Все высыпали на верхнюю палубу... Берег отходил... Вот она, знаменитая "пятерня Пелопоннеса" - неожиданно суровая, каменистая!
      Радостные восклицания, хохот, плоские фляжки в руках... Путешествие началось. Один грузин (или абхазец, или грек? В этом еще предстояло разобраться) отстегнул сетку, закрывающую пустой бассейн, и прыгнул туда, и стал изображать, что он купается. Всеобщее оживление, аплодисменты!.. Отличное начало!
      Тем временем берег скрывался в дымке, солнце вопреки уверенности моего друга в лучшем так и не появлялось. Все спускались в салон. Продолжились объятия, поцелуи - все почти оказались знакомы, может быть, не так уж глубоко... но хорошим тоном, как я уловил, считалось уж лучше расцеловаться лишний раз с незнакомым, чем кого-то обидеть. Для поцелуев и плывем!
      Я тоже наметил одного: вот этого финна я, точно, знаю! И он раскинул объятия. Тут палубу накренило крутой волной - он помчался ко мне, но неожиданно промчался мимо и впился поцелуем совсем в другого! Да, не все так однозначно... Поэтому и плывем!
      Уже довольно четко обозначились главные проблемы: грузины и абхазы летели с нами вместе, но здесь, в салоне, сидели подчеркнуто отдельно. Проблема! Для этого и плывем. Правда, каждые по отдельности вели себя мило - оживленно переговаривались, смеялись, веселили своих дам, - всячески показывая, что они-то как раз нормальные, дело не в них... И темные курды пока еще держались отдельно от русых шведов, хотя и жили на одной территории... Для этого и плывем!
      Но главное, честно говоря, расстройство - это полная изолированность наших. На грузин и абхазов хотя бы все смотрят, а на нас - ноль. И как вошли мы сюда, так и держимся настороженной стайкой - и никто к нам не стремится. Увы! Все как-то притерлись уже, а мы отдельно, стоим, как гордые глыбы, и нас не видят. Ведь не пустое же мы место, ведь каждый сделал кое-что - с десяток книг... Но все сугубо наше, свое... Неконвертиру-е-мое!
      Стеклянные стены уже сделались темными. Качало все круче. Ленч плавно перетек в "капитанский коктейль", но то один, то другой из пассажиров вдруг посреди речи озадаченно замолкал, прислушивался.
      - Однако! Как сильно раскачивает! Все нормально?
      Я пошел было в каюту, но коридор мой поднялся передо мной, на меня налетел толстый эстонец, стриженный ежиком, пробормотал:
      - Там ужасноват-то!
      И мы вернулись.
      В толпе у бара я заметил знакомую по имени Хелена: однажды на книжной ярмарке мы сплясали, с ней быстрый танец. Но сейчас я лишь приветливо пошевелил пальчиками и промчался мимо... Знаю себя: истратишь всю валюту в первый же день!.. Обождем! Рано еще! Побережем силы для финиша...
      Все понемножку задремывали в салоне. Залезать при такой волне в свои узкие гробики никому не хотелось...
      Тусклый рассвет... и лупит сплошной дождь!
      - Пошли. - Друг растолкал меня. Мы надели куртки и вышли.
      Слева за пеленой дождя из наклонного берега торчал целый лес минаретов.
      - Турция?
      - Стамбул!
      Дождь аж отпрыгивал от палубы. Однако внизу, прямо под нами, раскачивались на изогнутых фелюгах рыбаки, время от времени вытаскивая гирлянды серебристых рыбок. Да, тут сурово, как и везде!
      Берега с обеих сторон сходились. Плоскими ступнями поднимались по склонам крыши, припадая к мечетям с круглыми приплюснутыми куполами. По бокам торчали минареты. Качка на время прошла, все стояли на воздухе.
      - Это Айя-София?
      - Нет. Айя-София отсюда не видна.
      - Почему это?
      Мы уворачивали от Стамбула вправо.
      - Гляди!
      Высоко в сером небе тянулась черная нитка птиц - она надувалась ветром, как парус, потом порвалась.
      - Гляди - еще!
      Вторая нитка... третья... четвертая... Как высоко! Куда это они?
      Мы прошли под высокими, натянутыми в небе мостами - один, потом второй... берега расходились. Плоские домики на склонах становились все мельче.
      Все стали собираться у рубки. Там сейчас стоял сам капитан, и рядом с ним главный из нас - Урман, организатор круиза. Обычно хохочущий, как бы легкомысленный, сейчас он был хмур, неподвижен... иногда они о чем-то переговаривались с капитаном.
      Чем дальше мы шли, тем больше было по бокам кораблей, стоящих на якоре.
      - Черное море штормит... Но решили идти! - передавалось друг другу.
      Берега удалялись. Все сильнее раскачиваясь, мы выходили в шторм.
      Обгоняя нас, в море выходил длинный серый сухогруз, раскачиваясь все больше, пролетая сквозь брызги.
      - Наш! "Волго-Балт"! - вдруг раздался крик. Мы кинулись на тот борт.
      - Наш! - воскликнул украинец, стоящий рядом, радостно переглянувшись со мной, забыв на это время о проблемах круиза.
      Все мы стояли вдоль борта - и украинцы, и белорусы, и эстонцы - и со слезами смотрели, как наш сухогруз, единственный, кто вышел в море с нами, ныряет в волнах!
      Тут нечего было обсуждать... Любим мы Родину, любим все!
      Потом мы разошлись.
      А это что за хмурый город встает из тяжелого тумана?
      ... Одесса! Господи, Одесса!
      Впервые как иностранцы вплываем в нее!
      Хмурые улицы, мрачная толпа... Господи! Одесса!
      Мы высадились из автобусов у Дюка, у знаменитой лестницы, спускающейся к морю.
      Дюк здорово что-то позеленел. У его подножия стояла старушка в панамке и что-то дребезжащим голосом пела. Что-то в этом было такое, на что и смотреть было невыносимо, не то что помогать! То ли дело нищие в Италии!
      А здесь все стояли, поеживаясь, позевывая, вежливо время от времени поглядывая на экскурсовода... Ну?.. Все?
      Тут вдруг откуда-то рядом с нами появилась толпа роскошных красавиц в богатых шубах, с накрученными кудрями... Особенно вот эта хороша!.. Скромно потупила взгляд.
      Да это же члены делегации, одесские поэтессы, ударило вдруг меня. С нами поплывут! Вот это да!
      Уж с ними-то мы найдем общий язык! Я снова глянул... На этот раз красавица стеснительно улыбнулась. Улыбайся! А как же? Принимай гостей!.. Но лучше это продолжить на элегантном теплоходе! Получив еще один взгляд-аванс, я отложил это дело до вечера. Скорее в комфорт!
      В салоне было тепло, уютно, замечательно пахло. Многие, как я понял, и не покидали его.
      - Ну... как Одесса? - встретил я наконец знакомого шведа переводчика.
      - Проспал! - Он сокрушенно развел руками. Что делать? Не всех так волнует Одесса, как нас.
      - Быстро переодеваться! - сурово одернул меня друг. - Через полчаса украинский вечер!
      Ага-а!
      Горячий душ, потом - холодный, снова - горячий, снова холодный... растираясь, я вышел в каюту... даже и это зеркало запотело - друг его протирал.
      - Ну? - проговорил он. - Ты видал, какие шикарные были проститутки?
      - Проститутки? Где?..
      - Ты что - ослеп?.. Еще бабником считаешь себя! Около Дюка подходили!
      - Около Дюка? Так это же были поэтессы! - Я захохотал.
      - В таких шубах - поэтессы? Ну, ты и идиот! Действительно... Я тупо молчал.
      - Москвичи интересовались... Пятьдесят долларов!
      Пятьдесят! Господи! Сколько дней и ночей я бродил по душной, сочной Одессе, пялясь на роскошных ее красавиц!.. И вот!.. Пятьдесят долларов! Я метнулся к окну.
      По стеклу текли крупные слезы. Далеко на горизонте еле брезжила цепь огоньков... Прощай, счастье!
      Вечер был не очень удачный. Чего только не выслушали мы! И что триста лет пьем из Малороссии кровь - и кончая тем, что это мы украли золото Шлимана из Трои!
      Я вышел на палубу, пошел на корму к длинному ряду белых шезлонгов, вытянутых во тьме.
      Темно - и за кормой пустота. Только чайки. Мрачные существа. Неподвижно, не шевельнув ни косточкой, висят в темноте - и при этом ни на метр не отстают от корабля, идущего полным ходом. Иногда вдруг только вздрагивают, словно поправляясь, и снова висят. И вдруг так же бесшумно, ничем не пошевельнув, обгоняют и исчезают за рубкой.
      В тумане скрылась милая Одесса.
      ... Снова висят. Невдалеке сидят на шезлонгах какие-то англичане и, переговариваясь, тоже глядят на чаек.
      И вдруг - видимо, сбросили помои из камбуза - чайки с воплями кинулись вниз.
      - Фром Раша! - указывая на них, проговорил кто-то, и все слегка засмеялись.
      ... Вот теперь Стамбул так Стамбул!
      Наш теплоход еле втискивается в узкий отросток воды среди нагромождения домов. Бьет мокрый снег, и капитан, как и швартовая команда, в оранжевой накидке. Все! Встали!
      Тесные улочки, по которым еле проходит наш автобус. Через мост - и все выше и выше в гору!
      Дворец шаха. Бесконечный восточный лабиринт. Гарем. Роскошные залы все как один похожие на конференц-зал Дома архитектора. Все? Нет, еще несколько... Помещение, где хранится волосок Аллаха. Слепящее сияние золотого ларца за стеклом и сдавленные, равномерные выкрики муллы, сопровождаемые поклонами. Так он молится, не сбиваясь, ровно сутки, потом сменяется. Кинжал с сотнями алмазов. А выйти побыстрее отсюда нельзя? Хочется увидеть живую жизнь, но экскурсоводша, как бы соглашаясь с нами, кивая, ведет нас все дальше и дальше... Вот с террасы видно Мраморное море, бухта Золотой рог, но мы далеко, высоко. Интересно, если бы я понял, что меня отсюда не выпустят никогда, смог бы я разбить себе голову о мраморную стену? Запросто бы мог!
      Огромное количество янычар с радиотелефонами, в европейских костюмах, с непривычно внимательными глазами. К тому же, как манекены, всюду стоят, расставив ноги в галифе, неподвижные полицейские в надвинутых касках, положив руки на автомат.
      А мы еще думали, что живем в несвободе! Посмотреть бы на это раньше! Говорят, что самый лучший для развивающихся стран путь - это турецкий. Значит - столько же полицейских?
      Наконец мы получаем свободу в узкой улочке под бортом теплохода. Какие-то сплошные механические мастерские, и люди в них пьют чай, но почему-то не из чашек, а из одинаковых приталенных рюмочек с торчащей ложечкой... "На рюмку чая"? А где же нега?
      Вот по улице, дребезжа, едет рваный человек на велоколяске - из кузова впереди вздымается, пылит ржавый хлам. Он явно счастлив. Это - светлое капиталистическое будущее, которое ждет всех нас? Нормально! Впрочем, достань еще такую велоколяску сперва!
      Следующее пробуждение - в огромной морской чаше среди меловых гор, слегка заросших, с прошибленными в них белыми тропинками.
      Измир. Турецкая Ницца... И бывшая Смирна. Поплавав тут, видишь, что все не очень просто, что один народ, бывает, теснит другой.
      Экскурсия в древнегреческий Эфес, потом ставший римской колонией и оказавшийся наконец в Турции. Спускается улица из полированных плит с древними насечками, чтобы не скользила нога. Составленные из кусков колонны, слева - шершавая стена, справа - тоже, и от левой стены до правой больше тысячи лет!
      Наш экскурсовод-татарин, воевавший, как он говорит, в Крыму, правда не уточняющий, на чьей стороне, ведет нас в старинный общественный туалет с рядом отверстий и протекающей вдоль них освежающей канавкой. Неужели люди в тогах сидели здесь?
      Экскурсовод наконец выпускает нас на набережной: "Погуляйте! До теплохода примерно двадцать минут". Мы разбредаемся... Да - такие товары уже не покупают даже у нас! Господи! Где же рай? Пора на борт!
      Но где же он? Вдоль берега бухты нас мчит извилистая набережная с шуршащими, стучащими пальмами, но нашего теплохода нигде не видно! Может быть, там, где бухта загибается? Oro-ro! Какие тут "двадцать минут"? Тут и за час не добежишь, а через десять минут отплытие! Хрипя, мы мчимся по набережной, вдоль роскошных отелей, автомобилей... Да, отомстил нам "крымский воин"! А может быть, все получилось случайно?
      Мы оказываемся в "связке" с литовцем... "Давай! Давай!" - повторяет он. Все литовцы, как на подбор, огромные, крепкие, но и он задыхается... все же выходит вперед, удаляется... Кто-то окликает меня из такси, но там наших битком!
      Вдали - поворот, за которым или стоит наш теплоход... или?
      На повороте, перед тем как исчезнуть, литовец на секунду замедляется, оборачивается и машет мне рукой: "Сюда!"
      Сипя, но уже сдерживая бег, отдыхиваясь, я подхожу к трапу - с него смотрят на меня эстонцы, видно, вместо экскурсии отметившие на борту какой-то свой национальный праздник. Я приближаюсь.
      - Не спешит-те! - благожелательно, но слегка ехидно произносит их главный. - Т-теплоход не уходит-т - на море бу-уря!
      Все еще приходя в себя, я развалился в кресле на палубе... Фу! Знали бы, что так тяжело! Подходит друг.
      - Не уходим!
      - Я знаю.
      - Выходит - не успеем ни в Салоники, ни в Дельфы... ни в Афины толком.
      - Что делать?!
      - Главное - один украинец исчез!
      - Как?
      - Не появился вовремя, и вот уже час - ни слуху, ни духу. Такой круглолицый - в бакенбардах, в очках!
      - Помню! Куда же он делся?
      - Где-то отстал!
      - Да-а... дружба народов!
      - Тут - не только народов, вообще дружба... оказалась не на высоте. Обзвонили участки, морги... Ничего!.. Но сказали, что приезжих иногда убивают - вполне вероятно.
      - Но какие ж у него деньги?!
      - То-то и оно!
      И на три дня нам в подарок Измир - то ли из-за шторма, то ли из-за украинца. Подходит друг.
      - Сейчас... с комиссией... осматривали его чемодан Никаких намеков! Интересно - множество наглаженных носовых платков. Видно, жена собирала.
      ... И, может быть, приговаривала ласково: "Смотри - ежели с бабой какой!" Знала бы, что ждет... согласилась бы и на бабу!
      - Ну что... пойдем?
      Мы в который уже раз сходим по трапу на пирс.
      Нет, оказывается, ничего еще, неплохо мы живем: стоящих рядом ливийцев под зеленым флагом вообще не выпускают на берег - закупорили на корабле, в железе, нет даже рядом трапа, и они таращатся из иллюминаторов на нас, завидуя свободе!
      Да, как-то туго наша осень переходит в их лето! Холодно, ветрено. Знаменитый рынок. Колом висит знаменитая кожа, которую у нас сейчас не наденет даже умный председатель колхоза, не говоря уж о фермере. Когда мы, вяло поглазев, вытекаем из очередной лавки, яростный продавец выскакивает в гулкий каменный коридор рынка и почему-то четко и аритмично хлопает в ладоши - видно, сигналя своим: особенно не старайтесь, надвигаются мудаки. Наконец все мы стекаемся в большом маркете... или шопе? И украинцы, и латыши торгуются с продавцами по-русски... Все мы в шопе!
      И наконец, так не найдя украинца и не дождавшись окончания шторма, мы покидаем Измир. Теперь, если не потонем, только-только успеем в Афины - и на самолет! Другие, впрочем, могут и задержаться - жесткое расписание лишь для нас. Зато мы сможем потом всю жизнь гордиться: единственные в мире люди, побывавшие в Афинах и не увидевшие Акрополя!
      Эгейское море встречает нас свистом. Поначалу нас прикрывают еще два высоких острова. Лесбос! И Хиос (где была еще знаменитая хиосская резня). Они еще прикрывают нас. "Лесбос спасает" - простая шутка, но все, нервничая, повторяют ее.
      Я укутываюсь в шезлонге, достаю тетрадку. Ведь взял же работу - обещал сам себе написать статью "Литературные шампиньоны", но здесь, посреди волн, тема эта кажется почему-то не важной. Сам ты шампиньон!
      И когда уходят острова - тут-то и начинается! Рев!
      Антенна на рубке изгибается, как спиннинг, словивший совершенно непомерную рыбу. Резиновый провод с лампочками, предназначенный для прощального карнавала, крутится, как скакалка!
      Эге-гейское море! Прощай!
      Уже темнеет. Я спускаюсь в салон. Седой и мудрый грузинский поэт походит вдруг к столу, где сидят абхазы, и что-то долго им говорит. Я замедляюсь в отдалении... Наконец один из абхазов поднимает свою лысую голову и что-то, улыбаясь, отвечает. Слава Богу! Может - плавали не зря?
      Совсем уже недоуменно смотрит Хелена: "Так когда же?" - "Рано, сказано же тебе!"
      ... Выползла Гаага, Амстердам, потом пополз Гамбург... а где же мы? Потом пошел Ханой, Пекин!
      - А где же наши вещи?
      - Ваши вещи не пришли! - сухо говорит амбал за стойкой, даже не глянув на нас. Здравствуй, Родина!
      - А где: же они?
      - Видимо, остались в Афинах.
      - Как же так?!
      - "Аэрофлот"! - усмехается он, словно не имеет с этой позорной фирмой ничего общего.
      - Когда же... могут появиться?
      - Может быть... со следующим рейсом?
      - Может быть?! - уже возвращаясь в почти забытое состояние, восклицаем мы. - Что значит - "может быть"? А когда этот следующий рейс?
      - Послезавтра, - роняет он и, совсем уже потеряв с нами терпение, уходит.
      Без теплых вещей, ночующих в далекой стране, прикрыв одной ладонью горло, другой темечко, мы выходим на холод, в темноту... Где тут что? Везде - ничего! Ничего не меняется у нас в стране! "Осень, переходящая в лето", - но так и не перешедшая!
      Возвращение в рай
      И наконец самый волнующий момент путешествия - я вбегаю под арку во двор и кидаю взгляд наверх, на окна! Светятся! Значит, кто-то жив! О! И даже постукивает машинка - это не дочурка ли вернулась из своих странствий и занимается переводами?
      Родные лестничные запахи. Как-то по-новому искуроченный звонок: лишь маленький кусок пластмассы прикрывает сложную электротехнику... Не важно!
      Первым бросается на шею пес...
      Новости: временно нашлась дочурка, но зато, видимо, окончательно потерялся кот - этот огненно-рыжий некастрированный бандит.
      Находки и потери.
      Жена заглядывает в ванную.
      - О! Никак засос! Поздравляю!
      - Поцелуй Иуды, - хмуро поясняю я.
      Не спится уже как-то по-новому... Несомненные шаги прогресса: все дворовые бандиты оборудовали свои рыдваны сигналами угона - и всю ночь завывает то один, то другой, причем воют, даже меняя тон и ритм, подолгу, видно, хозяевам лень подниматься из теплой постели ради такой ерунды.
      Маленькая ночная серенада для семи сигналов угона с котами!
      Ночь глухая неспешно идет.
      Лишь машины во тьме завывают...
      То ли правда, что их угоняют,
      То ли просто душа их поет?!
      Жизнь пошла, словно и не уезжал, только обозначился вдруг резкий интерес к помойке - раньше его не замечал. То и дело восторженно вбегал домой с замечательными трофеями в руках. "Смотри!"
      Жена и дочь переглядывались.
      ... А что? Эти инофирмы, расплодившиеся вокруг, иногда выбрасывают почти целые вещи!
      В одну из ночей проснулся от удушья: вся комната была заполнена дымом, пес, цокая когтями, носился по коридору, но почему-то не лаял. Я подскочил к водогрею - не горит, потом свесился в форточку: так и есть, из хранилища мусорных баков под нашей кухней валил дым! Был и огонь - на стене напротив дрожала тень решетки.
      Я стал лихорадочно одеваться. Эти гении помойки, разыскивая сокровища, швыряют в баки окурки... форменный пожар!
      - Ты куда? - проснулась жена.
      - На помойку! - Она презрительно отвернулась к стене.
      Огонь уже бушевал вовсю, сразу в трех баках!
      А ведь сама же она говорила, что нижние соседи весь день через окна загружали канистры с бензином!
      Я стал стучать им в окно... Тень моей фигуры довольно красноречиво металась по дому, доставая до крыши... Но хозяин... или хозяйка абсолютно невыразительно глядела на меня... потом задернула занавеску. Поразительно! Никакой реакции! И ведь дети у них! Ну и что? Видно, выросли люди, которым пожары, тюрьмы кажутся уже чем-то вполне правомерным, привычным... "Ну и что?"
      Лишь Бог о нас заботится: выпал снег!
      Я набивал его в ведро, опрокидывал в баки - сначала снег таял еще на лету, потом стал оставаться - пока я бежал за новой порцией, пробивалось пламя. Наконец я утрамбовал все баки снегом, победно вытер пот, огляделся... Кое-где засветились в доме окна, но, в общем-то, паники никакой. А может ли быть у нас паника вообще? Думаю, что с нашей закалкой навряд ли!
      Гордясь силой нашего духа, я лег.
      Под Новый год принято подбивать итоги... А чего подбивать? Все, что было у нас, смели вместе с ненавистным строем, а то, что пробивается по новой, как-то растет мимо нас. Был самиздат, за который преследовали нас... теперь хамиздат, который нас, увы, не преследует!.. Что еще? Статьи "Литературные шампиньоны" - о новой литературе - так и не написал. И абсолютно правильно сделал. Себе дороже! Что еще? Более ничего! "Дэтс олл!" - как говорят англичане.
      Но на елку, может быть, хватит - пересчитал бумажки, все время меняется их значимость, не успеваю привыкнуть!
      Толкучка Сенной площади уже притихла - лишь самые отчаянные ханыги толкались здесь, но торговали лишь ветками. Как всегда - опоздал! Спрячь свои бумажки - не пригодятся!
      На всякий случай я обошел площадь и в дальнем закутке, в темноте, нашел елки: они стояли в изобилии, прислоненные к стене. Я выбрал одну скромную, но прекрасную, - постоял, задумчиво встряхивая ее в руке... Потом с нетерпением поглядел на двух ханыг, спорящих чуть в стороне о чем-то высоком. "Ваша?" - крикнул я. Но ближний ханыга только отмахнулся - люди о важном говорят, а ты лезешь с ерундой! Я пошел, сначала оглядываясь... Давайте, догоняйте же! Я не убегаю! Но они не реагировали!.. Новогодний подарок.
      Радостный, я распахнул дверь на лестницу, взлетел к своей площади и обомлел - прямо перед моей дверью сидел какой-то восточный человек кореец, китаец? - в каком-то странном оцепенении. Я обомлел... Что же это? Новогодний подарок?
      - Ты что же это? - выговорил наконец я.
      - Не могу! Живот прихватило! - с натугой выговорил он. - Да я по-умному, на газету! Не беспокойся - уберу!
      Странный Дед Мороз! Таиландец? Малаец?.. Не елкой же его бить!
      Тут я заметил, что из-под него действительно торчит угол газеты... Прогрессивная? Реакционная? Незнакомая какая-то верстка!
      - Ну, смотри, - абсолютно безвольно пробормотал я и бочком пробрался в квартиру. Прикрыв дверь, я стоял за ней с колотящимся сердцем... Что же это? Выждав, сколько требовали приличия, я приоткрыл дверь... Лестница пуста! Не обманул малаец! И звонок уже месяц не курочили: видно, беспощадные лестничные дизайнеры достигли наконец идеала, удовлетворены его теперешним видом... И это - вместе с благородным поступком непальца - и будем считать главными успехами прошедшего года.
      Почти уже перед полночью позвонил, рыдая, Ширшович:
      - Что же он делает? Мы же так верили ему! Всю душу ему отдали!
      - А вот это напрасно! - Я грубо захохотал. - Всю душу не надо было отдавать - надо было частичку оставить!
      Ширшович грохнул трубкой.
      - Что значит - нечего надеть, ничего нового? Ожерелье из пробок надень! Продали его? Это когда же?
      Во дворе в отличие от обыденных выстрелов грохнул фейерверк, и весь двор подошел к окнам - и мы тоже махали. Завыли сигналы угона, но без них уже и праздник - не праздник!
      ... Проснулся я в уголке прихожей, почему-то сидя на сундуке. Видимо, зашел сюда, чтобы разбежаться отсюда для выпивания заключительной, сто шестнадцатой рюмочки - и внезапно уснул! Бывает.
      Пес, не признавая никаких компромиссов, горячо задышал мне в ухо... У этого одно на уме! Но найти трудовую одежду среди этой свалки нелегко, кругом - одна роскошь... Ага!
      Мы вышли на пустую улицу. Такая же пустота, мне вспомнилось, была в один из предыдущих, первых дней года... какого же? Уже и не упомнишь столько было всего. Помню только, что с этого дня разрешили поднимать цены во сколько угодно раз, и было почему-то страшно... А счас - нет. Хотя абсолютно все может быть, но как-то уже не волнует... После пожара возле бензиновых баков как-то успокоился... На углу у нас намечался было росток капитализма: появилась тележка "Макдоналдса", и абсолютно трезвый парень в козырьке продавал гамбургеры. Но в последнее время почему-то появилась старуха в валенках с галошами и вместо гамбургеров всем давала землистые котлеты за ту же цену. Что? И в капитализме уже разочаровались? У нас надо держать ухо востро! У нас это быстро.
      - Вот! - Старуха с каким-то мрачным удовлетворением кивнула на котлеты. - Бьют и плакать не дают!
      Как это понимать? Чему радуется? Ясно только одно - как бы мы пережили все повороты нашей истории, не будучи мазохистами?!
      Пес вдруг дернул налево. Ого! В Александровский сад? Не слишком ли жирно будет?.. Впрочем, хотя бы ему можно сделать новогодний подарок?
      Невский был пуст. Мы с псом почти бежали. Вот некогда любимый журнал "Нева", сдавший свое помещение почти полностью фирме камней и теперь слегка погибающий от голода среди драгоценностей.
      У закругленного здания на углу - "Стройтреста", куда перекочевали теперь все обкомовские машины, сегодня пусто, только старушка таращится из-за стекла. В тепле! И чайник закипает! И главное - при деле! Я вдруг почувствовал зависть.
      Но пес тянул дальше. Обычно тут не перейдешь, но сегодня пусто. В Александровский сад только что залетел завиток ветра с Невы, и снежная пыль медленно оседала. И все хмуро, неподвижно. Бывает ли солнце?
      Я вдруг заметил, что, чуть возвышаясь над стрижеными кустами, движется странная голова, без лица, при этом почти прозрачная... Что это? Образ смерти?.. Фу! Целлофановый пакет, поднятый легким завихрением и чуть-чуть пролетевший!
      Счастия, как прежде, нет...
      Но зима уже стоит.
      Нежно-вкрадчиво летит
      Целлофановый пакет.
      В снегу были уже пропаханы темные зеркальные каточки. Прокатиться? Не упаду?
      Мы не любим тяжелых пальто.
      Нам зима, словно смерть. Но зато
      Как приятно погладить ногой
      Шелковистый каток ледяной!
      Возвращался я промороженный, бодрый и, войдя на лестницу, снова не мог не восхититься благороднейшим поступком корейца. Ведь можно жить хорошо!
      Навстречу спускалась жена с мусорным ведром.
      С Новым годом!
      Где мусор - там жизнь!
      Дома было тепло, сухо. Ну, все! Изнуряющий труд! И аскетизм. Молоко и ко-ко-ко!
      Вошла радостная жена.
      - Ты знаешь, кого я сейчас видела на помойке?
      - Кота?
      - Кой-чего получше!
      - Что может быть лучше?
      - Пятерых котят! И все абсолютно такие же рыжие, как он!
      Еще один большой успех прошедшего года!
      Жена вдруг выдернула из холодильника гирлянду сосисок.
      - Э! Куда?
      - Но они же наши!
      Замечательно! Значит, семья увеличилась еще на пять ртов!
      От машинки меня отвлек знакомый, уже привычный шум: завывание мотора, скрип, потом гулкий удар опрокинутого бака.
      Вот это да! И в выходные работают!
      Очередной бак вывалил мусор внутрь машины, она заурчала, поглощая дозу, и тут же сверху на эту гору коршуном обрушился человек в комбинезоне. Он прыгал на мусоре, почти плясал, страстно утрамбовывая его - и при этом уходя в медленную мусорную воронку все глубже, успевая одновременно рвать в клочья огромные картонные коробки, ломать с треском доски. Он погрузился уже почти по шейку, как настоящий виртуоз, довел свое действо до последней грани - и в самое последнее мгновение успел выскочить, вывинтить себя, но почему-то не поднял победно руки, хотя и мог бы, - только затопал своими бахилами по гулкой крыше цистерны, стряхивая прах.
      Надеюсь, я такой же.
      Стремясь вслед за ним к совершенству, я направился в ванную, чтобы побриться, и невольно залюбовался прыщом во лбу, удивительным по мощи и красоте... Значит - есть еще силы в организме?
      ... И наконец пришло солнце - но, как всегда, с дикими морозами.
      ЛУЧШИЙ ИЗ ХУДШИХ
      Повесть
      Путь к саркофагу
      Все трое в штатском, с ног до головы в белом, мы вышли из ворот дружественной нам воинской части. Тормознувший таксист-египтянин, однако, мгновенно сообразил, что к чему, и стал на бойком русском говорить, как он любит русских военных, что с ними вместе воевал в семьдесят втором на Суэцком канале и что у него есть русский друг, летчик Карапетян, который научил его летать и сбивать.
      И, несмотря на эту пылкую дружбу, нагрел нас по-черному. Под его болтовню мы проехали темный душный город с нависшей над ним мусульманской цитаделью, с людьми в белых бурнусах, отрешенно-сомнамбулически шагающими из темноты под фары, и оказались вдруг - вместо заказанных нами пирамид среди какой-то современной разрухи: ржавые трубы, корыта с засохшим цементом.
      - Пирамиды? - строго спросил Грунин.
      - Да-да! Пирамиды! Здесь, здесь! - К нам спешил, масляно улыбаясь, толстяк в белом бурнусе. - Здесь - всего за десять долларов с человека - вы увидите все. Там, - он пренебрежительно указал рукой куда-то вдаль, - за двадцать долларов вы не увидите ничего!
      В результате мы смотрели ночную феерию у пирамид из его двора, повиснув на заборе, как мальчишки в кинотеатре, видя лишь самые вершины вспыхивающих таинственным светом пирамид, лишь слыша глухой голос рябого сфинкса, рассказывающего историю Египта, но не видя его.
      Когда сфинкс глухо рассказывал о завоевании Египта гиксосами, сзади как раз послышался нарастающий клекот копыт - мы обернулись: арабские тачанки возвращались из города, где весь день катали туристов, однако ночью в этом нарастающем топоте было что-то грозное.
      Наконец пирамиды погасли, голос сфинкса затих. На огромное поле перед пирамидами опустилась тьма, завыли собаки. Раскорячась, расправляя затекшие члены, сползли с забора, и тут же подкатил наш друг таксист, усадил, умчал на бешеной скорости. Мы были обобраны, обмануты - он же сиял, ликовал, как и его толстый друг, провожавший нас торжествующей усмешкой: для них нет более святого дела, чем надуть неверных.
      Однако тут они просчитались: скоро мы снова нагрянули к ним в гости. Мелкий хищник попался в лапы большому. В результате - мы ходили по ночам в пирамиды именно этой дорогой. И мое последнее погружение шло так же: я простился с нашими и перелез через забор...
      Оказывается, полная тьма тоже бывает разной. Такой тяжелой, глухой, безразличной к тебе темноты, как в этом самом большом сооружении человеческих рук, не было никогда.
      Вытянувшись, я стал нащупывать ногой первую ступеньку... Нету! А ведь была на свету! Но глупо думать, что во тьме то же, что на свету: тьма расставляет все свое! И все громче пел во мне ее голос.
      ... Божественная энергия нисходит от богов на вершину пирамиды, которая обозначает собой перевернутое дерево.