застегивая рубашку, с мокрым от быстрого ополаскивания лицом. Казалось, в кухне ему было не по себе, как будто он не привык к компании, но он достаточно свободно уселся на указанное Чэдом место между ним и Салли Сью. Глаза Чэда сияли, и он почти не отводил взгляда от Лобо.

Брэди сел на свое обычное место. Лицо его раскраснелось — от работы, или раздражения, или того и другого? — подумала Уиллоу. Его глаза наполнялись враждой и подозрением, когда его взгляд падал на Джесса, и глаза Джесса, обращаясь на Брэди, не были дружескими. Воздух был наполнен их взаимной неприязнью, и Уиллоу нервно сглатывала, ожидая взрыва.

Эстелла разложила по тарелкам комковатую овсянку и, конечно же, дно кастрюли оказалось коричневым и горелым. Когда Эстелла отвернулась к плите, Уиллоу заметила, как Джесс приподнял бровь. Потом он пожал плечами и принялся за еду. Она улыбнулась про себя, снова радуясь его способности щадить чужие чувства.

Остальные, ожидавшие, как он воспримет еду, вздохнули с облегчением, все, кроме Брэди, продолжавшего яростно смотреть на него.

Были поданы бисквиты и, к удивлению Уиллоу, они оказались пышными и золотистыми. В глазах Джесса появилось одобрение, и стеснительно молчавшая Эстелла чуть не раздулась от гордости. Салли Сью протянула ему бисквит.

— Позалуйста, полози мне дзем.

Все посмотрели на него, и он почти что улыбнулся, глядя вниз на серьезное лицо малышки. Он с серьезным видом взял бисквит и старательно намазал его маслом и джемом, получив в ответ широкую счастливую улыбку. Даже кислый взгляд Брэди немного смягчился, и еда продолжалась в почти довольном молчании.

— Я посмотрел огород, — вдруг сказал Лобо. — Почему вы не пророете канаву от реки?

Уиллоу ощутила проблеск надежды.

— Я… я думала об этом, но не знаю, как.

— Я видел, как это делается, — сказал Лобо. — Думаю, все вместе мы сможем управиться. У вас имеется плуг?

— Я… у нас был. В старом сарае.

Раздался звук отодвигаемого стула, и Брэди встал. Не говоря ни слова, он вышел из кухни, и Уиллоу подумала, не пойти ли за ним. Он страдал. Это было видно в каждом его движении.

Лобо пожал плечами.

— Вы можете достать плуг?

— Я попробую.

Он кивнул, допил кофе и встал. Как бы спохватившись, он взглянул на Эстеллу.

— Ваша готовка уж точно лучше моей.

Уиллоу подумала, что это, наверное, было настолько близко к благодарности, насколько возможно для него, но Эстелла поняла и улыбнулась.

Уиллоу почти с чувством ревности рванула дверь и исчезла снаружи.

— Я вас уже спрашивал, долго ли вы собираетесь оставаться? — Гнев Брэди искал выхода, пока они вдвоем устраивали новое стойло Юпитеру.

— Когда у вас достаточно перестанут трястись руки, чтобы вы смогли их защитить, — ответил Лобо.

— Не понимаю. Что вам надо, черт добери?

Лобо отложил молоток с почти озадаченным видом.

— Будь я проклят, если знаю.

Голос Брэди стал не таким враждебным.

— Вы и вправду отказали Ньютону?

— Вот уж нет. Я это делаю, потому что мне нравится потеть. — Он помолчал. — Слушайте, я знаю, что вам не нравлюсь. Будьте уверены, вы мне нравитесь еще меньше. Но я не причиню им вреда, и не позволю никому другому. Я говорю это в первый и последний раз.

Брэди придерживал на месте новую доску, пока Лобо приколачивал ее. Ему хотелось сказать, что одним своим присутствием наемник причиняет вред Уиллоу. Брэди не настолько утратил человеческий облик, чтобы не распознать выражение лица Уиллоу, и его пробрало до мозга костей. Ему никогда не встречался старый профи. Они умирали от пули или от веревки, но никогда от старости.

Но Брэди промолчал, потому что Лобо был прав. Он не смог бы защитить Уиллоу, и возможно, этот человек рядом с ним был единственным, кто мог. Но какой ценой?

— Я никого не боюсь, — проворчал Брэди.

— Нет, — согласился Лобо. — Просто вы позволили бутылке добраться до вас.

Брэди крепче ухватился за доску, хотя ее больше не требовалось удерживать.

— С этим я управлюсь.

— Как в ту ночь?

— И долго вы будете мне это припоминать?

Лобо пожал плечами — жест, уже хорошо знакомый Брэди.

— А вы уже забыли?

— Нет, — невыразительно сказал Брэди.

— Почему?

— Почему так вышло? Отчасти из-за вас. Из-за того, кто вы есть, — упавшим голосом ответил Брэди. — Может, вы правы. Может, без меня им было бы лучше.

— Вы так думаете? — отвлеченно спросил Лобо. — Дайте мне еще доску.

Передавая доску, Брэди пытался понять его. Он знал множество профессионалов. Они ходили по городу раскачивающейся походкой, хвастали и убивали. Но Лобо был другим. В нем не было рисовки, только смертоносная целеустремленность, и по одному ему известной причине он обернул ее против нанявшего его человека. Брэди знал, что должен бы испытывать благодарность, но не испытывал. Он боялся за Уиллоу, сейчас даже больше, чем когда Лобо был на другой стороне.

К полудню Брэди уже с ног валился, но Лобо, казалось, не брали ни жара, ни усталость, и Брэди не мог бросить работу раньше Лобо. Поднимая и таская доски к сараю, он обливался потом. Хотя последние несколько месяцев он занимался хозяйством, он давно не работал так подолгу с таким напряжением, особенно после запоя. Его сердце колотилось от усталости, и он чувствовал себя совсем разбитым, но все же не снижал темпа.

Брэди знал, что Лобо ненамного моложе его, но чувствовал себя на сто лет старше и знал, что так он и выглядит. И все же он получал определенное удовлетворение оттого, что не бросил работу. Ему даже не хотелось выпить, и это поражало его больше всего. Возможно он слишком вымотался, чтобы думать еще о чем-то, кроме как протянуть до конца дня, не опозорившись, доказать Лобо, что он не хуже его.

Ближе к вечеру появилась Уиллоу с корзинкой сандвичей, кофе и чашками. Она посылала раньше звать их к обеду, но Лобо отказался и Брэди последовал его примеру. Теперь Брэди обрадовался передышке, поблагодарил Уиллоу и вышел наружу в тень дерева с сандвичем и чашкой кофе. Хоть ему очень не хотелось оставлять Лобо наедине с Уиллоу, он нуждался в отдыхе, в том, чтобы быть подальше от осуждающего, испытующего взгляда Лобо. На мгновение он задержался у двери, но подумал, что вряд ли что могло случиться так близко от дома, со все время снующими туда-сюда детишками.

После ухода Брэди Лобо уставился на Уиллоу и ее приношение. Он старался избегать ее, намеренно отказавшись от обеда. Близость всех за завтраком, доверчиво повернутые к нему лица — все это стесняло и смущало его. Он не заслужил такого доверия. Он в нем не нуждался.

Так что он обратил всю свою энергию на сарай, и его слегка забавляло, что Брэди Томас чувствовал себя обязанным пытаться не отстать от него. Лобо намеренно работал быстро, зная, что это было вызовом, даже издевательством над другим. Но пора было, чтобы кто-то это сделал. У Лобо не было ни сочувствия, ни жалости к очевидному отчаянию Брэди, он сам был во всем виноват.

Но частично он работал в таком темпе ради себя. Работа отвлекала его мысли от дома, от живущей там женщины. Прошлой ночью он еле удержался от того, чтобы дотронуться до нее, чтобы обхватить ее руками и узнать, таким ли будет ощущение, каким он его помнил. Утро за завтраком было немногим лучше. Она выглядела такой дьявольски свежей, такой милой, такой незапятнанной и невинной.

Больше чем однажды в ранние утренние часы он подумывал убраться отсюда. Но он дал слово, и он никогда не отказывался от своего слова. Во всяком случае, так он убеждал себя.

Глядя на нее, стоявшую в потоке льющегося в открытую дверь света, он понял, что обманывал себя, обманывал с первого раза, как только ее увидел. Опять у него стало горячо в низу живота, и сердце забилось быстрее и готово было выскочить из груди.

Он готов был отнести эти странные ощущения на счет глупости или усталости, но знал, что это не правда. Его ладони жгло желание дотронуться до нее; губы хотели бродить по ее лицу; глаза жаждали наслаждаться ею. И еще — он вдруг сообразил, что до этого никто не брал на себя труда о нем позаботиться, и у него пересохло в горле. Никто не заботился о нем добровольно. Потому, что им самим этого хотелось. От внезапной боли, которую принесло понимание, он нахмурился.

— Этого не требовалось. Мне немного надо.

Она приподняла голову, оглядывая его с ног до головы, как он оглядывал ее предыдущей ночью, и он поежился под этим изучающим взглядом.

— Вы слишком худой, — объявила она, чуть улыбнувшись.

У него потемнело в глазах от желания резко ответить, но тут он понял, что она над ним подшучивает. Ее лицо светилось озорством.

Он прищурил глаза, от чего люди обычно съеживались.

— Белые слишком много едят, — проворчал он.

— Этому вы научились у апачей? — Вопрос был задан совершенно естественным тоном.

Она протянула ему кусок свежеиспеченного хлеба.

— Вместе с другими вещами, — сказал он, не делая попытки его взять.

В его голосе была нотка предупреждения, вызова ей спросить еще что-то. Она приняла вызов.

— Какими же?

— Как пользоваться ножом. Как скальпировать. — Последнее слово прозвучало с резкостью пушечного выстрела. Он не слишком рассчитывал, что она побледнеет, и может, даже уйдет, он уже понял, что она была покрепче большинства женщин — да и мужчин тоже.

— Я думала, что апачи не скальпируют, — заметила она, очевидно, не слишком задетая сказанным.

Он уставился на нее. Это он меньше всего ожидал услышать.

— Обычно нет, — отвечал он, удивляясь, где она могла подцепить эти сведения. Большинство белых мешали всех индейцев в одну кучу и верили, что все они занимались скальпированием. — Но после великой победы они иногда снимают один для религиозной церемонии. Это вроде обязанности перед высочайшими, ниспославшими им победу. Белые, — мстительно добавил он, — сняли чертовски больше скальпов, чем апачи.

В ее глазах вместо осуждения или ужаса появилась заинтересованность.

— За скальп апача было назначено вознаграждение, но охотников за скальпами редко волновало, были это апачи или дружественное белым племя, или даже мексиканцы.

Черт, он говорил больше, чем когда-либо раньше, особенно насчет лет, проведенных с апачами.

Она опустила руку, державшую хлеб.

— Как долго вы были с ними? — спросила она. Он молчал несколько минут, прислонившись к стенке нового стойла и, казалось, старательно разглядывая свои руки.

— Очень долго, — наконец ответил он, сомневаясь, стоило ли отвечать.

— А ваша семья? — Теперь, когда он стал отвечать, она не могла отступиться.

Его глаза потемнели, и она могла видеть, как он замкнулся в себе.

— Я выпью кофе, — сказал он, не обращая внимания на вопрос и беря чашку.

Руки его были без перчаток, все еще красные, но не такие распухшие, как раньше. Она протянула руку и взяла одну его кисть, повернув ладонью кверху. Ладонь была жесткой и мозолистой, но с длинными сужавшимися к кончикам пальцами. Она подумала о том, что он говорил о скальпировании, и представила нож в его сильных, ловких руках. Чего она не понимала — это почему впечатление не было отталкивающим, как должно бы быть. Может, именно потому, что он на это рассчитывал.

Она опять протянула ему корзинку и хлеб, и на этот раз он взял, возможно, подумала она, чтобы больше не отвечать на вопросы.

Он не садился, а ел стоя, старательно пережевывая каждый кусок. Снова она подумала о годах, проведенных им у апачей, годах оставивших на нем неизгладимый отпечаток, отделяющий его от других, но не лишивших цельности. Эта цельность, думала она, толкала его помочь Салли Сью и Чэду, а теперь и ей. Она только хотела бы знать, как снять все защитные слои, прикрывавшие то, что он, очевидно, рассматривал как слабость.

Он закончил есть и посмотрел на нее.

— Как леди вроде вас оказалась здесь?

Ее согрел его интерес.

— У меня умер отец. Он был директором школы в Бостоне, а я учительницей, но когда он умер…

Она на мгновение замолчала, но в его глазах была заинтересованность, и она продолжила:

— Новый директор посчитал неприличным для незамужней женщины жить одной, и меня уволили.

— И?

— Мне всегда нравилось читать про запад, и мне попалось объявление в газете.

— Так что вы решили перебраться на Дикий Запад, — сухо сказал он. — К солдатам, и индейцам, и наемникам.

— И фермерам, и ранчерам, и хозяевам лавок, — добавила она, не спуская с него глаз, пытаясь понять, откуда берется цинизм в его грубом голосе.

— Почему вы не вернетесь туда, где ваше место?

— И где же это?

— Не здесь, — резко сказал он.

Уиллоу взорвалась:

— Мне надоело, что всякий и каждый мне это говорит.

— Они правы.

— Нет, не правы, — сказала она. Глаза его снова заблестели.

— Вы самая упрямая женщина из тех, что я видел.

— Мне и это говорили, — огрызнулась она.

— И у вас не было неприятностей? Не считая этих, — быстро поправился он.

— Частенько. — Она вдруг широка улыбнулась. — Но всегда что-то подворачивается, чтобы выйти из положения. Вроде вас.

— Чтобы выкрутиться из этой, меня будет маловато.

— У меня есть Брэди.

Он чуть не подавился.

— И Салливэн.

— Костоправ, — издевательски сказал он.

— И Чэд, — беззаботно продолжала она, зная, что это его раздражает. Наконец он с ней разговаривал, хотя по его лицу было видно, что он считает ее буйно помешанной.

Но он только тряхнул головой и отвернулся.

— Мне пора браться за дело, чтобы Ньютону было что сжечь, — иронически сказал он.

— Вы не думаете…

— Леди, он предложил мне это сделать. Сказал, если я не подожгу, подожжет кто-нибудь другой.

Почему-то она никогда не думала, что Алекс может так далеко зайти. Пытаться напугать ее — это другое дело, но применить силу?

— Поэтому вы здесь?

Он снова повернулся к ней. Его глаза были беспокойными, но она не могла понять их выражение. Она не знала, отражали они гнев, раздражение, или какое-то другое чувство.

Но сама напряженность его взгляда воспламенила то притяжение, которое всегда существовало. Она чувствовала себя громоотводом, принимая и поглощая потоки энергии, волнами накатывающей между ними, центром ярко блистающих вспышек, от которых покалывало каждую жилку, так что она удивилась, что все еще держится на ногах. Он сделал шаг к ней и она к нему, не владея собой, подобно двум влекомым непреодолимой силой магнитам.

Уиллоу видела его склоненное лицо, почувствовала тепло его близости и закрыла глаза, чтобы полнее воспринять все нежные, певучие ощущения, переполнявшие ее тело. Его губы на кратчайший момент тронули ее, и когда они отпрянули, у нее было ощущение потери, но потом она почувствовала шепот его дыхания на своих волосах, на глазах, и его руку, поглаживающую ей шею с нежностью обладания.

Без предупреждения нежность сменилась требовательностью, его рука крепче прижалась к ней и губы еще раз накрыли ее губы. Она почувствовала жаждущую ненасытность его рта и откликнулась на нее с тем же самозабвением. Почти немедленно его поцелуй стал тверже и в нем ощущалась скрытая ярость, пугающая — но не испугавшая ее. Наоборот, все чувства в ней, казалось, вырвались из-под контроля, от каждого его испытующего касания закручиваясь вихрем, подобно детскому волчку.

Поглаживая его шею и утопив руку в его густых волосах, она ощутила себя распутницей — чем-то таким, чего даже вообразить не могла, не считала возможным. Ничто, кроме него, не имело значения, ничто, кроме нежной ярости его рта, сдерживаемой силы его рук, ничто было не важно, кроме продолжавшегося странствия в мир чувств, ощущений и переживаний, о существовании которого она и не подозревала.

Он захватил рукой косу, и ее голова откинулась, и он чуть приоткрыл рот, так что она почувствовала его вкус. Она никогда не испытывала ничего столь интимного, как этот обмен с другим самим своим существом, и вся воспламенилась, когда его язык нерешительно проник в ее рот, осторожно ощупывая, посылая сквозь нее жаркие волны. Она не могла бы найти других слов описать это ощущение, да и не собиралась искать их. Ей хотелось только продолжать его испытывать.

Его язык проник глубже и встретился с ее собственным, вначале повторяющим, но затем придумавшим свои положения, старавшимся полнее ощутить этого неуловимого человека, который был способен вызвать у нее такие чувства каких не сумел никто другой.

Она услышала тихое ворчание, перешедшее в стон, когда его рука перешла с ее шеи на спину, как будто желая заявить на нее как можно больше прав, и, хотя какая-то ее часть взывала к осторожности, она наслаждалась этим жадным поиском. И осторожность была заглушена необходимостью чувствовать, узнавать новое, давать и брать.

Любить.

Наемник. Человек, не ценивший чужую жизнь. Одиночка, бредущий от одной схватки к другой.

Но это была именно любовь. Она была яростной и уверенной в себе, и всегда правой, и пугала ее больше всего другого в ее жизни.

Понимание этого так поразило ее, что ее губы внезапно напряглись, и она отшатнулась. Он сразу отодвинулся, держа ее руки в своих, глядя на нее мерцающими подобно драгоценным камням в солнечном свете глазами.

— Черт возьми, леди, — хрипло произнес он.

Он выглядел совершенно ошеломленным. Она знала, что и она так выглядит. Ни один не мог шевельнуться, и они изучали и запоминали друг друга, как будто это могло оказаться последней возможностью.

Оба одновременно услышали тяжелые шаги, и то, что она уловила в глазах Джесса, исчезло при появлении Брэди, переводившего взгляд с одного на другого.

Уиллоу продолжала смотреть на Джесса.

— Вы поужинаете с нами вечером?

Лобо, боровшийся с терзавшими его демонами, готов был согласиться на что угодно, лишь бы справиться с неодолимым желанием, заставившим его забыть большинство своих правил.

Он кивнул и вернулся к незаконченному стойлу.

И Уиллоу, позволив себе редкое ощущение триумфа, ушла готовить ужин, который он не сумел бы забыть.

Глава 15

Как и обещал, Лобо явился к ужину. Он снова и снова решал, стоит ли это делать, и все сильнее чувствовал себя волком, которого заманивают в капкан. Но он уже согласился.

Через несколько дней он уедет, и эти дни сотрутся из их памяти. Он займется тем, что ему лучше всего удавалось. И он знал, что это исключает возможность иметь семью.

Но он переоделся в чистую рубашку, умылся и побрился, чувствуя себя почти так же глупо, как какой-нибудь молокосос при своем первом загоне скота.

Когда он прибыл, все уже сидели за столом. Они все посмотрели на него с беспокойным ожиданием. Это ожидание подействовало на него и хорошо, и плохо. Он испытал редкое ощущение тепла, прилив неожиданного удовольствия. В то же время его желудок предупреждающе сжался.

Он молча взял несколько ломтей ветчины с блюда, потом картошку и зеленую фасоль. Пища пахла хорошо, такого запаха он не мог припомнить. Но он всегда был довольно безразличен к еде.

Близнецы возбужденно обсуждали сарай. Они хотели завести в него Юпитера, но еще раньше сегодня Брэди сказал им, что сарай еще не совсем закончен. Была и другая причина, но о ней Брэди и Лобо умалчивали.

Они двое решили по очереди сторожить у ворот, и бросили монету определить первую очередь, в которую входило лишнее время. Брэди проиграл, хотя Лобо подумал, что на самом-то деле скорее проиграл он, не то у него был бы хороший предлог избежать мучений ужина с Уиллоу.

И когда он смотрел через стол на Уиллоу, и вправду было мучением поймать ее взгляд, оценивающий, задумчивый и жаждущий.

Завтра, поклялся он сам себе. Завтра он ясно даст понять, что он всего-навсего наемный работник и станет, с этого момента, есть один. Как только ранчо будет в безопасности, он отправится в дорогу. Как можно дальше отсюда. Может, в Канаду или Аляску, где цивилизация еще не начиналась, где было достаточно холодно, чтобы охладить это жжение глубоко внутри, где никто не нарушал бы его покой. Да, в Аляску.

Приняв это решение, он рассеянно слушал быстрые реплики, мелькавшие вокруг, в основном между детьми. Эстелла была молчалива, отвечая, только когда к ней обращались, и Уиллоу почти так же молчалива. Она не спускала с него взгляда, как будто угадав принятое им решение.

Только Салли Сью спросила: «А сказка будет?» — как они услышали приближающийся стук копыт.

— Всадники! — услышал Лобо вопль Брэди и встал со стула, на мгновение повернувшись к Уиллоу. — Пусть никто не выходит, пока я не скажу.

Он не стал дожидаться ответа. Когда он садился за стол, то ослабил ремешок, притягивавший кобуру Миротворца к бедру; теперь он быстро затянул его и опустил руку на рукоять, почти лаская ореховое дерево, как всегда в ожидании неприятностей.

— Джесс.

Он повернулся к Уиллоу. Она стояла с напряженным и обеспокоенным выражением.

— Будьте осторожны, — прошептала она. — Нет ничего, что бы стоило вашей жизни.

Он улыбнулся, но его лицо оставалось холодным, и, казалось, этот холод заморозил ее.

— Я думал, что это ранчо стоит, — резко сказал он.

Он вышел на крыльцо, откуда наблюдал, как Брэди торопливо завел его все еще оседланную лошадь в загон и быстро прошел к крыльцу.

Всадники въезжали в ворота.

— Я насчитал примерно пятнадцать, — сказал Брэди. Лобо кивнул.

— Вы сможете стрелять?

Брэди посмотрел ему в глаза.

— Не знаю.

— Может, мы оба скоро узнаем.

Лобо медленно спустился по трем ступенькам крыльца и молча стоял, опустив руки, подозрительно разглядывая всадников. Брэди подошел к нему и встал рядом.

Наступили сумерки, и луна уже высоко поднялась в надвигавшейся темноте. Лобо терпеливо ждал, как будто встречая гостей.

Он узнал одного, работника Ньютона, которого он видел на ранчо. Часть, очевидно, были новые наемники Ньютона, другие, видимо, работники, искавшие расположение хозяина. Управляющего Ньютона не было видно.

— Немного поздно заезжать в гости, — заметил он вожаку группы.