Значит, единственный путь - опять та же тропка посреди долины, и опять та же собака будет лаять на ветру, поднимая хвост, а грудью припадая к земле, а потом, когда я с покрасневшим напряженным лицом все же пройду, она поднимется на все четыре лапы и еще несколько раз гавкнет, уже с большими промежутками, вопросительно.
      ... Когда я вернулся к дому, установилось предвечернее затишье, впервые за весь день между серой водой и серым небом появилось желтое расплющенное солнце и в доме на втором этаже блестели желтые стекла. Я сидел на мокром, холодном после дождя крыльце и пил теплое молоко из кружки.
      ... Утро пришло тихое, теплое и туманное.
      Терраса на втором этаже, на столбах, стоящих внизу в малине, в крапиве. Широкий дубовый стол. Горизонт расплывчат и пуст, и поднимешь глаза через час - стоит белый строй кораблей, появившихся незаметно, беззвучно, непонятно когда.
      Обедая в кухне, я взглядывал через маленькое окошко и видел, как набираются тучи, все темнеет, крепчает ветер.
      И потом, хлопнув дверью, я вышел на обрыв и, открыв рот, сразу весь наполнился ветром, словно надутая резиновая игрушка, и упругие, словно накачанные руки даже не приблизить к бокам.
      По скользкой тропинке, цепляясь за кусты, я спускаюсь вниз. Перекинув с животика на спинку, открываю ржавый замок, отталкиваю лодку и рывком врубаю мотор. Сначала лодка падает, проваливается между волн, но вот я нашел ритм, вернее, скорость, и лодка мчится по верхушкам волн, сшибая их, сбивая. Вот так! Вот так!..
      Все в нашей власти, абсолютно!
      Только одно место - впереди - освещено солнцем, волна там пестрая, рыжая.
      Вот появляется вдали форт - розовый, словно из помадки, особенно розовый на фоне серого неба. Обрыв, взблескивающий иногда маленькими острыми камнями, вереск, горячие цветы, пушки.
      Моторка, лопоча над мелкими беспорядочными волнами, качаясь на веревке, остается позади. Я взбираюсь вверх, пролезаю через пролом в стене.
      До этого был словно оглохшим от ветра, и вдруг - после простора, волнения - жара, звон в ушах, тихое бубнение пчел.
      Обратно я плыл уже в полной темноте, только однажды появился берег, дом, и раскачивался рядом единственный жестяной фонарь, и тень от его козырька раскачивалась по воде на много километров.
      Потом вдруг послышался стук мотора. "Эхо?" - подумал я... И вдруг совсем рядом в темноте навстречу прошла лодка, человек на корме рукой, заведенной за спину, держал руль.
      Лодка прошла, и через некоторое время волна от нее шлепнула подо мной о борт.
      Остро, тяжело дыша, я поднялся на второй этаж, сел на кровать, но спать не хотелось. Наоборот - давно уже во мне не было такой свежести и волнения.
      Я спускаю ноги, снова надеваю снятые было ботинки - сейчас они кажутся особенно мокрыми, тесными - и, усиленно, с размаху шаркая, поглубже забивая в них ноги, из комнаты выхожу на крыльцо.
      На ощупь прохожу двор, захожу в сарай. Под ногами пружинит толстый слой опилок. Осторожно нащупываю на козлах маленькую бутылку, морщась, делаю глоток.
      Различаю на полке светлый никелированный трубчатый фонарик и сразу беру его.
      Медленно иду обратно. Волна хлюпает внизу о мостки. Только в такие темные ночи и понимаешь, как мало, в сущности, людей на земле! Включаю фонарик - и желтое, тусклое, рябое пятно появляется на дорожке передо мной. Как далеко прыгает, меняет форму его свет при самом легком движении кисти руки! Вот рассеялся во тьме над обрывом, вот снова сплющился возле ног, а вот легко взлетел по стенке дома - и какое удовольствие доставляет эта маленькая, но наглядная власть!
      Потом я лежал на кровати, чувствуя всю тишину вокруг. Мягко бухнула где-то размокшая, разбухшая фортка, и я, словно дождавшись какого-то знака, счастливо вздохнул и уснул.
      ОШИБКА, КОТОРАЯ НАС ПОГУБИТ
      Все дни в командировке я был занят до упора и только перед самым отъездом успел зайти в знаменитое местное кафе. Оно называлось "Молочное", однако, когда я спустился вниз, в полированный темноватый прохладный зал, оказалось, что здесь продают и джин, горьковатый, пахнущий хвоей, и зеленый итальянский вермут, и чешское пиво.
      Такая трактовка названия, не скрою, порадовала меня.
      Я сел на прохладную деревянную скамейку, стал приглядываться в полутьме. Сначала я моргал, ничего не видя, но уже через несколько минут был поражен обилием прекрасных, молодых, скромных, серьезных девушек, тихо сидящих над глиняными кружками, в которых подавался, как я выяснил, кофе со сливками.
      Если не сделать сразу - то не сделаешь уже никогда, и я, не дав себе опомниться, пересел за соседний столик, где сидела прекрасная тоненькая девушка с большим, толстым портфелем под боком. Как она таскала этот портфель, такая тоненькая?
      Никогда в жизни я еще не говорил так складно. Незнакомый город, новое место - все это действовало на меня, взвинчивало. Сомнения мои, печальный опыт - этого здесь не было, я не взял этого с собой, как выяснилось.
      Больше всего я люблю таких девушек - серьезных и грустных (хотя среди знакомых моих никогда таких не было), и вот эта девушка была именно такой.
      Кривляки, кокетки - пропади они пропадом!
      - ... Знаете, - уже через час, волнуясь, говорила она, - я не могу побороть ощущения, что, если вы уйдете, это будет какой-то потерей в жизни.
      Ее лицо неясно розовело в полутьме, рядом со мной была только ее рука - тонкая, с синеватыми прожилками на запястьях, с тоненьким кольцом на безымянном пальце. Ее голос - чистый, дрожащий, иногда вдруг с усилием насмешливый.
      - Каждый человек, который уходит, - потеря, - говорил я, дрожа. - Но сейчас я тоже чувствую что-то необыкновенное...
      Мы взялись вдруг за руки, испуганно посмотрели друг на друга... Сидящий за нашим столом румяный яркоглазый человек вдруг повернулся ко мне.
      - Простите, - чуть встревоженно сказал он, - вы... Он назвал мою незатейливую фамилию.
      - Да, - удиштенно сказал я. - А что?
      - Простите, что вмешиваюсь, - сказал он. - Но я не могу не сказать: я читал ваши статьи, и они меня восхищают!
      Это был единственный человек в мире, который читал мои статьи!
      Я почти не верил. Я держал за руку самую прекрасную девушку, во всяком случае, одну из самых прекрасных - другой такой я не найду никогда (ее ладонь от неподвижности чуть вспотела, и она, рассеянно улыбнувшись, перевернула руку в моем кулаке на спинку).
      И тут же сидел единственный человек, который читал мои статьи!
      И тут почему-то я испугался.
      - Знаете, мне нужно ехать! - сказал я, морщась, глядя на часы.
      - Ой! - испуганно сказала она. - Правда? А остаться не можете? Ну, хотя бы на час?
      Но я был уже во власти приступа идиотизма.
      - Да нет, - тупо бормотал я. - Билет, понимаете, куплен...
      Она грустно смотрела на меня.
      - Ну все! - Я с ужасом слышал свой голос. - Еще надо в камеру хранения забежать. Два узла, сундучок такой небольшой...
      Я бормотал, пятился задом, мелко кланялся.
      Яркий свет на улице ослепил меня.
      Я стоял, покачиваясь, тяжело дыша.
      "Что это было, а?"
      Я хотел вернуться, но возвращаться не положено почему-то.
      Дальше все понеслось, как в фильме, в котором все знаешь наперед и поэтому ничего не чувствуешь.
      Ну, что полагается делать в поезде? Пить чай? Ну, я и выпил, восемнадцать стаканов. Выбегать на станциях? Я выбегал, хотя не мог точно объяснить - зачем?
      С поезда я ринулся прямо на работу.
      - Что, приехал? - почему-то удивленно говорили мне все.
      - Приехал! - злобно говорил я. - Прекрасно ведь знаете, что сегодня я и должен приехать!
      - Ну, это понятно... - говорили все с непонятным разочарованием, словно ждали от меня какого-то чуда, а его не случилось.
      - Не понимаю, чего вы ждали-то? - в ярости спрашивал я. - Обычная командировка. Суточные - два шестьдесят. Вы что?!
      - Ничего... - со вздохом раздавалось в ответ.
      В полной прострации я пошел на прием к директору. Он-то уж похвалит меня за точность, тут-то я пойму, что счастье, конечно, счастьем...
      - Приехал?! - удивленно воскликнул директор.
      - Приехал! - закричал я. - Представьте! На что вы намекаете все тут? Вы хотите сказать, что я дурак?
      - Нет, ну почему же? - ответил он. - Все правильно. Я просто...
      - Что просто?! - вцепился я.
      - Ну просто... мало ли что?
      - Что мало? Что - мало ли что? Вы ж сами велели мне приехать во вторник!
      - Ну... мало ли что я велел, - сказал он, окончательно добивая меня.
      Вечером я пошел в театр, на спектакль, на который все тогда рвались. Стиснутый со всех сторон толпой, я медленно продвигался вперед. Все двигались туда, один только рвался оттуда, крича:
      - Ну, пропустите же! Вы что?! Семь часов уже, магазин закрывается!
      Я посмотрел на него и тоже стал проталкиваться обратно.
      Я приехал на вокзал. Я даже сделал попытку пролезть без очереди, но при первом же окрике: "Гражданин! Все хотят ехать!" - вернулся назад.
      Ночь в поезде я провел без сна.
      И вот я вышел на вокзальную площадь, сел в трамвай.
      Показалась та улица, черные обрезанные ветки на белом небе.
      Я был холоден абсолютно. Я знал уже - момент тот канул безвозвратно (хотя я мог его и не отпускать).
      Я вошел в здание, начал спускаться по лестнице. Лестница была та. Я открыл дверь...
      Подвал. Капают капли. Толстые трубы, обмотанные стекловатой. Два человека в серых робах играли на деревянном верстаке в домино.
      - Забьем? - поворачиваясь ко мне, предложил один...
      НАКОНЕЦ-ТО!
      1. Она говорила
      Первый
      Первый жених - грузин был, Джемал. Все ходил за мной, глазами сверкая.
      Однажды, когда я плохо еще его знала, пригласил как-то меня к себе в гости.
      Ну, я тогда дура дурой была, поехала.
      Сначала все красиво было, даже чересчур: виски "Блэк энд уайт", пластинка "Данс ин де дак". Потом вдруг говорит:
      - Сегодня ты не уйдешь!
      - Почему?
      - Я сказал - да, значит - да! Выскочила я в прихожую, гляжу: один мой туфель куда-то спрятал. Стала всюду искать, нигде нет. Он только усмехается:
      - Ищи, ищи!
      Наконец словно осенило меня: открываю морозильник - туфель там! Быстро надела его, выскочила на улицу. Там жара - а туфель пушистым инеем покрыт.
      Все смотрят изумленно: что еще за Снегурочка на одну шестнадцатую?
      ... И при этом он был как бы фанатическим приверженцем чести! Смотрел как-то мой спектакль, потом говорит:
      - Как ты можешь так танцевать? Зых!..
      - Знаешь что, - говорю ему, - устала я от твоих требований взаимоисключающих. Требуешь, чтобы я была твоей и в то же время абсолютно недоступной и гордой! Отсутствие любого из этих пунктов в ярость тебя приводит. Представляю, как бы ты меня запрезирал, как бы разговаривал, если бы я что-то тебе позволила. А ведь пристаешь... Парадокс какой-то - башка трещит!
      Правильно мне Наташка про него сказала:
      - Знаешь, он, по-моему, из тех, что бешено ревнуют, но никогда не женятся! Однажды заявляет:
      - Ну, хорошо, я согласен.
      - На что согласен?
      - На тебе жениться. Только условие - поедем ко мне домой. Ходить будешь всегда в длинном платье. Что мать моя тебе скажет - закон! Зых! Смотри у меня!
      - Нет, - говорю, - пожалуй, предложение твое мне не годится.
      Изумился - вообще довольно наивный такой человек. Не понимает, как можно не соглашаться, когда он - сам он! - предлагает.
      - Плохая твоя совесть! - говорит. - Ну ладно, я все равно поеду. Мать нельзя одну оставлять! Это вы тут такие... А мы родителей уважаем!
      - Конечно, - говорю, - поезжай. Раз тебе все тут так не нравится, зачем тебе мучиться? Поезжай!
      Уехал. Полгода примерно его не видела.
      Недавно иду я мимо Думы, вижу: стоит величественно, кого-то ждет.
      - Привет! - говорю.
      Кивнул так снисходительно - и все.
      Второй
      А тут сам начальник отдела кадров своим вниманием осчастливил!
      В столовой подходит, жарко шепчет:
      - Умоляю, когда мы можем встретиться? Я удивленно:
      - Вы что-то сказали, Сидор Иванович? Он громко:
      - Я?! Нет, ничего.
      И снова - сел поблизости, шепчет:
      - Умоляю о встрече!
      Мне Наташка потом сказала:
      - Смотри, наложит он на тебя руки... И вот однажды поздним вечером звонок! Открываю - он.
      - Разрешите? Решил полюбопытствовать, как вы живете.
      Гляжу с изумлением, какой-то странный он выбрал туалет: резиновые сапоги, ватник, треух, за плечами мешок.
      - Сидор Иванович, - не удержалась, - а почему вы так странно ко мне оделись?
      - Я уважаю свою жену, - строго говорит.
      - Понятно.
      - Подчеркиваю, я уважаю свою жену!
      - Зачем же, - говорю, - еще подчеркивать. Но вы не ответили...
      - Мне не хотелось ее ранить. Я сказал ей, что уезжаю на охоту.
      - Понятно.
      - Я уважаю свою жену, но я люблю вас, люблю до безумия!
      На колени упал, начал за ноги хватать.
      - Сидор Иванович, - говорю, - успокойтесь. Вы же уважаете свою жену...
      Уселся. Стал душу передо мной раскрывать.
      - Конечно, теперь я только чиновник...
      Я так понимающе кивала, хотя, признаться, не подозревала, что он, оказывается, мог быть еще и кем-то другим.
      - А я ведь тоже когда-то играл на сцене.
      - Когда? - дисциплинированно спрашиваю.
      - Ну-у-у... давно! В школе еще! Помнится, ставилась "Сказка про козла", и я играл в ней заглавную роль.
      - А-а-а... помню, - говорю. - Ну и умница козел, он и комнату подмел!
      Кивает снисходительно.
      - ... Ну и умница козел, он и дров нам наколол! Вообще чем больше я живу, тем яснее я понимаю, что только прекрасное - искусство, хорошее вино, женщины - помогает нам сохранять бодрость духа, оставаться молодыми, к такому я пришел выводу.
      "Ну и умница, - думаю, - козел, он и к выводу пришел!"
      Раскрыл мне всю свою душу и неожиданно прямо в кресле уснул.
      "Да-а, - думаю, - замечательные у меня кавалеры!"
      Часа через четыре просыпается, обводит комнату испуганным взглядом.
      - Где я?
      - Не знаю... - говорю. - Видимо, на охоте. Тут вспомнил он все, встал.
      - Жена моя, которую я безгранично уважаю, мучается, может быть, даже не спит, а я тут с...
      Расстегивает вдруг мешок, вынимает половинки ружья, составляет...
      - Сидор Иванович, - говорю, - за что?
      Он бросил на меня взгляд - и скрылся в ванной.
      "Господи, - думаю, - не права Наташка, он не на меня, на себя может руки наложить!"
      Подбегаю, стучу. Распахивается дверь величественно.
      - В чем дело?
      - Сидор Иванович, - говорю, - вы что... Собираетесь выстрелить?
      - Да!
      - В... кого?
      - Это абсолютно несущественно.
      - Как?
      - Я уважаю свою жену...
      - Это я уже знаю...
      - Если она обнаружит отсутствие пороховой гари на стволах - это может больно ее задеть. Где тут у вас можно выстрелить?
      - Не знаю, - говорю, - как-то тут еще никто не стрелял... Может быть, в ванной?
      - В ванной? - оскорбленно. - Ну хорошо.
      Снова закрылся, а я уселась в ужасе в кресло, уши ладонями закрыла. Тишина... Тишина... Вдруг щелкает запор, Сидор Иванович вываливается.
      - Ну почему, почему должен я перед ней отчитываться?
      - Сидор Иванович! Ну вы же уважаете свою жену...
      - Я-то ее уважаю, а она-то меня - нет! Постоял, потом снова понуро побрел, ружье волоча, закрылся... Снова вываливается:
      - Ну почему, почему?
      Честно, утомлять стала меня эта драма. Полвторого уже, а завтра к восьми на репетицию.
      Стала в кресле дремать, вдруг: "БАМММ!!!" - я чуть в обморок не свалилась... Распахивается дверь, в клубах дыма вываливается Сидор Иванович, идет зигзагами по коридору, с блаженной улыбкой глядя в стволы.
      - Ну, теперь все нормально... все хорошо!
      Упал. Звонки начались - соседи стали ломиться. Вызвали ему "скорую". А на меня с тех пор как на какую-то злодейку стали смотреть. А Сидор Иванович появился через два дня. Снова шептал чуть слышно:
      - Когда встретимся-то?
      Третий
      А недавно уже - вообще!
      Стою на платформе, встречаю одну свою приятельницу. Поезда еще нет. Вдруг вдали на рельсах появляется человек. Идет так упорно, голову набычив. Под навес вокзальный вошел, не заметил. Просто решил, наверно, что это ночь его в дороге застала. Дошел до тупика, где красные цветочки растут, встал удивленно, потом понял наконец! Голову поднял, забросил чемодан на платформу - и ко мне:
      - Скажи, девушка, прописка у тебя постоянная?
      - Не знаю, - растерялась, - кажется, постоянная. Осмотрел меня, вздохнул.
      - ... Ну что ж, - рассудительно говорит. - С лица не воду пить! Дай адресок твой, может, зайду!
      Я в растерянности и в испуге сказала ему адресок. И все! Каждый день прихожу вечером после спектакля - на ступеньках сидит. Встанет, штаны сзади отряхнет.
      - Зайду, девушка? (Именем так и не поинтересовался.)
      И вообще на слова был скуп. Больше все делами старался угодить наколоть дров, зарезать свинью... Часа в два ночи обычно все хозяйственные дела кончал и шел пешком себе на вокзал.
      Сам на вокзале пока жил.
      ... Заявляется как-то сравнительно веселый.
      - Ну! - говорит. - Решил я тебя, девушка, угостить!
      Обрадовалась, думаю: "Хоть в ресторан схожу!" Выходим. Проходим почему-то все рестораны. Приходим на вокзал. Заходим в зал ожидания. Говорит соседу своему по скамейке:
      - Спасибо, что присмотрел! Берет у него свой деревянный чемодан, достает яйца, соль. Потом говорит:
      - А-а-а, чего уж там!
      Вынимает бутылочку, заткнутую газетой, наливает какой-то мутной жидкости в стакан.
      - Ладно уж, - говорит, - невеста как-никак!
      На другой день снова хмурый пришел - как видно, попрекал себя за кутеж. Молча, ни слова не говоря, до глубокой ночи строгал что-то, пилил. Ни слова так и не сказав, ушел.
      И все - больше не приходил. Видно, не мог мне простить произведенный расход.
      Четвертый
      Однажды открываю на звонок, стоит молодой красивый мальчик.
      - Тебе чего? - спрашиваю. Он, глядя в сторону, говорит:
      - Макулатуры.
      - Ах, макулатуры! - говорю. - Пожалуйста. Вынесла ему пачку журналов, среди них несколько зарубежных старых журналов мод: "Вог", "Бурда". Гляжу, он эти журналы от пачки отделил, отдельно понес. Через несколько дней вдруг появляется снова.
      - Еще таких журналов нет? - спрашивает,
      - Есть, - говорю, - но дать их пока тебе не могу.
      - Может, посмотреть тогда можно? - глядя в сторону, буркнул.
      - Посмотреть? Ну, пожалуйста. Сел в кресло, стал картинки смотреть. Особенно жадный интерес у него джинсы вызывали.
      - "Супер райфл" отличный... Ну, это обычные "слаксы". "Леви страус"... нормальные "Ли".
      Другие журналы стал листать... Габриель Гарсиа Маркес положительного отзыва его удостоился.
      - Попсовый паренек! Да, - говорит, - нынче все дело в прикиде. Как ты прикинут, такая у тебя и жизнь!
      - В чем дело? - удивилась.
      - Ну, как вы говорите, в шмотках. А мы называем это - прикид. Без фирменного прикида никто и водиться с тобой не будет! - с обидой сказал.
      Наверно, был уже у него в этом вопросе печальный опыт.
      Спрашиваю у него:
      - А у меня как джинсы, ничего? Посмотрел пренебрежительно:
      - "Лассо" - это не фирма.
      Потом стал пластинки перебирать - снова оживился:
      - "Дип папл"! "Статус кво"! Я думал, в нашем доме одни козлы живут вот уж не ожидал, что у кого-то "Статус кво" окажется.
      Поставил, долго раскачивался в такт.
      Потом говорит:
      - Вообще клево у тебя - журналы, диски... А главное, есть о чем поговорить... А "Энимелз" у тебя, случайно, нет?
      - "Энимелз"? Это, что ли, звери по-нашему? Кошка вот есть.
      Усмехнулся снисходительно:
      - "Энимелз" - это группа такая! Все-таки слабо ты сечешь.
      И так мы с ним беседовали - проникся он ко мне доверием, довольно часто стал приходить. И каждый раз рассказывал доверительно, сколько у него на джинсы уже скоплено и вообще какие потрясения происходят на этом фронте.
      - ... Сговорился с одним - за рубль десять (на их языке это сто десять, как я поняла), - отличные "Ли". Собрал, прихожу - он полтора просит! Прям не угнаться за ценами, где-то еще надо четыре червонца доставать!
      - Ты, - говорю, - прямо как Акакий Акакиевич! Говорит пренебрежительно:
      - С козлами не вожусь.
      Посидит так, порассказывает, потом встает.
      - Дела!
      И вдруг исчез. Как оказалось потом, просто достиг своей цели, и я уже была ни к чему.
      Встретила его случайно на улице - в джинсах! Сухо мне кивнул из компании таких же пареньков возле метро... Ясно! Проник в высшие круги.
      И долго потом его не видела. Однажды только - звонок, появляется какая-то женщина, как я поняла, его мать.
      - Это ты его загубила! Шестую ночь дома не ночует!
      - Осторожней! - говорю. - У меня он не только что ночью, даже днем никогда не ночевал.
      - Будь ты проклята! - плюнула. "Вот так история", - думаю. Потом забыла совсем об этих делах. Однажды ночью - телефонный звонок:
      - С вами из больницы говорят... Кулькова знаете?
      - Кулькова? - Никак не могла такого знакомого вспомнить, потом только вычислила, методом исключения, что это паренек тот.
      - А, знаю, кажется. А что случилось?
      - Приезжайте, если можете. Он нам отказывается что-либо объяснить, говорит, что только вам все расскажет.
      Приезжаю в больницу, вижу его...
      Выясняется: пытался повеситься из-за того, что украли джинсы!
      Случайные люди еле его спасли!
      Дежурный мне говорит:
      - Собственно, можете его взять - опасности для жизни никакой уже нет.
      - Ясно, - говорю.
      Привезла я его к себе домой, уложила на диван, напоила молоком.
      - Как же я теперь буду жить? - Все всхлипывает.
      - Ничего, - утешаю его, - скоро, может быть, поеду в Голландию, куплю там тебе джинсы.
      - Голландия - это не фирма! - продолжая всхлипывать, говорит.
      Но все же стал понемногу успокаиваться, уснул.
      Утром положила на стул перед ним записку: "Ряженка в холодильнике, там же сосиски".
      Прихожу с репетиции - его нет. Нет также транзистора "Сони" и колечка моего с бирюзой.
      Вот такой еще у меня был жених...
      Пятый
      Но самый замечательный был другой.
      Заметила в самом начале еще спектакля: какой-то тип сидит во втором ряду почему-то с забинтованной головой.
      Апофеоз, мы, балерины-лебеди, стоим, руки закинув. Вижу с изумлением тип этот подмигивает мне, головой дергает: "Выйди, мол, надо поговорить!"
      Выхожу из служебного подъезда - стоит... Дождь лил как из ведра, так он мне как-то намекнул, косвенно, чтобы я его курточку надела... самого слова "курточка" не было - точно помню.
      Пришли с ним в какую-то компанию. Физики гениальные, режиссеры. Полно народу, и все босиком. Огромная квартира, много дверей, и все занимались тем, что одновременно в них появлялись. Мотают головами, говорят: "А мы тут дураки - и - ничего не знаем!"
      И потом ходили мы с ним больше по улицам, и он все бормотал, что вот повесила я на двери записку "Стучите сильнее", может, для кого это и годится, а он уж как смог поскребся, потерся и упал без сознания. Это только слава о нем - мастер спорта, метр девяносто, а на деле - тьфу! Снять бы его, к чертям, с кандидатов всех этих наук, в одну лодку положить, другой накрыть - и вниз по течению пустить. Единственное что - это деньги. Чего-чего, а деньги уж есть! Только с собой восемь копеек да еще дома копеек шесть запрятано по разным местам. А со мной он, дескать, проститься хочет - что, мол, сижу я перед ним в шестицилиндровом красном "ягуаре", а он стоит в обмотках, галифе, а под мышкой веник...
      И так он все время бормотал, пока мы ходили.
      Однажды только зашли погреться к нему домой. Он усадил меня в кресло, а сам слонялся по комнате и стонал. Потом стал говорить, как его женщины безумно любят, вынимал из стола пачки писем и в руки мне совал. Совал - и тут же отнимал. Совал - и тут же отнимал. И вдруг увидел на шкафу статуэтку - мальчик с крылышками целует фарфоровой женщине пятку. Смотрел, смотрел и захохотал. Минут двадцать хохотал, не меньше. Непонятно, откуда у него такие силы взялись, ведь, надо думать, не в первый раз статуэтку эту он видел.
      И только раз за все время услышала я от него членораздельную речь. Вышли мы на балкон, а внизу под балконом "волга" стоит.
      - Хочешь, - говорит, - плюну на машину? И не успела я ничего сказать, как вниз здоровый плевок полетел!
      - А чья, - спрашиваю, - это машина? Он помолчал минут пять, потом говорит:
      - Моя.
      А в прошлую субботу позвонила мне Ленка и говорит:
      - У папаши вечером прием, важные гости. Возьми какого-нибудь мужика приличного и приходи.
      ... Ну я, дура, и догадалась его взять.
      Пришли, сидим. Светская беседа. И вдруг - звонок. Гости.
      А он бросился к комоду, на нем такие фарфоровые руки стояли, схватил их, засунул в рукава и стал этими руками со всеми знакомиться - по плечу бил, обнимал. Все были, конечно, потрясены, но виду никто не подал.
      Сели ужинать. Он руки фарфоровые вынул и по краям тарелки положил.
      Все жуют молча, он заводит разговор:
      - Сегодня я наблюдал один совершенно поразительный случай!
      И все. И молчит.
      Наконец один из гостей не выдерживает:
      - Простите, так что же это за случай? А он:
      - Да нет. Не стоит... Слишком долго рассказывать.
      Снова тишина. Все жуют. И снова его голос:
      - Я считаю, что каждый интеллигентный человек должен читать газету "Киевский транспорт"!
      И все. И опять замолчал. Наконец другой гость не выдерживает:
      - Простите, но почему именно эту газету? А он:
      - Да нет... ничего! Не важно. Долго объяснять.
      И так весь вечер. Потом посадил меня в трамвай и стал со стоном трамвай сзади пихать, чтобы тот побыстрее уехал, что ли!
      Шестой
      Но это все так, эпизоды. Главное - официальный мой жених, постоянный! Познакомились, правда, мы с ним тоже случайно. Молодой человек, воспитанный, элегантно одетый, вышел со мной из автобуса, заговорил... Почему же не поговорить? Рассказал, что папа у него академик, недавно купили новую машину... Все обстоятельно. Потом говорит:
      - Разрешите вам время от времени звонить?
      - Ну пожалуйста! - говорю.
      "Телефон, - думаю, - не пулемет, от него зла не будет".
      И здорово, надо сказать, обмишулилась.
      Звонит уже на следующий день и неожиданно сообщает, что говорит со мной из больницы - какие-то хулиганы напали на него в восемь утра, когда он шел на работу, и челюсть ему сломали. Хочет, чтоб я к нему зашла, продиктовал список, что необходимо купить, и еще "что-нибудь легкое почитать"... Повесила я трубку... Что, думаю, за ерунда? Вчера только познакомились - и вот я уже в больницу к нему должна идти. Как-то непонятно все... Как-то странно мне показалось: к кому это хулиганы подскакивают в восемь утра и ломают челюсти? Потом только, когда узнала его, поняла: ничего странного, наоборот, абсолютно в его стиле эта история!
      Приехала я к нему в больницу, встретил он меня, конечно, не в лучшем виде: голова забинтована, челюсть на каких-то проволочках - не в том виде, в каком мужчина может понравиться. Но это мало его беспокоило. Стал подробно рассказывать, какие косточки у него где пошатнулись, потом потребовал у дежурной сестры принести рентгенограмму, показывал обстоятельно, где что.
      Дальше. Общаясь с его коллегами по палате, понимаю, что что-то он уже им про меня рассказывал. Хотя что он им мог про меня рассказать - десять минут всего были знакомы, - убей меня Бог, не понимаю.
      И потом стал он мне звонить по нескольку раз в день, подробно рассказывая, как заживает его челюсть, и я почему-то обязана была все это выслушивать.
      Потом новая тема звонков появилась: "Через неделю выписываюсь!", "Через пять дней...". Так говорил, как будто всем из-за этого события полагалось от счастья с ума сойти.
      - Ну, ты меня встретишь, разумеется?
      "Что такое? - думаю. - Почему? Как вдруг образовалась неожиданно вся эта ерунда?"
      С какой это стати я должна все бросать, идти встречать? Ноги у него работают - дойдет сам!
      ... Как-то в семь утра звонит.
      - Что такое? - говорю. - Что случилось? Почему ты так рано мне звонишь?
      - Есть у тебя какие-либо деньги? - сухо спрашивает.
      - Деньги? - говорю. - Есть, кажется, рубль.
      - А больше?
      - Могу попробовать занять у соседки три рубля. А что такое - ты совсем без денег?
      - Разумеется, нет. Просто отцу нужно купить боржом, а сберкасса открывается только в девять. Подняться к тебе я, к сожалению, не смогу, выкинь мне деньги, пожалуйста, в спичечном коробке из окна.
      Трубку повесил.
      "Да-а, - думаю, - влипла в историю! Какому-то незнакомому человеку в семь утра выкидывать деньги в окно, чтобы его отец-академик смог купить на эти деньги боржом! Более идиотскую ситуацию трудно придумать!"
      Нет уж, не пойду к соседке в семь утра треху занимать! Хватит и рубля на боржом его отцу!
      Слышу, раздался под окном свист, выкинула я ему, как договорились, спичечный коробок - ушел.
      Через короткое время снова слышу его свист. Выглядываю - стоит с обиженным, злым лицом. Губы так свело обидой, что даже свистнуть как следует не смог.
      - Сколько ты мне выкинула?
      - Рубль. А что?
      - Ты сама, наверное, понимаешь, что можно купить на рубль!
      "Да, - думаю, - здорово мне повезло!"
      - Иди-ка ты, - говорю, - подальше.
      И окно захлопнула. И все!
      Однажды сижу во время антракта, еле дышу - приносит билитерша букет роз!