В городе Ю (Рассказы и повести)

      - Ну да? - удивился я. - Мне показалось, что он такой...
      Юра только махнул рукой.
      - Что, уезжать велят? - высовываясь из палатки, спросила Даша.
      На следующее утро все мы проснулись от нарастающего грохота. С треском ломая кусты, выехал высокий колесный трактор. Сзади него волочился изогнувшийся петлями толстый трос. Трос отнесло песком в сторону. Прыгая и извиваясь, как удав, он задел и свалил столик для зубных щеток, врытый возле берега, потом свалил, зацепив, палку, на которой вялилась рыба, потом выдернул угловой кирпич из печки, и печка завалилась. Трактор с треском въехал в кусты и там неожиданно затих. Егерь слез с трактора, подошел к нам со своим двухлетним белесым пацаном на руках, покачиваясь, неподвижным взглядом смотрел на нас.
      - Ты чего это... с тросом? - еле сдерживая бешенство, спросил я.
      - Да тут понтоны тягали, - с трудом ворочая языком, проговорил он.
      Потом он стал демонстрировать, какие забористые словечки знает его двухлетний сынок. Тесно окружив его, мы счастливо смеялись.
      - Ладно... к обеду, может, буду, - проговорил он, возвратился к своему трактору и с треском уехал в лес (называется, егерь!).
      Даша собиралась долго и кропотливо - перекладывала гербарий, отдельно упаковывала найденную в лесу засохшую змеиную шкуру.
      - В школе же мне все это понадобится! - говорила она.
      В какой школе-то? Эх! Еще ничего и не известно - с английской-то школой договоренности нет, вполне может получиться, что весь второй класс она учила английский понапрасну...
      Когда мы ждали на автобусной станции, навалилась страшная черная туча, стало темно, подул ветер, и несколько светлых перекати-поле, прихрамывая, выкатилось на площадь.
      На вокзале в Саратове творилось что-то невообразимое. Не было ни одного места на полу, где не сидели бы на вещах люди - чаще всего почему-то с плачущими детьми.
      - Ну, как же уехать? - прорвался я наконец к дежурной по вокзалу.
      - Понятия не имею! - злобно ответила она. - Все дополнительные поезда отменены.
      Я не стал ее расспрашивать дальше, по опыту зная, что все так напряжено, что только тронь - прорвутся отчаяние и злоба.
      Я вернулся в набитый зал, где ждали меня жена, дочка и песик.
      - Ну, как? - спросила меня Даша.
      Собрав все остатки энергии, я прорвался через плотную толпу к кассе, ничего не объясняя, только толкаясь, и через два часа, измятый, постаревший, выбрался из этой адской толпы с билетами...
      - А с кобелем своим куда лезете? - сказала плотная, похожая на печь проводница, когда мы подошли к вагону.
      - А... что?
      - Разрешение есть на провоз?
      - А где, скажите, пожалуйста, его получать?
      - В городе, где ж еще! - ответила она и своим плечом в колючей шинели оттеснила нас от площадки и отвернулась.
      Мы возвратились обратно на вокзал.
      "Это конец!" - подумал я.
      Жена и дочь смотрели на меня... Я вдруг расстегнул чемодан, схватил взвывшего щенка, сунул его в чемодан и защелкнул замки.
      - Ты что? - проговорила жена. Губы у нее затряслись...
      - Быстрей! - яростно сказал я.
      Проводница посмотрела на нас подозрительно, но пропустила. Когда она вошла в купе отбирать билеты, песик, потрясенный и оскорбленный, сидел на полу, а на столике лежала пятерка.
      Она плюнула на песика, зло схватила пятерку и, резко, со скрипом задвинув дверь, исчезла.
      Поезд качало на стрелках. За окном мелькали деревья.
      Да-а-а...
      7. Попытка развода
      Туго повернулся ключ, едва растворилась дверь. Чувствовалось, что в квартире у нас давно никто не был - тяжелый, застоявшийся запах, повсюду пыль.
      Заглянули хотя бы грабители: проветрили бы квартиру, а заодно бы и прибрались.
      - Ну, вот мы и дома! - сказал я.
      Мы вошли в комнату. Странное дело: все цветы упали с подоконников, валялись на полу. Горшки разбились, рассыпалась земля. Видимо, те мощные ветки, которые тянутся от стволов к солнцу, уперлись в стекло и наконец постаскивали горшки с подоконника.
      Странные растения, сами себя не могут рассчитать. Цветы-самоубийцы это что-то новенькое!
      Жена, выругавшись, взяла веник, принялась подметать.
      - Ну, все! - сказал я. - Меня нет! Закрыл дверь в кабинет. Я-то знал, что буду сейчас делать! На языке у меня давно вертелась фраза: "Нежное зеркало луж".
      Я сел к столу и стал писать:
      Как темно! Мы проходим на ощупь.
      Я веду тебя, тихую, слабую.
      Может, ждет нас ответственный съемщик,
      Сняв с ковра золоченую саблю?
      Вот окно. Два зеленых квадратика.
      Станут тени зелеными, шаткими.
      В сквер напротив придут два лунатика
      И из ящика выпустят шахматы.
      ... Тени ночи вдруг сделались слабыми.
      Темнота струйкой в люки стекает.
      И овчарки с мохнатыми лапами
      В магазинах стоят вертикально.
      Ты берешь сигареты на столике,
      Ты проходишь по утренней улице
      Там, где, тоненький, тоненький, тоненький,
      Мой сосед в этот час тренируется!
      Во!
      При чем же все-таки "нежное зеркало луж"? Я снова взял карандаш.
      Дождь
      Ужасный дождь идет, спасайтесь!
      Внизу, у самого асфальта,
      Мелькают остренькие сабельки,
      Сверкают маленькие всадники.
      Они то выстроятся к стенкам,
      То вдруг опять придут в движенье.
      В каких-то тонкостях, оттенках
      Причина этого сраженья!
      Ах, кавалерия! Куда ты?
      Стою я мокрый, изумленный.
      На клумбах, словно на курганах,
      Чуть-чуть качаются знамена.
      Я встал, подпрыгнул, шлепнул ладонью о потолок.
      - Резвишься? - появляясь, сказала жена.
      - А что? - еще не отдышавшись, спросил я.
      - В школу надо сходить, вот что!
      - В какую школу?
      - В английскую - в какую, в какую! А то из той-то, где бабушка с дедушкой, Даша ушла, а в эту еще не записали ее.
      - А ты, что ли, не могла раньше поинтересоваться? Не перед самыми занятиями?
      - Честно говоря, я ходила. Но мне отказали. Говорят, район не тот. Соседний с нами дом еще принимают в ту школу, а наш дом уже нет. - Она вздохнула.
      Та-ак! И это на мне. И знает ведь, как я обожаю такие дела!
      Но лучше быстрее этим заняться. Школа с углубленным английским, все классы могут быть переполнены. Если все рухнет - для Даши это трагедия. И мнение о родителях: значит, мало на что они на этом свете способны!
      Я приехал в школу, волнуясь. Надписи на всех дверях по-английски. "Принсипал" - это, наверное, и есть
      "Директор". Запах в школах тем же остался, что и раньше. Старые волнения вспомнились - не исчезли еще, оказывается, хранятся в башке! Все-таки, что ни говори, а самое нервное время жизни - школа! До сих пор сны снятся, как ты чего-то не знаешь и боишься, что сейчас спросят. Навсегда комплекс тревог отпечатался. "Но мне-то что, - вдруг подумал, я - то поволнуюсь тут час, а Даше каждый день... Если, конечно, тьфу, тьфу, тьфу!.."
      - За мной будете! - Встал мужчина в замшевой куртке.
      "Проклятие, - подумал я, - еще претендент, и главное - впереди меня! Может, единственное место в классе освободилось, и он его как раз и займет!"
      Сколько раз меня нерешительность моя губила. Пока медлил, колебался, другие раз-раз - и в дамках! Не выдержал, приблизился к нему.
      - Простите, вы в какой класс? От волнения даже не заметил, что вопрос курьезно звучит.
      - Я в первый, - улыбаясь, ответил он.
      - А, ну тогда хорошо, - успокоился.
      Улыбнулись.
      В фойе понемногу набираются старшеклассники - еще летние, независимые, в джинсах... Какая-то толстая женщина их приветствует, видимо, уборщица:
      - Мать моя! Один лучше другого! Ну что, соскучали без школы? - Добрые морщинки у глаз.
      Все ясно. Добрый ангел!
      И тут стукнула дверь, появилась дама в прекрасном кожаном пальто, с ней девочка, как раз, наверно, третьего класса.
      - А, здрасте! - ласково уборщица их встретила, провела к кабинету директора, у самой двери поставила. - Вот тут и стойте. Как Александра Дмитриевна придет - сразу к ней. Она вас ждет.
      Глянула нахально на нас, повернулась, ушла.
      Проклятие. Что ж делать? Кричать, доказывать? Как бы все не испортить, если она знакомая Александры Дмитриевны.
      С мужчиной в замшевой куртке переглянулись, вздохнули, руками развели.
      - Да-а... А еще говорят: маленькие дети - маленькие хлопоты... сказал он.
      - Разрешите! - услышали мы резкий голос.
      Кожаная дама закрыла собой дверь, а тут директриса появилась.
      - Пожалуйста, пожалуйста! - Дама отстранилась.
      Директриса кинула и на нас неласковый взгляд, повернула в двери ключ. Кожаная дама за ней ворвалась, буквально на ее плечах...
      - Вениамин Машинович в Паланге сейчас, но он... Обменялись мы взглядами с мужчиной.
      - Ну, это надолго, наверное, - говорит. - Покурю.
      Я кивнул. Он на воздух вышел, видно: стоит под окном, курит.
      - ... Спасибо. Обязательно передам. Непременно. Всего вам доброго! Кожаная дама пятилась из кабинета.
      - Прошу! - В дверях директриса. - Вы ко мне?
      В окно посмотрел - мужчина курит, ни о чем не ведает. В такие вот напряженные минуты и важно порядочность сохранить. А так, в спокойной-то жизни, чего легче!
      - ... Нет. Передо мной еще мужчина. Сейчас позову.
      Тот благодарно кивнул, бросил окурок, побежал.
      Долго его не было. Видно, дело серьезное, раз она так его выспрашивает.
      - Прошу!
      Я встрепенулся. Не своими шагами прошел по ковровой дорожке, боком сел к столу.
      Приблизительно минут через пять я выскочил из кабинета, хотел подпрыгнуть, вовремя опомнился...
      - Ну как, папа? - сразу спросила Даша, когда я вошел.
      - Нормально, - небрежно ответил я.
      - А насчет учебников не спросил?
      - А что? Нету? - Я перевел взгляд на жену.
      - А я откуда знала? - пожала плечами она.
      - Понимаешь, в той школе мне не дали, потому что знали, что я уйду. А в этой, наверно, меня не было еще в списках, - объяснила Даша.
      - Ясно! - сказал я. - Ну, это ничего. С учебниками уладим как-нибудь, без учебников не останешься!
      - Надеюсь! - улыбнулась Даша.
      - А я тоже тут сделала одно дело, - смущенно-хитро улыбаясь, промолвила жена, прикрывая кончиком языка верхние порченые зубы.
      - Какое, интересно?
      - Денег достала! - Она высунула язык.
      - Ну? Где? - обрадовался я.
      - Дяде Симе книги она продала, - сказала Даша.
      - Та-ак... - Я бросился в кабинет. - Ты что... совсем уже? Половину библиотеки, самых любимых поэтов моих!
      - Да? - вздохнув, сказала жена. - А я думала, ты их не любишь...
      - Так вот. Быстро звони этому твоему Симе, пусть тащит книги назад, пока он не загнал их по спекулятивной цене!
      - Нет.
      - Что нет?
      - Он обидится.
      - А мне-то что? Десять минут назад я не знал ни о каком Симе, ни о каких его обидах... Это все твое творчество! Мне надо только одно - чтобы книги мои снова на полках стояли, а эмоции меня не волнуют.
      Скорбно кивнув, жена вышла. Потом я слышал, как она в той комнате набирает номер, потом очень тихий - специально, чтоб я не мог разобрать долгий разговор.
      - Ну, все! - появляясь, сказала жена.
      - Что все? - Все улажено. Сейчас Сима приедет. Непонятно, чего было так психовать?
      - Непонятно? - в ярости спросил я. Минут через сорок появился Сима. Сухо поздоровавшись, он стал обиженно смотреть в сторону.
      - Ну... принес книги?
      - Какие книги?
      - Которые ты сегодня купил вот у нее.
      - А? Так их уже нет.
      - Так. А где они?
      - Я не для себя их покупал, - глядя в сторону, обиженно проговорил он. - Для брата... вернее, для его жены.
      - Ну, и у нее, уже, конечно, нельзя их забрать?
      - Ну, почему же? Можно, - пожав плечами, произнес Сима. - Только она в Индию улетела полчаса назад, - добавил он, глянув на часы.
      - Та-ак. Уже и Индия показалась на горизонте! - Я глянул на жену. Значит, элементарно, - весело сказал я. - Надо просто съездить мне в Индию и взять там у нее мои книги. Я правильно понял?
      - Ну, почему же так все оглуплять! - дернув плечом, произнес он. Достаточно будет просто выслать ей деньги, и она вышлет ваши книги. Только там не рубли, в Индии. Там рупии, кажется. Можете рупии достать?
      - Ну, конечно же! - сказал я. - Значит, я достаю рупии, отдаю их тебе, ты отсылаешь их своей сестре, она присылает тебе мои книги, и ты приносишь их мне?
      Сима кивнул.
      - Видишь, как все, оказывается, просто! - повернулся я к жене. Значит, все? - спросил я у Симы.
      - Ну, почему же все? - снова обиженно отворачиваясь к окну, проговорил он.
      - Так... а что еще? - спросил я, глядя на жену.
      - Не знаю... Мне Лора сказала, вы еще какие-то книги хотите продать. Я схватил такси, примчался... - Он пожал плечами.
      Жена мне усиленно подмигивала, хотя вроде бы она должна была подмигивать ему.
      - Иначе он приехать не соглашался! - наконец сказала мне она. - Ты уж, Симка, вообще! Столько замечательных книг взял практически за бесценок, а теперь и остальные хочешь забрать!
      - Не знаю. Ты мне сказала. Я взял такси, приехал. - Сима смотрел в сторону.
      - Ну, видишь? - сказал я жене. - Человек на такси приехал! Ясно тебе? Чего, Сима, тебе нравится еще из моего добра?
      Забрав вторую половину библиотеки, Сима, обиженный и недовольный, уехал.
      - Зачем ты эти-то книги ему отдал?! - как бы выговаривая абсолютному несмышленышу, спросила жена.
      - Вали отсюда! - Я затрясся. Через час я подошел к ней. Она лежала ничком на кровати, уткнувшись в подушку.
      - Слушай меня внимательно и запоминай: никогда, нигде и ни за что ничего не делай! Так будет значительно легче и тебе и мне!
      - Вот это мне нравится! - Она радостно подскочила.
      Быстро же улетучилось ее расстройство!
      Но главные неприятности этого дня, оказывается, были впереди. Часа примерно в три раздался звонок. В дверях стоял хмурый человек с мешком.
      - О! Приехали наконец-то, - проговорил он. - А то мы дверь у вас хотели ломать.
      - Зачем же дверь-то ломать? - растерялся я.
      - Сейчас увидите! - ответил он. И, подойдя к телефонной розетке, вырвал ее из стены и положил вместе с телефоном в мешок.
      - В чем, собственно, дело? - дрожащим голосом произнес я.
      - Вовремя надо платить! - ответил он и хлопнул дверью.
      Я посмотрел на моих домочадцев.
      - Наверное, это из-за того счета, - очаровательно смутившись, проговорила жена.
      - Какого того?
      - Вот, - потупясь, она протянула мятый листок.
      - Симферополь? Это зачем?
      - Это я Дийке звонила. Они тогда с Лешкой поругались, и она к матери уехала. Могу я поддержать свою подругу? - нахально пытаясь перейти в наступление, сказала жена.
      - Да... но не за пятнадцать же рублей!
      - Это я согласна, - кивнула она.
      - И это ведь в марте еще было, чего ж ты раньше-то не сказала?
      - Я боялась, ты ругаться будешь, - потупилась она.
      - Да? А теперь не боишься? Странно.
      - Боюсь.
      - Но ведь, наверное, и повторные напоминания присылали?
      - Присылали. А я их прятала, - с некоторым упрямством, упрямством отчаяния, повторила она.
      - Ну, и чего ты добилась? - я кивнул на то место, где была раньше телефонная розетка.
      - Добилась! - повторила она. Я махнул рукой.
      - Так что же теперь делать? - через некоторое время спросил я.
      - Надо на телефонную станцию обратиться-, - рассудительно сказала дочка.
      - Ну, и кто пойдет? - Я посмотрел на жену.
      О! Трет уже кулачками под глазками! Надо же, как трогательно! Картина Пикассо "Любительница абсурда".
      - Мне, видимо, выпадет это счастье?
      - А хочешь, мы тебя проводим? - сразу же развеселившись, проговорила жена.
      Вместе с собачкой они отправились провожать меня до автобуса. Солнце сверкало в лужах, глаза от блеска и ветра слезились.
      - Кто последний? - входя на телефонный узел, задал я привычный вопрос.
      - Я! - кокетливо поворачиваясь, ответила старушка в панамке и, обратившись к своей собеседнице, продолжала: - Нет, телефон у нас есть. Ни одного дня без телефона я не жила! И до войны, когда мы у отца жили, он концертмейстером был Мариинского театра, имелся у нас телефон, и после того, как он скончался, телефон остался. В блокаду, правда, ненадолго отключили, но после снятия ее сразу же восстановили. Только я заявление подала, буквально в тот же день поставили телефон. - Она произнесла "тэлефон".
      "Чего же она делает тут, если телефон есть у нее?" - отвлекшись от своих тяжких мыслей, подумал я.
      - Правда, четыре года назад, когда мы от коммунальной квартиры отгородились, телефон в той половине оставили жильцам. Как они устроили эту мерзость - их дело. Но муж в тот же день, он техник был крупного завода, надел все свои награды, пошел в исполком - и нам буквально через месяц установили телефонный аппарат!
      "Ясно, - вдруг понял я. - Просто надыбала старушка место, где она счастливей, удачливей других, и хвастается. Все правильно!"
      - Ладно, - повернулся к ней, - так уж и быть, давайте ваш телефон.
      - В каком смысле? - надменно проговорила она.
      - Ну, в смысле - номер ваш. А то телефон-то у вас есть, да никто, видимо, вам не звонит?
      - Ну, почему же? То брат, то племянник!
      - Ну, тогда хорошо.
      Все остальные в очереди молча сидят, с нетерпением глядя на дверь в кабинет. Надеются, что с катушкой оттуда выскочат, помчатся, на ходу разматывая телефонный шнур. Но получается, скорее, наоборот. Красные выходят оттуда, расстроенные, бумаги свои, на которые такие надежды возлагали, в портфель обратно суют, не попадают.
      Скоро и мне. Мандраж некоторый бьет, не скрою. Это когда-то я считал, что все на свете могу. А теперь... кислота жизни всех разъедает. Жизень!
      - Нет, - снова старушкин голос прорезался, - я без телефона ни одного дня не жила!
      Молодец!
      Лампочка загорелась над кабинетом. Я пошел.
      Чего только я не делал перед тем начальником! И бумаги предъявлял, что я являюсь несусветным гением и красавцем, и генеалогическим деревом своим тряс, и чуть не плясал!
      - Ничего не могу поделать, - только повторял он, - такое положение: через неделю после последнего уведомления телефон отключается.
      - Ничего, значит?
      - Я уже говорил. И кнопку нажал.
      - Сейчас как дам по лбу! - трясясь от ярости, выговорил я.
      В коридоре, как и все, я пытался засунуть свои бумаги в портфель.
      За что я ненавижу свою жену - за то, что она меня все время в ситуации такие толкает, где я так остро несостоятельность свою чувствую! И главное, чувство это останется на всю жизнь, на другие мои дела распространится! Вот так.
      Вернулся домой, стал из кувшинчика цветы поливать. Даже такие вещи, про которые принято говорить: "Да это так, жена балуется", - и те целиком на мне!
      - Какие у тебя дальнейшие планы? - спрашивает жена.
      - Побриться, - отвечаю, - постричься, сфотографироваться и удавиться! О-о! Заморгала уже...
      - А белье кто в прачечную отнесет?
      - Никто!
      И все! Кулачками глазенки свои трет. Поглядел я на крохотные ее кулачки с синенькими прожилками и вдруг подумал: "А ведь загонит она меня этими вот самыми кулачками в могилу!"
      Впервые ясно так это почувствовал!
      ... В прачечной такая же юркая старушка обнаружилась, как на телефонном узле. Стояла поначалу за мной, потом заметила женщину впереди, к ней перекинулась... Вот чем теперь загружен мой мозг!
      - ...училище закончил, устроился. Форму носить не надо, оклад двести тридцать, как у научного работника. Говорю ему: "Зачем ты тогда училище-то кончал?" - "Мама! - говорит. - Не учите меня, как жить!" Теперь женился. Бабу свою к нам привел. Техникум у нее кончен, на фабрике "Светоч" работает. И с первого дня у них - симоны-гулимоны, дома и не увидишь. Дочка растет - им хоть бы что. "Посмотрите, мама, за Викоч-кой!" - и хвост трубой. Но дочка, правду сказать, такая уж умница да красавица! В первый класс в прошлый год пошла, одни пятерки только домой приносит...
      Гляжу потом - к другой уже бабе, поближе к цели перебралась.
      - ...но зато, - слышу оттуда, - такая умница да красавица, в четвертый класс осенью пошла!
      Вот оно как! Уже в четвертый!
      Сунула в окошко свой узелок и, резко смолкнув, ушла.
      Потом самодовольный без очереди сдал. Вошел важно в помещение женщины льстиво заговорили, повернувшись к нему:
      - Вот это, сразу видно, мужчина, мне бы такого! И дела, чувствуется, идут у него - будь-будь! И вот жене помогает, не дает ей в квартирное помело превращаться, как другие мужья. И курточка-то какая славная у вас, всю жизнь себе мечтала такую достать...
      Самодовольный выслушал важно, потом говорит:
      - Все мечтают. Не продам. Бензином пахнет?
      - Есть немножко, - загомонили женщины.
      - Правильно! - кивнул. - Сейчас заправлялся. Разрешите без очереди сдать, мотор остывает!
      - Пожалуйста, пожалуйста! Настоящего хозяина сразу видать!
      А я, по-ихнему, получаюсь - кто?!
      Потом я долго мыкался по двору, ждал, когда телефонная будка освободится - позвонить.
      Теперь в любую погоду - и в дождь, и в холод - надо на улицу выходить, чтобы позвонить!
      В одной будке молоденькая девушка, в другой усталая женщина лет сорока. Но голоса их переплетаются то и дело.
      - Ну, Боб! Ты один! - захлебываясь восторгом.
      - ... Позавчера на бровях пришел, вчера на бровях...
      - Ладно! - смеется молодая. - Меня эти прихваты не колышут!
      - Я ему говорю: "Николай! Что ты делаешь? Погляди на ребенка!"
      - Ладно! Не надо меня за дурочку считать! - счастливо смеется.
      Целая жизнь, как прочерк, между будками этими вместилась.
      Окна зажигаются, освещают двор.
      Обе женщины одновременно из будок выходят.
      Сунулся в ту, где молодая была, запах вдохнул.
      Лехин номер набрал.
      Дийка в отъезде оказалась - пошел к нему поговорить по душам.
      - Все! - я сказал. - Пора поднять семью на недосягаемую для себя высоту, иначе смерть.
      - Точно! - Леха горячо подхватил.
      - А баба-то у тебя есть хоть какая-нибудь сейчас?
      - Есть вообще-то, - довольно-таки вяло Леха ответил. - Но так, в основном, для отчетности. Для самообмана.
      - Но хоть хорошая она? Душевная?
      - А-а! - махнул рукой Леха. - Такая же стерва, как и Дийка! И даже хуже!
      Вот именно. То-то и оно!
      Я уже уходил однажды от жены, но как-то странно все получилось: ушел я к известной балерине, а вернулся от дворничихи. Искусство балерины меня покоряло, да и просто как человек она меня искренне восхищала. "Да, - думал я. - Это женщина четкая, деловая, с такой не пропадешь". Но именно с ней я чуть было и не пропал... Непрерывное напряжение, жизнь, рассчитанная по секундам, функциональность каждого движения и интонации. Я убежал от нее во двор и там был подобран жалостливой дворничихой. Она привела меня в свой флигель, облезлый и старый, с воротами, окованными железом (когда-то он, видимо, был каретной).
      - С женкою, что ли, поругался? - с присущей простым людям проницательностью спросила она. Я стыдливо кивнул.
      - Так ты и жрать, наверное, хочешь? - догадалась она.
      Я снова кивнул.
      - На, жри! Небось и самогоночки заглотнешь?
      "Вот так! - в сладком алкогольном дурмане думал я. - Злобная, глупая жена и эта вторая, бездушная карьеристка, никогда так душевно не поинтересуются, что у тебя болит. А эта!.. И главное, бескорыстно!"
      - А это кто? - испуганно спросил я, увидев вдруг за пологом на кровати спящего старичка.
      - А-а, муж мой! - злобно сказала дворничиха. - В летаргическом сне, восьмой год уже!
      Однако, когда она скрылась на кухню, старичок открыл один глаз, хитро подмигнул мне и снова закрыл.
      Я был потрясен! Неужто я был предназначен вместо него?
      - Чего не жрешь-то совсем? - возвращаясь, спросила дворничиха.
      - Я ем.
      Растрогавшись, я быстро, как молнию, открыл перед нею душу, стал подробно рассказывать, что и как... Лицо ее приблизилось к моему... и вдруг я почувствовал, как сильные руки поднимают меня и несут.
      - Э-э! - закричал я, но было поздно...
      Я прожил в каретной десять дней, подружился с летаргиком, который уговаривал меня тоже погрузиться в летаргию, но, подумав, я все-таки не решился.
      Через неделю я вернулся домой и решил никуда больше не уходить.
      Поэтому, изливаясь перед Лехой, я знал уже, что это бессмысленно, что никуда я не денусь, да и некуда деться!
      Тридцать первого августа я вернулся с работы и застал дома только дочь, жены не было.
      - А где мама-то? - спросил я.
      - Не знаю, - расстроенно усмехнулась Даша. - Какая-то подружка к ней заглянула, и они убежали. Сказала, что скоро вернется...
      - А сколько прошло уже?
      - Четыре часа.
      "Та-ак! - подумал я. - А что муж с работы вернулся, ей на это наплевать".
      - Баба Аля приехала! - сказала дочь.
      - Как? А где же она?
      - Пошла в собес.
      Так! Приехала мать, что делает она два раза в год, а жены, как будто специально, нет дома, и когда она вернется...
      Я долго сидел на кухне, пил чай, посматривал в зеркало на стене, отражающее улицу. На остановке скапливалась жиденькая толпа, потом в зеркало вползал длинный троллейбус и, стерев отражение очереди на остановке, уползал за другой край зеркала.
      Потом показался еще троллейбус, остановился. И я увидел, как мать обходит троллейбус сзади, торопливо двигая головой влево-вправо, переходит дорогу... Спешит!
      Я почувствовал, как внутри все сжалось... Хоть мать-то меня любит, торопится, почти бежит!
      Я открыл дверь и, улыбаясь, стоял сбоку, ожидая... Мать быстро вышла из лифта, увидев меня, улыбнулась, чмокнула в щеку.
      - Началось? - тревожно спросила она меня, устремляясь в комнату.
      - Что? - удивился я.
      Оказывается, спешила она на премьеру многосерийного телевизионного фильма, боясь опоздать!
      Потом мы сидели с нею рядом, молча и неподвижно, глядя по телевизору многосерийку, которая, честно говоря, веселила очень мало.
      - А это что за новости? - Разочарованно отвернувшись от телевизора, мать кивнула на оборванный телефонный провод.
      - Ничего! - сумел бодро выговорить я. - Без телефона как-то даже спокойней.
      - А! - Мать расстроенно махнула рукой. - Нельзя квартиру на вас оставить!
      Ну, когда-нибудь я уж отомщу за это жене - за то, что приходится сейчас улыбаться, изображать перед матерью этакого супермена-весельчака, которому все нипочем, даже утрата телефона.
      - А что Лорка, совсем, что ли, дома не бывает? - спросила, нахмурившись, мать. - Все-таки завтра первое сентября, дочь в новую школу идет, могла бы появиться хотя бы на час!
      "Да, - улыбаясь, но внутри задыхаясь от ярости, думал я. - Умеет жена моя закрутить ситуацию! Первое сентября, приезд матери, вырванный телефон не слабый наборчик!"
      Резко поднявшись, мать ушла к себе в комнату, и долго ее не было. Потом она вернулась: в очках, добродушно щурясь, разглядывая какой-то помятый листок.
      - Давно это, не помнишь?
      - Что это?
      - Да вот, на флюорографию вызывают! - озабоченно, но и не без гордости сказала она.
      Улыбаясь, я обнял ее, и так мы некоторое время стояли посреди комнаты.
      Потом, высвободившись, мать с озабоченным лицом направилась к себе в комнату.
      Я собирал дочку в школу, с наслаждением чинил гладкие пахучие карандаши из набора "Кохинор".
      Я понял вдруг, откуда это: "Все для ребеночка!" Просто притупляется с годами острота ощущений, и лихорадочно пытаешься почувствовать все с прежней силой через ребенка.
      Даша легла, уснула мать. Я некоторое время прислушивался к завыванию лифта, потом заснул сам. Начался сон, который часто посещает меня при тяжелом настроении, - сон документальный, но все равно страшный. Мне снилось, как мы с женой в первый год нашей совместной жизни ездили в Ригу.
      Женились мы как-то по инерции и легкомысленно и вдруг почувствовали, что сделали что-то серьезное. Веселые друзья, задушевные подруги, компании - все исчезло, как волшебство. Мы оказались совершенно в другом мире и большую часть времени - предоставленными самим себе.
      И вот наступил первый в нашей совместной жизни Новый год. В Новый год без людей быть не годится. Мы стали звонить по прежним компаниям, но нас нигде уже не хотели.
      С полного отчаяния мы решили поехать на Новый год в Ригу, тогда это было очень престижно: "Нет, мы Новый год справляли в Риге... Чудесно, чудесно!"
      Стояли дикие морозы - пришлось перебежкой добираться от метро до автобусного вокзала, то и дело заскакивать в парадные, прижиматься там к батареям, хоть чуть-чуть отогреваясь для следующей перебежки.
      Помню, я оглянулся - из зева метро валил пар, как из действующего вулкана.
      Наконец мы ворвались на автовокзал, стали стучать окостеневшими пальцами по скамейке.
      Билеты были только на дополнительный рейс. Жена с сомнением посмотрела на меня.
      - Ну, что же, поедем на дополнительном! - бодро произнес я.
      На вокзале было ненамного теплее, чем на улице. Нашего дополнительного долго не подавали - что-то там чинили, как объясняли нам сведущие люди.
      Я долго ругался в диспетчерской, пока меня оттуда не выкинул толстый шофер. Пытаясь совладать со своим лицом, переделать гримасу обиды на улыбку, я вернулся к жене, бодро сказал:
      - Сейчас поедем!
      Когда мы сели в автобус, пар изо рта нас испугал.
      - Ничего, печка у него от двигателя работает - разогреется! - сказал какой-то знающий пассажир.
      Поднялся тот самый шофер, с которым я ругался в диспетчерской, Валера-толстый, как называли его в разговоре другие водители, хлопнул дверцей, и мы поехали.
      Это был страшный путь. В автобусе не только не стало теплей, но гораздо холодней - отопление в этом резервном автобусе не работало.